***
Ночь. Самая спокойная часть суток. Темнота, сияющие многомиллионные звезды, ветер, то огибающий тебя едва касаясь, то с силой дующий в спину или лицо, взъерошивающий волосы, в попытках сделать собственную прическу. И ты наконец можешь вдохнуть полной грудью свежего обновленного воздуха. В этой тишине ты как будто рождаешься заново. Но каждый раз ночь приносила для людей разный груз. Для кого-то она становится временем отчаяния, а для кого-то — надежды. Гермиона думала о том, что же принесет эта ночь ей сегодня, сидя на крыльце дома Лурье. Прибыв к женщине, миновав с большим трудом мародеров, в особенности Сириуса, который, слава Мерлину, вроде как не догадался о том, что она анимаг (плюс проблема в толстую папку под названием Сириус Блэк), девушка буквально пятнадцать минут потратила на распитие чая, и начался приступ. При постоянном приеме зелья, он не сопровождался невыносимой болью, но последствия в виде тремора, головокружения и слабости никуда не девались. И вот Грейнджер дрожащими руками поднимала осенние листья, подкидывала их и поджигала с помощью заклинания. Секундная вспышка, и от желто-красного листа с прожилками — горстка пепла, развеянная по ветру. И было спокойно, так умиротворенно. Не хотелось думать о проблемах, новых и старых, не хотелось думать вообще — просто потерянным взглядом всматриваться в нагую красоту осенней ночи. В такие моменты созерцания в голову ненадолго заходят мысли лишь о том, чтобы это ощущение необоснованного счастья не рассеивалось вместе с восходом солнца. Гермиона не любила рассветы: для некоторых — предвестник прекрасного дня, а для этой девушки — очередных испытаний. Наверное, будь сейчас другое время и пропавшая беспечность, отношение было бы кардинально другим. Но ночь все равно определенно оставалась любимицей девушки. Морозная рождественская и теплая летняя, с чистым звездным небом и дождливая, сопровождающаяся мерным стуком капель за окном. И так было с самого детства. То была ночь, несущая прохладу после пышущего жаром августовского дня, когда наконец можно было дышать, не обжигая горячим воздухом легкие. Гермиона с родителями жила в отеле на самом берегу моря. Тогда они разбудили уже заснувшую маленькую девчушку и вывели на улицу, сели все вместе прямо на песок. Ноги окатывало с тихим шелестом спящее море, и песок, как в замедленной съемке, понемногу покидал пределы зажатой детской ладони. И вместе с последней упавшей песчинкой, с неба ринулась яркой вспышкой звезда. Дыхание у Гермионы перехватило от восхищения и невероятности происходящего. Остальные светила, следуя за храброй подругой, бросились с холодных отчужденных небес на жаждущую исполнения желаний землю. И в ту ночь Грейнджер загадала одно единственное желание, повторяя его, беззвучно шевеля губами, с каждой исчезающей звездой, она хотела еще раз оказаться лежащей на прохладном песке, в легком вздымающемся платье, считающей падающие в морскую пучину звезды. Мечта так и осталась мечтой, но девушка в память о той ночи всегда, уже не контролируя это, сидя на песке, пропускала его сквозь пальцы, видя звездное небо, протягивала к нему руки, пытаясь сорвать с небесного свода еще одну звезду поудачливей, в надежде, что когда-нибудь то чувство, то ощущение жизни вернется и тогда уже навсегда поселится в сердце девушки. Рядом с Гермионой присела подошедшая Аурелия, тоже тяжело вздохнула, и в ее серо-синих глазах плескались звезды вперемешку с какой-то болью, известной только француженке. В эту минуту они были очень похожи. Для Лурье ночь тоже значила очень многое, и она тоже искренне желала вернуть то время, когда она жила, боролась за себя, бежала, любила. Но для нее эта дверь, казалось, закрылась навсегда. — Как ты? — тихо спросила женщина. — Удивительно хорошо, — все так же не отрываясь от неба, чуть улыбнувшись, ответила волшебница. — Спасибо, Лия. Правда. И я подумала над твоими словами в мой прошлый приезд. Думаю, у меня есть работенка, которая тебе понравится. — Лицо француженки озарилось