Даже в одиночку можно совершать чудеса. Генри Миллер. Время убийц
— Вы помните лицо нападавшего? — Нет. — Голос? — Нет. — Может быть, одежду? — Да, я припоминаю, что он был одет, если вы об этом. Будь он голым, наверняка не только я, а вообще все вокруг заметили бы много волнующих подробностей. — Будьте добры держаться в рамках протокола, молодой человек. Умуорвухтон полировал пол злым взглядом. Алиту едва уловимо улыбнулся. — Так вы можете вспомнить, что на нём было надето? — Нет. — Что вы вообще помните? — не выдержал дознаватель. Умуорвухтон на мгновение вызвал в памяти урок Всеблагой Матери по разделыванию тяжёлых и особо сопротивляющихся туш, но блистать такими познаниями не стал. Лишь медленно выдохнул, поднял голову и монотонно отчитался: — Мы провели сделку. Клерк проводил нас к выходу. У дверей кто-то расстрелял нашу нанимательницу. Цолнер Маво развязала драку и отдала приказ нам пробираться к литэраруму. Эфаро Рандари решила позвать на помощь местную охрану, а мы с Вьено’Ре стали выводить того… — тут мэвар на мгновение задумался, пытаясь понять, как следовало величать мёртвого несовершеннолетнего аристократа, — парня. Лорда Ньегэрана. Дальше против нас применили какие-то чары, и больше я ничего не помню. Я очнулся, когда мне надавал по лицу маг-медик. — Умуорвухтон помолчал, а затем совсем другим тоном подметил. — Интересные у них там, в Айревине, методы. — То есть Ни’Ро с вами не разговаривал? — снова попытался дознаватель. — А, так это был сам Ни’Ро?! — Удачно, как показалось Умуорвухтону, изумился он. Дознаватель среагировал на это так же, как фороссы реагировали на предложенное угощение. Не в том смысле, что отрастил жвала и попытался оттяпать руку, но в боевой режим явно переключился. — Вы знаете, кто это? Умуорвухтон с трудом подавил усмешку. — Ну конечно. Я же читаю газеты. — Я думаю, господина Мэвара уже можно отпустить, — подал голос Найвин и отложил отчёт. — Он всё-таки перенёс стресс. — По-моему он перенёс страстное желание надо всеми тут поиздеваться! — фыркнул дознаватель. Умуорвухтон посмотрел ему в глаза с самым невинным видом, на который только был способен. Это сработало: дознаватель как-то странно икнул и начал спешно собираться. — Всего хорошего! — крикнул вдогонку Алиту, а затем усмехнулся. — Ты? Читаешь газеты? Умуорвухтон лишь пожал плечами. — Это я от стресса ляпнул. Губы директора тронула лёгкая улыбка, но лишь на мгновение. Затем Найвин опустился в своё излюбленное кресло и мягко поинтересовался: — Да, о стрессе. Мы должны поговорить об этом? — Ты же тут пси. Ты мне скажи. Невзирая на все старания, это прозвучало довольно резко. Умуорвухтон упрямо наклонил голову, словно собираясь бодаться. Тёмные волосы тут же закрыли его лицо тяжёлой плотной занавесью. Алиту тяжело вздохнул. — Судя по тому, как ты отвечал дознавателю, ты не особо настроен на диалог. — Но ведь ты можешь меня заставить, — напомнил Умуорвухтон, скрывая улыбку. Сейчас мальчик почувствовал неподдельное облегчение. Не то чтобы он боялся, что Найвин полезет ему в душу, заставляя припоминать мельчайшие детали и каждую эмоцию, что мэвар испытал в тот день. Умуорвухтон вообще не боялся Найвина: за прошедшие годы тот ни разу не давал шанса усомниться в себе. Но ворошить память мэвар действительно не хотел, и теперь один-единственный намёк от Алиту, что этого не будет, поднял ему настроение. — Мне казалось, так и надо поступать. При стрессе. — Не буду же я потрошить голову своего любимого подопечного, — усмехнулся Найвин, а затем показательно задвигал ящиками стола. — Нарисуй мне что-нибудь. Умуорвухтон нахмурился. — Нарисовать. — Да. Пришли те краски, о которых я тебе рассказывал. Помнишь? — Да… Я хорошо это помню, — сдержанно отозвался мэвар. Он действительно помнил тот день, когда Найвин рассказывал ему о новых методах диагностики через творчество. Лепку, например. Или рисование. Мэвар взял предложенную ему коробочку с красками и с интересом посмотрел на то, как насыщенные цвета тяжело, влажно перекатывались в стеклянных клетках. Затем притянул к себе небольшой холст. — Тебя устраивают эти краски? — поинтересовался Алиту, внимательно наблюдая за подопечным. — Мне кажется, цвета гораздо сочнее, чем у предыдущего набора. Директор уже давно знал: если хотелось прочитать этого мэвара, в глаза его не нужно было смотреть ни в коем случае. В этих винных радужках, печально опущенных вниз уголках глаз и густых ресницах всегда жило одно выражение: тихая печаль, тоска по чему-то несбывшемуся. Умуорвухтон был как море. Что бы ни жило в нём и как бы изменчиво ни было, оно, это что-то, никак не влияло ни на взгляд, ни на мимику мэвара — ровно как и ежедневные, ежесекундные изменения характера волн или дна не меняли самого главного в песне стихии. Даже в самый страшный шторм, даже в полный штиль в голосе моря Найвин слышал один и тот же мотив. Так и с этим ребёнком. Если взгляд Умуорвухтона резко становился испуганным, или жалобным, или угрожающим, значит, этот ребёнок притворялся. И потому Алиту пристально наблюдал за его руками, даже не пытаясь наладить зрительный контакт. — Он ведь говорил с тобой, я прав? Умуорвухтон прикусил губу. Его рука дёрнулась было к пузатой баночке с алой краской, но мэвар осадил себя, медленно выдохнул сквозь зубы. «Спокойно», — старательно внушал Умуорвухтон сам себе. И, повинуясь этому нейтральному слову, аккуратно взял из коробки зелёный и синий. Ловко подцепил ногтями плотные крышечки, полюбовался, как свет играл в насыщенной глубине, и обмакнул кончики пальцев в краску. — Я не понимаю, почему все так всполошились, — раздельно выговорил Умуорвухтон, старательно выводя плавную, округлую линию по центру листа. Затем отодвинулся от холста чуть подальше, придирчиво рассмотрел результат. Аккуратный, выверенный изгиб выглядел достаточно спокойно, и мэвар чуть расслабился, вновь обмакивая пальцы в краску и чувствуя, как она скатывалась на шершавый прохладный холст. — Чем этот Ни’Ро так опасен? Он насквозь фальшивый. Насквозь! Мне кажется, я не помню его лица только потому, что это и не его лицо вовсе. Ты понимаешь? Алиту удивлённо вскинул