Кружево

Faun — Feuer Пришедший рассвет был холодным и туманным. Беллатрикс резко проснулась и тяжело задышала, будто вышла из кошмара. В доме царил нерушимый покров тишины, несмотря на распахнутое окно. Беллатрикс вздохнула, наконец уняв ускорившееся сердцебиение, и встряхнула пальцами длинные волосы. Те, будто живые, запружинили и рассыпались по плечам. Она пристально осмотрела комнату, будто подозревая, что в рассветной серости могло притаиться что-то враждебное, но, не увидев ничего подозрительного, Беллатрикс прогнала остатки дурного сна из своего сознания. Она встала, чтобы закрыть окно, через которое проникала неуместно морозная свежесть, для которой было ещё совсем не время. Сквозь раскрытые ставни вползал и туман. Такой густой, что больше походил на клочки ткани. Влажный, тяжёлый воздух, окутавший сонную Беллатрикс, был полон запахов: мокрой травы, высохшей на летнем солнце и сохранившей рыжину в осень, вспаханной земли, прелых листьев и палых яблок. Беллатрикс прикрыла глаза, с наслаждением вдыхая полной грудью, и различила ещё один запах: дикий, живой, текучий, будто травяное варево. Она снова сделала глубокий вдох, прислушиваясь к выхоложенным ощущениям, будто только напилась холодной воды после мучительных часов жажды. Тихий голос, звучавший, казалось, сначала лишь внутри неё, вдруг стал отчётливым, зазвучал снаружи, откуда-то из туманной дали. — Приди ко мне, любовь моя, я узнаю тебя по поступи, приди к моим волкам, останься с нами на века. Пусть когти острые, но ведь мягка рука. Голос звал, звуча повсюду. Он, подобно реке, разливался и распадался на притоки. Его должны были слышать все спящие и бодрствующие, но Беллатрикс казалось, что слышит его только она, потому что там, за окном, город продолжал спать, убаюканный голосом с ржаных полей. Она надела первое попавшееся под руку платье, белое и воздушное, как цветки фиалки, стоявшей на подоконнике. Набросила сверху мятый кардиган и сделала кое-что опрометчивое, импульсивное — она пошла на голос. Как маленькое дитя, услышавшее песню ведьмы и решившее, что ему обещан рай. Она шла на голос и видела, как вьётся туман, будто так же, как и она, идущий на зов. Беллатрикс миновала пустынную улицу, захлебнувшуюся туманом. Видела, как мерцают фонари-светлячки, поглощённые сизой дымкой, словно чудовищем. Поле располагалось за рекой, небольшой, но стремительной. Беллатрикс вымочила ноги не то в росе, не то ступая по камням, омытым речной водой. За полем стоял густой лес, утопающий в тумане, и только само поле было свободно от клубящегося полотна. Во ржи резвились волки, и Беллатрикс, никогда не видевшая, чтобы хищники подходили так близко к жилому селению, замерла, пытаясь понять, сможет ли она убежать, если волки её заметят. Но те были слишком увлечены играми, носясь вокруг сидящего в сердцевине их стаи человека. Волки играли, словно настоящие дети, догоняя друг друга, бросаясь врассыпную. Некоторые спокойно лежали и безучастно наблюдали за сородичами, величаво приподняв головы над землёй. Гермиона Грейнджер продолжала петь, пока волки резвились и тыкались ей в ладони носами. Небо, ставшее малиновым где-то в верхушках деревьев, опускалось ниже под давлением находящих туч. Солнце, едва поднявшись, вызолотило край и осыпало Гермиону лучами. У Беллатрикс перехватило дыхание. Она двинулась вперёд. Гермиона перестала петь и подняла голову, встречая взгляд тёмных глаз Беллатрикс, уверенно идущей к ней. На её губы легла улыбка, какая появляется только когда всем ожиданиям приходит конец. — Волки тебя не трогают, — первой заговорила Беллатрикс. — И тебя не тронут, — отозвалась Гермиона, отпуская одного из своих рук и поднимаясь. — Что ты пела? — спросила Беллатрикс, чувствуя нарастающий восторг в груди. Происходящее было подобно сну, какие она видела множество раз до переезда в этот город и прекратившихся в тот