радостью. — Его имя Питер Петтигрю. Стал Пожирателем смерти в мае этого года. Самый гнусный тип, которого я когда-либо встречала, предатель, трус, перебежчик. Ему все равно, на чьей стороне быть — лишь бы быть в выигрыше. У него есть самые прекрасные друзья на свете, с которыми я и хочу работать, но он не достоин их, и в конце концов он предаст. Сейчас он не опасен, но обладает способностью к анимагии. Да, еще один незарегистрированный анимаг. Превращается в крысу, так что внимательность и сосредоточенность здесь важны. Он станет нашим информатором на некоторое время в рядах Пожирателей. Страх — главное качество его характера, необычно для Гриффиндора: и это может как сыграть нам на руку, так и испортить все. Его нужно запугать, показать, что ты опасна, сказать о своих намерениях. Здесь главное даже не информация, хотя это тоже, безусловно, важно, главное — чтобы малыш Питер сам выкопал себе яму. Слизерину я не понравилась, младший Блэк и Снейп насторожены, на собрании они обязательно скажут о том, что за мной нужно наблюдать. И Петтигрю скажет о факультативе для избранных, а это как спусковой крючок, эти трое будут подставлять меня, искать обо мне информацию. Все сложится невероятно удачно, если пойдет как надо. При разговоре с Питером нужно показать невероятную мощь и силу, при этом незаметно оставлять ему зацепки, которые рано или поздно укажут на меня, но не напрямую. Действовать здесь одной — слишком опрометчиво. Он так или иначе сорвется и расскажет что-нибудь кому-нибудь, но ему не поверят. В попытках избавиться от меня, найти доказательства моих злодеяний, он попадет в ситуацию, в которой откроет истинную сущность друзьям. Потому что я-то смогу выкрутиться — не впервой, а вот он... — Гермиона предвкушающе улыбнулась. — И тогда мы избавимся от мешающей нам крысы, выкинем ее с корабля в открытое море.***
Утро понедельника началось с травологии, в которой души из Гриффиндора не чаяла только Алиса. Ремус и Лили учили, потому что надо, без особого энтузиазма. Марлин и Кэсси полагались на двух подруг, обычно меняясь помощницами, чтобы сделать вид, что иногда они работают и самостоятельно, хотя разве можно тут обмануть Стоун и Эванс, которые тихо посмеивались между собой, нашептывая что-то во время урока, давая тетради для списывания. А для Люпина на этом фронте все было сложнее: он по умолчанию был матерью Терезой и услужливым помощником для целых трех оболтусов. Поттер и Блэк не видели смысла учить предмет, если им он кажется бесполезным, а таких, к слову, было немало. Конечно, наши служители добра иногда поднимали бунт, как это называли парни, заставляли садиться за учебники даже по самым нудным лекциям, в этой ситуации у них был любимый аргумент — в этом году ЖАБА, выпускные экзамены; в свою очередь у таких разборчивых студентов был свой — еще куча времени, успеем. В конце концов, даже Лили и Ремус, боровшиеся до последнего специально испорченного парнями с помощью чернил свитка и дурацких издевочек в свой адрес, до бесконечного количества ударов собственного производства по голове оболтусов толстенными фолиантами, тоже сдавались и оставляли затею — заставить взяться своих друзей за голову — в мусорном ведре. Но все равно обещали, что после Рождества, если понадобится, свяжут их и потащат в библиотеку, заставляя изучать весь материал, на который они благополучно плевали с высокой башни все полугодие. Лили очень не хватало компании чуткого, скромного и поддерживающего Ремуса все эти дни, что она держала на него обиду. Хотя, по сути, он не был ни в чем виноват, как и Сириус, и Питер. Но Блэк во всем поддерживает Поттера, и извинения ему вряд ли нужны. А Петтигрю… С ним она старалась не пересекаться и не заговаривать с конца прошлого года. Добрая мисс Эванс всем всегда пыталась помочь и поддержать, и Хвост исключением не был. Тогда, в мае девушка вдруг поняла, что не прилично так игнорировать компанию Пита, стала чаще болтать с ним, помогала, в чем могла, когда даже собственные друзья, к