брови. — Подложная внешность? — Я этого не говорил, — проворчал мэвар, задумчиво скользя пальцами по холсту. — Не обязательно менять внешность, чтобы быть фальшивкой. — Что ты хочешь этим сказать? Умуорвухтон задумался снова, а затем быстро указал чистой рукой в сторону входной двери. — Вон с тем напыщенным типом говорил не я. Ему нужен был кто-то, кто ответит на его дурацкие вопросы, и мне пришлось этим кем-то стать. Но это не означает, что я — этот кто-то на самом деле. — Так длинно… Ты вряд ли сумел бы придумать ещё более сложное объяснение слову «притворство», даже если бы захотел. Пальцы мэвара оставили короткую резкую черту, будто одна из веток дерева, что он рисовал, сломалась под порывом ветра. — Я и не хотел сказать «притворство». — Тогда «игра на публику»? — Да, это ближе. — Умуорвухтон придирчиво рассмотрел «слом» на рисунке, а затем тяжело вздохнул и не стал ничего исправлять. — Я правда не хочу об этом говорить. — Ладно. — Серьёзно? Найвин сдержанно улыбнулся, а затем показательно закрыл личное дело мэвара и отложил его на край стола. — Ты слишком бодро огрызаешься, чтобы я всерьёз верил, что у тебя действительно стресс. Почему-то у меня такое ощущение, что ты чувствуешь себя лучше, чем в последние пару лет. Соскучился по погоням и схваткам? — Мэвар неопределённо дёрнул плечом, но движения его рук стали плавнее. Умуорвухтон мешал пальцами краску прямо на холсте, чуть хмурясь, будто его целью было проникнуть в сакральный смысл каждой выемки туго натянутой ткани. Найвин хмыкнул. — То, что случилось, для тебя — от силы лёгкое недоразумение, но точно не стресс. Тем более что обошлось без Роймо. Мэвар от неожиданности грохнул об пол новенький набор красок. — При чём тут Роймо? Алиту Найвин, который прекрасно видел в распоряжении о допросе свидетелей подпись Ирнеина, резко передумал сообщать подопечному о повышении Роймо и вручении ему дела, уже прозванного газетчиками «самым неоднозначным в этом веке». — Я просто думаю, что стресс ты бы испытал, только если бы вместо Ни’Ро был он. — Найвин поднял руки, словно признавая свою полную капитуляцию. — Ничего такого. Умуорвухтон ещё мгновение пристально глядел на него, и в его глазах Найвин видел багряный закат над умирающим в мучениях миром — быть может, старым, что в один далёкий день в прошлом просто исчез без следа, или новым, который на его месте возродился. Алиту видел лица и эпохи, Трещины, на части разрывающие планету, и порталы в гибель — видел всё то, чего по определению не могло быть в детских глазах. И чем дольше Найвин смотрел, тем яснее понимал, что в них было что-то ещё. Ответы. Те самые, что искало человечество веками, если не тысячелетиями. Те, что, быть может, искали и предшественники нынешних людей, растворившиеся в космосе вместе с их рухнувшим миром. И пусть язык этих откровений, скрывающихся за краснотой радужек, не был знаком ни Найвину, ни любому из живущих, пусть его, этого языка, и не существовало никогда, ни в одном из миров, Алиту осознавал: ещё мгновение, и он их прочитает. Поймёт, разузнает, увидит, и тогда… Мэвар порывисто наклонился, чтобы подобрать коробку с красками, и наваждение исчезло. На долгие десять минут воцарилась тишина. Умуорвухтон так старательно и задумчиво водил пальцами по холсту, вглядываясь в его тканевые глубины, что казалось, будто он видел уже готовую картину, заложенную прямо в него, и теперь пытался освободить её, счистив налёт белизны подушечками пальцев. А Алиту Найвин, переводя отчего-то сбившееся дыхание, пытался вспомнить, возникало ли у него когда-либо прежде при контакте с детьми катаклизма такое же ощущение, будто сама реальность распахивала перед ним двери, готовая сдаться, уступить, изменить собственные законы. За те годы, что Найвин был директором литэрарума Ванакор, через его руки прошло десять Резервуаров. Одиннадцать, если считать и Умуорвухтона тоже, но Алиту очень старался даже мысленно не включать этого мальчишку в список. Маленький мэвар всё ещё был его подопечным, Найвин ещё не сделал для него всего, что мог, в отличие от остальных. Хотя Умуорвухтон действительно отличался от них не только этим. Потому как, сколько бы Найвин не потрошил свою память, он не мог вспомнить, чтобы взгляд хоть кого-то из предыдущих Резервуаров вызывал похожие ощущения. Да, Алиту всегда говорил, что в словосочетании «дети катаклизма» «дети» не просто так стояли первым словом. Что в первую очередь Резервуары — люди, которым по прихоти судьбы прилетело гораздо больше силы, чем можно истратить за жизнь, и даже больше, чем способны возжелать любые амбиции. Что они не выбирали свою судьбу и не заслуживали предубеждения на свой счёт. Что они, в конце концов, не так уж и отличались от рядовых магов. Но то, что он так говорил, не означало, что сам Найвин в это верил. Дети катаклизма были особенными. Все до единого. Они смотрели не так, как все, думали не так, как все, даже жить вынуждены были по-иному. Резервуары не были похожи даже между собой, словно энергия, которая вообще-то должна была их роднить, только усиливала противоречия между ними. Обычные люди чуяли их инаковость сразу же. Те из детей катаклизма, кто уставали от вечного внимания к своей персоне и пытались прятаться за личинами на краю света, всё равно сталкивались с тем, что их вычисляли чуть ли не с первой встречи. И проблема была не в том, что общество не видело в Резервуарах людей, а только бездну, породившую их. Настоящая беда скрывалась в том, что эту бездну они чувствовали под любыми личинами и в любой ситуации. Она просвечивала сквозь любую ложь, была выше человеческого восприятия и мощнее способностей детей катаклизма, помноженных на их искреннее желание быть как все. Эта бездна была тем, что выдавала в Резервуарах чужаков даже перед теми, кто сталкивался с ними впервые. Отличие Умуорвухтона от других было в том, что в нём даже эта бездна не ощущалась. В нём было что-то иное. Что-то, отдаляющее его от других Резервуаров и сближающее с… Этих существ Алиту Найвин не любил вспоминать. За сорок четыре года он научился жить спокойно, не дёргаясь от отвращения каждый раз, как кто-то из его подопечных