***
Сердце Дианы билось с той же скоростью, что и бежали пальцы по клавиатуре рояля, когда она играла в быстром темпе «Лето» из «Времен года» Вивальди. Пьеса звучала так, словно была написана для того, чтобы вызывать грозу, и Диана чувствовала, как электричество проникало от клавиш её инструмента через пальцы, распространяясь по телу. Сейчас было точно так же. Она всё ещё вздрагивала от нежных прикосновений Джерри, чувствуя, как внутри неё зарождается разрушительный ураган, имеющий тенденцию стать громадным и сильным всего за мгновение. — Всё в порядке? – мягко спросил Джерри, убирая соломинку с макушки Дианы. Парень плотно прижимался к спине девушки, оставляя едва ощутимые поцелуи на её плече, которое обнажалось над приспущенной лямкой платья. Она позволила ему расстегнуть несколько пуговиц и запустить руки в её рукава с буфами. Юбка и льняная сорочка всё ещё оставались на своих местах, но рубашка Джерри затерялась где-то в стоге сена, а один из белых гольфов Дианы скатился с её бедра на уровень колена. — Bien, cher,* — прошептала она, подарив поцелуй центру его ладони, прежде чем без капли застенчивости переместить её на свою грудь, и мягко вздохнула, когда Джерри, решительно сжав ладонь, продолжил нежно целовать заднюю часть её шеи. Укрывшись на тихом сеновале семейства Катберт, Диана чувствовала себя так, будто они с Джерри были единственными людьми во вселенной. И будут, по крайней мере, весь следующий час. Энн ещё не вернулась с подготовительных занятий, а Джерри поспешил закончить свои обязанности пораньше с определённой целью встретиться с Дианой в том же стоге сена, что видел двоих влюблённых уже много раз. И эта конкретная встреча была для них особенной: они впервые остались одни со дня рождения Дианы на прошлой неделе. Когда темноволосая девушка взобралась по лестнице на сеновал, парень уже подготовил пальто, на которое Диана могла сесть, а также подарил ей фарфоровую статуэтку белого пуделя. Диана знала, что подарок, должно быть, стоил ему очень дорого, и поэтому решила непременно щедро наградить Джерри: сначала словами, затем поцелуем, и ещё поцелуями, в порыве страсти совсем забыв о статуэтке, затерявшейся где-то в стоге сена. Диана чувствовала себя как никогда живой в объятиях Джерри, словно парень на мгновение заставлял поверить её в то, что нет никакой позолоченой клетки, захлопнувшейся властной рукой её родителей. Может быть, такое необъяснимое влечение к Джерри было связано с тем, что её отец и мать никогда бы не одобрили их отношения. В этом есть доля правды, но также верно и то, что Диана очень дорожила этим очаровательным, чувственным и нахальным парнем. С ним она не стеснялась говорить всё, о чем только могла подумать, её не стесняли конвенции общественного этикета и глупых манер. Ей нравилось чувство свободы, которое она могла ощутить только с ним, даже если Джерри мог говорить иногда совершенно нелепые вещи. — Знаешь, я бы хотел жениться на тебе, — прошептал Джерри, и Диана напряглась в его объятиях. Она повернулась, чтобы взглянуть в тёмно-карие глаза своего возлюбленного, желая прочитать всю правду о его чувствах к себе. — Мне жаль, если эти слова тебя расстроят. — Скорее, станут неожиданностью, — поправила Диана, — и немного напугают. — Ты боишься, что я сделаю тебе больно? — Никогда! — яростно заявила Диана, твёрдо взглянув прямо в глаза парня, и крепко сжала его ладони. — Почему ты хочешь жениться на мне? — Потому что я люблю тебя, — сказал Джерри, и хотя он был уверен в каждом слове, нотки смущения, словно яд, проникали в его признание. — Я знаю, я недостаточно хорош для тебя... — Диана прервала парня и горячо, почти отчаянно впилась в его губы, целуя с языком, будто хотела наказать парня за то, что он так плохо думает о себе. — Мне хватает этой чепухи ежедневно от моих родителей. Не хочу слышать это ещё и от тебя, — сказала Диана. Она немного вздрогнула, когда вспомнила подслушанный разговор её родителей. — Ты правда меня любишь? — Oui! — воскликнул Джерри. — Но я знаю, что... это непростая ситуация, как Энн говорит… — Трагичная? Джерри кивнул, и Диане сложно было ему перечить. В конце концов их семьи были такими разными. Диана хорошо помнила случай прошлой осенью, когда она подвернула ногу из-за собаки, испугавшей её у входа во французское поселение; ей пришлось остаться с семьёй Джерри. Этот вечер был захватывающим новым опытом, но именно тогда Диана стала свидетелем ужасающей трудовой нищеты, когда увидела, что Джерри и его тринадцать братьев и сестёр спят в одной комнате на соломенных матрасах, на полу, а не на кровати. Им также пришлось перераспределить ужин, чтобы учитывать неожиданно свалившуюся на голову гостью. Но не было никакой злобы. Это так непохоже, казалось Диане, на её родителей, которые повели бы себя в подобной ситуации совершенно иначе. Нуждающемуся бродяге, которому не повезёт свернуть ногу у их дома, они скорее дадут несколько монет, чтобы быстрее отвязаться, а не пригласят разделить семейный стол и остаться на ночь. Поступок Дианы