***
Миссис Линд назвала бы это любовной лихорадкой. Мэри бы предположила, что мир охватило ощущение всеобъемлющей влюблённости. Мисс Стейси бы заверила, что это естественное биологическое явление. Марилла бы утверждала, что всё это глупая любовная чепуха. Что бы это ни было, Энн это раздражало. — Как ты думаешь, сегодня будет ещё одна записка о Джози и Билли? — интересовалась Диана, когда девочки медленно брели в сторону школы. — Я думаю это так же очевидно, как и то, что ухажеры Тилли снова оставят что-то вроде хвалебной оды о её волосах. Надеюсь не будет повторения того безвкусного хайку о её "пышной фигуре". — Думаю, это смелый поступок. Храбрость и решительность — это не так уж и плохо для парня, ты ведь сама говорила. — Я говорила о парне, у которого есть потенциал быть хулиганом, но он решил им не быть — это мой идеал настоящего джентльмена. Что бы там ни писал Пол, его поэма о Тилли бессовестно намекала на её грудь. Это глупо, Диана. — Но, кажется, Тилли не была особо против. Я видела, что она сняла эту записку с доски и спрятала в эту самую грудь. Готова поспорить, что она поставила её на свой туалетный столик и перечитывает по ночам. Девочки рассмеялись, хотя смех Энн не был таким смелым, каким он обычно бывает. Энн чувствовала беспокойство с самого утра, когда проснулась и поняла, что это первый день весны. Обычно Энн была в восторге от смены времён года, но в этом году у неё создавалось впечатление, будто все её одноклассники стали жертвами странной сенной лихорадки, которая заставляла их вести себя глупо и флиртовать. Всё, что могли сделать родители Эвонли, это наивно пожать плечами и обвинить в их безумии буйный дух молодости. Во всём виновата доска для записок. Несчастная доска пустовала в течение многих лет. Когда Энн впервые пришла в школу в Эвонли, Диана объяснила ей предназначение пустой доски. Тринадцатилетней Энн идея о месте, где можно публично выразить свои любовные терзания показалась невероятно романтичной. Её юное сердце трепетало при мысли о том, как замечательно было бы увидеть записку поклонника о её глазах или улыбке, или о том, что он хотел бы предложить ей свою руку в один прекрасный день. Но шестнадцатилетняя Энн находила всю идею о доске с записками абсолютно неуместной. Она не уверена, что вообще хотела бы, чтобы кто-то заявлял о своих чувства так, не удостоив её сначала личным разговором. Как бы то ни было, мнение Энн не разделяли её другие одноклассники. Мальчики в особенности, как казалось, были увлечены этим средством общения, поскольку оно предполагало некоторую анонимность, и, следовательно, безопасность, ведь в противном случае, девочки могли не ответить им взаимностью. Да и на бумаге быть смелым гораздо легче, чем в жизни. Что касается девочек, то им нравилось внимание, нравилось дразнить друг дружку и следить за тем, у кого будет больше поклонников (у Тилли было заметное преимущество перед Дианой и Джейн, которые делили второе место). Имя Энн никогда не появлялось на доске с момента возрождения этой традиции в прошлую среду. Она говорила себе, что так даже лучше. Большую часть времени. Впрочем, одна маленькая записочка не помешала бы. Но поскольку Господь Бог счёл целесообразным, будучи мудрейшим из мудрых, не отвечать на многочисленные молитвы Энн о потрясающей красоте, сохраняя её простушкой с веснушками, фигурой словно спичка и чудовищными рыжими волосами, Энн давно признала, что её скорее поразит молния, чем радость взаимной любви. Поэтому она старалась не сильно расстраиваться из-за того, что записки для неё не было и, вероятно, не будет. Было так много замечательных вещей, которыми можно заняться, помимо глупых мальчишек и, тем более, глупых чувств. Оставалось сто семьдесят один день до того дня, когда их с Дианой разорвёт на разные концы света тяжелая участь судьбы. Хуже всего было то, что миссис Барри стала тираном в вопросе надлежащей подготовки своей дочери к мраморным залам парижской школы, настаивая на том, чтобы девушка никуда не ходила после уроков, практикуя игру на пианино, изучая нормы приличия и этикет. Энн вспоминала, насколько расстроена была Диана, когда сообщала ей все инструкции своей матери. И хотя Энн старалась сохранять спокойствие, чтобы утешить свою подругу, честно говоря, внутри она была опустошена. После своего дня рождения Энн чаще всего шла домой с Гилбертом, а не с Дианой. И хотя компания парня была приятной, она не могла заменить общение с Дианой, не тогда, когда Энн хотела впитать в себя каждую последнюю минуту, проведённую с её сердечной подругой, подобно дереву, что наслаждается последними солнечными лучами перед наступлением