неодобрению Лили, иногда забывали про паренька, она оказывалась рядом и отвлекала его от этого грустного факта. Но гриффиндорец стал вести себя подозрительно, исчезать куда-то, ходил зашуганный и бледный, что бросилось в глаза опять же лишь старосте. Попытки выяснить у самого Петтигрю провалились, и убеждение мародеров, что с их другом что-то неладно, тоже закончились крахом. Пришлось выяснять все самой. И тогда появилась интересная зацепка — слизеринцы. Поначалу Лили думала, что те Питеру угрожают, избивают, что угодно делают плохого, но он, здоровающийся за руку с Розье — тот еще аргумент против. В девушке поселилось подозрение, гадкой, липкой смолой растекающееся по нутру Эванс, захватывая все ее мысли. Любые попытки отвлечься приводили снова к как будто заевшему кадру с рукопожатием. И в один день она решилась с ним поговорить начистоту, посмотреть на его реакцию и понять: правда ли это или нещадное недоразумение. Пробовать обратиться к мародерам даже не стала, для них это будет слишком сногсшибательным ударом, если они вообще поверят. В избытке эмоций, мыслей, противоречий, Эванс нашла парня в библиотеке, и слова из нее полились сами собой, оповещая парня о том, что его догадки о догадках Эванс подтвердилсь, она предполагала, но не знала наверняка о его намерениях присоединиться к Пожирателям смерти. Петтигрю не был глупцом на самом деле, он был готов к подобной ситуации. Отрицание обвинений в свой адрес, признание в псевдолюбви, которую он скрывал, потому что его друг влюблен в ту же девушку, якобы попытки расспросить Снейпа через Розье об Эванс, ведь тот единственный вроде как встречался с ней, все сыграло на руку. Лили растерялась, Лили потерялась. Она была шокирована таким заявлением и хотела ударить себя по лбу за глупые подозрения, за такую глупую ситуацию. Но назойливый голосок внутри не унимался: «Какой Снейп, какой Розье? С чего бы это они стали помогать, перед этим пожимая гриффиндорцу руку? Очнись, прислушайся к своему чутью. Это признание слишком притянуто за уши, может ли такое быть? Он пытается пустить в глаза пыль, заставить тебя таким образом отступить». И единственным путем к спасению опять же оказался Ремус, единственный хорошо знающий Питера и способный помочь. Но впервые в жизни он лишь сбил старосту с правильного пути, убедив ту в том, что застенчивый друг вполне мог бояться признаться раньше, не мог не заметить Лили как девушку, что в этом нет ничего удивительного, на подозрения Эванс он ответил сомнением. И девушка стушевалась, почувствовала себя так, словно сделала что-то гадкое. Спустя несколько дней она извинилась перед Петтигрю за глупые обвинения и сказала о том, что видит в Питере лишь друга, не больше. Но и дружба сошла на нет, пришло время избеганий в связи с чувством вины и неловкости. И никогда Лили не была так близка к истине, как до этого, и никогда не была так неправа, заглушив собственный голос разума под убеждениями Ремуса. Люпин всегда был для нее прекрасным другом. И на уроке травологии она то и дело поглядывала на него, дожидаясь окончания лекции, чтобы сразу же поговорить, потому что они так и не успели пересечься в гостиной, куда он вернулся еще ранним утром, на завтраке или перед уроком. Подруги постоянно одергивали ее, ведь обращая внимание на Люпина, она ставила под удар весь их план по игнорированию мародеров до момента, как они примут решение по поводу занятий с Дрейер. Как всегда, когда ждешь чего-то очень сильно, время тянется самым медленным образом, и занимать его приходится всякой ерундой, в которую не входит учеба. Поэтому примерная мисс Эванс не отвечала на вопросы профессора вместе с Алисой, толком не выполняла данные задания, зато пересчитала все листья на растениях, стоящих впереди в десяти горшках, просчитала, насколько быстро надо бежать до выхода, если вдруг стеклянная крыша теплицы обрушится. От этих глупостей мысли неожиданно метнулись к персоне Джеймса Поттера. Снова внутренний писклявый голосок внутри возопил: «Хочешь