возмущался: «Во имя Круга!». Директор вспоминал о том, что мир далеко не так прост, как кажется, лишь когда ему приходил очередной вызов и приходилось бросать все дела, чтобы отправить проекцию в никуда. Там, в помещении без помещения, без пола, стен, потолка и воздуха, зато с чудовищных размеров столом, Алиту Найвин ощущал то же, чем ещё десять минут назад веяло от Умуорвухтона. Всемогущество. Или что-то, до жути на него похожее. Найвину становилось дурно, когда он размышлял о связи этого ребёнка с Кругом. Но Алиту уже не сомневался: она, эта связь, имелась, и довольно крепкая. Крепче, чем это было безопасно для Круга. — Я могу идти? — поинтересовался Умуорвухтон, разбивая нестройный ряд путаных мыслей Найвина. Директора быстро поднял голову и увидел, что мэвар безразлично вытирал пальцы скомканной тряпкой и смотрел на дверь. Закончив картину, мальчишка тут же терял к ней интерес, и судьба полотна его больше не волновала. По крайней мере, за все те годы, что Умуорвухтон жил здесь, он так ни разу и не поинтересовался, куда девались его рисунки и какие из них уходили «наверх» для пси-экспертизы. — Да, — негромко отозвался Найвин, наугад придвигая к себе какие-то документы. — Да, иди. Будем надеяться, что у дознавателей к вам больше не будет вопросов. — Ага, для их же блага, — хмыкнул Умуорвухтон, приблизительно представляя, что мог выдать им злющий Вьено’Ре, снова разбуженный ни свет ни заря ради допроса. Мэвар быстро поклонился и юркнул за дверь. Директор Найвин тяжело вздохнул, закрывая лицо руками. На фоне Круга всякие Ни’Ро, Роймо и другие Резервуары с их бесконечными проблемами казались ему сущей безделицей. Но и они выматывали Алиту до самого последнего предела. И Умуорвухтона наверняка тоже. А у него и так стресса в жизни предостаточно. — Вот же, — пробормотал Найвин, подрываясь с места и глядя на дверь. — Забыл… Шансы на то, что Умуорвухтон оставил что-то важное и собирался вернуться в директорский кабинет, равнялись большому круглому нолю. Ровно как и шансы, что Алиту найдёт его в огромном литэраруме и успеет предупредить об одном из экстернов. Поняв, что стресс, над которым они дружно смеялись, мэвару всё же обеспечен, директор вздохнул в очередной раз и подошёл к картине, подсыхающей на мольберте. Наклонился над ней. Улыбнулся. Холст словно бы светился изнутри, перетекая нежной лазурью. На картине стремительные потоки чистейшей воды срывались с острых скал какого-то несуществующего водопада, чтобы исчезнуть где-то за пределами пейзажа. Лучи Фира как живые скакали по гребням беззвучного пенного потока, прятались за водяной занавесью. Тонкое изящное дерево с единственной сломанной веточкой, растущее из, видимо, небольшого островка под водопадом, всем собой тянулось к свету и теплу, к краю скал, чтобы выглянуть из своей низины и буйно расцвести молодой весенней зеленью. Найвин с удовольствием разглядывал мягкие переливы красок и думал о том, что если Умуорвухтон и притворялся, то делал это с изяществом и размахом. Картина, пусть и не безупречная в плане техники, дышала радостью, жизнью и надеждой. Алиту мог с уверенностью сказать: ему нравилось смотреть на неё. Задумавшись, Найвин выпрямился и отступил на шаг, продолжая рассматривать водяной пейзаж. Но чем дольше он смотрел, тем стремительнее картина теряла свою восторженную свежесть. С новой точки обзора Алиту сразу заметил, что скалы водопада, нависающие по бокам от деревца, выглядели чересчур уж острыми, будто их нарочно подпилили острым ножом или сломали. Следующей пришла мысль о том, что с такими скалами-крючьями весь водопад выглядел, как оскаленная пасть, истекающая слюной — вид изнутри. А затем открытия рухнули на него, как струи водопада. Тонкое деревце, вытянувшееся к свету, неожиданно легко стало ассоциироваться с напряжённой рукой человека, что уже рухнул в пропасть, но последним усилием всё равно рвался к жизни и свободе. А полоска неба, почти прозрачная и тоненькая, в таком ракурсе стала выглядеть насмешкой над чужими мольбами о спасении. Кто-то, оставшийся на картине невидимым, находился в последнем шаге от того, чтобы чудовищные челюсти сомкнулись над ним, отрезая путь жизни, свободе и даже воздуху. Или, быть может, этот человек падал в пропасть, ведь предположить, как высок был водопад, у Найвина не получалось. — Никакого стресса, говоришь, — задумчиво проронил директор, качая головой.***
Умуорвухтон лежал лицом в стол, страстно желая провалиться сквозь землю в полном одиночестве и чтобы этого никто не заметил. В крайнем случае он был согласен задержаться в этом мире ещё ненадолго, но тоже лишь при условии тишины, покоя и отделённости от дружного коллектива. Когда Вьен шумно поставил сумку с книгами рядом с ним, мэвар тяжело вздохнул. Когда с другой стороны не менее шумно примостилась Эфаро, он понял, что под землёй вряд ли было бы комфортнее: эти двое явно вознамерились отыскать его и там. — Как всё прошло? Умуорвухтон вяло пожал плечами. — Как думаешь, что это значит? — тут же заинтересовалась Эфаро. — Я думаю, что тебя сюда не звали! — столь же быстро отреагировал Вьен. — Чего ты к нам-то прицепилась? Вон сколько вокруг людей! Люди действительно были «вокруг». Присутствие Умуорвухтона постоянно очерчивало некий невидимый «круг почёта», который отделял его и Вьено’Ре ото всех остальных. — Иди познакомься с чем-нибудь ещё, нечего тухнуть в нашей зоне отчуждения, — продолжал настаивать Вьен. — А то будешь, как мы, нервно улыбаться, глядя на очередного сокурсника, имени которого ты так и не выучила… К слову — привет, товарищи! — повысив голос, вызывающе поздоровался натаинн, прямо намекая, что до попрятавшихся по углам сокурсников ему дела не было. Несколько детей ответили неприязненными взглядами. Эфаро лишь пожала плечами. — Да я уже всех знаю. Умуорвухтон приоткрыл один глаз и с интересом посмотрел на неё. Как и половина их группы — видимо, солидная часть собравшихся видела новенькую в первый раз. — Например! Это, — тонкий палец Рандари уверенно ткнул в сторону тут же подавившегося студента в дальнем конце зала, — Охор Марву. Его вполне можно назвать последней надеждой семьи, и