заморозков. Ко всему прочему зловещей тучей надвигались занятия для подготовки к вступительным экзаменам. Несмотря на то что опасения за свои знания не были той вещью, которая беспокоила Энн больше всего, стресс, связанный с желанием получить лучшие оценки, уже начинал действовать ей на нервы. Её начинала мучить головная боль при долгом чтении; или пальцы начинали нервно крутить карандаш, когда она размышляла над задачкой по геометрии; или нижняя губа начинала болеть оттого, что Энн прикусывала её всякий раз, размышляя над творчеством Шекспира. Она надеялась получить стипендию, чтобы покрыть расходы на обучение и питание, и только отличные оценки помогли бы ей достичь этой цели. Кроме того, желание победить Гилберта честно и справедливо играло немаловажную роль, а факт того, что парень постоянно настаивал, что он самый умный из всех своих одноклассников, только подливал масло в огонь их соперничества. Было еще кое-что. Энн беспокоилась за Мэттью, который простудился через несколько дней после её дня рождения. Доктор посоветовал ему оставаться в кровати в течение трёх дней, но старик всё равно вставал и делал свои дела, как будто ничего не случилось. Энн замечала, что Мэттью приходилось останавливаться, если он куда-то шёл, чтобы отдышаться; Джерри иногда прикрывал его, заканчивая или начиная его работу по ферме, чтобы Марилла ничего не заподозрила. Честно говоря, Энн не знала, как бы Мэттью обходился сейчас без помощи Джерри, поскольку подготовка к посевному сезону требовала много сил, и пометила у себя в голове идею попросить помощи Баша и Гилберта, когда придёт время возделывать землю. Тягостные мысли о Зелёных Крышах и Мэттью вскоре ушли на второй план, как на горизонте появилась школа, и Энн сконцентрировала свой разум на том, как много прекрасного предстоит ей сегодня выучить. Энн и Диана положили молоко на тающий лёд ручья, собираясь войти в школу, но заметили, как все их подружки образовали толпу вокруг части здания, где висела доска с записками. — Может, подойдём и посмотрим? — предложила Диана, её глаза пытливо уставились на толпу хихикающих девочек, которые неразборчиво, но очень оживлённо, что-то обсуждали. — Думаю, у нас нет выбора, — ответила Энн, заметив, как Руби машет им рукой. Они присоединились к своим одноклассницам, чтобы ознакомиться с новыми записками, оставленными кавалерами, что пожелали открыть тайну своего сердца этим утром. — Мне оставили записку!— пищала Руби, показывая на клочок бумаги, оставленный на доске. – «Как многое я бы отдал за то, чтобы милая Руби Гиллис смотрела на меня с любовью в её прекрасных глазах». Наконец! Наконец Гилберт обратил на меня внимание! — Это не почерк Гилберта, — поразительно быстро возразила Энн. Ей слишком знакомы завитушки, который оставляет парень, особенно после многочисленных его эссе для газеты, которые она редактировала, так что она могла поклясться, что записка оставлена не Гилбертом. И слишком поздно к ней пришло осознание того, что откровенно сказанная правда полностью разбила сердце её чувствительной подруги, которая теперь заливалась в слезах. — Не плачь, Руби! — воскликнула Энн в панике. — Даже если это не Гилберт, я уверена, что парень, который заметил тебя — галантный и добрый молодой человек. — Тебе тоже оставили записку, Диана, — фыркнула Руби сквозь слёзы, игнорируя попытки Энн подбодрить её. — Мне? — удивилась Диана, на её лице медленно проступал ужас, пока она просматривала записки, пытаясь найти своё имя. — «Diana Barry est très jolie*» — сказала она с теплотой, её сердце застучало так, что готово было вырваться из груди, а румянец окрасил кончик носа, поскольку ей точно было известно, что за отважный молодой человек мог оставить такую записку. — У ля ля! — хором протянули несколько девочек. — У Дианы есть французский поклонник, — крикнула Тилли. — Он ждёт, когда ты приедешь в Париж? — прямолинейно вставила Джейн. — Может, Диана не собирается заканчивать школу, а едет во Францию, чтобы стать невестой. — Хватит, Джейн, — ворчала Энн, раздражённая глупостью своей одноклассницы. — Ты знаешь, я бы не поехала никуда, кроме Квинса, если бы у меня был выбор, — добавила Диана, на мгновение прижавшись к Энн, чтобы выразить свою привязанность. — Диана и Руби не единственные, кому оставили записки. Смотрите, — крикнула Джози, указывая на аккуратную записку в центре доски. — Можете ли вы поверить, что кто-то оставил такую записку? Энн быстро прочитала надпись на пожелтевшем клочке бумаги. В ней утверждалось, что кто-то заметил Билли Эндрюса и Джози, державшихся за руки по дороге домой после хоккейной игры. — Теперь все будут знать, — хихикала