***
Камин с согревающим ярким пламенем, пуфы и кресла, парящие свечи, стены, закрытые многочисленными книжными стеллажами — такой предстала перед гриффиндорцами Выручай-комната. Мародеры, знавшие об ее существовании и при том неоднократно ее использовавшие, постарались не показать своего удивления. И лишь Сириус на автомате отмечал особой пометкой в своей памяти странности Дрейер. Девочки, наоборот, своего удивления не скрывали, столкнувшись с комнатой, в которой теперь будут проходить занятия. Даже для волшебного мира она показалась им сказочной. Зачарованные Гермионой монетки, чтобы узнавать, когда будут уроки, и не привлекать к себе лишний раз внимание — все это показало ребятам, с какой основательностью профессор подошла к этим занятиям, показало, что они в надежных руках. — Сложнее, чем в данный момент, уже не будет — так кажется. Но в традициях банальнейших сюжетных поворотов, обязательно хлынет дождь с такой силой, что капли его оставят кровоподтеки и синяки, загремит гром, разрывая звуковой волной барабанные перепонки, ударит молния, и непременно попадет тебе прямо в голову или грудь. Ты так думаешь, пока не становится еще хуже, и ты не начинаешь мечтать о том, что было. Осознаешь, что раньше все было просто, кристально чисто, что все было решаемо, что сейчас-то как раз и начинается твой персональный ад. Но это тоже не так. Ты опять лишь провоцируешь жизнь. Все в мире циклично. Времена года вновь и вновь сменяют другу друга, день сменяет ночь, на смену родителям приходят их дети, вода из океана снова оказывается в океане. Все повторяется, как заевшая пластинка. Всегда. И на смену безграничному счастью рано или поздно придет разъедающая изнутри горечь. Вместо безоблачных веселых деньков на горизонте замелькают жуткие часы мучений, во время которых ты будешь опять же думать о том, что ты сделал не так: «За что со мной так обошлись? Почему я не заслужил счастья? Почему только сплошные черные полосы, полные боли, разочарования, страданий? Почему у остальных жизнь лучше, чем у меня?». Но суть, на самом деле, в том, что у всех абсолютно жизнь серая. И если говорить глупыми метафорами дальше, то дело лишь в том, какой цвет ты замечаешь больше: ведь серый — для многих грусть, загнанность, беспомощность; черный — тяжесть, безвыходность, да это, черт возьми, траурный цвет, его надевают люди на похороны; а белый — это у нас чистота, спокойствие, безмятежность. В таком случае вопрос: почему серый и черный здесь фактически синонимы? Ведь, если разбираться, это смесь белого и черного, так? Просто всем всегда легче видеть тьму, чем свет. И со временем ты даже поверишь, что света нет вовсе. И в этой темноте, полностью состоящей из безысходности, разбавленной серыми тонами, тебе не остается ничего, кроме как думать, размышлять, в надежде, что ответы на вопросы, которые ты ищешь, помогут найти выход. Но этим ты лишь забредаешь все дальше, туда, где действительно лишь отреченный, холодный черный. Когда тебе тяжело, когда ты отчаиваешься, не знаешь, как выбраться, надо вспомнить, что шанс есть всегда. И даже когда ты остаешься совсем один, спишь по два часа в сутки, во время которых видишь лица всех, кто тебе дорог, всех, кто погиб, а в остальное время ощущаешь самое отвратительно чувство — вину. Она склизко едва проходится по твоей коже, оставляя неприятный холодный след, и пока ты, задумавшись, пытаешься его убрать, она уже впивается в твои ткани, прогрызая себе путь глубже и глубже, обгладывая кости, пропуская через себя кровь. И делает это медленно, мучительно медленно, заставляя метаться в мыслях и наяву, не находя себе места от такой затяжной, все не стихающей, а лишь возрастающей боли. Но когда ты устанешь, понадеешься на то, что тебя это