поэтому, я думаю, он немножечко дёрганный. Вы видели? За последние двадцать семь секунд он шесть раз почесал нос. Марву нервно дёрнул рукой, будто внезапно поймав себя на желании этот самый нос оторвать, а затем порывистым движением устроил ладони на коленях. Его простоватое широкое лицо выражало готовность сидеть вот так до самого окончания обеда — проигнорировав непосредственно обед. — Чтобы он учился здесь, его отец и две сестры работают на заводе, — как ни в чём ни бывало, радостно продолжала вещать Эфаро. А вокруг неё плыла звенящая тишина. — Дети там сейчас в цене. Они могут пролезть куда угодно и запустить всякие здоровенные машины изнутри. Поэтому их стараются принимать на работу вместе с родителями, и чем больше детей человек приведёт с собой, тем больше будет получать за услуги сам. А вон то, — Эфаро с восторгом, вызванным её собственной осведомлённостью, повернулась в противоположную сторону и тут же столкнулась с ответным взглядом золотисто-карих глаз, — Тваино Ихои. Он нером, но многие уже готовы принять его за вырожденца. Его глаза почти потеряли цвет, а дар — силу, но он очень старается. Отец Тваино дважды вызывал магов из Айревина, потому что он зарабатывал нервные срывы, стараясь пробиться в Ванакор. На самом деле, он старается куда больше, чем хочет показать, и изо всех сил надеется завести правильные знакомства, но если проанализировать направление его взглядов, то в двадцати одном случае из тридцати… Умуорвухтон, не поднимая головы, мягко попросил: — Давай не будем о присутствующих. Мы уже всё поняли, ты собираешь информацию не хуже, чем самые талантливые шатааровцы. Заметно расцветая от комплимента, девочка гордо выпрямилась и оглядела зал, будто пытаясь придумать, как бы «добить» благодарных слушателей, не поминая тех, кто находился рядом с ней. И ей это удалось, ведь Эфаро повернулась в сторону входа, как хищная птица, и объявила: — А ещё я знаю всех новеньких! Вы их ещё даже не видели, но я знаю. Это Ноуса Шаквар и Меатар Дальо, тоже экстерны… Вьен успел подумать, что одну из новеньких он как раз видел. Ноуса Шаквар оказалась зашуганной латэречккой, из океанических, старше его года на два. Натаинн заметил её рано утром на подходе к библиотеке и оказался не особо впечатлён. Тоненькая перепуганная девочка с густыми тёмными волосами, нещадно стянутыми в тугую косу, едва заметив Вьена, отшатнулась так, что зашибилась о дверной косяк. И потом сама же извинялась как заведённая. Ре подумал, что следовало предупредить Умуо о такой нервной персоне. Как вдруг мэвар подскочил, словно суп, который он столь долгое время игнорировал, искренне оскорбился его непочтительным отношением и выплеснулся на тёмную макушку. — Что? — тут же заинтересовалась Эфаро. — Не голоден! Вьен удивлённо округлил фиолетовые глаза. — Да директор держал тебя несколько часов! И завтрак мы, если помнишь, пропустили, пока ходили тряслись перед допросом в коридоре… Но Умуорвухтон их не слышал. На его обычно безэмоциональном лице сейчас можно было доступно прочитать искреннее нежелание тратить время, объясняя, почему ему столь резко расхотелось радовать желудок поздним приёмом пищи. Не говоря ни слова, мэвар бросился к двери. — Он всегда такой? — искренне удивилась Эфаро. Вьен не отозвался. Он видел друга таким впервые. Обычно Умуорвухтон, пусть ему не нравилось в окружающем мире очень и очень многое, всё же не бежал от него. «А ведь сейчас Умуо бежит», — подумал в этот момент натаинн, наблюдая, как мэвар рванул дверь на себя — и тут же торопливо отскочил, пропуская в столовую очередного незнакомого новенького. Вьен понимал, что это по отношению к другу было полным свинством, но всё же осторожно размотал защитную повязку с головы, позволяя тонкому натаиннскому слуху разгуляться. Смерив друг друга недобрыми взглядами, мальчишки, застывшие в дверях, разом покосились в противоположные стороны, будто им резко стало интересно, какая погода на улице. — Ну здравствуй, Зубастик, — мрачно улыбнувшись, протянул Меатар Дальо, тот, о ком все(х)знающая Эфаро могла бы дать следующую характеристику: младший сын старинного рода, известного своим диковатым презрением трудностей. Дальо славились искусством фехтования и стрельбы. Во всех северных Краях Езовии у них были лучшие питомники и самые обширные коллекции древностей, оставшихся с эпохи, пока мир не покрыло хрусталём. Дальо были теми, кто первыми поселились вблизи Канерданских гор, надеясь наладить отношения с мэварами — и они же стерегли эти горы, не давая ни неромам, которым больше всех надо, ни любопытным натаиннам, ни чрезмерно хитрым латэреккам нарушить договор. — Всё ещё смотришь на людей как на пустое место? — Всё ещё считаешь, что у тебя слишком много пальцев? — тихо выдохнул в ответ Умуорвухтон. В лучах Фира его глаза словно бы лучились изнутри, как дорогое вино на свету. Меатар на мгновение прижал левую руку к двери. Двух пальцев на ладони у него действительно не хватало. А вот всего остального у мальчишки оказалось с избытком. Он был изящен и худ, словно стремился стать тем, кому больше всех на курсе подойдёт форма, так же, как Эфаро стремилась получить звание девочки-которая-знала-каждого. Небесно-голубой оттенок форменного камзола изысканно гармонировал со смоляными волосами, смягчал тон кожи. Редкие вкрапления золота, чистейшего из тех, что только способны достать богатейшие люди страны, всё равно выглядели дешевле, чем янтарно-жёлтые неромские глаза. Даже на покалеченной руке изысканные и со вкусом подобранные мужские украшения привлекали больше внимания, чем сами увечья. Дальо весь, от высоких скул до чётко выверенных плавных жестов, казался воплощением вкуса, стиля и при этом — твёрдости, что так и плескалась за золотыми радужками, ни на мгновение не уступая место страху. — Приятно знать, что ты ни капли не изменился, — наконец вздохнул Меатар, поворачиваясь к собеседнику. Умуорвухтон всё так же глядел в сторону, будто не желая поворачиваться и взаправду увидеть перед собой Дальо. — Прекрасно строишь из себя спокойного и даже, — Меатар чуть наклонил голову, будто стремясь заглянуть в глаза мэвару, почуять