помириться с Ремусом, но почему бы не сделать тоже самое с Джимом. Так ли он виноват по сути дела? Может, правда, пытался помочь». Глупости. Это же Поттер, так? И голосок замолк, привыкший быть не услышанным и не понятым своей хозяйкой. Наконец долгожданный звук колокола донесся из замка. И Лили, быстро скидав в сумку учебники, поторопилась за Люпином, оказавшимся в начале очереди на выход. Но перед девушкой, уже почти покинувшей теплицу номер три, возникло препятствие в виде Помоны Стебль. Вдох, выдох, Лили, это ненадолго, надеюсь. Обеспокоенная поведением ученицы преподавательница, задающая вопросы о самочувствии Эванс, о наличии проблем с учебой или в целом в жизни. Что-то мало похожее на аргументы слетало с губ старосты: что вы, все в порядке, просто не выспалась, не беспокойтесь. И напоследок бросила, что профессор Макгонагалл попросила ее зайти в перерыве, и сорвалась бегом с места, покидая растерянную Стебль. Оказавшись на свежем воздухе, она проигнорировала обращение к ней девочек, ожидавших ее у теплицы, и заметила мародеров, уже оказавшихся чуть ли не у ворот Хогвартса. Стремглав побежав за ними, Лили, запыхаясь, прежде чем гриффиндорцы, бурно обсуждая что-то, зашли в замок, окликнула: — Ремус, Ремус, подожди, пожалуйста! Парни обернулись. До этого озаренное радостью лицо Джеймса моментально преобразилось, когда он обернулся на имя своего друга, а в глазах появилось разочарование, она никогда не простит его — так ему теперь казалось. Сириус участливо улыбнулся Лунатику, и ободряюще положив руку на плечо Сохатого, повел того вместе с Питером в замок. Люпин, поправив ремешок накинутой на плечо сумки, отправился в сторону чуть ли не пополам согнувшейся девушки. — Да, Лили, — осторожно начал он. — Я... — пыталась отдышаться староста. — Как, как ты себя чувствуешь? — Сейчас все в порядке, — мягко улыбнулся парень, — небольшое переутомление. Спасибо. На это Лили многозначительно кивнула, внимательно посмотрев на гриффиндорца. — Я хотела извиниться, — набрала она в себя как можно больше воздуха. — То, что у нас происходит с Джеймсом — это только то, что происходит у нас с Джеймсом. Глупость сморозила. В общем, я хотела сказать, что это никак не должно влиять на мое отношение к другим людям, даже если это его лучшие друзья. Но ты ведь тоже мой друг. А я игнорировала тебя, жутко некрасиво поступала с тобой. — Воздух закончился, и Эванс отвела глаза, а Люпин терпеливо ждал окончания монолога. — И больше всего мне стыдно за то, что мне не пришло в голову это самой. Я не увидела, как ужасно я поступаю. Мне напомнила об этом Гермиона, — ответила она на вопросительный взгляд мародера. — Прости меня, я пойму, если ты не захочешь больше со мной общаться, — голос ее на этом месте дрогнул. — Тогда спасибо ей, — ободряющая улыбка появилась на его лице. — Не волнуйся, Лили. Я не в обиде на тебя. Я все понимаю и рад, что мы помирились. — Значит, друзья? — неверующе задала вопрос счастливая Эванс. — Конечно, — подтвердил Лунатик, положив теплую ладонь на плечо рыжей девушки. — И если позволишь, я знаю, что ты слышала это тысячи и тысячи раз, но Джеймс действительно не думал ни о чем, кроме как о том, что тебе нужна помощь. В тот момент боялся за тебя, а не переживал по поводу самоутверждения в твоих глазах, — произнес друг, заставив девушку задуматься. — И он до безумия рад даже тому, что ты просто села с ним за один стол. — Неужели, — крикнул кто-то за спиной Лили, — скажите, что вы закончили. — Марлин, — осуждающе сказала Алиса. Три девушки подошли к замершим друзьям. — Как ты, Ремус? — спросила Кэсси, мило улыбнувшись. — Хорошо, спасибо. — Вот и отлично, — заявила Маккиннон, хлопнув в ладоши. — Я надеюсь, ты простил ее, Люпин, потому что, если нет, я прибью тебя, потому что два дня стенаний по поводу того, как Лили провинилась перед тобой, здорово достали меня. — Марлин, — громко сказала Стоун, нахмурившись, воззрилась на подругу. — Я и не обижался, — усмехнувшись и качнув головой, ответил Люпин, заставив