Кружево

Девочке, потопившей великую армаду. City of the Fallen — Omicron Velorum City of the Fallen — Fractals Там, где дитя приручило зверя, разрослись гранатовые деревья. Там, где литтлуингинская дева обратилась в пепел, разлилась кровавая река. В день, когда собирались казнить провидицу, город затих, будто впал в спячку. Небо взбухло не то от воды, не то от скорби, тёмно-серое, оно едва держалось над землёй. В воздухе парил запах гари и гранатовых деревьев, срубленных для возложения костра. Ветер порывами обрушивался на крыши домов и ломал оконные ставни. В тишине этой не было ни правды, ни спокойствия, только угрожающее предвкушение и треск ломающейся древесины. Гермиону Грейнджер, предсказавшую Литтл Уингингу гибель, держали в городской тюрьме, в самой дальней камере, куда не проникал луч света. Перед эшафотом её измученное тело обмыли и нарядили в белое, будто невесту. Она молчаливо подчинялась всему, что происходило с ней, и была почтительно добра к тем, кто отважился войти к ней в клетку. Она улыбнулась Полумне Лавгуд, обтиравшей её руки шалфеевым отваром, уже очень долгое время ни один человек не обращался с ней так же осторожно и уважительно. Оставшийся час жизни подходил к концу, и Гермиона чувствовала течение времени как никогда отчётливо. Воздух был холодным, неправдоподобно свежим, будто базиликовым и опиумным одновременно. У Гермионы мёрзли руки. А время вымерзало у неё под сердцем. Приближение Тёмной и её войска сделали горожан торопливыми и безрассудными. Когда они обратились к провидице за пророчеством, она уже знала, чем обернутся её предсказания. Ибо не существовало того, перед чем остановилась бы Тёмная Ведьма в погоне за своей целью. Она пришла из других миров, пронзив их сердца, выпотрошив все существующие ады. Гермиона знала её имя, знала её запах и её тепло, и тьмы её Гермиона не боялась. Я близко, я уже очень близко, — раздалось внутри и обернулось множеством эхо. Ты не успеешь, душа моя, тебе никак не успеть. Гермиона знала время каждого шторма и места потерянных вещей. Она знала, как унимать болезни и расплетать клубки тайн. Но природу связи, нитями увившей её сердце и сердце ведьмы из мёртвых миров, она так и не сумела разгадать. Сны стали им убежищем, а ночи — благодатью. Она приходила к ведьме ребёнком и девой, она приходила к ведьме женщиной и возлюбленной. И ведьма шла за ней, ставшей единственной войной. Люди, узнав, что пришествия Тёмной не избежать, выбрали жертву, которой надеялись откупиться перед богами. Жизнь провидицы должна была спасти их собственные жизни. Её мучили и томили во тьме многие месяцы, быть может, годы, Гермиона утратила счёт слишком давно, чтобы различать реальность дней. Хватало и того, что происходило во снах. В её последней обители. В ночь накануне Гермиона вошла в чужой неспокойный сон, где бушевало море и сотни тревог роились над головой и жалили сердце. Почерневшее с её приходом небо выпустило тысячи звёзд, посеребривших тёмное полотно. Запах солёной воды и вереска пропитал воздух, свою ведьму Гермиона нашла у обрыва. Та глядела на вспененные гребни волн. Ветер трепал её волосы, разнося запах орехов и апельсиновой цедры, тот вился лентой и повисал на шее. Сердце забилось сильнее, стало больше и тяжелее, будто полное мотыльков — аenigmatinea glatzella — однодневок. Гермиона и сама была похожа на этих мотыльков. Она протянула руку и коснулась плеча ведьмы, та обернулась к ней, и в чёрных глазах, полных ярости и любви, блеснуло всё звёздное войско, зажженное этим небом и приходом провидицы. — Они не тронут тебя, — прошептала ведьма, обхватив запястье Гермионы, хранящее следы кандалов. Так много боли, так много страданий притаилось в этом хрупком теле. — Они не посмеют. — Если ты не успеешь, — прошептала Гермиона, прижимая холодные руки ведьмы к груди, а свободной ладонью касаясь её губ, запечатывая возражения мягким прикосновением, — я взойду на свой эшафот с гордостью и твоим именем на губах. Последние слова и мысли будут обращены к тебе. Чем бы это ни обернулось, моя любовь останется жить. И ты