Тилли. — Какой ужасный скандал! — Скандал случится, если все узнают, что это ты написала, — ответила Джейн, направив зоркий презрительный взгляд на Джози, которая стояла в немом непонимании. Джейн была уверена в этом, поскольку именно записка о Джози и Билли возродила доску неделю назад. С тех пор появлялись новые записки о паре, каждая из которых имела одинаковый аккуратный почерк. — Не ты ли та хитрая, Джейн, что возродила эту доску? — наконец ответила Джози, глубоко набрав воздух в нос. — Кто ещё мог видеть меня с Билли, идущих домой? Но я думаю, в этом нет ничего такого. Часики тикают, и мы должны уже примечать своих будущих кавалеров. Чем раньше, тем лучше. — C чего она это вообще взяла? — промямлила Джейн, и её глаза закатились настолько далеко, что, Энн подумала, она может упасть в обморок. — В этом есть смысл, — согласилась Тилли, не отвлекаясь от любования своими записками на доске, коих было целых шесть. — В таком возрасте мы все должны дать обещание кому-нибудь. — Именно, — согласилась Джози, утвердившееся в своей идее. — Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из нас остался старой девой, — девочка обратила своё внимание на Энн. — Как ты думаешь, это передается по наследству? Если бы взгляд мог обращать людей в каменные статуи, то сейчас было бы трудно сказать, сделал бы это испепеляющий и полный порицания взгляд Энн или злобный и хмурый прищур Дианы. Так или иначе, Джози немного вздрогнула от напряжения, с которым смотрели на неё две девочки; и это настроение, кажется, накрыло всю группу подруг, словно одеяло из свежих листьев колючей крапивы. — Не то чтобы мне хотелось публично говорить о своих женихах, потенциальных или нет, — начала Энн, широко расправив плечи и гордо подняв подбородок, — но я признаю здесь и сейчас, что моё сердце занято, — хотя Энн пыталась звучать торжественно, в её признании, ставшим причиной хихиканья по сторонам, были хриплые нотки неуверенности. Множество вопросов девочек самого разного содержания и степени откровенности в общем требовали от Энн подтверждения, говорит ли она правду. — Конечно, — заявила она, — когда мне исполнилось шестнадцать, я дала обещание, что до конца моих дней, я, Энн Ширли-Катберт, навсегда буду связана с одним-единственным, истинно близким мне по духу. Его имя так же прекрасно, как и брачный зов дикого гуся, а его чувства ко мне отражаются в каждом листе, травинке и цветке. Он мой, а я его впредь и во веки веков. И теперь я объявляю официально: Я — невеста Приключений. И с этой поэтической церемонией, застывшей в весеннем воздухе, Энн отошла от своих подруг, чувство гордости овладело ею как никогда ранее. Одноклассницы замерли у доски и смотрели вслед уходящей рыжеволосой подружке, у каждой из них на лице читалось выражение абсолютно рассеянного недоумения. ...ровно до тех пор, пока Руби не фыркнула, разорвав оглушительную тишину, а затем повернулась к Диане и заявила: — Я никогда не понимаю, что она говорит!***
— На восемнадцатой странице есть очень интересная статья о внутриутробном развитии, — добавила мисс Стейси, передавая Гилберту заимствованный экземпляр "Новой науки", только что начавшего издаваться медицинского периодического издания Университета Редмонда в Кингспорте, под редакцией её старого школьного приятеля. — Благодарю вас, — сказал Гилберт, с нетерпением взяв у неё журнал, и принялся к чтению той самой страницы, небрежно устроившись на краю парты. С тех пор как Мэри узнала о своей беременности, Гилберт с интересом изучал все медицинские издания, связанные с развитием плода и состоянием здоровья будущих мам. Мисс Стейси с радостью поощрила возникший интерес Гилберта, как это было и раньше, когда он интересовался вакцинацией, теорией микробов, медицинской химией и многим другим, и предлагала ему любые ресурсы, которые только могла найти, чтобы помочь в исследовании своего призвания. Поскольку он принял решение стать врачом, а область медицины невероятно обширна, так ему будет легче принять решение о будущей специальности. По правде говоря, мисс Стейси с радостью наблюдала, как преуспевает Гилберт во всех областях медицинской дисциплины, полный решимости тщательно изучить все свои возможности, прежде чем сконцентрироваться на чём-то одном. Мисс Стейси считала своим долгом помочь юному парню увидеть множество областей жизни, чтобы он мог выбрать ту, в которой достигнет желаемого. В таком случае она будет считать, что надлежаще справилась со своим предназначением. — Мой друг из Редмонда говорил мне, что факультет биологии планирует набирать юных умов в качестве помощников в их новом исследовании, касающемся распространения