брюнетку весело вздернуть носик. — И кстати, раз уж вы так удачно все здесь, мы с парнями обсудили ваше предложение и проголосовали. Трое против одного, чтобы попробовать. Сегодня после урока можно подойти. — Дай-ка угадаю, кто это один, — весело начала Доркас. — Сто процентов не Блэк. — Конечно нет, — подыграл Люпин. — Это мы заявляли, что уроки с Гермионой чистое самоубийство, что сама она исчадие ада, поднявшееся на землю, чтобы разрушить все, а он милосердно пытался нас вразумить, убеждая, что наши доказательства взяты из воздуха. — В этом весь Блэк, — смеясь, проговорила Марлин. — Он не успокоится, да? — спросила Лили, на что Ремус, грустно улыбнувшись, пожал плечами. — Думаю, мы больше не имеем возможности задержаться, — задумчиво оповестила Алиса. — До урока пять минут. И ребята тут же сорвались с места, чтобы не опоздать. А бедняжка Лили, только-только приведшая дыхание в норму, проклинала чертово время, надеясь, что не упадет замертво прямо перед собственным деканом.***
Гермиона в первый раз с таким нетерпением ждала окончание собственного урока. Люпин, пропустивший контрольную из-за своего недуга, помимо обещанного девушкой задания, с самого первого дня начал зарабатывать дополнительные оценки по ее предмету. Идеально выученная тема легко рассказывалась, чертилась на доске Ремусом и абсолютно не воспринималась девушкой. Бывает такое состояние, когда находишься будто бы вакууме, в который не проникает ничего. Вот и голос Лунатика, уверенно разглагольствующего по заданной и давно уже забытой Гермионой теме, не достигал девушки. Она сидела, облокотившись на стол и положив подбородок на ладони, смотрела куда-то в стену, при этом находясь где-то очень далеко. Но думала она лишь об одном — спать, побыстрее добраться до своей комнаты и хотя бы пятнадцать минут понежиться в мягкой перине. Бессонная ночь по планированию уничтожения лордовских крыс сказалась. Но, прибыв в Хогвартс, она очень некстати вспомнила о том, что за выходные у нее не было возможности проверить контрольные и тестовые работы, и ночь прошла за этим утомительным делом. Рассвет встретил волшебницу, сложившей на подоконнике руки и стучавшейся о них головой, с таким возгласами, выражающими всемирную скорбь и боль, перерастающими в хныканье, что сердце сжималось. Мерлин, как она устала. В бегах привыкшая спать и по два часа в сутки, сейчас ей было необходимо хотя бы пять-шесть, чтобы иметь возможность формулировать свои мысли. И двое с половиной суток без единой минуты здорового сна были для нее испытанием тем еще. Она сидела, вперив взгляд в одну точку, и ждала, буквально считая секунды, практически не замечая, что поминутно смотрит на свои наручные часы. Стуча пальцами по деревянной поверхности своего учительского стола, она старалась не терять концентрацию, прислушиваться к словам Ремуса или к другому постороннему раздражителю, который не позволит ей отбыть в Морфеево царство. Но все было тщетно, глаза закрывались, внимание рассеивалось, потом ненадолго все возвращалось в привычное состояние, но начинался новый круг ада под названием: продержись хоть минуту. В самой ситуации того, что Грейнджер может заснуть, ведь нет ничего такого, хотя нет, какой позор. Но опаснее все равно было то, что уставшая девушка с концентрацией, с легкостью помещающейся в чайную ложечку из детского сервиза, могла потерять контроль и лишиться маскирующих чар. Уж вот это будет проблема, так проблема. К тому же пришлось наложить их не только на шрамы, к сожалению. Впалые щеки, круги под замученными обязанностями глазами, такого же оттенка как глубочайшие воды глубочайшей океанской расщелины, загоревшая от скитаний кожа, спрятанная под косметикой, и то сейчас была светлой еще и по причине болезненной бледности. Замечательный внешний вид, и лучше его другим людям не видеть. Но особо внимательные студенты, конечно, обратили внимание на какую-то заторможенность и утомленность в ответах и действиях преподавательницы. — Кхм-кхм, — тихое покашливание вырвало