казался таким странным и наивным, что девочки ещё несколько недель хихикали из-за этого случая. Семья Джерри имела так мало материального, но то, что было между каждым из членов семьи вдовль компенсировало нехватку осязаемых богатств. И Диана всякий раз восхищалась, думая об этом. — Я тут подумал, — начал Джерри, отрывая Диану от её размышлений; её пальцы рассеянно копались в его тёмных волосах. — Я собираюсь пойти в армию. — В армию? Но зачем? — Диана почти кричала. — Потому что там хорошее жалование, и есть возможность продвинуться, стать кем-то важным. — Джерри... — К тому же бывают премии. Деньги, на которые можно обеспечивать семью... и жену. — Это то, чего ты действительно хочешь, mon cher? Быть солдатом? Скажи мне правду, — мягко просила Диана. — Нет, — признался он, нежно прижавшись к её тёплому лбу. — О чём ты мечтаешь? — спросила Диана, внезапно осознав, что никогда не спрашивала об этом прежде. — Мне нравится работать на ферме, — парень пожал плечами. — Мне нравится выращивать что-то. Мистер Катберт и я недавно сажали картошку, морковь и редис. Они скоро дадут ростки. Моя мечта — иметь собственную ферму, в моём собственном доме, настолько большом, чтобы у каждого была своя комната. — Это прекрасная мечта, — улыбнулась Диана, но её голос дрожал. — Тебе нужна будет жена, чтобы помогать с таким большим домом, с фермой... но Джерри, я не знаю... Я не могу... — Но я также хотел бы, чтобы моя жена была счастливой, — настаивал Джерри, и поднёс её руку к своей обнажённой груди, давая почувствовать биение своего сердца. — Если бы она хотела помогать на ферме, или управлять домом, или давать концерты с фортепиано по всему миру, мне было бы всё равно... главное, чтобы она была счастливой. — Будь реалистом, Джерри. — Нет! — возражал парень. — Ты спросила о моих мечтах. Я рассказал тебе. Побудь со мной в них, хотя бы на некоторое время? И поскольку Диана Барри всем сердцем любила Джерри Байнарда, она согласилась. Вместе они стали представлять, как будет выглядеть их дом, и какие овощи у них будут расти, и посадят ли они фруктовый сад с персиками или яблоками, и сколько именно будет спален в их доме мечты. — Их понадобится много для всех наших маленьких, да? — подмигнул Джерри, но его шутка не была встречена так же радостно. Вместо этого Диана резко села, прижав расстёгнутое платье к груди. Её лицо сначала выражало панику, а после она стала обеспокоенной. — Что если... если твоя жена не будет хотеть детей? — спросила она нежно, не сводя глаз с Джерри, будто глядя прямо в глаза она сможет узнать правду его сердца, даже если его слова солгут. Она заметила, что Джерри удивился этому замечанию. Вопрос застыл в воздухе, и парил, словно пылинки, что порхали в помещении сеновала, рассеивая солнечный свет. Наконец, Джерри сел рядом с Дианой и притянул её подбородок, чтобы нежно поцеловать; Диана не возражала, но пыталась понять — значил ли этот поцелуй прощание. Когда они закончили, девушка задержала дыхание и выжидающе смотрела на парня. — Пока она счастлива, буду счастлив и я, — сказал Джерри, его голос звучал твёрдо. Этого было вполне достаточно, чтобы Диана почувствовала облегчение и со слезами упала на грудь парня. Она действительно сомневалась в том, хотела ли бы стать матерью или нет. Идея завести детей казалась ей настолько странной концепцией, что она не могла примерить её на себя; но несмотря на это, быть невестой, женой и матерью — это то будущее, которое для неё планировали родители с самого рождения. Положение семьи и факт того, что она — девушка, забрали у неё возможность выбирать. Но теперь она стала достаточно взрослой, чтобы понимать, какие ожидания на неё возлагают, и ей хотелось чувствовать, что у неё всё ещё есть хоть малейшее участие в собственной судьбе. И теперь она знала, что с Джерри, несмотря ни на что, она могла выбирать. Диана знала, что с Джерри Байнардом она всегда будет свободна. Он не будет пытаться запереть её душу в золотой клетке. Потому что Джерри хотел, чтобы она расправила крылья и взмыла ввысь. И всё, что он просил взамен — чтобы однажды она вернулась к нему. Диана чувствовала всепоглощающую любовь Джерри: это было безумно приятно. Она наклонилась вперёд, коснувшись его губ своими губами, понимая, что её чувства к нему такие сильные и всеобъемлющие, и когда-нибудь она обязательно сможет найти слова, чтобы сказать ему об этом. Но пока Диана продолжала целовать Джерри на сеновале, позволяя крепко обнимать её, касаться её груди, а в ответ она касалась его. В этот день он так удивил её, и она хотела тоже удивить его в следующий раз. И, вспоминая, как миссис Линд упоминала празднование дня рождения Королевы через месяц, Диана подумала, что, по крайней мере, сможет подарить Джерри танец.***