будешь жить тоже, Беллатрикс, ты будешь жить, и сердце моё будет живо. — Не говори так, — мольба прозвучала яростно, вокруг этой женщины всегда плескалась ярость, она и сама была настоящей яростью, покорившейся девочке, воздевшей однажды к ней руки. — Не будь жестока, моя провидица. Гермиона рассмеялась и тут же загасила смех в чужих ладонях, вкладывая в них поцелуи. Пока Беллатрикс смотрела на неё, чувствуя под собственным языком пепел. Гермиона целовала ладони и пальцы с упоением, будто прямо сейчас был её последний миг перед смертью. В груди мучительно тянуло, хотелось вынуть эту боль и отпустить птицей. — Только бы добраться до тебя, — прошептала Беллатрикс, мольба в её устах казалась ужасающей, — только бы успеть. Сильная, непоколебимая, жестокая, она стояла, не в силах изменить всё в один момент. Добраться до собственного сердца, приговоренного к эшафоту. Она была той, кто заслужил прогулку по плахе, но отвечать должна была Гермиона, предвидевшая её приход. Неизбежность её прихода. На губы лёг поцелуй, сладкий, будто бы ягодный, мягкость заволокла нутро, заставив забыть, что всё вокруг сон, что нет ни обрыва, ни моря, ни шторма, ни грядущей казни. Целовать её было будто бы продевать иглой сердце, вкладывать туда цветы и чувствовать, чувствовать, как всё полнится и цветёт. Прижимать к себе, чувствовать тепло и дышать полной грудью, жить впервые за тысячи лет, тысячи войн, тысячи душ, унесённых её руками. Гермиона была здесь, с ней. А потом ночи пришёл конец. — Пора, — выдохнул кто-то рядом, вырывая Гермиону из воспоминаний. Полумна мягко коснулась её плеча, выражая сожаление и отходя назад. — Надеюсь, ты уцелеешь, — тихо проговорила Гермиона, протягивая руки и наблюдая, как железные кандалы обхватывают запястья. Ещё немного, Провидица. Гермиона улыбнулась, ступая за порог своей тюрьмы. Стены и тьма разомкнулись, в лёгкие ударил запах жжёной древесины, пусть ничего ещё не горело. Но Гермиона будто сама полнилась огнём, он бушевал внутри, откликаясь на каждое её движение. Она шла, и ветер путал шаг, из-за тяжёлых туч на мгновение вышло солнце, высветив деревянный столб и сложенный хворост у основания. Сердце наполнилось мучительной тяжестью, надежда, сколотая по краям, врезалась в него, но не могла проникнуть. Гермиона становилась на мгновение, всматриваясь вдаль, будто и впрямь ожидая в тот же миг увидеть знакомый силуэт и темное войско позади него. В голове зазвучал её голос, обращаясь к той, что всегда слышала, к той, что была так близко и так далеко одновременно. Я знаю, что ты не успеешь, любовь моя, всегда знала. Но я не боюсь смерти, не боюсь огня, ведь всю жизнь я пребывала в огне, и звался он твоим именем. Не будет боли, не будет страха, потому что я люблю тебя от первого и до последнего твоего дня. Я люблю тебя вчера, сегодня и посмертно. И когда меня не станет, ты должна жить, жить как никогда прежде, с отчаянной силой, со страшным временем. Плени столько душ и жизней, сколько понадобится, чтобы загасить твою боль, возьми у этого мира всё, что есть, и даже то, чего быть не должно, ибо всё твоё, всё принадлежит тебе. И если встретить тебя означало однажды сгинуть в пламени, я сложила бы себе тысячу костров и горела бы тысячу раз. Я люблю тебя, Беллатрикс, ибо если ты есть, то я рождена тебя любить. Моя Тёмная, моё последнее слово. Я здесь, Провидица, я здесь. Гермиона вскинула голову, и там, где мгновение назад была лишь пустота, показались всадники. Огонь взвился в то же время, как с далёких холмов спустилась всадница. Её чёрные волосы развевались на грозовом ветру, солнце, позолотив смоляные пряди, спряталось за сгущающейся чернотой. Боль пришла наряду со счастьем. Гермиона улыбалась, исчезая в пламени, и крик, сорвавшийся с её губ, оказался именем, которого страшились народы. Это больше не было сном, ведьма явилась за своей провидицей, и даже огню этого было не изменить. Гермиона закричала в последний раз, сливаясь с чужим криком, с голосом, который слышала всю свою жизнь. Боги отвергли жертву. Литтл Уингинг пал под яростью Тёмной Ведьмы.