заболеваний. В осеннем семестре, — начала преподавательница, заметив вспыхнувший интерес в глазах Гилберта и в том, как напряжённо сжались его челюсти. — У меня есть все основания полагать, что, если твои результаты экзаменов будут такими же высокими, я смогу похвастаться ими, и профессор Робертс будет более чем счастлив принять к себе одного из самых ярких учеников Эвонли. — Мисс Стейси… — Ты мог бы провести собственное исследование; например, структурировать заметки, которые ты делал о беременности Мэри. Некоторые твои записи могут быть чрезвычайно полезны, особенно раздел рецептов, которые могут помочь с недугами будущей маме во время беременности. — Большинство из них принадлежат Энн, — сказал Гилберт. — И все они состоят только из цветков и трав. Их даже нет ни в одном медицинском учебнике. — Разве это не замечательно? — восторгалась мисс Стейси, напоминая Гилберту в этот момент рыжеволосую девочку так сильно, что он едва ли не влюбился в это выражение лица. — Ты можешь быть своего рода пионером, используя силу природы, чтобы перетянуть человека на сторону медицины. Мы так многого ещё не знаем, и ты можешь помочь нам исследовать это. — Но у меня нет таких средств… — Есть стипендии, молодой человек, конечно, при условии академической стажировки, но мне вряд ли стоит беспокоиться насчёт тебя. Я уверена, стипендия Эйвери вполне достижимая для тебя цель. Не могу обещать, что работа будет простой — осуществление мечты никогда таким не бывает — но я хочу, чтобы ты знал, что в Редмонде есть связи, есть возможность, благодаря которой ты имеешь шанс оказаться на передовой новых достижений меняющейся мировой медицины. В Квинсе тебе вряд ли предоставиться такой шанс. Гилберт, разве ты можешь сказать "нет" этой перспективе? Но он не хотел. Редмонд был колледжем мечты, местом, куда бы он поступил в самую первую очередь, если бы ему представилась такая возможность. Потому что всё, что он усердно изучал сейчас, чтобы стать самым лучшим врачом, было определённо для того, чтобы однажды войти за позолоченные двери знаменитого колледжа. Но кое-что сдерживало его. Деньги, конечно, были основным ограничением. Обучение и питание в Кингспорте было слишком дорогим. Даже учитывая наследство, которое оставил его отец, Гилберт не мог надеяться позволить себе больше, чем один семестр. Был шанс, что урожай будет прибыльным, и что партнёрство с мистером Барри будет продолжаться, но Гилберт был слишком рационален и осторожен, чтобы слепо возлагать все надежды, что он имел на своё будущее, на прихотливую мать-природу и экономику. Он также отказался брать в долг у Баша, зная, что ему необходимо содержать семью, и на это уйдут все средства. Семья была ещё одной ниточкой, что удерживала Гилберта на острове. Когда Мэри и Баш переехали к нему в домой — это стало исцелением для его раненой души. Проведя с отцом всю свою жизнь, он не привык быть один; и пустота после смерти Джона Блайта ужасала — парень буквально убегал от тьмы, которая, он боялся, совсем скоро поглотит его. Поэтому он отправился плавать по миру в надежде найти бальзам от своих душевных страданий. И чудодейственным бальзамом, что принёс ему облегчение, стали Баш и Мэри. Эти двое вернули в дом Блайтов смех, радость, музыку и пение, доброту и нежность. Их любовь создала новую жизнь, растущую внутри Мэри, жизнь, которую Гилберт так хотел встретить, познакомиться с ней. Он был целиком и полностью предан своей будущей племяннице или племяннику, и мысль о том, чтобы уехать так далеко, что ребёнок не будет вспоминать о нём, разбивало его сердце. Ему так хотелось застать первые шаги, первые слова, первое... всё. А потом... была Энн. Всегда была Энн. Она собиралась в Квинс; это было так просто! Шарлоттаун предоставлял лучшую программу обучения педагогике во всей провинции, и, получив диплом младшего специалиста в области образования, а Гилберт был уверен, что она обязательно его получит, причём с отличием, Энн будет готова учить ненасытные юные умы острова. Она даже сможет получить степень бакалавра, если захочет. И Гилберт хотел быть рядом с Энн в моменты, когда она реализовывала свои амбиции. Ему бы хотелось быть с ней, вместе исследовать Шарлоттаун, забрести в уютный книжный магазинчик с кофейней, где продают вкуснейший в городе кофе и сладкие пироги. Он хотел навещать её в пансионате, и чтобы она навещала его, участвовать вместе в дебатах и возвращаться в Эвонли так часто, как только они захотели бы. Он хотел бы сопровождать её на баллах, танцевать с ней на летних вечерах тётушки Жозефины, провожать её на лекции, или гулять вдоль побережья, или под лунным светом бродить по пустому парку