Стадия дельта

Тонут в зеркале желанья, Замедляются движенья… Нас отдали на закланье, Нас поймали отраженья. Сергей Лукьяненко, «Фальшивые зеркала»

      В комнате не было окон.       Ещё там не было дверей, свечей и ламп, да и стен, казалось, не было. Границы помещения тонули в темноте, такой густой, что это было почти неестественно.       Источником света служил огромный стол. Точнее, не весь стол целиком, а только карта, даже не растянутая на нём, а словно бы вросшая в древесину. А если ещё точнее, то и не вся карта, а лишь отдельные точки, сияющие на ней то как звёзды в ониксовой темени, то как жаркое, рассветное зарево, как вспышки фейерверка в ночном небе.       Света от крошечных искр, густым и практически равномерным слоем покрывших карту, едва-едва хватало на то, чтобы разглядеть тонкие линии границ и обозначений. В их тусклом мерцании можно было увидеть и аккуратную штриховку, и контуры городов, любовно выведенные на песчаного цвета бумаге, и выполненные бисерным почерком надписи, слишком мелкие, чтобы их можно было разобрать, но слишком короткие, чтобы принять их за реки или дороги.       Ярких переливов гигантских огней было достаточно, чтобы отвоевать у тьмы и пустоты весь центр этой мрачной комнаты. Этих световых колоссов было не в пример меньше, чем едва светящихся точек-звёздочек. Они не освещали, а перекрывали собой карту, прятали под собой и штриховку, и подписи, а иногда и целые города. Они вытягивались вверх, отчего становились похожими на купола воздушных шаров, что силились и не могли взлететь со старой карты.       Улети они, все присутствующие очень бы расстроились. Ведь здесь, в тёмной комнате без окон, дверей и стен они собирались только ради этих перламутровых огней.       Впрочем, собирались — это громко сказано. Примерно половина присутствующих на собрании никогда не покидала этого помещения. А другая — никогда не была в нём в своём физическом воплощении.       Вокруг стола, овального, вытянутого из тьмы до тьмы, сидели люди. Или не люди. В неверном магическом свете удавалось разобрать лишь склоненные головы, скрытые глубокими капюшонами, сгорбленные спины и руки, лежащие по краям карты. Кончики пальцев, длинных и тонких, лишь едва-едва касались бумаги и в то же время словно бы погружались в неё, как в желтоватую мутную воду. Стоило шевельнуться, и жидкость выдала бы себя, дрогнула, пошла волнами и кольцами… Но за всё то долгое, практически бесконечное «всегда» ни один из сидящих за столом не пошевелился.       Все остальные были гостями в этой комнате. Шесть доверенных лиц — доверенных не настолько, чтобы лично приехать сюда или хотя бы узнать местоположение этой легендарной комнаты, а лишь чтобы получить данные, на что ориентироваться, посылая на эти редкие собрания пси-проекцию. Бестелесные, нечеткие, лишенные очертаний, похожие на путаную игру светотени — эти существа, по крайней мере, точно были людьми. Они не носили тяжёлые, плотные плащи, похожие на складки оплывшей плоти. Не скрывали лиц и имён, не сидели веками неподвижно — чего уж там, они не боялись дневного света и открытых пространств, как те сущности, что воцарились за столом.       Но именно они были гостями. Не только здесь, в этой комнате, куда нельзя было явиться без приглашения и откуда полагалось убраться после первого же требования. Они были гостями, слабыми и зависимыми, и во всём этом мире. Слугами, которым легко найти замену. Необходимость умирать и рождаться заставляла их, всех тех, кто когда-либо стоял вот так, на границе света и мрака в нескольких шагах от стола, постоянно приходить и уходить. Менялось всё: эпохи, лица, имена.       Неизменным оставался лишь Круг, сидящий за столом.       Страшный.       Легендарный.       Воспетый в одах и детских страшилках.       Но ни оды, ни страшилки, ни даже народная молва (а ведь простой люд, как известно, всё про всех знает) не могли даже приблизительно описать, что такое Круг и где его найти.       Говорили, что Круг — это тайная ложа советников правителей разных стран, что собиралась в одном из замков и решали дела вместо своих господ. Но господа менялись, дела — тоже. Замки разрушали, строили заново, самые важные решения правители принимали открыто, в присутствии сотен аристократов, имена и лица которых сменялись тоже — но Круг оставался неизменным.       Болтали ещё, что собирались в Круг духи, злые и добрые, и устраивали передел мира. Устраивали по ночам, на самой высокой горе, и если светлые побеждали, то снова вставал А-Ка’Лифир, дневное светило, и просыпался мир, сбрасывая с себя сон и тьму. А день, когда выиграют тёмные, и не запомнил бы никто, ведь он стал бы последним для мира. Вот только времена менялись, учёные приобретали всё более серьёзный вид, а умные книги доходили и до глубоких, забытых деревень. И уже много веков никто не сомневался, что Фир проходил путь от рассвета до заката по естественным причинам. Вот только о Круге продолжали рассказывать байки.       