наконец прикончит, она остановится и ускользнет в свою никому не известную нору, а раны так же быстро не заживут. Они будут гноиться, нарывать, вновь начинать кровоточить, не давая забыть. Но если вовремя обратиться к врачу, он залечит раны. Останутся шрамы, при взгляде на которые что-то внутри заноет в испуге, но прежней боли уже не будет. Но никто никогда не сможет тебе помочь, пока ты сам этого не захочешь, пока сам не выйдешь на свет, в котором найдутся те, кто покажут, что такое любовь и поддержка. Прошу, никогда не забывайте об этом. — Да, вы у нас философ, профессор, — насмешливо произнес Джеймс, на что Гермиона весело хмыкнула и покачала головой. — К чему все это, профессор? Я думала, у нас будут практические занятия, — нахмурившись, спросила задумчивая Кэсси. — Затем, Доркас, что без уроков подобного плана, вы не добьетесь успехов в практике, — пояснила Гермиона. — Всего у нас будет три вида занятий: психологические, физические, магические. Заниматься будем шесть раз в неделю. — И как же будут влиять психологические? — усмехнувшись, спросил Джеймс. — И в чем буду заключаться физические? — весело поддакнула Марлин, рассматривая свой маникюр. — Сначала — Джеймс, — указав на парня, сказала девушка. — Психологические занятия нужны для установления доверительных отношений. Вы должны стремиться к такому уровню взаимного доверия, чтобы потом за стенами ни на секунду не сомневаться друг в друге. — Мы, вроде как, и так доверяем, — необычайно серьезно высказался Сириус, но так и не оторвал взгляд от одной точки на стене. — Нет, вы ошибаетесь, — покачала головой Гермиона. — Вам так кажется сейчас, когда вы сидите в этой комнате вместе, но, когда сложится неоднозначная ситуация вы начнете подозревать не кого-то, а самых близких. Потому что там все стирается, — вставая, указала она куда-то в сторону, — все границы, которые вы выстраивали, все принципы, устои. В определенный момент вы можете остаться слепыми, и все, что вам останется делать — довериться. Сейчас вы с точностью сто к одному не готовы к этому. — Но как, — недоуменно заговорила Лили, — как такое может быть? Допустим, возьмем Алису. Я знаю ее почти семь лет, и ни разу, ни разу она не давала повода сомневаться в ней. — Именно, — улыбнулась профессор. — Только когда единственной, на кого будут падать подозрения, окажется Алиса, и подозрения эти, скажем, будут связаны с планированием убийства твоей семьи совместно с Пожирателями, ты вспомнишь об этом в последнюю очередь. Вы преданны друг другу, но не доверяете. — Вы можете привести пример хоть одной ситуации, в которой я мог бы засомневаться, например, в Реме? — наконец посмотрев на преподавательницу, несколько резко спросил Блэк. — Да, — уйдя на секунду в себя, отрешенно ответила девушка. — Джеймс становится опасным для Волан-де-Морта, его хотят устранить, и единственным выходом становятся чары Фиделиус. Встает вопрос: кто же из тех, кому ты доверяешь, Джим, станет хранителем тайны, кто понесет этот груз? Я думаю, вы бы поступили так: всем сказали бы, что хранитель Сириус, а на самом деле им бы стал Питер, потому что на него бы никто и не подумал. Вы бы не сказали об истине никому, и Ремусу в том числе. А знаете почему? Потому что из вашего кружка по спасению мира стала утекать конфиденциальная информация, стало быть, появилась крыса. А тут Ремусу так удачно дают задание за тысячи километров на несколько недель, о котором он не распространяется. На кого падет подозрение, Сириус? — Блэк задумался. — Конечно, на Ремуса, вашего близкого друга, которого вы знаете семь, восемь, девять лет. Это не помешает вам стать с ним острожными до паранойи. Поэтому, когда в конце концов предателем окажется Питер, ну это так, к примеру, — вскинула она