Виктория. Он хотел бы вручать ей цветы перед экзаменами, и держать её руку в темноте, и гладить её рыжие волосы... и, может быть, если бы она согласилась... если бы она хотела быть с ним... может быть, он мог бы наконец сказать, что думает о ней... о них как "мы", и как "наше", и как "вместе". И из-за этих многих причин, хотя Квинс и не был идеальным институтом для него, Гилберт свыкся с идеей, что должен поступать в маленькую академию в Шарлоттауне. Квинс в подмётки не годиться Редмонду (научный отдел Квинса имел только две дисциплины, и, конечно, в их мизерной лаборатории не проводилось никаких экспериментов), но этот вариант был доступен, и он был близко к тем, кого Гилберт любил. Гилберт не был уверен, готов ли он пожертвовать всем, что у него есть, чтобы пойти по лучшему варианту для своего призвания. Если раньше всё было определённо и очевидно, то теперь у Гилберта было так много желаний, не сочетающихся друг с другом, что было невероятно сложно выбрать, каким из них следовать, а какие спрятать поглубже между страниц древних фолиантов. Он хотел в Редмонд, хотел получить медицинскую степень, но он также хотел быть со своей семьёй, и он хотел быть с Энн, и всё это вместе и сразу... Это эгоистично, Гилберт знал, но ему хотелось верить, что решение, которое он в конечном счёте примет, будет верным. Но чтобы принять верное решение, нужно уделять достаточное внимание изучению всех возможных вариантов. — Можете мне рассказать больше об стипендии Эйвори, мисс Стейси? Мисс Стейси подпрыгнула от радости. Она сообщила, что Гилберту необходимо получить высшие оценки по всем экзаменам, что, она уверена, не составим ему труда, и особое внимание уделить математике и естествознанию. Ему также потребуется три рекомендательных письма от влиятельных людей. Сама мисс Стейси откровенно призналась, что уже написала письмо, и предложила Гилберту попросить у доктора Уорда о втором. Наконец, мисс Стейси сообщила, что Гилберту необходимо будет написать эссе не менее чем на трёх страницах, в котором он должен объяснить, почему заинтересован в изучении медицины в Редмонде. — Уверена, Энн может помочь тебе с этой частью, — предложила учительница. — У неё отлично получается ладить со словом. Как будто по зову мисс Стейси, Энн вошла в школу, излучая уверенность. Она улыбнулась, когда мисс Стейси подошла к ней, чтобы попросить о помощи Гилберту с его эссе, но молодой человек не услышал ни слова из их разговора: его рассудком завладела чарующая улыбка, блеск любопытства серых глаз и теплые веснушки рыжеволосой девушки. Если каким-то чудом его бы приняли в Редмонд, Гилберт не был уверен, хватит ли у него смелости ехать туда, когда Энн Ширли-Катберт распространяла свою магию по всему острову Принца Эдуарда.***
Во время ланча девочки столпились возле западного окна школы, с интересом наблюдая за мальчиками, которые играли в футбол в грязи, пока они принимали свою пищу в сухом и теплом помещении. Другая часть девочек, менее заинтересованная в своих одноклассниках, расположилась за партами, и они начали разговарить о том, как разные семьи будут праздновать Пасху, обсуждать планы на день рождения Дианы, последние модели платьев из журнала Итана. Но главной темой, конечно же, были сплетни о доске с записками, и, соответственно, о парнях. — Почему они так сводят с ума? — риторически восклицала Руби, прижавшись носом к окну, в то время как её глаза метались между Гилбертом и Муди, а стекло то и дело запотевало от её дыхания. — Я бы не переживала так на твоём месте, Руби, — сказала Энн, откусив кусочек пирога. — От мальчишек одни проблемы. — Видимо, Тилли придётся страдать от двойных неприятностей, поскольку у неё целых два проблемных мальчика, — дразнила Джейн, добродушно подмигивая подружке. — Это не проблема, — довольно отвечала Тилли, растекаясь в самодовольной улыбке, словно в сливочном масле, а все остальные девочки рассмеялись. Все, кроме Руби, которая тяжело вздохнула и удалилась в гардероб. Её щеки становились влажными от слез. — Я схожу, — сказала Энн, прежде чем кто-то из остальных девочек сорвался успокаивать Руби. В это время мальчики уже возвращались с улицы, их одежда была грязной, волосы вспотели, и большая часть пахла, словно старая корова в стойле. Энн могла только вообразить, как отреагируют их матери, когда парни вернутся домой. — Привет, Энн, — смущённо сказал Чарли, и его длинная фигура остановилась посередине прохода, заслонив ей дорогу. — Привет, — ответила она рассеянно, не взглянув на Чарли, и прошла мимо, так и не заметив его удручённый взгляд. Обнаружив Руби, спрятавшуюся в углу гардероба и неистово захлёбывающуюся в