Сокровище Эрганы

***

      К своей берлоге Дэл брëл сквозь серый монохром — металл стен отражался туманом в глазах, мутной плëнкой оседал, казалось, даже на коже. Организм, пока возвращались на базу, ещё держался на стимуляторах, но все двадцать пять процентов человечьего в Дэле подозревали, что живот уже отправился брататься к позвоночнику. И мечтали слопать бургер размером с крокодаха, пусть и из мяса, выращенного в биореакторе. Но когда Райли куском серой хмари обозначился у двери в каюту, аппетит свинтил, не попрощавшись. Возбуждение, невыплеснутое, ненужное, оборванное на самом пике, царапалось острыми зазубринами клешней под грудиной, тошнотным комом горло заперло. И вслед белобрысым, уже потянувшимся нестройной цепочкой к камбузу, Дэл с недоумением посмотрел, искренне не понимая, как им кусок в горло полезет. От воспоминания про крокоразмерный бургер его замутило.       Медроб над ним, позабывшим, что живой организм должно подпитывать едой, квохтал, как кура над увечным цыплëнком. Понятно охуел от результатов экспресс-анализов. Непонятно квакал что-то на своëм медицинско-электронном. Энергетики и мясо категорически запретил, соблазнял жидкой кашкой, а уяснив, что пациенту горит уморить себя голодом, примотал его ремнями к ложу и напихал в нос тампонов. Терпеливо подождал, пока Дэлин раззявит рот, сообразив, что дышать ему больше нечем, зафигачил тонкий шланг почти в самую глотку и влил-таки в него питательной смеси. А когда Дэл изловчился выплюнуть остатки подозрительно бурой жижи с привкусом солëного картона, прокашлялся и высказал всë, что думал про самого медроба, его создателей и остальной кирианский сброд… то бишь, общество в целом — осторожно поинтересовался, зачем пациент желает устроить себе гормональный срыв посредством катастрофического недоебания. Это очень, очень, очень опасно — вещал медроб. Гормональный дисбаланс далеко не лучшим образом скажется на состоянии всего организма, а потому он настоятельно рекомендует постельный режим и поддерживающее лечение. Инъекции гормоноблокираторов трижды в сутки. И ежедневный массаж простаты во избежание застойных явлений. Не меньше стандартной недели. И никаких вылетов в сельву, разумеется.       Про умственные способности того хворого на все свои пять грамм опилок в черепке яйцеголового, который прикрутил медробу опции древних инквизиторов, Дэл не договорил. Представил, как его, надëжно примотанного к пластиковому ложу, будут неделю пичкать лекарствами и трахать — искусственным пальцем? встроенным в медроба ебальным агрегатом? — и запросился на волю, клятвенно уверяя, что разберëт грëбаного робота на детальки, сразу… ой, нет, не то… Что разберëтся с дисбалансом добровольно. Да хоть рукой. Хоть трижды в сутки. Вот прямо сейчас и начнëт, только «отвяжи меня уже, вивисектор ебучий»!       Медроб отнекивался, уповая на клятву Гиппократа и первый закон роботехники, а значит, абсолютную невозможность оставить пациента без необходимой помощи. Пациент давился запасом ненормативной лексики, пытаясь выпалить его сразу весь целиком, и самой страшной клятвой клялся соблюдать постельный режим — только не на ложе медкапсулы, а в собственной кровати. А между делом, извиваясь поджаренным угрëм, уелозил к изножью ложа, немного, но так, чтобы охвативший плечи ремень жëсткой петлëй сполз ему на шею. И уже из этой выигрышной позиции выдвинул последний ультиматум — или медроб немедленно выпутает его из ремней, или он сломает себе кадык. Ибо потерять анальную невинность с роботом… К такому его жизнь не готовила!       Медроб колебался. Он, конечно, лучше затянул бы ремни потуже: давно уяснил уже, что пациент ему достался трудный, имеющий свой взгляд на все методы лечения, и взгляд этот чаще всего обещал медробу изуверский демонтаж посредством древнего приспособления, именуемого «монтировкой». Но вся-то незадача была в том, что каждое действие робота записывалось в электронную амбулаторную карту и отправлялось регулярным отчëтом в департамент здравоохранения. И подтереть компромат невозможно — нет нужной опции, а между тем малейший вред, нанесëнный пациенту, хоть мелкую царапинку на шее, аналитики департамента квалифицируют как серьëзный сбой в программе. И обернëтся это тотальной чисткой в лучшем случае и полной перепрошивкой в худшем. А пока