миг, когда она впервые ступила на эту землю в качестве хозяйки. Будто сны были картой, приведшей её сюда. — То, что слышат лишь те, кому предназначена песня, — Гермиона подошла ближе, бледная и тонкая, будто вытканная из лунного серебра, она казалась далёкой от представления того, каким видится обычный человек. — Значит, правда, что про тебя в городе говорят? — спросила Беллатрикс, не смея отвести от неё взгляда. Гермиона засмеялась. — Может и правда, — она пожала плечами, а затем откуда-то из-за пояса своей юбки достала несколько веточек полыни, горьковатый запах которой тут же взвился в воздух. — А чему бы ты хотела верить? Её бледные пальцы на фоне сероватых душистых ветвей выглядели словно фарфоровые. Гермиона потянулась к Беллатрикс и, приподнявшись на носках, осторожно вставила стебли полыни в безумное море волос. Её руки так и замерли над головой Беллатрикс, пока их лица были близко-близко. В глазах Гермионы блеснуло нечто дикое, волчье. Её странная живость и текучесть сделали мир вокруг безликим, будто вся его суть сосредоточилась в ней одной. Беллатрикс едва сдерживала дрожь, вероломно пытающуюся выбить из неё последнее дыхание. — Нападут ли они, если ты скажешь? — спросила Беллатрикс вместо того, что хотела спросить на самом деле. Но само сердце заговорило из неё, против воли разума, против всего, что она знала прежде и чем прежде была. — Нападут, — подтвердила Гермиона, медленно опустив руки, но не сделав ни шагу назад. — Чью жизнь ты хочешь? — спросила она лукаво, и Беллатрикс ощутила сладкий холод — такой бывает мята в ледяном лимонаде — прошедший через всю её сущность. Гермиона ничего не сделала, она всё так же стояла и смотрела в глаза Беллатрикс. Она была как каменное изваяние, покрытое вековыми трещинами, и была первобытно прекрасна, в то время как её волки выстроились в ряд, настороженные, готовые к тому, чтобы сорваться с места, оскалив пасти. Даже воздух между ними стал холоднее, но на обнажённых белых плечах не было ни следа того, что для самой Гермионы что-то изменилось. — Скажи им, — прошептала Гермиона, придвинувшись ещё ближе и ощутив запах полыни и ореха пекана, от этой тёплой, древесно-ореховой горечи у неё заколотилось в груди так, будто она бежала за своими волками множество миль. — Скажи им, и они возьмут для тебя всё, что захочешь. — Даже если прозвучит твоё имя? — в такт ей прошептала Беллатрикс. Гермиона улыбнулась. — Даже если так. Но моя жизнь уже твоя, так чего ты хочешь ещё? — Отпусти их, — Беллатрикс ещё не договорила, а волки бросились врассыпную, удаляясь стремительнее с каждым мгновением. Тогда Беллатрикс сократила между ними расстояние до последней капли и припала к чужим губам в холодящем нутро поцелуе. Ветер разыгрался, набрасываясь на всё вокруг, отрывая от земли и вознося. Гермиона ответила на поцелуй с тем же первобытным чувством, превосходящим всё остальное. Его сила скрутила бы железо, рассекла бы мир на части, но всё, что происходило, на самом деле было поцелуем посреди поля, над которым поднимались дикие цветы, пробивая себе путь из-под земли. Не то к солнцу, не то от невыносимости быть под землёй. Воздух вспенился, словно непокорное море, Беллатрикс вдохнула, позволяя сладости влиться в её рот, опуститься глубже и заклубиться в утробе. Чужой язык был мягким и тёплым, был всем, в чём ощущалась острая необходимость. Ни объятий, ни нежности, только чувство соединённости и глубины, только первые дикие мгновения, переполненные неистовством, какое бывает лишь при встрече с чем-то необъяснимым, далёким от привычного и приземлённого. Только губы, утопающие в теплоте и мягкости, сладость, леденящая кровь и кончик языка. Только волчий вой, доносящийся из-за черты леса. И тогда Гермиона нашла руку Беллатрикс и переплела их пальцы, чтобы, отстранившись с блуждающей улыбкой на губах, произнести: — Идём, я проведу тебя по воде.