слезах, Энн села рядом с подругой и крепко обняла её. — Я просто не понимаю! — фыркнула Руби, её глаза были опухшими, а нос покраснел от соплей. — Мы уже достигли совершеннолетия, но Гилберт все еще не сделал никаких шагов. Я просто не понимаю, что его сдерживает? — Я не знаю... — Но ты должна, Энн! — настаивала Руби, встряхнув подругу за плечи. — Вы хорошие друзья. Вы часто разговариваете друг с другом. Конечно, он говорил тебе что-нибудь об этом! — Честно, Руби, он ничего не говорил, — уверяла Энн. — Может у него есть другая? — Руби! — возмутилась Энн, удивленная тем, что ее одноклассница могла быть такого низкого мнения о Гилберте: что он мог обманывать её, встречаясь с другой. По правде говоря, Энн не верила, что Гилберт имел какие-либо намерения в отношении Руби или любой другой девушки из класса. Гилберт слишком занят наукой, чтобы заниматься вопросами сердца, и, кроме того, Энн была убеждена, что он был слишком серьёзным для Руби, а Руби была слишком глупа для Гилберта. Их пара была бы ужасно дисгармоничной. Если бы Руби только согласилась с тем, что великая и истинная любовь ждёт её впереди! — Руби? Пораженные, обе девушки смотрели на вторженца. — Ой, привет, Муди, — поспешно поздоровалась блондинка, сконфуженно пытаясь вытереть мокрые щёки тыльной стороной ладони, отчего выглядела ещё более заплаканной. — Вот, — сказал парень, протягивая ей платок, — для твоих грустных глазок. — Спасибо, — ответила Руби, не без доли смущения приняв мягкий платочек, и высморкалась. Мягко улыбнувшись, Муди направился в класс и едва не ввалился в него, неловко споткнувшись на пороге. Энн подождала, чтобы убедиться, что гардероб пуст, прежде чем снова вернуться к их разговору с Руби. — Уже лучше? — спросила она, когда девочка закончила вытирать своё лицо. — Нет, — фыркнула Руби. — Я просто хочу знать его намерения. Какие у него планы? Вписываюсь ли я в них? Как он видит наше будущее? Ты не спросишь его об этом для меня, Энн? — Тебе не кажется, что о таких вещах лучше спрашивать лично? — предложила Энн, внезапно почувствовав неловкость из-за нового направления, которое приобрёл их разговор. — Всё, что я хочу, это быть уверенной. Один вопрос, это всё, что я прошу. Пожалуйста? Может быть, потому, что Энн хотелось думать о Руби как о младшей сестре, которой у неё никогда не было, или потому что она поклялась, что всегда будет поддерживать друзей несмотря ни на что, или потому что большие голубые глаза Руби, утопающие в океане слёз, словно присосались к её разуму... что бы это ни было, Энн согласилась, и почти мгновенно пожалела о своём решении. Но отступать уже поздно, ведь она дала слово. Остаток дня тянулся, каждая минута натягивала нервы Энн всё сильнее. Она пыталась придумать, как ей подойти к Гилберту. Это было утомительно, и все уроки прошли впустую, её разум был слишком сконцентрирован на плане действий. В это время Гилберт сутулился над книгой, его разум был полностью поглощён уравнениями, которые они должны были решать, и Энн обнаружила, что восхищается преданностью парня науке, и, кажется ревнует, что он абсолютно сфокусирован на задании, в то время как она томится в необъяснимой пучине недоумения, нежелания и нервного ожидания. Как, спрашивается, Энн должна победить Гилберта честно и справедливо, если не может заставить свой мозг сосредоточиться?! Энн становилась всё более и более взволнованной, и её колено так сильно подпрыгивало, что Диане пришлось спросить, все ли в порядке. Когда мисс Стейси закончила урок, Энн бросилась к гардеробу, и так сильно мешкала, застегивая пальто, что к тому времени, когда она была готова, все остальные уже выскользнули за дверь навстречу тёплому полудню. Все, кроме Руби, которая, конечно, смотрела на Энн умоляющим и полным отчаяния взглядом. В окне Энн заметила фигуру Гилберта неподалёку от школы. Набравшись смелости, она проглотила все смутные чувства и принудила себя выполнить обещание, которое дала своей подруге. Спустившись по лестнице, Энн догнала парня. — Гилберт! Она так быстро разогналась, что едва ли не врезалась парню в грудь, когда он обернулся. Прокашлявшись и поправив свою шляпу, Энн смотрела на друга, готовая произнести речь, которую практиковала весь день в своём воображении (услышать достаточный аргумент в пользу Руби, не демонстрируя явно её чувств), и пыталась поймать слова, предательски убегающие с кончика языка. Как только Энн собралась с духом, чтобы начать речь, тёплый порыв ветра всколыхнул кудри парня, а воротник пиджака загнулся, словно заигрывая с его подбородком. В последнее время его подбородок слишком отвлекал, не говоря уже о том, что взгляд на нижнюю челюсть неизбежно заставлял девушку переводить глаза на его губы. Когда Гилберт провёл кончиком языка, чтобы смочить пересохшую губу, Энн тяжело сглотнула, её сердце резко с грохотом упало куда-то в район пяток, и внезапно все слова, что она придумывала в своём воображении, покинули её голову. — Ты забыла, что хотела сказать?