Сотни тысяч лет

Генья предполагал, что дальше будет ещё тяжелее, если он не начнет понимать Ниито раньше, чем ворон-касугай вновь прилетит к ним с новым заданием. И чем больше он об этом думал, тем меньше представлял себе то, как это вообще должно было выглядеть. От открытых расспросов его удерживали сомнения, а неудачная попытка поговорить окончательно убила уверенность Шинадзугавы в том, как ему стоило с ним разговаривать, и это до ужаса раздражало. Там, на собрании, он думал, что просто вернёт напарника к семье. Туда, где ему и место. Это было лучше, чем бесцельно потерять свою жизнь из-за тех, кому все равно было плевать, и хоть Генья ожидал отказа, планируя хорошенько прополоскать ему мозги, мнение его все же изменилось. Эта мысль все ещё тянула назад, дёргала и нервировала, побуждая сделать все по-своему, но это было неправильно. Хоть и жутко хотелось. Ведь Ниито тоже имел право выбирать. Он должен был знать, как будет лучше, и, принуждая, Генья чувствовал себя так, будто пытался от него избавиться. Возможно, только подозревать в себе непостоянную истеричку не хотелось. И признаваться в этом тоже. Дал слово, теперь держи. За язык его тогда никто не тянул. Шинадзугаву раздирало любопытство, потому что в истории напарника, которого он с самого начала считал лишь глуповатым чудаком, оказалось слишком много белых пятен. Его судили за убийство и насилие над товарищами, этого ранимого парня, который каждый момент своей жизни чувствовал себя виноватым за свое рождение. Выпытывать из него все напрямую едва ли было гуманно, и даже Генья на это не решался. Не мог. Служанка при поместье застала его в самую бурю раздумий, подходя очень осторожно, будто чувствуя, что вырывать его из этого состояния лучше не стоило. Он заметил ее сразу, но огорчился тем, что пугал ее одним только видом. Более чем заслуженно: здесь его знали как человека, от которого стоило держаться подальше, и с годами эта репутация никак не менялась. Девушки дрожащими руками приносили ему еды, вздрагивая даже от произнесенных в полтона благодарностей, и Генья не знал, как именно нужно было извиняться перед ними за все, что он когда-то успел сказать или сделать. — Шинадзугава-сан, я принесла вам вашу форму, — сказала служанка, лишь убедившись, что истребитель действительно готов с ней разговаривать, и он спокойно принял свои вещи, сначала мимолётно глянув на девушку, затем, узнавая, в открытую засмотрелся на ее лицо. Имени он не помнил, но из всех служанок только ее он видел, заботящейся о Судзуки так же, как и об остальных учениках Химеджимы-сэнсэя, — стирала ему форму и готовила пищу, интересовалась его самочувствием время от времени. Идея проснулась сама собой. — Слушай, а как давно ты знаешь Ниито? Девушка удивилась такому вопросу, сначала заметно распереживавшись, потом, будто разглядев что-то в лице истребителя, тут же успокоилась и вежливо улыбнулась. — Ещё до того, как стала работать в этом поместье. Раньше я помогала в имении Гото-сана. — Рёсукэ Гото? Она кивнула, неловко отведя взгляд, а Генья вдруг ощутил такое облегчение, что его перестало волновать что-либо ещё. Судьба первого учителя Ниито уязвляла любопытство с особенной силой, хотя бы потому, что Генья ни разу о нем не слышал. — Расскажи. — Он привел его совсем мальчишкой. Сразу же начал обучать. Гото-сан был из семьи бывших самураев, так что для Ниито он был суровым учителем. Но Ниито все равно его очень любил. Сильно любил. — А как он умер? — Слишком… Неожиданно, — девушка замялась, взгляд ее стал печальным, и она нервно сжала тонкими пальцами подол юкаты. — Ниито до сих пор считают виноватым. Я видела, что ему становилось все хуже, но после смерти Гото-сана он был все равно что мертв. Не спал, отказывался есть, даже не двигался почти. Я была уверена, что это не мог быть он, а потом… — Потом? — Он сжёг имение. Дотла. Генья удивлённо поднял брови, считая утверждения Столпов преувеличенными, однако такой образ Ниито никак не вязался в его голове. Он не мог принять это вот так сразу, с чужих слов, но по девушке было видно, что к Ниито она питала много чувств, по большинству далёких от положительных. — Кто-то пострадал? — Нет, там никого не было. Но он… Мне очень стыдно, но я не могу за него ручаться. Гото-сан идеально ладил с ним, Ниито его слушался, но теперь такой опоры у него нет. Химеджима-сан не смог дать ему того же. Я ему сочувствую, правда. Мне жаль. Но он отрубил парню руку… Возможно, заслуженно. Другие ученики его унижали, а в тот период его было очень легко вывести из себя. Я знаю, что сейчас он кажется таким спокойным, но… — она вдруг прикрыла рот ладонью, раскрасневшись от нахлынувших эмоций, и отрицательно замотала головой. — Извините. Просто все были так уверены, что он не вернётся. Генья не знал, что в этой истории удивляло его больше, но настроение у него испортилось. Образ милой девушки, перед которой он хотел извиниться, стал блеклым, а всеобщий страх в этом поместье вызвал приступ сильного отвращения, что даже просто находиться здесь было противно. Служанка увидела эту перемену, все ещё краснея и выпуская из век пару жиденьких слез. — Мне стыдно. Простите. Есть один человек — Хаганэ Оосава. Они были близки, я думаю. Шинадзугава тяжело вздохнул и потёр виски, не особо веря, что кто-то, кроме Ниито, мог о нем самом что-то рассказать. — Тогда почему он не здесь? — Они не очень ладили. — Но были близки? До Геньи дошло, только когда от смущения служанка больше не смогла вымолвить ни слова.