что-то, разглядеть, — добродушного? Я надеюсь, ты не хочешь потом снова пойти по старой схеме и покалечить всех, кто слишком пристально глядел на тебя все эти годы? — Лично тебе я бы посоветовал обезопасить себя и не смотреть на меня вообще. Вьен поёжился от тона, который внезапно прорезался сквозь ровные интонации Умуорвухтона. И только сейчас заметил, с каким любопытством все присутствующие косились туда же, куда и он. Натаинн тихо ругнулся. — Ничего интересного, — показательно отмахнулся он от любопытно развернувшейся к нему Эфаро и стал завязывать вокруг головы защитную повязку. Но — довольно медленно, давая себе шанс расслышать, как заполошно забилось сердце у внешне невозмутимого Меатара Дальо. — Удивительно, как иногда играет против людей нейтральность сил природы, — задумчиво протянул мальчишка-экстерн, и Вьен почти зауважал его, услышав, сколь ровным был его голос и как тщательно сыграна аристократическая тягучая ленца. Дальо метнул в Умуорвухтона острый взгляд. — Как будто когтей и клыков тебе было мало, чтобы калечить людей. Так нет же, наградили силой катаклизма… Когда решишь обрушить её на это место, дай мне знак — я постараюсь вывести людей заранее. Движение мэвара было неуловимым, будто сквозняк, скользнувший в дом сквозь невидимую щель. Вьену показалось, что он моргнул — и предплечье Меатара уже оказалось в пальцах Умуорвухтона, будто в тисках. Сердечный ритм дрогнул и ещё ускорился, будто Дальо перенёс резкую вспышку боли и теперь старался с ней смириться. Умуорвухтон остался спокоен. — Тише, — сквозь зубы выдавил Меатар. В золотых глазах сверкнуло упрямство. — Ты же не хочешь, чтобы директор вышвырнул тебя обратно в твои горы? — А, так это всё, — Умуорвухтон едва заметно повёл руками, и тут уже Меатар зашипел от боли, силясь отойти подальше. Рука мэвара даже не напряглась, словно он не ощущал чужих усилий и удерживал не крепкого парня, а платочек на лёгком ветру, который вырваться мог разве что по недосмотру и никак иначе, — провокация? Ты действительно не учишься на ошибках, Дальо. — А ты действительно кровожадная тварь, — через силу оскалился Меатар. — Дальше что? Умуорвухтон замер, будто прислушиваясь к себе. На его лице так ничего и не отобразилось, вот только пальцы свободной руки мэвара шевелились, будто тот перебирал струны мысли, прикасаясь к каждой подушечками пальцев и прислушиваясь к вырывающимся нотам. А затем Умуорвухтон разжал пальцы, и Дальо шарахнулся от него на несколько шагов. — Приятного аппетита, Дальо, — привычно вяло отозвался Умуорвухтон, переводя безразличный взгляд обратно на дверь. Вьен почти беззвучно выдохнул, скрывая глубочайшее облегчение. На другом конце зала Меатар Дальо, явно с трудом удержавшись от крика — и совсем уж необдуманного преследования, — зло выпалил: — Собрался меня игнорировать?! — Думаю, это будет наилучшим решением. Что не так? Ты надеялся спровоцировать драку? — Умуорвухтон обернулся через плечо и едва уловимо дёрнул уголками губ, обозначая улыбку. — Рискованно. Мало того, что после этого уже тебе придётся вернуться в твои горы, — Меатар аж посерел от ярости, а Вьен нервно прижал ладонь ко рту, сдерживая смешок, — так я ещё и не могу гарантировать, что домой ты вернёшься с исходным количеством конечностей. Когда он ушёл, даже не напрягаясь для того, чтобы хлопнуть дверью, Эфаро скептически вскинула тонкую бровь и оперлась подбородком о согнутую руку. — Ничего интересного, говоришь? — протянула Рандари, хватая натаинна за ткань защитной повязки и легко сдвигая её, обнажая ухо. Повязка, которая должна была плотно перетягивать голову несколькими слоями, поддавалась любым махинациям легко, словно Вьен на пробу завязывал её впервые в жизни и всё никак не мог понять, почему та не ограничивала чересчур тонкий слух. — Ты не хочешь этого знать, — предупредил Вьено’Ре, показательно опуская глаза на тарелку. — И вы тоже не хотите. Ихои и Конту как по команде придвинули стулья обратно к столику, от которого они отъехали на добрый ульми, дабы оказаться поближе к месту событий. Правда, у Ихои это получилось вовсе не так ловко, как он наверняка планировал. — Моё имя — Меатар Дальо, — сдержанно представился экстерн и поймал остывший кофейник, который Тваино с привычным для него изяществом сбил со стола локтем. Меатар улыбнулся. — Надеюсь, подружимся. «Я сделаю всё, чтобы портить вам настроение не только этим, а каждым утром до самого распределительного теста», — услышал Вьен невысказанную мысль.***
— Грани, Умуо, скажи, что ты там рисуешь! Умуорвухтон на мгновение оторвал взгляд от газеты, но лишь затем, чтобы шикнуть: — Моё имя не сокращается. — Мои нервы сокращаются, — прошипел Вьен и нервно оглянулся в сторону доски, которая покрывалась всё новыми и новыми формулами. У натаинна имелись серьёзные подозрения, что вскоре та же участь постигнет и стены. Эфаро задумчиво постукивала карандашом по столу, наблюдая за потоком мысли лектора. Записей не вела — ну, разве что прямо в тренированный неромский мозг. И потому девчонка успевала зорко следить за ситуацией. В моменты, когда лектор поворачивался, стук карандаша становился чуть настойчивее, и Вьено’Ре стремительно опускал голову к собственным записям, чтобы нарисовать там злобную рожицу. Умуорвухтон уже раз пятнадцать предлагал ему помочь «подправить технику», чтобы рисунки не выглядели такими кривыми. Правда, сейчас Умуорвухтон в происходящем вокруг него никак не участвовал, упёрто скользя взглядом алых глаз по отпечатанным строчкам выкидыша журналистской мысли. Вьен не знал, откуда их мэвар достал газету и почему — такую паршивую. И это не давало ему покоя. — Ты уже второй месяц этим занимаешься, — убедившись, что Эфаро всё так же самоотверженно стояла на страже, зашипел Вьен. — Не понимаю о чём ты, — меланхолично отозвался мэвар, обводя кончиками пальцев какую-то заметку, будто характер наложения типографской краски мог сказать ему больше, чем сам текст. — Да-а? Ты второй месяц вынюхиваешь что-то про Ни’Ро. Ладно, имеешь право. Но газеты — это уже перебор! — Это ещё почему? — Да потому что ты не умеешь их читать, — вздохнула Эфаро, не отрываясь от доски. Вьено’Ре