Репетиция была... не катастрофой, но чем-то около. — Давайте сделаем перерыв, — уступила миссис Линд. Ей понадобилось несколько минут, чтобы собраться с духом, потому что если ей ещё раз придётся сказать Джейн Эндрюс перестать прыгать словно резаный козёл, она была уверена, что немедленно выйдет в окно. Ученики разбежались по комнате, многие из них жаловались друг другу, что им приходится учиться таким глупым вещам вроде танцев для вечера в честь дня рождения Королевы. — Так положено, молодые люди, — Рэйчел Линд без стеснения засунула свой нос в разговор, к которому, её, скорее всего, не просили присоединяться. — Молодёжь из Эвонли танцевала Лихого Белого Сержанта на праздновании по случаю дня рождения Королевы с тех пор, как я была девочкой. Это традиция, и вам нужно её принять. Просто нам требуется набраться терпения и больше тренироваться. Энн не была уверена, хватит ли у миссис Линд силы духа, чтобы обуздать упрямство её одноклассников и вдохновить на серьёзное отношение к уроку танцев. Сама Энн старалась прилежно относиться к изучению танца, хотя и не совсем понимала его смысл; она стремилась запомнить, сколько шагов нужно сделать за круг и когда нужно подавать партнёру левое плечо. Девушку окружали с двух сторон воздыхатели Тилли, разочарованные тем, что не были в паре с объектом их любви; Тилли тем временем стояла с сыном мисс Линд Калебом и Гилбертом, без сомнения преувеличив выражение удовольствия от их компании на своём лице, чтобы вызвать ревность её обожателей. И по тому, как крепко сжимали поклонники Тилли руку Энн, она могла судить, что план её подруги работал замечательно. Замечательно, но только для Тилли, не для Энн. Пока Энн блуждала по классной комнате во время перерыва, её глаза обнаружили Гилберта; парень стоял в углу и сосредоточенно уставился в пустоту по центру класса, будто пытаясь представить последовательность шагов, чтобы выполнить их надлежащим образом после того, как они вернутся к репетиции. Они были в разных группах, так что ей сложно было судить, насколько хорош был парень в танцах; но она не могла представить, что у Гилберта могло плохо получаться, этот парень просто не мог, он был хорош во всём. Тем не менее мысль, что танцы могут быть ахилесовой пятой Гилберта, казалась забавной. Девушка усмехнулась, чем нарушила концентрацию Блайта, и он поднял на неё глаза. Прошёл уже месяц после их неловкого разговора о записках. Энн и Гилберт страдали от смущения не более двух дней, после чего соревнование по грамматике, закончившееся ничьей между двумя друзьями, вернуло их к привычному положению вещей. В тот день они даже шли домой вместе, и Энн настаивала на том, чтобы продолжить соревнование наедине, до тех пор, пока один из них не проиграет. Энн была счастлива, что её бестактность не разрушила их дружбу, потому что она по-настоящему ценила Гилберта и дух товарищества, что был между ними. По правде говоря, она все ещё мастерски игнорировала те сильные чувства, что проникали в её сердце по отношению к парню. Любовные сомнения, терзающие её изнутри, могли сбивать с толку, но Энн знала точно одну вещь — их дружбу она ценила больше всего. Внутри себя Энн твёрдо решила, что никакая романтика не стоит того, чтобы потерять дух товарищества; даже несмотря на внутренние противоречия и возражения, порой возникающие в сердце рыжеволосой бессонными ночами. Энн была уверена, что ей под силу контролировать глупые чувства своего сердца, пусть иногда это и казалось невероятно сложным, особенно если Гилберт ухмылялся так, как он делал это сейчас. Это выражение его лица было её любимым: сомкнутые губы и приподнятая вправо половина рта, заставляющая показаться ямочку на подбородке, и глаза, играющие озорством. Она была такой простой, что Энн сложно было удержаться, чтобы не ответить своей улыбкой. Парень с укором покачал головой, словно он уловил в насмешке Энн сомнение в его танцевальных способностях и абсолютно намерен доказать её неправоту; игривая искра вспыхнула в карих глазах, согревая его взгляд. В ответ Энн пожала плечами, словно говоря, что он более чем удостоит её своими доказательствами во время танца. Она намеревалась подойти к нему и сообщить, что если он споткнётся о собственные ноги, то она будет рада предоставить ему возможность переписывать на чистовики её домашнее задание для подготовительных курсов на протяжении всей недели, но внезапно её кто-то остановил, схватив за руку. — Энн! Пошли быстрее! — умоляюще крикнула Диана, потянув подругу в сторону гардероба. — Кто-то должен вбить немного здравого смысла ей в голову. — Кому? Диана не ответила, но как только они вошли в гардероб, девушка сразу сообразила, кому нужна была помощь. Одноклассницы окружили милую Руби, испуганно свернувшуюся на скамейке, всё её тело дрожало, словно она была кроликом, загнанным в логово лисы. — Что случилось? — спросила Энн, глядя на красные от слёз глаза своей подруги. — Ты чувствуешь слабость? — спросила Джози. — Я... а что... ох! Что если я беременна! — взвизгнула Руби, одной рукой шаря в кармане передника, чтобы найти там платок, что одолжил ей Муди несколько дней назад. Руки нервно тряслись, и девочка скрутила платок таким образом, что Энн была уверена, будто он сейчас порвётся. — Руби? — начала Энн спокойно, зная, что тревога в её голосе только подольёт