Бытовало даже мнение, что в Круге не было никакой загадки. Что это маги, известные своей тягой к театральности и загадочности, называли так совет из «своих главных» или, может директоров литэрарумов, что на собраниях хвастались, у кого студентов больше. Вот только совет директоров не Кругом стоило бы назвать, а максимум кружком, или даже рядом приближённых. И даже если собирались они на совет в мрачной комнате без дверей, окон, стен и, вполне возможно, притока-оттока воздуха, то только в виде пси-проекций, что стояли, потупившись, и старались без дела даже не коситься в сторону своих господ.       И даже они, старые, мощные маги, полные силы, ведающие о многом, допущенные, в конце концов, в число посвящённых, не могли бы с уверенностью сказать, что такое Круг. Их осведомлённости хватило бы, пожалуй, лишь на то, чтобы понимать: правильнее было бы называть это странное собрание Овалом, по форме стола, но звучало это уже не так внушительно. Знали они также, что далеко не правы были все, кто считал, будто Круга вообще не существовало.       Он был.       Был везде: там, куда доходил свет, и в особенности — там, куда он никогда не заглядывал.       Круг был данностью, аксиомой, с которой ничего нельзя поделать и с которой приходилось считаться.       И, вполне возможно, их могущества хватило бы, чтобы действительно свергать правителей, разрушать империи, строить чудовищные замки и прибирать к рукам все деньги мира. Но ни финансы, ни власть не интересовали этих существ. Пожалуй, их вообще ничто материальное не интересовало.       Всё, чего не было в этой комнате, избегало мощного, но невидимого влияния Круга.       А в этой комнате, на минуточку, не было практически ничего. Ни окон, ни дверей, ни свечей, ни стен, ни потолка, ни пола… Только длинный овальный стол с границами, размытыми мраком, и старая, но красивая карта со множеством живых искорок. И не было никакого резона бояться этих странных, безликих, неподвижный созданий, не способных выбраться в мир, не могущих показаться Фиру.       Но маги, шестеро сильных, опытных магов, когда-то — лучших в своих поколениях — боялись их.       Ведь Круг был всемогущ.       Если уж что-то и тревожило их, заставляло действовать, противно щекотало эгоистический интерес — ради этого они переворачивали мир. Не наскоком, а исподволь, медленно и плавно, раскачивая его поколениями, веками и тысячелетиями.       И мир прогибался перед ними.       — Новая Трещина, — наконец услышали шестеро.       То, что произнесло эти два слова, не было голосом. И не было магией. Это даже не было звуком, а, скорее, особой формой тишины. Но маги слышали её — и понимали. Должно быть, потому, что в каждом из них было то самое нечто, что целую вечность принадлежало Кругу. И это нечто откликалось на каждую вибрацию, издаваемую Кругом — и даже на отсутствие таких вибраций.       — Где? — после положенной паузы спросил один из магов, и его проекция чуть заколебалась, словно от несуществующего ветра.       Ответом была тишина в той самой, наиболее прозаической из своих форм, когда молчание не означает согласие, отрицание, не таит под собой проглоченные реплики или задавленные на корню эмоциональные реакции. Эта тишина была мёртвой.       Края карты приглушённо засветились. Бледное сияние стекало в воздух, поднималось над столом, перемещаясь прямо сквозь пространство и в пространстве же вытягиваясь в ломаную длинную линию. Когда она замерла прямо над схематичным, но весьма понятным изображением гор далеко на севере, четыре проекции из шести отчётливо скрипнули зубами.       — Канерданские горы, — тоном, в котором отчетливо угадывалось отчаяние, протянул один из магов. — Там…       — Новая Трещина, — вновь перебил Круг — или только одно из существ, сидящих за огромным столом? Как не было у них голосов, так не было и личностей: ни один смертный не сумел бы отличить эти существа одно от другого. — Большая. Длинная. Сквозь неё в мир пройдёт много энергии. — Тишина почти звенела, и маги ёжились. Их настигало мерзкое чувство опробованности, словно большой хищник только что касался языком их кожи, вдыхал запахи тел, но есть пока не спешил. Видимо, Круг пребывал в мощнейшем возбуждении — если, конечно, эти существа умели испытывать эмоции. — Родятся Резервуары. Двое. Может, трое. Сильные. Молодые… Найдите их. Найдите их всех.       Маги морщились, но не спорили. Они никогда не спорили.       И исчезали, так и не получив уточнений. Ведь Круг вновь замолчал, и никто не знал, надолго ли.       Потенциальные Резервуары, ещё, быть может, даже не рождённые, но уже вписанные в бесконечную память Круга, занимали все их мысли. Четверо из шести магов собирались хорошенько помучиться с их поиском и забыть об одарённых детях в ту же секунду, как они окажутся найдены. Ещё двое понимали: их проблемы, связанные с этими юными талантами, только начинались. О проблемах, что поджидали самих этих детей, маги за столько лет научились не думать.       …Некоторые говорили, что Круг — это спасители.       Другие величали их сборищем шарлатанов, что качали деньги из легковерных правителей.       Их называли психами, тайным правительством, персонажами детских сказок, реинкарнациями древних, накрепко забытых богов.       И всё же большинство людей предпочитали верить, что Круга вообще не существовало.       Вот только Круг был.       Круг ждал.       И Круг был голоден.