решительно кивнул и вытащил газету из-под локтя Умуорвухтона. А затем, подхватив несколько цветных карандашей, стал чётко и быстро перечёркивать строчки. — Каждая газета — инструмент, — ворчал натаинн, гневно закрашивая целый абзац пронзительно-красным. — Если ты не знаешь, чей — обманешься. Если не знаешь, что нужно тому, кто этим инструментом управляет — обманешься. Если не привык к тому, что одно слово, сказанное в разном контексте, с разными интонациями и разными людьми, может превратить факт в личное мнение… Ты понял. Смотри, Умуо. Факт здесь только один. — Натаинн потыкал пальцем в довольно крупную статью, теперь напоминавшую раскраску, по недосмотру подаренную двухлетнему ребёнку. — Дом Скорби рассекретил информацию о том, что Ни’Ро убил двоих дознавателей. Всё остальное, — Вьен зло стучал карандашом по перечёркнутые разными цветами абзацы, раскрашивая грифель карандашей, — домыслы, враньё, эпатаж и снова домыслы. Вот этот абзац вообще никак проверить нельзя, хоть что читай и хоть кого спрашивай. Да хотя бы на тон этой писульки посмотри. Какой-то талантливый фельетонист постарался. «Любимый натаиннский герой переключился со зверей на людей, и пусть ему кажется, что их укрощать не сложнее, время покажет: это совсем не так»… Автор подшучивает, и у того, кто прочитает эту дрянь, сразу появится ощущение, будто Ни’Ро — это несерьёзно, будто он — проходящее явление, очередной маленький ненормальный фанатик, который оступается каждым своим шагом и попадётся если не сегодня, то завтра. Серьёзно, Умуо, если хочешь забивать себе чем-нибудь голову, то уж лучше… Он покосился в сторону лектора, и они с мэваром дружно вжали головы в плечи, когда тот стремительно развернулся в их стороны. — И как это вас двоих ещё не зачислили в Шатаар просто за такие разговоры? — протянул Умуорвухтон. На жёлтые листы, татуированные ровными строками новостей, он покосился с разочарованием. Эфаро с Вьеном переглянулись. — Нормальные шатааровцы от манипуляций получают удовольствие, — наконец заметила Рандари, отворачиваясь. — Аристократам такие штуки нужны, чтобы сохранить положение. — Есть всего несколько трюков, которые нужны, чтобы тобой никто не мог управлять, — невозмутимо поддержал её Вьен. — Те, кто имеет в руках хоть немного власти, а в голове — хоть немного мозгов, их знают. Все остальные обычно считаются не людьми, а цифрами, и идут, куда прикажут. Вот в этом — разница между аристократией и народом. И только в этом. Мой отец всегда презирал это правило. — А потом выкупил три газеты и приучил каждый стоящий внимания двор к своей музыке. Натаинн лишь усмехнулся и пожал плечами, пока мэвар задумчиво наблюдал за друзьями, вновь, пусть и на миг, оказавшимися в родной стихии. То, что они говорили, казалось странной, страшной глупостью. Человек, даже не «мэвар», чувствующий подноготную всех вокруг, или «натаинн», чей слух не обмануть, а просто «человек», казался Умуорвухтону чем-то незыблемым. Крепким и сильным. Тем, на что одним словом уж точно никак не повлияешь. И несколькими — тоже. Но ведь шли всё те же люди за болтливым Ни’Ро. — Таким образом мы с вами выяснили, что ни один маг, колдуя, свою собственную силу не тратит, — вещали от доски, испещрённой сложными многоуровневыми расчётами, которым зал внимал со священным, пусть и довольно прерывистым, вниманием. — Но для того, чтобы формировать заклинания, внутренние ресурсы он всё же мобилизует. Отчасти затраты мага можно сравнить с умственной активностью, когда при минимуме визуально совершаемых действий сжигаются калории. Колдовство точно так же тратит энергию и вызывает усталость. И чтобы избежать этого… Умуорвухтону вспомнились тонкие, будто женские, руки Ни’Ро, и мэвар вяло усмехнулся. Судя по всему, на «умственную активность» этот делегат-выскочка тратил куда больше калорий, чем должно быть разрешено законом. — Почему мы всё ещё здесь сидим? Я — Резервуар, — ещё тише, чем раньше, пробормотал Умуорвухтон. — Мне на затраты наплевать. Зачем забивать этим голову? — А зачем забивать голову Ни’Ро? Вопрос будто бы повис в пустоте, застрял между Гранями, перешёл в другой план бытия, чтобы стать вечным. Потому что все вокруг забивали себе голову Ни’Ро. Ни’Ро был в воздухе, в свете, в тени, в превосходной степени. Воцарился в умах, в сердцах, на языках… Он был ядом, которым внезапно задышало человечество. Одного существования этого человека было достаточно, чтобы свести с ума прессу, дознавателей — и каждого живущего, достаточно взрослого, чтобы начать обращать внимания на волны общественного мнения, перетекающие по венам Хрустального мира. А вот встреча с ним, судя по всему, вызывала острую зависимость. — Этот натаинн много о себе думает, — после долгой паузы отозвался Умуорвухтон и нервно повёл плечами, будто сбрасывая чужой пристальный взгляд. А затем, словно смутившись, мэвар гневно свернул забракованную другом газету и, старательно глядя в сторону, добавил. — Меня в жизни так по полу не валяли. Всегда, даже когда совсем ребёнком был, когда учился пользоваться когтями в бою, я знал: если кто-то из старших меня уронит, шанс встать на ноги будет. Не потому что мне поддадутся: я бы это почувствовал. Просто потому что это честный бой. В таких шансов не может не быть. А тут какой-то наглый натаиннский выскочка возник — и я ничего не мог сделать. В любом раскладе. И даже если бы Ни’Ро поддался. — Впервые тебя таким вижу, — слегка растерянно протянула Эфаро и даже на мгновение отвернулась от доски. Свет Фира преломился о её глаза, распадаясь крошевом золотой пыли. — Ты его почти любым «впервые видишь», вы знакомы меньше месяца, — привычно закатил глаза Вьен, но и он выглядел обеспокоенным. Самую малость. Чуть больше — раздосадованным. — Насчёт Ни’Ро… Догадываюсь, что могут понаписывать в твоих дурацких газетёнках, но, пожалуйста, больше не связывай его с моей расой. Я не верю, что Ни’Ро — натаинн. — В каком это смысле?! — чуть громче, чем требовалось, изумился Умуорвухтон, и тут же снова низко припал к парте, когда к ним обернулись. Вьен торжествующе улыбнулся, делая вид, что ему было страх как интересно послушать про контроль