масла в огонь. — Почему ты так думаешь? — Моя мама говорила, что если я подойду близко к мальчику, то могу забеременеть, а если он дотронется до меня, то я непременно забеременею! Они заставляют нас держать друг друга за руки во время этого глупого танца! Моя мама не стала бы мне врать, поэтому я, должно быть, беременна! — Руби хлипнула носом, а затем её глаза расширились в непостижимом страхе. — Получается, вы все беременны! Энн не смогла сдержать смех от такого глупого и нелепого заявления. Но взглянув на своих подруг, она обнаружила, что все они в ужасе рассматривают свои руки. — Как это возможно? — возмущалась Джейн, потирая ладони о передник. — Но кто отец?! — озадаченно сказала Тилли, рассматривая свои руки на свету, словно она могла увидеть ответ на своей коже. — Как миссис Линд позволила этому случиться? — яростно возмутилась Джози. — Но ты не беременна! — возразила Энн, чем привлекла всё внимание девочек к себе. — Руби, мне жаль, я не имею в виду ничего против твоей мамы, но с помощью прикосновений, по крайней мере, за руки, забеременеть невозможно. — Ты уверена? — спросила Руби одновременно с Джози. — Ради всего святого! — возмутилась Энн. — Джози, ты месяцами держалась за руку с Билли, и Тилли разрешала Полу провожать её в церковь за ручку, и Руби, разве ты не помнишь, что Гилберт подал тебе руку, когда ты упала возле своего дома после пожара три года назад? Ты абсолютно точно не забеременела тогда. — Но я не была женщиной! — опровергала Руби шёпотом, напомнив Энн о том, что её менструальный цикл начался самым последним из всех сверстниц. — Да, но ты определённо была женщиной в тот день, когда мы играли в бутылочку, помнишь? Разве поцелуи, не побоюсь этого слова, не самый личный способ прикосновений? И ни у одной из вас всё ещё не появился ребёнок. — Энн права, — сказала Диана, её голос звучал твёрдо, но тёмные глаза беспокойно двигались. Остальные девочки молчали, они выглядели растеряно и беспокойно, не уверенные в том, можно ли верить Энн. — Девочки? Энн оглянулась через плечо и с глубоким облегчением осознала, что к ним приближалась мисс Стейси. — Замечательно! — воскликнула она, взяв за руку преподавательницу и поспешно притянув её в центр группы. — Мисс Стейси, пожалуйста, объясните нам, как женщины становятся беременными. — Ох! — громко вздохнула женщина, её лицо и шея раскраснелись, поскольку она никогда не ожидала быть участницей подобного разговора. — Сейчас не время и место для таких обсуждений, и лучше, если ваши родители будут говорить с вами о таком важном вопросе. — Моя мама сказала, что прикосновение мальчиков может сделать меня беременной, — объявила Руби. — А мы прикасались к мальчикам во время танца, — добавила Тилли. — Ну и дела, — вздохнула мисс Стейси. — Уверяю вас, девушки, ни одна женщина не сможет стать беременной из-за танцев. — Но ведь мы так много касаемся друг друга! — возражала Руби. — Это не так работает, — заверила мисс Стейси, и Энн с гордостью вторила: "я-же-сказала-тебе!". — Касания — это не... скажем, не первое в этом деле. Есть много шагов к зачатию. Сначала ухаживания, затем брак, затем вы и ваш муж — безусловно, только с вашего согласия — сможете пойти по этому заветному пути родительства. Вместе. Это понятно? По правде говоря, понятнее не стало, но девочки были слишком заняты размышлениями над новой информацией, чтобы возражать. Мисс Стейси, довольная собой, улыбнулась, приглашая девочек вернуться к занятию. — Я боюсь танцевать! — настаивала Руби, носовой платок всё ещё был скручен в её руке. — Ты можешь не танцевать, если хочешь, — торопливо ответила мисс Стейси, желая быстрее вернуть учеников обратно в класс, а их мысли — подальше от подобных тем. В конце концов, чем быстрее Рейчел удовлетворит результат, тем быстрее она отстанет от неё со своим сыном. — Сейчас мы попробуем новые движения, — заявила миссис Линд, начиная расставлять всех учеников в линии по трое, полагая, что необходимо начать танец заново, чтобы окончательно его выучить. — Миссис Линд, — прервал Муди, вытащив банджо, — можно я буду играть? — Да! — хлопнула Руби, показавшаяся из гардероба, чтобы найти место, где она сможет наблюдать за своими друзьями. Точно зачарованная, она уставились на Муди, когда он достал банджо. Её настолько увлёк парень (который повернулся к ней, подарив очаровательную улыбку), и особенно его инструмент, что девочка даже не заметила укоризненный взгляд миссис Линд, с которым женщина посмотрела на Руби прежде чем согласиться, что игра Муди действительно может помочь другим поймать ритм. — Итак, все готовы? – спросила миссис Линд. За минуту Энн мысленно пробежалась по порядку движений, прежде чем Муди заиграл на банджо. Она была зажата между Калебом и Чарли. Чарли был выше Энн дюймов на двенадцать, а Калеб был её роста. Она подумала, что они, должно быть, выглядят очень странным трио, особенно по сравнению с теми, кто стоял напротив них — Джейн и Диана, две самые симпатичные девочки в классе, и между ними не кто иной, как Гилберт, самый красивый