медроба метало от категоричного «нет» до неуверенного «может быть», не желающий расстаться с болячками пациент изловчился высвободить ещё и руку: вцепился в ремень на шее, прижал сильнее, так, что кожа под пластиком побелела, и захрипел. Умей медроб чувствовать по-человечески — сказал бы, что до уссачки перепугался. Смерть пациента на ложе медкапсулы грозила уже не перепрошивкой, а полномасштабным разбором случившегося, и в случае обнаружения косяка со стороны лечебной аппаратуры — немедленной утилизацией…       Дэл даже не поверил поначалу, ощутив, что хватка ремней заметно ослабла. И насторожился, прислушиваясь — показалось, или в самом деле пластиковые «змеи» уползали в боковые пазы ложа с тихим «ещ-щ-щë вернëмс-с-ся… не рас-слабляйс-с-ся…»?       — Привязывать пациента — это очень, очень, очень опасно! Так себе и запиши! Капсом! — попенял он уже издалека, предусмотрительно укрывшись в душевой.       Но в кровать всë-таки упал. Позже. Не то, чтоб так уж рвался соблюсти предписанный режим — просто ноги, выволочив из душа тело в консистенции дрожащего студня, держать его отказались наотрез. Остаточного действия стимуляторов не хватало, чтобы раскрутить организм даже на минимум движений. Усталостью, казалось, размозжило каждый мускул, но сон, глухой и глубокий, как Драконья пещера в окрестностях родного городишки на Флавиане, не торопился накрыть спасительным одеялом, хоть ненадолго обезболив забвением гниющие внутри нарывы обиды. Гроздья голографических струй на передней стене бликовали холодом брызг в свете «утреннего сияния» — на них Дэл и залип, запрокинув голову, размазанный амëбой по матрасу.       В воздухе поплыл мелодичный звон, отозвался в ушах скрежетом ржавой вывески, оторванной безжалостной пощëчиной урагана. Дэл поморщился. Берлога озаботилась наконец комфортом постояльца — вижн-панель протаяла, высветив сегодняшнее меню, а узкие прорези в металле под самым потолком протекли ручейками тепла. Против последнего Дэл не возражал, только силился понять, сладко ему или больно. Ручейки быстро подрастали, превращаясь в полновесные волны, ласкали уставшее тело мягкими прикосновениями, встопорщив мурашками волоски на груди, но… Слишком уж эти прикосновения напомнили другие — кожа к коже, расплавленной магмой, до бешеного перестука сердец. Обида вновь кинжалом вонзилась в душу — тëплый ветерок ластился малым котëнком, зализывал невидимую рану… Воображение, как ловкий катала , сыграло втëмную, тотчас подменив шестëрку унылого настоящего на битого джокера бывшего. Или несбывшегося? А Дэлу вдруг захотелось поверить. Очертить ещё влажной ладонью след от груди вниз, помечая крохотными царапинами впадинки меж кубиками пресса, до блядской дорожки, нырнуть рукой под небрежно повязанное на бëдра полотенце и собрать в горсть переполненные семенем яйца. И так легко оказалось вспомнить, как чуть шершавые, все трещинках от постоянного пребывания на холоде губы прижимаются к его губам…       Ещё один мелодичный звон ворвался в его лживо-карточный мирок совсем не вовремя: последнее, что хотел узнать сейчас Дэл — какими кулинарными изысками собирался потчевать сослуживцев дежурный кашевар. Изыски те давно уже запомнил: картофель-фри, эрзац-бургеры и мясо в саморазогревающихся брикетах, каша «руби меня топором» из ассорти всех круп, обнаруженных в продуктовых контейнерах, размороженный хлеб, галеты и ореховое масло в тюбиках. Филе куламура и плавники шиитарских корсов — дежурные блюда в любой из дешëвых кирианских забегаловок. Иногда не прожаренные, чаще с угольно-чëрной корочкой: единственного настоящего повара с дипломом схарчил баобабрус ещё в первой экспедиции, и с тех пор на камбузе хозяйничали все, кто хоть примерно представлял с какой стороны подходить к плите. А особо привередливым едокам предлагали коронное блюдо — «жричодали-гурман-хренов», приправленное острыми выражениями в соусе из крепкого мата.       — Да убери ты долбаное меню! — приказал берлоге Дэл из омута воображаемого мира — протяжным стоном, нисходящим в чуть слышный хрип. Медроб в своей каморке одобрительно квакнул… И в следующем делиновском стоне отчëтливо послышалось «задрал ты… помню!».       — Вот надо было влезть прямо сейчас! — предъявил Дэл уже громче — его заманчивый карточный мир, словно убоявшись грубого вторжения реала, потускнел и свернулся старой ветошью, рассыпав обрывки нарисованных воображением грëз. И под полотенцем сразу сделалось тухло и скучно: член, уже приподнявший было головку, вновь обмяк и разочарованно прилëг на бедро — омеги, который одним своим присутствием мог поднять ему настроение, рядом не было и в помине. Дэл его понимал — сам был бы не восторге, если его так наебали бы, поманив воображаемым сексом вместо настоящего. Реанимировать обманутого беднягу он и не пытался. Но страстный стон изобразил, показательно и громко, чтобы сенсоры медроба уловили. Потом ещё раз. И ещё. Правда, вымученные против желания стоны скорее смахивали на арию тоскливого из оперы «папа, вроди меня обратно», но, космос свидетель, Дэл старался. Убедил медроба или нет — не разобрал, а уборщика из приятного ничегонеделания выдернул: тот проявился в своëм углу писком осипшего дельфина. То ли намекал, что у него от «стонов» микросхемы скисли, то ли вторую партию в арии взвыл, вообразив себя группой поддержки.       Однако этот машинный вой вдруг придал Дэлину сил. Или солëный картон ровно в тот момент переформатировался в крохи энергии? Сил оказалось чуть больше, чем у вяленой мухи, но Дэлу хватило, чтобы соскрести себя с кровати, подобрать с пола порванный комбез, докончить то, что начал Илия и разбросать клочья синтекора как можно живописнее. И буркнуть группе поддержки «заткнись уже! и делом займись!». Ультраписк сменился нормально-ворчливым зудением. А чуть спустя и в басовитое рычание упал — точняком в ту секунду, когда уборщик, добирая с пола остатки комбеза, мстительно ткнулся Дэлу в пятки, пока тот торчал башкой в шкафу в поисках чего надеть. Райли в ответ запустил в него комком из трусов. И вовремя. Штанины нового, добытого в шкафу комбеза пришлось экстренно спасать от засасывания в ненасытную уборщицкую утробу.       Немедленно деться куда-нибудь от всей этой навязчивой заботы захотелось до ломоты в скулах — код, открывающий дверь, Дэлин вычертил прежде, чем осознал, насколько небогат у него выбор этого «куда-нибудь». Собственно, вообще ограничивался лишь одной позицией — «некуда». Приятелей он так и не завëл: кириане охотно принимали его помощь в экспедициях, но на базе — сторонились. А на «пойти поболтать с Карой» выразили коллективный протест и спина, и задница. Но дверь уже сложилась гармошкой, падая в пол и соблазнительно приглашая побыстрее смыться, пока умная роботехника не доконала его нафиг неистовым желанием позаботиться…       Опомнился Дэл у каюты, где был всего раз, но дорогу к которой нашëл бы и с закрытыми глазами. Чем угодно поклялся бы, что вообще ни при делах — ноги сами принесли. Он-то брёл без всякой цели… Неприкаянный, как рыхлая льдина в речном потоке, не растаявшая вместе со всеми, не знающая, к какому берегу прибиться. И именно здесь ему уж точно ловить было нечего — у дверей каюты человека, который низвëл его в абсолютный ноль, когда Дэл готов был отдать всего себя.       Тело опять своевольничало — рука потянулась постучать, напрочь игнорируя взвизги хозяйского возмущения «что я ему скажу?» и разумные опасения по поводу предстоящего выбора между «пошëл на хуй» и «пошëл в жопу». Дэл по обоим адресам смотался бы, лишь бы оба они были на теле Илии. Да-да, сам ему дал бы — альфы из его бригады, те, которые, спасаясь от скуки и в погоне за новыми ощущениями, в затяжных рейдах подворачивали омегам, рассказывали, как легко скользить на гладком, без узла, омежьем члене. Илия был единственным, с кем Дэл охотно попробовал бы.       Дверь сложилась без предупреждения — упала в пол так быстро, что Дэлин едва успел метнуться в сторону, чтоб не угодить в поле зрения коммандера, наверняка разозлëнного его нежеланным приходом. И зашарил взглядом по ровным металлическим стенам, кляня себя за возникшую вдруг забывчивость: так в отчаянии своëм заблудился, что позабыл про возможность просматривать коридор в обе стороны — в каждой каюте к вижн-панели шëл кабель от внешних камер. Но каяться, сочиняя на ходу неубедительные отмазы, не пришлось. Илия в проëме не обозначился — вместо него кулëм на подгибающихся ногах в коридор вывалился Дирк, взмыленный и с таким масштабным счастьем во всю морду, что аж вломить захотелось. Стереть кулаком это сытое мурло кота, обнаружившего себя позабытым и запертым на ночь в лавчонке мясника. Капрал отшатнулся, не сразу разглядев возникшее прямо по курсу препятствие, а когда проморгался и опознал навязанного «подопечного», глянул, словно лично, одним пальцем, уделал, как бог черепаху, эскадрилью имперцев. Бесцветные губы в усмешке скорявил. Дэл из-под сведëнных злостью бровей ответил — будь у него в глазах по импульсару, от Дирка кусочек подошвы берца остался бы. И то не факт.       — Райли, завязывай гляделками меня дырявить! Наше дело солдатское. Приказал командир вшпилить ему — так только гаркнуть со всем уважением «Да, сэр! Как глубоко, сэр?» — Зак деловито поправил ширинку и двинул в сторону камбуза — потраченные калории восполнять, предоставив Дэлину сколько влезет потрошить ему спину бешеным взглядом.       Нижние зубы к верхним примкнуло, как захваты вакуум-переходника к ободу внешнего шлюза — Дэл кое-как занемевшие челюсти разжал. Кулаки — не получилось. Но самое поганое, что капралу даже харю по черепушке размазать не за что было. Не мудачина Зак виноват, что одному ему, приблуде имперскому, дальше френдзоны светит целое нихуя. Да и зоны той… Сколько дюймов осталось? Блядь!!!       «Ну блядь, и что?» — ворохнулось в памяти, и из Дэла чуть вновь не вывернуло всю заначку непечатного. В груди полыхнуло протестом — от того, что это, многократно растиражированное сплетниками всех космобаз, с правдой имело столько же общего, сколько у чмулхака в брачном гоне с добродетельной монашкой. Илию любили не только в течку и физически. Подвизавшиеся под его началом альфы субординацию блюли, в глаза именовали «ваше благородие». А за глаза даже «шлюха» выговаривалось у них с придыханием, и по смыслу болталось где-то на одной ступеньке с «его величество». И что там ни бухтела бы кирианская общественность, но историю его побега из-под венца Дэлу нашептали раз …дцать. Раздуваясь от гордости. А он услышанное на ус мотал и по полочкам в уме раскладывал. И по раскладкам тем выходило — идейно дырявым на задок Илия не был. Просто усмирить омежье буйство гормонов естественным образом могли только ферменты в телесных жидкостях альф. В любых — будь то пот, слюна, кровь или сперма. Недаром папа обожал целоваться — в перерывах между еблей и воспитанием отпрысков. Отец потом скусывал сухие корочки с будто обветренных губ и тырил у него гигиеническую помаду. А Илия, наглотавшись химии по самое осточертело, пока был для всех мнимым альфой, теперь предпочитал всё натуральное. Да и какой осëл закидывался бы химией, когда вокруг дохренищи альф с голодным блеском в глазах?       Пониманием цепануло, словно ржавым крюком сквозь язвы лопнувшей кожи, и ухмылка у Дэла прорезалась оскалом паралитика. Илия целовал его напоследок, словно умирая от жажды? Так сколько времени его, запертого в стальной коробке кабины, сжигало мучительным желанием… Сутки? Или все трое? А Дэл и впрямь оказался чем-то вроде глотка воды для пустынного путника. Самым первым, живительным глотком, лишь слегка загасившим гормональный пожар. Но теперь нужды в нëм нет — «воды» вокруг, то бишь, альф, напичканных жидкостями со всеми необходимыми течному омеге гормонами, хоть «залейся»…       Возвратиться в каюту было решением дурацким. Медроб бдел, Дэл благоразумно обходил его камору, издалека уверял, что устранил дисбаланс целых два раза. Кто-то из чëртовых кирианских умников ещё и «доверяй, но проверяй!» в капсулу вмонтировал — медроб на фуфлыжный развод не купился. Зато попробовал испытанный способ — снова словить его «сетью» усыпляющего газа. Хорошо, что Дэл был начеку и начало растекания мозга в сиропчик засëк влëт. Сраться с упëртым лечилой было заведомо дохлой идеей. Нет, сказать по совести — медроб ни разу не сделал ничего, что Райли навредило бы. И если б не его настойчивое стремление распечатать имперский зад, Дэл, может, и позволил бы увлечь себя в волны розового кайфа — тело, измученное усталостью и отравой бродившего в крови возбуждения, молило об отдыхе…       — Обломись, маньячина, — пробурчал Дэл в ладонь, зажавшую рот и нос разом, пока другой рукой, вслепую, вновь вычерчивал на браслете отпирающий код. — Сначала кольца, капеллан и торт с лебедями из зефирок! Обеспечишь — тогда и подкатывай!       Искусственному он тоже предпочитал натуральное. И в этом они с Илией совпадали. Монопенисуально.