— спросил Гилберт, сведя брови, и улыбнулся одной из своих самых очаровательных ухмылок. Его выражение лица, его дразнящая улыбка почти вернула дух Энн туда, откуда он сбежал пару минут назад, и она смогла продолжить. — Я не уверена, в курсе ты или нет, но доску для записок снова повесили, — начала она, с облегчением понимая, что её голос, кажется, звучит достаточно непринуждённо. — Доску для записок? — отозвался Гилберт эхом, покачав головой. Он явно не подозревал о существовании подобной вещи в школе, которую посещал с детства. Эта мысль почти рассмешила Энн: Гилберт был самым умным из всех, кого она знала, и при всём этом он мог совершенно не быть в курсе происходящих вокруг него вещей. Но, возможно, именно поэтому они были друзьями: так Энн могла позаботиться о том, чтобы парень время от времени вытаскивал свой нос из книги и ощущал великолепный мир, цветущий и благоухающий вокруг них. — Да, для записок, — сказала она. — Ты можешь оставить записку на доске, если хочешь привлечь чье-то внимание. Как бы невзначай заявляешь о своей симпатии. — К кому-то, кто тебе нравится? — Именно, — подтвердила Энн, довольная, что Гилберт уловил мысль верно. В его карих глазах читалась неподдельная заинтересованность. — И это замечательно, потому что записка — это не слишком серьезно, чтобы испугать, но при этом достаточно определенно. — Записка заранее о твоих намерениях, — добавил Гилберт, его глаза загорелись, когда он смотрел на Энн, и улыбнулся так, будто девушка принесла ему невероятный дар на блюдечке. — Именно, — выдохнула она, тяжело сглотнув, пытаясь восстановить в своей памяти причину, по которой она вообще начала говорить об этой доске. — Потому что эти записки имеют значение. Особенно если ты хочешь сообщить о своих планах. — Строить будущее... вместе? — добавил Гилберт, и его голос обратился в нечто хрупкое. Наблюдая за ним, Энн внезапно поразилась тому, насколько уязвимым оказался Гилберт, его лицо было таким честным и искренним, будто он вскрыл своё сердце и обнажил всё, что не было сказано между ними. Потому что между ними было так много невысказанных эмоций, вещей, которые были глубоко скрыты в метафорах, между строк, что Энн только теперь начала понимать, что всё это значит: почему Гилберт смотрел на неё так нежно, почему он так часто искал её, почему так усердно пытался завоевать её дружбу, даже в те времена, когда Энн была уверена, что не заслуживает этого. А потом... было неопытное сердце Энн, такая маленькая и чувствительная часть её души, которая желала быть рядом с Гилбертом всё время, которая знала правду, но на которую Энн не позволяла себе рассчитывать даже в её воображении. Потому что… когда Гилберт сказал "будущее" и "вместе", Энн была совершенно уверена, что говорит он не о Руби. От осознания этого бросало в дрожь. Будто удар молнии поразил рыжеволосую. Сердце билось так сильно. В одну секунду ясности Энн с содроганием поняла, что Гилберт спросил, хочет ли она строить совместное будущее с ним; раз она хочет, чтобы он оставил записку про неё! И что было самым ужасающим, в ту самую секунду она ответила. — Да. — То есть... — начал Гилберт, немного застенчиво, но с трепетным оптимизмом, — ты предлагаешь мне... Энн, ты хочешь, чтобы я оставил записку? — Если тебе интересна Руби, ты должен дать ей знать, прежде чем кто-нибудь еще тебя не опередил! Cлова вырвались изо рта Энн с силой и жестокостью, подобной извержению вулкана. Она отдала бы всё, чтобы взять их обратно, наблюдая за тем, как Гилберт словно рассыпается на тысячи частей, глаза тускнеют и наполняются разочарованием, брови хмурятся, кажется, от стыда его безмолвного откровения, а улыбка, потеряв внезапно блеснувшую надежду, исчезает с его лица, словно вместе с новым порывом ветра. Энн не осознавала, каким радостным было выражение его лица до того момента, пока упоминание Руби не сменило его на подавленное, и она хотела ударить себя за то, что стала причиной этого. — Гилберт, я... — Спасибо за предложение, — прервал он, пытаясь сохранить самообладание изо всех сил, взглянув Энн в глаза, снова позволяя ей увидеть его истинные чувства, прежде чем захлопнуть только что открывшуюся дверь. Но Энн не могла его винить. — Но я не тот тип парней, которые оставляют записки. — Я... — всё, что могла промямлить Энн сейчас, понимающе кивая. Её