мальчик в Эвонли. Он стоял напротив Энн, дразнящая улыбка по-прежнему украшала его лицо, и Энн улыбнулась, когда заиграла музыка и Гилберт начал отбивать ритм правой ногой. Взявшись за руки, чтобы сделать круг для хоровода, они начали делать свои восемь шагов сначала влево, затем вправо. Прежде чем круг сменил направление, Гилберт воспользовался короткой секундой, чтобы кивнуть Энн, словно хотел похвалить правильную последовательность движений её ног. Она рассмеялась в ответ, и почувствовала, как в области живота появилось приятная щекотка, а сердце стало биться чаще. Затем настало время распустить круг, чтобы повернуться к партнёрам в их тройке. Энн взяла руку Калеба, чтобы сделать вращения за руки (мужчина был настолько робким, что едва ли держал кончики её пальцев); затем — руки Чарли (любезно наступившего ей на ногу). К большому облегчению для Энн, когда они делали рил в тройках, им не нужно было касаться друг друга, только направить левое плечо в сторону партнёра и крутиться "восьмёркой". Этот шаг был намного сложнее. Когда Энн дала своё плечо Чарли, она подняла глаза и увидела, что Гилберт смотрит на неё, и его карие глаза внимательно наблюдают за ней, в то время как он выполнял рил с Дианой и Джейн. Серые глаза Энн теперь смотрели на Гилберта, а её ноги будто сами делали верные шаги. Странная щекотка ощущалась сильнее. Когда пришло время двум линиям из троек идти навстречу друг другу, взявшись за руки, чтобы пересечься и продолжить шаг, Энн была практически зачарована проницательным взглядом парня: Гилберт напротив неё улыбался, и её инстинкт следовал за ним настолько естественно, что когда он протянул руку, чтобы перехватить её, у Энн не возникло ни малейших сомнений в правильности этого движения. Её ладонь легла на его, и когда парень провернул её под рукой, перетягивая в свою линию вопреки правилам танца, Энн почувствовала, что точно так же сейчас поворачивается весь её мир. Улыбка победителя, блеснувшая на его лице, была такой радостной, словно все несчастия в его жизни были стёрты этим одним-единственным движением. Коротко взглянув на их сложенные руки, Гилберт снова поднял глаза на Энн, вскинув одну тёмную бровь в дерзком вызове. Энн прикусила губу, но не смогла удержаться от улыбки — выражение, которое дало понять негодяю рядом с ней, что его дерзкий поступок ей понравился. Теперь она должна была двигаться между Чарли и Гилбертом; Энн глубоко вдохнула, надеясь, по крайней мере, хотя бы немного помешать этому извилистому щекотанию, что заполняло теперь всю её грудь; это ощущение опьяняло, слово ещё немного, и земля уйдёт из-под ног. Когда они закончили первую связку и снова начали движение «хоровод», всё шло замечательно, но затем настало время изменить направление хоровода в другую сторону; Гилберт сместил свою руку немного к центру, заставляя Энн встать к нему ближе. Так близко, на самом деле, что её подбородок ударился о его плечо, и Энн не могла удержаться от смеха, особенно когда Гилберт имитировал самое невинное выражение лица, которое только можно было представить. Затем пришло время снова начать вращения за две руки; Гилберт и Энн почти естественно нашли руки друг друга, и когда во время кружения по правилам танца нужно было приближаться к партнёру, Гилберт притягивал девушку ещё ближе, так что их грудные клетки практически соприкасались во время поворота, а расстояние между глазами было невероятно маленьким. Когда ей пришлось отпустить Гилберта, чтобы сделать вращение за две руки с Чарли, Энн чувствовала на себе взгляд Гилберта; он наблюдал за ней с такой интенсивностью, которая завораживала и казалась опасной, словно пожар. Когда пришло время для рилов, Энн уже не слышала игры Муди, голос миссис Линд, кричащей "шаг, шаг, поворот..." отдавался еле слышным гулом, словно она была под водой, и она даже не видела Чарли, так и норовившего раздавить ей ногу. Всё, что она видела — Гилберт, и она знала, что всё, что видел Гилберт — была она; его лицо застыло в сосредоточенном выражении, направленном только на один субъект в этом классе. Этим субъектом была Энн, единственным объектом, привлекающим внимание Гилберта так сильно, что Энн не могла точно сказать, был ли когда-то ещё момент в её жизни, в которой она чувствовала себя такой храброй и уязвимой одновременно. Если бы он спросил её о доске с записками прямо сейчас, она бы ответила ему, что не хочет, чтобы его слова были на доске; ей просто хотелось бы услышать, как он скажет ей о своих чувствах. Она размышляла: было ли правдой то, что сказал Коул год назад? Гилберт на самом деле влюблён в неё? Возможно ли, что "они" могут стать "мы"? Было ли это тем, чего он хотел? Было ли это тем, чего хотела она? Когда они снова вернулись в линию в конце связки, Гилберт протянул руку Энн, и она, не отводя взгляда от его очаровательного лица, переплела свои пальцы с его. Энн закрыла глаза, когда он сжал её ладонь, наслаждаясь этим прикосновением; ужасно приятная щекотка теперь овладела каждой частичкой её тела. Это было похоже на