Гермиону прямо из чуть не сомкнувшихся вокруг ее шеи сладостных объятий сна. Грейнджер быстро заморгала, нахмурившись, повернулась в сторону отвлекшего ее звука. У доски стоял Ремус, внимательно смотревший на Гермиону. Думай, включи мозг, сделай вид, что услышала, с чем к тебе обратились. Надо улыбнуться, да, наверное. Натянутая глуповатая улыбка растянула ее губы, а взгляд все так же выражал мнимую мольбу, которую Ремус заметил и сам поспешил повторить. — Я закончил, профессор, — мягко улыбнувшись, сказал староста. — А, — протянула Гермиона, облизав губы, воззрилась на исписанную мелким почерком доску и нарисованные схемы. И что это? НЕ спать, Грейнджер. Какое задание вообще давала? А как рассказал? Хорошо, скорее всего, хорошо. Ни черта не хорошо. Молчание становилось неудобным, неловким и затянутым. Дрейер судорожно вспомнила про всегда составленный ход урока, но на этот раз его не нашла, потому что просто не успела его написать. — Хм, — прикусила девушка губу, снова улыбнулась и продолжила: — Отлично, мистер Люпин, просто, — прервалась на секунду, — просто замечательно. Достойный ответ. Превосходно? Превосходно. Конечно, превосходно. Садитесь, пожалуйста, — она выдохнула буквально весь воздух, опустошая свои легкие. — Но, — задумчиво нахмурив брови, начал Ремус, — я забыл запреты использования изучаемого заклинания. — Не суть, — отмахнулась Гермиона, издав как будто не своим голосом смешок. Ученики в еще большем замешательстве, переглянувшись между собой, снова посмотрели на своего преподавателя. И Дрейер догадалась, что, наверняка, сморозила какую-то невероятную чушь, узнав про которую позже, скорее всего, покроется трехслойным стыдливым румянцем, не смывающимся на протяжении нескольких часов. Но вот оно. Спасение в своем физическом воплощении. Самый долгожданный школьный колокол. Гермиона выдохнула, собрала бумаги, даже не заботясь о том, что они в ровную стопку превращаются лишь за счёт того, что сгибаются самым неровным образом, мнутся и рвутся. Такая близкая дверь в свободный мир, куда девушка чуть ли не бегом отправилась. Но ее окликнули, и в тот момент на лице волшебницы отразился такой спектр эмоций от раздражения до разочарования, что сравнить его с зубочисткой точно уж было нельзя. — Да? — обернулась она с вопросительным выражением и увидела перед собой собравшихся компанией гриффиндорцев, и дрему как молотком отлупили, измельчили, сожгли и по ветру развеяли. — Мы хотели поговорить, — начала робко Лили, — точнее попросить. — Конечно, — подбадривая, ответила Гермиона, прошла к столам, где остановилась компания; положила бумаги и, отодвинув стул, пригласила их сесть тоже. Дождавшись, когда последние ученики, растерянно озираясь, покинули кабинет, Лили продолжила: — Мы обдумали ваш совет и решили, что дополнительные занятия нам действительно не помешают и будут даже очень полезны, — было видно, что девушка обдумывала каждое свое слово. — Но самим нам не справиться. Нам нужен тот, кто сможет подсказать что-то проконтролировать, например, тот, кто и предложил нам эту мысль. Профессор Дрейер, не сможете ли вы обучать нас? Если бы сейчас Гермиона находилась одна, то абсолютно точно пребывала бы в необычайнейшем ощущении эйфории. Хотелось кричать, скакать, смеяться, но она лишь нахмурила брови, будто бы не ожидала такого поворота событий, будто бы изначально его не планировала. — Что ж, — начала и остановилась, оглядывая гриффиндорцев. Проклятая рассеянность. Петтигрю! Выглядит плохо, хоть что-то. — Мистер Петтигрю, могу я попросить вас сходить к профессору Макгонагалл за кое-какими бумагами? Иначе боюсь, не успею. Сириус, защитник всех и вся от диктатуры Гермионы Дрейер, тут же открыл свой рот, видимо, желая высказаться по поводу эксплуатации труда несовершеннолетних, но наткнулся на взгляд карих глаз, и почему-то точно так же вернул свою челюсть на место. В этом взгляде он прочитал такую просьбу, такую мольбу. Как будто без слов она пыталась сказать: не надо, хватит, не сейчас. Но с