душа, словно переполненная водой бочка, разрывалась от сожаления по поводу всей ситуации в целом. Отчаянно пытаясь найти способ провалиться сквозь землю, Энн повернулась к школе, чтобы сообщить новости Руби. Её шаги были медленны, она чувствовала себя так, будто шла по зыбучим пескам, а маленькое тело переполняло столько эмоций: грусть из-за Руби, злость на себя, и так много... так много всего, что связано с Гилбертом. — Энн? Слыша, как Гилберт назвал её имя, девушка резко обернулась, точно так же, как и парень в самом начале их катастрофического диалога. Сердце бешено стучало в ожидании того, что скажет Гилберт; похоже, сейчас он испытывал те же трудности с извлечением слов, что и она несколько минутами ранее. Когда девушка уже собиралась ответить Гилберту его же фразой "Ты забыл, что хотел сказать?", он все-таки заговорил, и его слова, Энн была уверена, буквально застыли в вязком воздухе Эвонли. — Когда рядом со мной будет нужный человек... когда-нибудь... когда бы это ни случилось... я буду знать. И я скажу ей об этом. И поскольку Энн нечего было ответить на это, она просто стояла, наблюдая, как Гилберт развернулся от неё и ушёл; его фигура удалялась все дальше, пока не превратилась в пятно, наконец растворившееся в Лесу с Приведениями, и парень исчезнул точно так же, как и появился впервые в её мире почти три года назад. И хотя Энн знала, что Гилберт не уходит из её жизни, а всего лишь направляется домой, дорогу куда она могла найти с закрытыми глазами, она чувствовала тоску. Было бы странно пойти за ним? Сказать, что она не хотела говорить о Руби? Если бы она намекнула, что есть другая девушка, которая была бы счастлива, если бы он заметил её? Догадался бы он? И... оставил бы он записку? — Ох, Энн! — взвизгнула Руби, выбежав из школы, чтобы присоединиться к своей подруге во дворе, и схватила её за руку, сжав до боли. — Я всё видела из окна! — Руби, мне жаль, но он не собирается оставлять записку, — сказала Энн, надеясь смягчить свой тон настолько, насколько это было возможно. Несмотря на то что она не думала, что Гилберт и Руби подходят друг другу, она не хотела огорчать свою подругу; хотя Гилберт ясно дал понять, что не имеет планов на блондинку. — Я не могу в это поверить! — продолжала девочка, удивляя Энн такой неожиданно восхищённой реакцией. — Разве ты не видела его лицо, когда ты заговорила обо мне? Разве ты не видела? В его глазах было столько романтики, что я была уверена, что умру прямо на месте! — Глаза? — почти эхом отозвалась Энн, и воображении снова появлялись карие глаза, мерцающие, словно звезды, прежде чем она разрушила всё упоминаем о Руби. Бедная девочка даже не догадывалась, что любовь, которую она увидела, была не для нее! — Руби, ты ошибаешься. Это не... — Я твёрдо верю, что Гилберт не оставляет мне записку, потому что ждёт гораздо более романтичного способа рассказать о своих чувствах. Спасибо, Энн! Теперь я чувствую себя лучше и, обещаю, я буду терпелива. Но кто знает. Может я последую твоему примеру и наберусь смелости. Ой! Может быть, мне стоит оставить записку для Гилберта! И с этой идеей, повисшей в воздухе, Руби чмокнула Энн в щеку и попрощалась с ней, спеша домой. Энн не могла вспомнить, как долго она ещё оставалась на школьном дворе, пока безучастный ветер щипал её ноги, а одинокий крик цапли эхом отдавался откуда-то далеко от того места, где сердце рыжеволосой девочки пыталось уложить в голове два невероятно сбивающих с толку разговора, произошедших с ней только что. Ноги Энн, не спрашивая разрешения её воли, сами подошли к Доске с Записками, ненавистной доске, на которой было ещё больше клочков бумаги, чем утром. Появилась ещё одна записка на французском для Дианы. Было три стиха для Джейн, восторженно чествующих её кудри. Для Тилли были уже ставшие обычными записки от её воздыхателей, и кто-то даже смело прокомментировал, что платье мисс Стейси сегодня было самым привлекательным. Разумеется, записка о Джози всё ещё красовалось в центре доски, а ещё кто-то переписал сонет номер сорок три Э.Б. Браунинг**, но не указал, для кого он. И ничего для Энн. И хотя Энн была твёрдо уверена, что никогда не хотела бы увидеть записку для себя на этой ненавистной доске, она не могла забыть слова Гилберта о том, что он скорее бы сказал о своих чувствах, чем оставил записку. Это привело девушку к размышлениям о её собственных чувствах, чем она абсолютно не хотела заниматься сейчас, так что Энн решительно развернулась от доски и отправилась по направлению к дому, сообщая деревьям о том, что Марилла абсолютно права во всём, что касается мальчишек и записок. Это все была такая глупая чепуха.