бурю, которая просилась наружу; её нужно было выпустить, но как? Когда они делали завершающие шаги, Энн не могла удержаться, чтобы не посмотреть вниз, снова очаровываясь тем, как прекрасны руки Гилберта и как плотно их ладони прилегают друг к другу. Когда Энн сжала его ладонь немного сильнее, она почувствовала, что оглушительный шторм в той части её тела, где они касались друг друга, стал спокойнее, и она внезапно задалась вопросом: что будет, если она коснётся большей части Гилберта? Если обнимет его за талию, проведёт ладонью по линии его подбородка, или поцелует его… Ей было интересно, утихнет ли шторм внутри неё или станет сильнее? И она пыталась понять: хотел ли Гилберт этого так же, как, она наконец поняла, хотелось этого ей. Именно эта мысль, настолько поражающая своим внезапным появлением и простой откровенностью, заставляла сердце Энн биться сбивчиво и неритмично, а дыхание едва не душило её. Она нуждалась в Гилберте. Нуждалась как в друге — всегда — но было и другое желание, что билось где-то глубоко внутри неё, дикое и столь же ужасающее своей необъяснимой откровенностью. Как будто страницы её души, словно книга, открывались перед ней, и Энн читала исповедь своего сердца, что неустанно пыталось рассказать о её чувствах больше, чем она сама понимала. В этот удивительный момент всё стало яснее, чем когда-либо. Она была неравнодушна к нему, это уж точно. Более того, Энн обожала его, восхищалась им, чувствовала духовное родство с ним, которое, она знала, никогда не будет чувствовать к другой душе. Она мечтала о Гилберте, и о его дружбе, и похвале, и улыбке, а теперь — о его прикосновениях, и — это было даже слишком, чтобы просто представить — о его поцелуе. Она хотела поцеловать его, и хотела, чтобы он поцеловал её в ответ. И все эти мысли вызывали такое тревожное возбуждение и сводили с ума, что, она знала, если сейчас не отстранится от парня, ставшего причиной беспорядка в её душе ещё с первых дней в Эвонли, она просто потеряет контроль. Когда пришло время начинать новую связку, Энн освободила свою руку из его ладони и вернулась в свою изначальную линию; пустая рука Гилберта словно потянулась за ней, будто могла схватить её сущность, прежде чем она вернётся на свою сторону. Завершающие шаги танца были выполнены, и Энн и Гилберт снова уставились друг на друга, стоя в противоположных линиях. Медленно музыка рассеялась по классу, как и строгий голос миссис Линд, повторяющий последние цифры счёта; класс заполнили подшучивания сверстников друг над другом и бурные овации Руби для музыканта, заставившие его раскраснеться от внимания девочки. Гилберт поклонился, а Энн сделала реверанс. И затем они смотрели друг на друга так, будто виделись впервые. Энн видела перед собой мальчика и мужчину, своего соперника и друга, с которым она поделилась прошлым и с которым очень надеялась поделиться будущим. Она видела себя учительницей, а его врачом, возвращающимися в прекрасный белый дом на окраине какого-нибудь прекрасного городка после долгих часов работы. Она представляла ужин, что они приготовили бы вместе, и подшучивания друг над другом за десертом; они бы делились знаниями, просматривали бы записи друг друга, корректируя, как и раньше, орфографические ошибки. Она представляла их спальню, цветы на подоконнике, и кружевные занавески, чтобы солнце могло пробиться через них и согреть комнату приятным теплом, и туалетный столик с её расчёской и его набором для бритья, и кровать, сделанную из дуба с пушистыми подушками, что набиты перьями, лоскутные одеяла, на которых двое влюблённых сплелись бы в объятиях, настолько чувственных, что шторм внутри Энн внезапно превращался бы в горячий источник, разливающийся по сосудам ко всем частям тела. Энн была готова почти задохнуться от жара, что внезапно охватил её при этих мыслях; появился горячий пульс, сконцентрированный вокруг её таза и бёдер. Она сжала ноги вместе, как будто это могло принести ей облегчение, но вместо этого только усилило боль. Энн заметила, как выражение лица Гилберта, такое спокойное и милое, стало изменяться во что-то неуверенное; он стал задумчив, а затем почти вздрогнул, и Энн стала волноваться, что он каким-то образом мог увидеть порочные идеи её воображения. Испуганно выдохнув, девочка поспешно бросилась к гардеробу, не удостоив своих подруг разговором, и стала собираться домой. Всё это время её сердце билось в истерике, и она с трудом дышала, будто в воздухе осталось невероятно мало кислорода. В голове было так много мыслей и чувств, и все они были связаны с Гилбертом; они настолько мешали думать ясно, что она была готова закричать! Схватив свою шляпу, Энн обернулась и едва не врезалась в Гилберта, который тоже уже надел своё пальто и шляпу, и, казалось, был готов сбежать из школы как можно скорее. Едва бросив нервный взгляд, Энн ринулась к двери, спрыгнула со ступенек и почти побежала к тропинке, ведущей домой, забыв о том, что Гилберт обычно шёл тем же путём. Всё, что ей сейчас хотелось — это запереться в своей спальне и закопать