каких пор он вдруг вообще думает о ее чувствах? Она же враг номер один, против нее он должен искать зацепки, доказывающие ее вину, в чем бы она ни заключалась, он должен ее ненавидеть за то, что все, за что она берется, хоть как-то связанное с его жизнью, идет наперекосяк. Он и ненавидел, и смолчал не по ее мнимой просьбе, а потому что решил дождаться нужного момента. — А теперь очень быстро, — серьезно начала Гермиона. — Потому что никаких бумаг мне декан передать не должна, — лица ребят надо было зафиксировать на колдокамеру, такими они были растерянными и недоуменными. — Джеймс, напомни с кем конкретно я поговорила по поводу занятий. — Со мной, Сириусом, Лили, Алисой, Марлин и Кэсси, — предварительно поискав хоть один понятливый взгляд, тихо сказал Поттер. — Верно, — кивнула девушка. — А кому просила передать информацию? — Ремусу, — уже не уверенный ни в чем ответил брюнет. — Точно. А теперь вспомним два аргумента, которые привела в пользу того, почему заниматься должны названные только что. Блэк? — Что? — качая, головой спросил Бродяга. — Вы что, полагаете, что Питер не заслуживает заниматься с нами? Вы ведь его совсем не знаете. Почему беретесь его судить не зная? Он наш друг, неужели… — Два аргумента! — быстро поднявшись на ноги и наклонившись вперед, опираясь на стол, повторила Грейнджер. — Это глупость! — рассерженно заявил Блэк, но нехотя произнес: — Потенциал и желание быть на передовой. — Именно. Если честно, мне плевать друг вам Питер или нет. Я не вижу в нем ни потенциала, ни желания. И пока от собственного неведения ты, Сириус, не наговорил лишнего, я продолжу, — грозно посмотрела она на Бродягу. — Я согласна обучать вас. Вас. Тех, кто присутствует здесь и сейчас. И я не буду тратить время и силы на того, кому это не нужно. — Да, Питер, возможно, не самый способный, но он старательный, мы будем помогать ему, правда, он хороший парень, — вступился Ремус, поддерживая пыл Блэка. — Мы можем заниматься с ним дополнительно, попробуйте, и вы увидите, что он может очень многое, — добавил, кивая Джеймс. — Мистер Люпин, мистер Поттер — потерла она переносицу. — Вы упорно пропускаете мои слова мимо ушей. Мне все равно, друг вам Питер или нет. Сейчас вы проявляете чисто дружеский порыв. Если он действительно такой, как вы о нем говорите, он поймет и простит. Либо я обучаю вас в таком составе, либо ни в каком. Мое последнее слово. Ведь, кажется, это нужно не мне, а вам, так? — Тогда, всего самого наилучшего, — рявкнул Сириус, встал, опрокинув с громким звуком стул и за несколько шагов пересекши аудиторию, чуть ли не с ноги толкнул дверь. Тут же в проходе показался Питер с таким неподдельным выражением вселенской грусти, что Гермиона почти поверила, развернулся и направился в неизвестном направлении. А Блэк обернулся, кинув самый убийственный из своих взглядов, так и говорящий: вам потом, дорогая профессор, вернется это со стократной компенсацией. Но Грейнджер стойко посмотрела в ответ в его серебристо-голубые глаза, которые, вроде, не должны так умело превращать все окружение в пепел, гордо подняла голову. После недолгих гляделок, он мельком посмотрел на друзей и направился в коридор, тут же за ним отправились парни и, едва кивнув, последовали девочки. Гермиона вздохнула и захлопнула дверь, не желая быть свидетелем дальнейшей сцены. — Стойте! — крикнула мародерам, уже оторвавшимся от них на приличное расстояние, Марлин. — Да постойте же! Парни остановились, не желая сталкиваться с еще более разъяренной Маккиннон, учитывая еще и то, что подоспели другие девушки, и так они могли разобраться со всем быстрее. — Мы торопимся, Маккиннон, — прошипел Блэк, которому до взрыва язвительности, гнева и разрушительности осталось совсем немного, и брюнетка прекрасно это понимала, но отступать не собиралась. — Я хочу сказать, что если вы откажетесь от этих уроков, то это будет эгоистично по отношению к нам. Я понимаю, что Питер ваш друг, но здесь на одной чаше весов ваша собственная подготовка и наша, а на