***

Прошло трое суток, а комната Ниито неизменно оставалась пустой. Генья злился: в основном на то, что это поганое ожидание хоть где-то случайно его увидеть вновь и вновь оказывалось неоправданным. Нужда пойти искать его становилась очевидной, но Шинадзугава все откладывал, отчего-то уверенный, что Судзуки вернётся сам. Так и не вернулся. Едва ли он мог уйти навсегда, но Генья нервничал, понимая, что дал клятву не оставлять его без присмотра. Беспечность Ниито бесила, и Шинадзугава едва ли не вслух проклинал его, подорвавшись в лес после безуспешных брождений по территории поместья. Он бы всерьез возненавидел его, если бы не нашел. Для опытного охотника это оказалось несложно, но все же отняло некоторое время. Вокруг были разбросаны рубленные валуны разных размеров. Течение и без того бедного ручья чуть склонилось в сторону, и некогда покрытые изумрудной водорослью камни высохли, покрывшись коркой мертвых растений. Ниито сидел там, сложив руки на коленях, и его молчание было смутно похоже на медитацию. Только глаза были открыты, но вряд ли он ими что-то видел, настолько пустыми они казались в сравнение с блестящей водной гладью. Генья все ещё злился, но чуть меньше. Он вспомнил слова служанки, и провести аналогию с его состоянием не было делом долгих раздумий. — Ниито? Все эти трое суток он не ел и не спал, но не сидел на одном месте. Тренировался. Слегка изменившийся рельеф был тому ясным доказательством, но Генье очень не нравилось, что Судзуки не отвечал ему. — Ниито, чтоб тебя… Ему казалось, что он притворяется, но осознание приходило быстро — Генье просто хотелось так думать. Ниито не слышал его и не видел, и не шелохнулся, когда сильные пальцы коснулись затылка и сжали волосы у темных корней. Хотелось окунуть его лицом в воду, но от этого порыва, тлеющего глубоко внутри, стало противно. Это желание, как бельмо на глазу. Он этого не сделал бы, потому что Ниито не был ему чужим. Иначе бы ничем от отца не отличался, а воскрешать этот образ было до тошноты мерзко. — Эй, хватит, — собственный голос прозвучал как-то незнакомо, умоляюще, хотя в голове эта просьба оставалась приказом. Судзуки медленно повернул к нему голову, но по его взгляду сложно было понять, был ли он здесь или ещё нет. Подстриженные волосы больше не скрывали болезненного лица, и Генья отчётливо видел, что встретил тогда на Фудзикасанэ другого человека. Не его. — Прости, у меня так ничего и не вышло, — сказал Ниито разочарованно и опустил взгляд на израненные руки. Кровяные мозоли уже лопнули, и обнаженная кожа была ярко-розовой на ладонях и пальцах. Лицо его было искаженным в глубоко страдальческой эмоции, и то было самым явным отличием — единственное искреннее, что Генья в нем успел увидеть за все это время. Он не мог его осуждать. У него тоже ничего не получалось.