затрат и распределение нагрузок. Но внимательный прищур алых глаз тут же убедил его: натаинн не выиграл эту войну. Он и битву как следует не выиграл, лишь получил отсрочку на несколько десятков минут. Умуорвухтон поймал друга прежде, чем тот успел встать из-за парты. — Ни’Ро — это натаиннское имя! — выпалил он, не обращая внимания на то, что никто из сокурсников ещё не успел разойтись. Да что там: и лектор не положил на место кусок мела. Нетерпение мэвара презирало эти нелепые формальности. Вьен горестно вздохнул и признал: — Натаиннское. — Кого, кроме натаинна, назовут натаиннским именем? — Никого. — Ни’Ро — натаинн. — Быть не может. Мальчишки уставились друг на друга тем характерным взглядом, с каким обычно глядели на стенку тупика, перекрывающую единственный выход из сложной ситуации. — Ни’Ро — герой натаиннских легенд, — наконец тихо сказал Вьен и поманил друзей в сторону выхода из аудитории. Сегодня Умуорвухтон даже не обращал внимания на прожигающие взгляды всех вокруг и тревожный — Дальо, словно Меатар боялся, что мэвар мог оторвать головы друзьям, стоило им только остаться наедине. Умуорвухтон торопливо направился за натаинном. — Я, конечно, говорю про самого первого Ни’Ро, — терпеливо пояснял Вьен, рассекая пустынный коридор. — Нет, конечно, наверняка до него были и другие люди с этим именем. После — никого. — А нормальные люди в честь героев наоборот детей называют, — иронично подметила Эфаро, догоняя мальчишек. Умуорвухтон покорно переводил взгляд с Рандари на Вьено’Ре, наблюдая за их вялой перебранкой. — Ага, и побольше, побольше, — моментально огрызнулся натаинн. — Из четырёх малявок трёх ну обязательно следует наречь легендарным именем. Последний выпадает, потому что пол не тот. — Вьен пожал плечами. — Зачем обесценивать имена и тех, кто их носил? И тем более — зачем навязывать детям чужие дороги? Герои, вообще-то, редко бывают счастливыми людьми. — Ни’Ро, — тихо напомнил Умуорвухтон. — Вопреки расхожему мнению, Ни’Ро — молодой герой, — с явной неохотой, но переключился Вьен. В его глазах, за фиолетовыми радужками, прятались гордость веков, тысячелетняя история всего натаиннского рода и что-то ещё, чего Умуорвухтон не понимал, но очень хотел понять. — Его подвигу едва ли наберётся хотя бы лет четыреста. Ни’Ро, как говорят, был родом из натаиннов-пустынников, что делили территории с сафанионами, тогда ещё — сильными и диктующими условия на всей Айнавии. В те времена натаинны, заселяющие пустыню, сражались с климатом, собственными сомнениями, ярмом сафанионов — но нам нужна была эта земля. Но, наверное, самым страшным противником для моих предков всегда были роцари. — Жуткие твари, — совершенно серьёзно отозвалась Эфаро, и Вьен согласно наклонил голову. — Я помню, мама хотела завести одного для охраны дома, но зверюга оказалась решительно неуправляема. — Странно себя чувствую, — насмешливо хмыкнул Умуорвухтон. — Обо мне часто говорят то же самое. Вьен метнул на него быстрый колкий взгляд. — Нет. Не путай. Есть те, кто мэваров не боится — или пытается не бояться. Есть те, кому на вас плевать, ты уж прости. Есть те, кто, увидев тебя, думает, что у тебя интересный цвет глаз, приятный голос или что там ещё можно увидеть при первом знакомстве. Но все, кто хоть издали видел роцари, их боится. — Натаинн заметно поёжился. — Хуже всего в этих тварях то, что они почти разумны. У них есть коллективная память. Им знакомо понятие мести и тактики — для стратегии они всё же недостаточно развиты — к счастью. Они учатся на ошибках, пусть и медленно, и вообще, как говорит отец, далеко обгоняют даже некоторых людей. И при этом — ещё три сотни лет на Айнавии их было очень, очень много. — Роцари общаются на особых частотах… — Вот давай без цифр! Эфаро гордо вздёрнула подбородок. — У одного имя не сокращается, у другой, если не подсчитать все листья на вон том кусте, день не задался… — продолжал сокрушаться Вьен. — Листьев две тысячи сто три. Отстань. — Серьёзно? — Нет. Ты за кого меня принимаешь? Умуорвухтон наконец-то улыбнулся, и натаинн с неромкой тут же с охотой поддержали его, переглянувшись с самым заговорщицким видом, на который они были способны. — Если серьёзно, то роцари воздействуют на слух человека, — вернулась к теме Эфаро. — А рык нескольких взрослых тварюк может разорвать барабанные перепонки. Можешь представить, как счастливы были с ними соседствовать натаинны, у которых именно слух — то ещё слабое место. Девчонка потянулась к защитной повязке на голове Вьена, получила по рукам и разулыбалась ещё шире. Вьен тяжело вздохнул. — Наш слух сложно назвать слабым местом, но в ситуации с роцари он действительно таким стал. Натаинны вполне могли убить одного или двух зверей, если долго готовились к стычке, но обороняться от целой стаи — или, что хуже, нескольких… — Вьен передёрнул плечами. — Думаю, наши и не пытались. Если бы натаинны Ютавии положили всю армию в «войне» против диких животных, неромы тут же этим воспользовались. А неромы, пусть и не рычат, опасны. — Эфаро грозно сверкнула глазами, и натаинн хмыкнул. — Во время очередного охотничьего рейда кто-то убил самку роцари. Не то чтобы это было очень редким явлением. Но это была пара местного вожака — песенники потом романтично назвали зверюгу «королём роцари». В чём-то они были правы. То была грозная тварь, контролирующая сразу несколько стай, очень мстительная и злобная. И дня не прошло, как роцари стали совершать набеги на мелкие деревни и строящиеся города из тех, что не успели озаботиться защитой. — Дикие звери? — осторожно уточнил Умуорвухтон. — Они умнее даже чем наплели сказители. Роцари — это тот самый случай, когда даже газетчики будут преуменьшать действительность, чтобы не перепугать людей до смерти. Хотя в те годы роцари примерно так и боялись. Сотни натаиннов оказались оглушены, а это… — Вьен скупо, нервно усмехнулся, будто бесконечные вереницы пострадавших в тех бойнях проносились прямо перед его сливовыми глазами, и мальчишка успевал запомнить их всех. И каждому хотел помочь. — Это всё равно что отнять руки у латэрекка. Вырвать пальцы и клыки мэварам… С неромами смешно получается. Чтобы