вперед руки, — Джеймс окажется в опасности. Сириус, ты как инициатор идеи и подозрений в сторону Ремуса, захочешь одного — исправления собственных ошибок. Но вот только, упс, поезд ушел, издав последний гудок, который даже в памяти не воспроизведешь уже, ты не успел все исправить. Питер ушел, допустим, с помощью новых друзей подстроив собственную смерть и обвинив в ней тебя, как убийцу Джеймса, ведь всем известно, что ты хранитель тайны, значит, ты его и сдал. Вуаля. А единственный человек, который на протяжении всего этого времени был действительно верен, не поможет, потому что ты перестал ему доверять в один момент, и теперь ему не известно ничего о произошедших махинациях. И не успеешь моргнуть, уже отправляешься в свою одиночную камеру в Азкабане, в которой проведешь черти сколько лет, спасаясь лишь мыслями о мести. А Ремус останется жить в какой-нибудь съемной комнате, пыльной и затхлой, без кната в кармане, зато с полной головой отчаяния, неверия и непонимания. И все это по одной причине: вы не доверяете друг другу, и у вас нет понятия этого самого доверия. Вы лишь обманываете себя, закрывая глаза на его отсутствие. — Это какие-то небылицы, — возразил Поттер. — Ты не представляешь, как бы мне хотелось, чтобы это и в правду оставалось лишь глупыми небылицами, — обратив печальный взгляд на мародера, ответила Гермиона. — Но для этого мы будем работать. Понемногу, маленькими шажками, не всегда будет легко, но проходя через кучу испытаний, вы будете готовы, и я буду тоже. Мне хочется тоже стать для вас тем человеком, к которому вы сможете и захотите обратиться с вопросом или за помощью, — Грейнджер осмотрела лица ребят, заметив их задумчивые взгляды. — Что ж, на сегодня смысловой нагрузки хватит. День у всех был тяжелый, скоро отбой. Желаю хорошенько отдохнуть, потому что с завтрашнего дня, отвечая на вопрос Марлин, наконец, начнутся спортивные тренировки, вы же должны быть в хорошей физической форме, чтобы при побеге из логова Пожирателей, не свернуться калачиком на земле уже через минуту, и к тому же есть еще кое-что полезное, что мы должны опробовать. И, пожалуйста, решите ваши внутренние коллективные проблемы, потому что рано или поздно они могут серьезно сказаться на обучении. И Гермиона, едва улыбнувшись, прошла к самому камину и тяжело села в ближайшее кресло, запрокинув голову на его спинку. Она хотела лишь дождаться, когда все уйдут, оставят ее одну, потому что ей становилось до ужаса плохо. Она надеялась, что из запрокинутой головы слезы не польются. Еле сдерживала смех, потому что, когда она в последний раз плакала по своей прошлой жизни? В мае? Когда узнала о смерти друзей из найденной случайно газеты? Сейчас уже октябрь, и больше трех непрошенных слезинок до этого не скатывалось по щекам девушки. Но сейчас в Выручай-комнате, с которой связано столько воспоминаний, хотелось разрыдаться, разнести все, потому что она вдруг как никогда ощутила собственное одиночество. Она даже в палатке в лесу, сбегающая от Пожирателей, казалось, не была такая одинокая, как сейчас, когда вокруг куча людей. Сложно учить тому, чего сама не выполняешь. Гермиона никому не доверяла, даже Аурелии, но делала это умышленно, а оттого становилось еще тяжелее, как будто сама себе яму выкапываешь, выстраиваешь вокруг стену, которую никто не сможет преодолеть. Она одна, и так будет уже всегда. И ничего уже не исправить. Вот у нее-то уж жизнь — сплошной черный, в котором она сама уже не могла разглядеть хоть каплю света. И все, на чем она держалась — это ее цель. А после ее достижения новых не предвиделось. Гермиона не видела себя счастливой, мечтающей о чем-то, не думающей постоянно о спасении мира, добыче крестражей, борьбе с Пожирателями. Этот месяц был