своё лицо в подушке, чтобы попытаться спокойно обдумать всё, что произошло с ней во время танца. Почему её тело реагировало так странно? Какое имел к этому отношение Гилберт (потому что он определённо был причиной её сердцебиения, проблем с дыханием и ощущением полёта)? И что значат все эти чувства? — Привет, Энн. Вздрогнув, Энн повернулась, ожидая, кажется, увидеть Гилберта, но затем обнаружила, что это Чарли торопился её догнать. — Привет, — сказала она, не понимая, зачем мальчик пошёл за ней, ведь его ферма была в противоположном направлении от Зелёных Крыш. — Я подумал... можно мне пойти с тобой? Если всё в порядке, — спросил Чарли, когда догнал её. — Конечно, — ответила Энн; хотя больше всего она желала, чтобы её оставили в покое, она не хотела показаться грубой. С довольной улыбкой Чарли пошёл рядом с Энн, и двое начали спускаться по дороге. Хруст ботинок по сухой траве был единственным диалогом между ними, пока Чарли наконец не заговорил. — Тебе понравился урок танцев? — поинтересовался он. От его вопроса сердце снова стало отчаянно биться, и она нервно оглянулась, чтобы посмотреть, шёл ли Гилберт за ними; но Гилберта не было, и Энн это сильно удивило. — Определённо нет, — яростно ответила Энн, её ответ подогревался ещё и злостью на мальчишку, который решил свернуть длинным путём, избегая её общества. — На самом деле, мне кажется вся эта затея такой мучительной. — Мне показалось, что тебе понравилось. — Понравилось? Чарли, не будь нелепым. Весь этот день — просто глупая трата времени! Наши вступительные экзамены уже на носу, и при этом мы тратим драгоценное время, кружась по классу, словно задыхающиеся шмели. Я могу представить себе бесконечное количество вещей, которые бы я предпочла делать вместо участия в этом... безделии! — Энн почти потеряла дыхание к тому времени, как завершила свою горячую речь, её лицо покраснело, а губы высохли. — Ты так не думаешь? — Я... я просто переживаю за тебя, вот и всё, — сказал Чарли, засунув руки в карманы, осторожно бросая взгляд на свою спутницу. — Переживаешь за меня? — отозвалась Энн, притормозив в своём шаге, чтобы обратиться к мальчику. — Почему ты переживаешь за меня? — Ты так много думаешь, — сказал Чарли, обеспокоенно глядя на Энн так, что ей захотелось стереть чем-нибудь его лицо, — и ты очень эмоциональная. Это плохо для девушки. — Что за бред ты несёшь? — свирепо ответила Энн, готовая треснуть парню своей корзинкой для ланча. — Я просто не хотел бы видеть, как ты разрушаешь свои шансы на семью, — объяснил он поспешно. — Это может повредить твоей способности рожать детей, поэтому лучше задуматься об этом как можно раньше. Вместо того чтобы всё-таки ударить его своей корзинкой, Энн выронила её из рук, ошеломлённая фразой мальчика. — Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — призналась она. На лице Чарли появилось выражение жалости, и он смело сделал шажок вперёд, положив руку на плечо Энн в качестве утешительного жеста; она была слишком потрясена, чтобы заметить его руку и отмахнуться. — Развер мисс Катберт не говорила тебе? Чрезмерно буйный ум заставляет женщин быть бесплодными. — Это глупо, — ответила Энн, отстраняясь от Чарли и нежелательного прикосновения. Её разум переместился от переживаний о Гилберте к размышлениям о травмирующей возможности того, что её собственные эмоции могут сыграть с ней злую шутку, будучи в силах отобрать то, что, как она думала, станет её собственным выбором, когда придёт время. — Мне надо идти. И, забыв свою корзинку на земле, Энн бросилась к Лесу с Приведениями и к Зелёным Крышам. Ей нужно было поговорить с Мариллой.***
Эта мелодия никак не выходила из головы. Хотя он отчаянно пытался сфокусироваться на других предметах, на его медицинских заметках, ферме; даже ужин не смог отвлечь парня. Призрак Муди, играющий эту проклятую мелодию, словно приследовал Гилберта. — Лихой...белый...сержант, — тихо ворчал он, начиная резать морковь для тушёного мяса, чуть агрессивнее ведя себя с ножом, чем обычно. Гилберт не находил себе места от безумного количества накопившейся энергии. — Я знаю эту мелодию, — сказала Мэри, вздохнув, расслабляя ноги в жестяном тазике с горячей водой и петрушкой, которую Гилберт приготовил, чтобы помочь девушке с опухшими лодыжками. — Это то, чему Рейчел учит вас для дня рождения Королевы? — Да, — коротко ответил Гилберт, — и танцы не самый мой любимый способ провести день. — Догадываюсь, — умышленно сказала Мэри и улыбнулась, наблюдая, как Гилберт яростно кромсает бедные овощи для ужина. — Энн танцевала с кем-то другим? — Что? Нет! — яросто возмутился Гилберт, но когда он поднял взгляд на Мэри и заметил её дразнящую улыбку, он позволил себе немного расслабиться. — Она танцевала со мной, — застенчиво сказал он, и память снова вернула его на несколько часов назад в те славные минуты, когда мир для него перестал существовать, остались только он и Энн. Это было похоже на танец, что разделяли мистер Дарси и Элизабет Беннет в "Гордости и предубеждении". Гилберту нравилась Энн. Он