другой — только один человек, который, если честно, прекрасно сможет просто прятаться за вашими спинами. — Марлин, — сказала Лили, они все поддерживали подругу, но подобная прямолинейность могла все испортить. — Марлз, пойми, — начал объяснять Ремус. — Подожди, — сказал перебивший его Блэк, выставив перед другом руку и подходя к девушке ближе. Таким образом, они остались посередине, уничтожая друг друга взглядами, а позади с двух сторон остальные не знали, что теперь делать, когда эти двое настолько злы, и злость эта направлена уже исключительно друг на друга. — Эгоистично с нашей стороны? От кого слышу. Тут же у нас милый и пушистый кролик, ангел во плоти. Да, Маккиннон? Это тебе плевать на всех. Ты просто эгоцентричная… — Эгоцентричная, лицемерная, тупая стерва, — резко договорила за него Марлин. — Я помню. Можешь не стараться. Я очень хорошо запомнила эти твои слова. И да, я такая, — ухмыльнувшись, хлопнула она в ладоши, тут же раскинув руки в стороны и засмеявшись. — А какой ты? Ты хоть раз задал себе этот вопрос? Так ведь проще всего. Винить других людей. Винить всегда во всем меня. Даже в нашем разрыве ты обвинил меня. Скажи, ты, чертов пуп земли, ты хотя бы задумался о том, что было со мной, что происходит со мной сейчас? — Нет, — протянула она, и в глазах ее блеснули слезы. — Тебе плевать, тебе всегда было плевать на всех, кроме себя. Я открылась тебе первому, доверилась, и мне было чертовски тяжело всегда. А сейчас ты ходишь, как ни в чем не бывало, ведь для тебя это было очередное развлечение. А я? Я должна подыграть тебе? Я ненавижу тебя, Сириус Блэк, ненавижу, — по ее щекам уже текли слезы, голос был все таким же уверенным, но дрогнул на последних словах. — И я всегда не понимала, как тебе достались такие друзья, верные, добрые, честные. Я нашла своих близких подруг лишь в прошлом году. А до этого ходила по этим коридорам на своих шпильках, с красной помадой на губах, кидалась во всех презрительными взглядами, отвергала всех, потому что боялась, до ужаса боялась предательства, а ночами рыдала от одиночества в подушку. И когда я вдруг поверила в то, что ты тот человек, который всегда будет со мной, что на самом деле ты не такой, каким хочешь казаться, ты сломал все, — она уже зло шептала, заливаясь слезами, ладонями растирая потекшую тушь, все ближе подходя к как никогда растерянному Сириусу, которому, наверное, впервые жизни не удалось скрыть эти эмоции. — И я до смерти устала притворяться, что все прекрасно, что я все еще прежняя Марлин. И если раньше при виде на тебя мне слезы застилали глаза, то сейчас мне просто хочется растоптать тебя, заставить испытать хоть толику того, что чувствовала тогда я. И я надеюсь, что когда-нибудь ты полюбишь кого-то, кто потом разобьет тебе сердце. И девушка прерывисто вздохнула и быстро зашагала по коридору, обогнув замершего в исступлении Блэка, на ходу вытирая соленые капельки, размазывая по лицу потекшую косметику. И у парней в голове на всю жизнь отпечатался тот взгляд Марлин, полный обиды, боли, накопленных за столь долгое время страданий. В этих голубых глазах, в которых они никогда не видели слез, они увидели истерзанную хрупкую девушку, со столькими душевными шрамами, что можно было поразиться тому, как она держалась все это время. Подруги не видели взгляда, но видели дрожащую спину, потерявшую привычный стержень уверенности, и слышали отчаяние в голосе, разносившемся по каменному коридору как будто в поисках помощи. И когда слезы выскользнули из их глаз, они поняли, насколько они виноваты, они даже не заметили, как Марлин плохо, они не помогли, не поддержали, они не лучше остальных, они такие же непрошибаемые эгоистки, заботящиеся лишь о своих проблемах. А Сириус впервые почувствовал. Почувствовал, как защемило его сердце, почувствовал безвыходность. Безысходность и пустоту, зияющую в груди рану, от которой хотелось истечь кровью. В этот день они больно ударились о собственные принципы и ожидания. В этот день они возненавидели понедельники.