столь напряженным, но по сравнению с прошлыми, он был райскими деньками. Грейнджер ложилась в полночь, вставала в шесть, отправлялась на тренировку в Выручай-комнату, которая подкидывала ей все больше сюрпризов. Для нее это были персональные занятия Отряда Дамблдора, только в десять раз сложнее и опаснее. Нередко она возвращалась в комнату с ожогами, вывихами, растяжениями. Но все это было необходимо и шло на пользу, сейчас Гермиона должна быть готова ко всему. А неприятные последствия таких тренировок служили набиванием руки в оказании первой медицинской помощи. Возвращаясь в свою комнату, она готовилась к предстоящим урокам и раньше всех спускалась на завтрак. Потом нескончаемые уроки, вечером проверка домашних заданий и проверочных работ, а до полуночи мозговые штурмы, поиски информации о крестражах, попытки выяснить, какие они, где могут находиться. Отсутствие данных приводило девушку в состояние удушающей безысходности. Она просто обязана за этот год добыть всю информацию, чтобы в следующем заниматься лишь практической частью. День за днем, день за днем, день за днем. Все было однообразно, пусто и одиноко. Яркие вспышки счастья и радости в связи с редким успехом надолго не спасали. И стены родного Хогвартса теперь казались холодными и чужими, готовыми раздавить ее, где бы она ни находилась. В такие моменты Гермиона чувствовала себя уязвимой и слабой. Нет, все же слезы не сдержать, если они уже столько дней пытаются смочить не только ресницы девушки. Грейнджер подняла голову и открыла глаза, оттирая лицо от влаги. Было тихо. Нехотя девушка обернулась назад. Она вновь осталась одна. А камин так похож на тот, что в гостиной Гриффиндора. Нельзя. Надо вспомнить слова Лурье, которая не уставала повторять о том, какая Гермиона сильная. Но разве это так? Когда ничего не выходит. Когда даже долгожданное начало занятий с гриффиндорцами не приносило подпитывающей силы радостью, не давало новые надежды. Два чертовых года. Еще так много. Иногда не хотелось ничего, только поскорее бы все это закончилось. Но Гермиона Грейнджер действительно была сильной и, заставляя себя избавиться от меланхоличного настроения, вспомнила, что ее может порадовать. Наверное, впервые жизни она с такой радостью сходит на тренировки и матчи по квиддичу и сама устроит кое-какую шалость. Макгонагалл и близнецы из ее времени были бы по-своему шокированы. Но это было не для удовольствия, а из необходимости опять же. Все же какое-то разнообразие. На лице девушки заиграла легкая улыбка.***
Дождь стучал, дозываясь непонятно кого, не прекращая, уже который час. Капля за каплей скатывалась с конусных крыш башен Хогвартса. Тучи, не успевая зацепиться за пики замка сменялись другими. Серо-синий с примесью фиолетового разбавлялся яркими вкраплениями осени, срываемыми с деревьев ветром. И даже простыми сквозняками по замку разносился прелый запах подгнивающих листьев и приятный сырой — дождя. Хотелось дышать медленнее, чтобы эти запахи сохранялись в легких как можно дольше, согревая теплом и уютом в последующие ноябрьские дни, когда еще нет заснеженных предпраздничных елей в Хогвартсе и за его пределами, и дух Рождества не успел наполнить все кругом своей особенной атмосферой. Октябрь — середина осени. Экватор между остатками летнего очарования и наступающей вместе с холодами зимней отрешенностью, полный при этом своего неповторимого шарма. В октябре одновременно хотелось и, закутавшись в теплый плед, пить горячий чай у огня в гостиной, и наслаждаться осенними днями на улице под моросящим дождем, пиная ботинками слетевшие золотистые, огненные листья, поднимая их в воздух, запрокидывать голову и жадно вдыхать, смеясь от ощущения распространяющейся по телу, будто по сосудам вместе