восхищался ею, и он был неравнодушен к ней. Из-за его трепетного отношения к рыжей девочке, он был так расстроен, когда она показала, что её интерес к доске с записками не имеет никакого отношения к ним двоим. Гилберт всегда знал, что его романтические чувства к Энн вряд ли будут взаимны когда-нибудь, но это не мешало ему надеяться; наверное, именно поэтому разговор о записках время от времени вызывал неприятное дрожание в его груди. И хотя Гилберт знал, что Энн не испытывает к нему подобных эмоций, он решил, что ни за что на свете не позволит чувствам испортить их дружбу. Это было тем, что он хотел от Энн с самого начала, с самого первого удара грифельной доской по голове, и будь он проклят, если потеряет её только из-за того, что его определённые чувства не находили взаимности. Сохранить дружбу — это было тем, на что так надеялся Гилберт; но новые ощущения не давали покоя. Когда они с Энн начали танцевать, ему было просто весело дразнить девушку, делать глупые лица и соревноваться в том, кто станет лучшим танцором в паре. Но потом они синхронизировались, и Энн смотрела на него своими очаровательными серыми глазами, в которых было столько пламени и страсти, что его будто поймали с поличным, загнали в ловушку, находиться в которой было приятным удовольствием. И вот он притянул её к себе, нуждаясь быть ближе, его душа тянулась к ней с каждым рилом, во время которого им приходилось разрывать руки, до тех пор, пока они снова не воссоединяли их ладони, которые складывались вместе так же идеально, как две части пазла. Танец воодушевил его, заставил раскраснеться и почувствовать нетерпеливое желание, его тело наполнилось чем-то, что он только что признал как влечение, и объектом его страстного влечения была не кто иная, как его рыжая подруга. Она стояла напротив него, её щёки порозовели от танца, грудь тяжело дышала, а губы улыбались ему, словно солнце улыбалось на восходе; тело парня дико отзывалось на всё это, кровь приливала к паху, заставляя ощущать жар и дискомфорт, и ему просто хотелось избавиться от этого из-за страха смущения или, что ещё хуже, возможности обидеть Энн. Он пошёл длинным путем к его дому, во время которого ему удалось охладить свой пыл и успокоить тело, но уж точно не его сердце и не его разум. — Мэри? — спросил он, и женщина внимательно взглянула на него. На мгновение Гилберт задумался о том, действительно ли он хочет освободиться от хаотичных мыслей, бушующих в его голове. Но Мэри была для него близким человеком, старшей сестрой во многих отношениях, и Гилберт чувствовал, что может ей доверить деликатные вопросы его рассеянного сердца. По крайней мере он чувствовал, что доверяет ей больше, чем Башу. — Если я чувствую... что-то... к девушке... значит ли это, что я должен быть с ней? — А что именно ты чувствуешь к этой девушке? — спросила Мэри с добрым намерением, искренне желая помочь молодому человеку разобраться в себе. — Думаю, влечение, — ответил он, сжав кулаки по бокам, потому что пытался выразить этим словом, честно говоря, так много эмоций, которые вызывала в нём Энн. — Но на самом деле больше, чем влечение. Она нравится мне, и мне нравится проводить с ней время, и мне нравится то, как я чувствую себя рядом с ней. Как будто... как будто я пчела, а она цветок, и я просто хочу... хочу быть рядом с ней... всё время. Она удивительная, и умная, и красивая, и я хочу... — Гилберт не дал себе закончить мысль, робкий в том, чтобы дать голос своему желанию, которое пробуждала в нём Энн, полагая, что Мэри, как замужняя женщина, поймёт, что он имеет в виду. — Хм, звучит серьёзно, — сказала она через мгновение. — Ты так думаешь? — Да. Звучит так, словно ты вполне можешь влюбиться в эту девушку — притворимся, что я не знаю, о какой рыжеволосой девушке ты ведёшь речь, — дразнила Мэри, посмеиваясь, и наблюдала, как щёки парня раскраснелись от её слов, но Гилберт не отрицал. — Просто помни, Гилберт: твои чувства во время танца — это только часть того, что ты можешь ощущать, будучи с кем-то вместе. Влечение играет немалую роль, но любовь — это то, что по-настоящему важно, и важно прежде всего. Вот почему клятвы говорят "в горе и радости", потому что хотя страсть может со временем исчезнуть, настоящая любовь никогда не потеряет свой блеск. Понимаешь, о чем я? — Думаю, да, — ответил Гилберт, сморщив брови, что было признаком того, что он ещё сомневается. Мэри хотела утешить своего младшего брата, но внезапный толчок под рёбрами заставил её потерять дыхание, и Гилберт бросился к женщине, лицо приняло беспокойный вид. — Просто пинается, — сказала Мэри, взяв руку Гилберта и положив на её живот, и ребёнок ответил ещё одним сильным толчком. — А он силач, — заметил Гилберт, растущая жизнь, пульсирующая под ладонью, привела его в восторг. Мэри улыбнулась, взяв парня за подбородок и слегка ущипнула его; она надеялась, что мальчик скоро поймёт свои чувства к своей рыжеволосой девочке. Наблюдать за зарождающейся любовью было удивительно, но переживать её в душе — это совсем другой опыт.