с кровью, свободы. Коридоры древнего замка представляли собой смесь этих двух стезей. Идя по ним, ты вроде как находишься в здании с крышей и стенами, но при этом каждой своей клеточкой ощущаешь присутствие осени. Теплый свитер не дарил достаточное количество необходимого тепла, и поэтому Питер Петтигрю, обхватив себя руками, ежился, полагая, что в совятне, его месте встречи, явно будет холоднее. Опять скрывая от всех свою сущность, он шел к тем, кого считал своими защитниками, пока его друзья, сидя у камина, внимательно слушали Гермиону, не видя, как увядает все живое. Беспорядочное уханье сов, запах помета, пыли, перья, разбросанные повсюду, — вот, что встречало каждого вошедшего в эту башню. Глубоко задумчивый стоял, опершись руками на оконный проем, Регулус, внимательно наблюдая за падающими ему на ладони каплями, ветер трепал его не слишком короткие вьющиеся волосы, легким движением убирая их с лица. Неподалеку, спиной навалившись на стену, смотря в потолок, ожидал Северус, не испытывая не малейшего желания задержаться здесь на минуту больше. Питер, потоптавшись немного на пороге, наконец зашел внутрь, чтобы встретиться не с самой приятной компанией. Младший Блэк обернулся, и на лице его появилась улыбка, которую, не зная слизеринца, можно было бы назвать дружелюбной. Снейп не шелохнулся, лишь перевел взгляд своих угольных глаз на вошедшего, точно уж не скрывая своего презрения по отношению к нему. — А, Питер, — протянул Регулус. — Рад тебя видеть. Как ты? — Все хорошо, — закивал Питер, заламывая пальцы. — Отлично, — потирая руки, заверил его брюнет. — Как продвигаются дела с Дрейер? — Неплохо, точнее уже лучше, но еще не слишком хорошо, — замямлил гриффиндорец, начиная бегать своими глазенками по всему окружению, как будто совы ему чем-то помогут. — Я чего-то, возможно, не понимаю, — не убирая ухмылки, но нахмурившись произнес Блэк. — Давай еще раз. Не волнуйся. Подумай. Как продвигаются дела с Дрейер? — Я не смог сам попасть на эти занятия. Дрейер поставила ультиматум: либо обучает всех, кроме меня, либо не обучает никого. А вы же знаете, какая она принципиальная, ее не переубедишь. Я и подумал, что лучше уж пусть с ней занимаются мои однокурсники, которые будут передавать мне информацию, чем вообще упущу такую возможность, — протараторил Петтигрю, наблюдая, как к нему стал ближе подходить Регулус, несмотря на то, что тот был его младше на год и Пожирателем стал позже, он его опасался как человека, обладающего немалой влиятельностью в магическом мире и в рядах Волан-де-Морта. — Я хотел уже даже поссориться, Питер, — начал Блэк, подойдя к парню, сжавшемуся в подобие грецкого ореха, улыбнулся и стряхнул с его плеча приземлившееся перышко. — Но думаю, ты прав, так мы будем обладать хоть какой-то информацией. Ты говорил когда-то, что мой братец не в восторге от нового профессора, да? Полагаю от него ты и получишь самую ценную информацию. — В последнее время он не особо болтает о ней, — моргая, ответил парень. — Ну так разговори его, — рассмеялся Регулус, и смехом до ужаса пробрал бедолагу до мурашек, ведь показалось даже, что смеялся Сириус. — Мне тебя учить? Главное, не забывай, нам нужна любая полезная информация о ней, чем быстрее, тем лучше. Ты наша единственная надежда, от тебя зависит этот план. А мы, если что, подстрахуем. Да, Сев? — Снейп кивнул, и Блэк, похлопав гриффиндорца по плечу, быстро покинул совятню, вслед за ним вышел и Северус. И Питер остался один, глубоко вздохнув, сильно сомневаясь в собственном успехе. Какая-то сипуха на жердочке подсела к нему ближе и больно укусила за палец. Взвизгнув и поднеся палец к лицу, наблюдая, как капельки крови окрашивают кожу в алый, он громко чихнул из-за пощекотавшего нос перышка.