лишить их дара, им нужно рубить голову — и это кажется самым гуманным. Потому что такие действия не прощаются. Это всё равно что отнять у человека смысл жизни. Вырвать всё, что он умеет, и всё, к чему стремится. Отобрать внутреннюю суть. После такого людей из петли вытаскивают. В те годы — не вытаскивали, потому как было практически некому. Возможности выжить на Айнавии без нашего слуха не было, а пострадавших стало слишком много, чтобы помочь всем. Обычно натаинну, слух которого пострадал, выдают немного денег, чтобы не погиб, и продолжают выдавать пару раз в месяц, пока он не найдёт себе новый смысл или не умрёт. Но в те годы роцари искалечили слишком много народу, и покалеченных просто выгоняли из городов, чтобы не пугали здоровых и не мешали возводить защитные рубежи. Натаинны были в панике. Что-то должно было произойти. «Или кто-то», — подумал Умуорвухтон, задумчиво распуская на ленточки газетный лист. Потому что некое «что-то», обезличенное, управляемое, по всей видимости, силами природы, рока или космической энергии, не спасало народы. И не губило их. Так или иначе находился человек, который находил способ оседлать волну, покорить или запереть в себе катаклизм, выстроить горы по цепочке, изменить сознание расы. Менялись имена, личности, мотивы, тысячелетия — но люди и только люди, их решения и сила запускали волны, что меняли линию берегов сущего. Быть может, когда-то именно из-за очередного безликого героя — или злодея — пал доХрустальный мир. Быть может, Ни’Ро происходил из той же породы. Что первый, что второй. Умуорвухтон восхищался героями. Тем, как они совались всюду, куда бы ни за что не додумался влезть нормальный человек. Тем, как им под силу было то, о чём не мечтали обыватели. Но себя мэвар никогда к героям не причислял даже мысленно. Пожалуй, он был из тех, кто шёл в бой лишь затем, чтобы защитить своё. Да: в истории, что рассказывал Вьен, Умуорвухтон определённо был на стороне роцари. — О Ни’Ро известно немногое, — легко встраиваясь в рассуждения о космических материях, протянул Вьен. — Говорят, он был молод, когда всё случилось. В некоторых версиях его чуть ли не ребёнком делают, но в основном все сходятся в том, что ему не могло быть больше восемнадцати. Вроде подобные слухи распускала и его семья. У Ни’Ро было две сестры и трое братьев… — Не много? — Натаинны обожают, когда в жилище невозможно протолкнуться, — с убийственной глубокомысленностью пояснила Эфаро и дурашливо округлила глаза, будто умоляя Вьена разъяснить, что породило такие предпочтения. — Не смотри на меня так, будто я как-то причастен к размерам его семьи! — А у тебя сколько детей в семье? Вьен иронично вскинул брови, но ответил очень серьёзно: — Пятнадцать. О, не делай такое лицо. Естественно, это считая меня. — Умуорвухтон остановился и даже издеваться над газетой перестал. Обрывки бумаги, то по-весеннему яркие, то перечёркнутые рядами ровных чёрных букв, будто траурными лентами, покачивались на несуществующем ветру. И без того огромные глаза мэвара теперь казались провалами в кровавый закат. Вьен поморщился. — Да четверо нас, четверо. — По нижней границе ходите, — в деланом возмущении прицокнула языком Эфаро. Натаинн смерил её таким взглядом, словно прямо сейчас собирался отомстить за все беды своего народа и лишь в последний момент передумал. — Вроде кто-то из младшеньких Ни’Ро как раз пострадал от роцари, — ещё более сжато, чем раньше, принялся пересказывать легенду Вьен. — Оказался заперт вместе с остальными искалеченными в гетто далеко от города. Одна из стай роцари перекрыла дорогу к нему, и городская стража, которая и до этого не горела желанием помогать оглохшим, перестала приносить туда еду. Ни’Ро, который как раз вернулся кто его знает откуда к своей семье, узнал об этом и решил, что будет пробиваться через роцари. Ни’Ро был чистокровным натаинном. Говорили, что его глаза были цвета «неба за мгновение до прихода ночи», а его дар позволял слышать крик о помощи даже на другом конце пустыни. Думаю, это сказка, но — Ни’Ро действительно был силён. И, как и все мы, уязвим перед роцари. Он понимал, что если он потеряет слух, то потеряет и возможность вытащить изолированных сородичей. Он стал промасливать ткани, смешивать соки растений и воск… — Три дня и три ночи… — торжественным тоном поддержала Эфаро. — Пока, наконец, не создал состав, который в сочетании с плотной тканью почти полностью изолирует наш дар, — не обращая на неё внимания, продолжил Вьен и указал на повязку у себя на голове. — Понимая, что бежать нужно будет быстро, Ни’Ро взял с собой только эту повязку, а из оружия — фамильную плеть, зачарованную в незапамятные времена безымянным мастером. Это было странное оружие, которое совсем не подходило в войне против роцари — но оно спасло Ни’Ро жизнь. А Ни’Ро в ответ его прославил. — И штормом пройдя по иссохшей земле, сразился в пустыне со зверем в себе, — задумчиво продекламировала Эфаро. Мэвар усмехнулся. — Зверь в себе? — Страх, — лениво пояснил Вьен, на удивление даже не поморщившись, как обычно, когда дело касалось переводов одухотворённых и прекрасных натаиннских песен. — Но обожают его не за это. Ни’Ро действительно дошёл до гетто через пустыню и вывел людей за собой. Он говорил с ними — и ни один из тех, с кем он сумел пообщаться, жестами ли, магией — никто точно не знает, была ли она у него, — не наложил на себя руки. Наверняка были ещё храбрецы, которые смогли бы вывести искалеченных натаиннов из окружения — но Ни’Ро смог вывести их из тьмы внутри них самих. Он научил их сражаться с роцари, ведь тем, кто уже не слышит, не страшен их рёв. В отряде, с которым Ни’Ро освободил пустыню, он один не был глух — и он сделал всё, чтобы никого больше не покалечило. И закончилась его история не так, как у обычных героев. Не было спасённых красавиц, долгой жизни в богатстве и роскоши. Говорят, когда даже самые отчаянные трусы признали, что Айнавия наконец-то стала безопасна, Ни’Ро ушёл в пустыню. В самые отдалённые её края. То ли погибать, потому что после десятков стычек с роцари его слух и разум повредились, то ли призраком носиться по дюнам и искать, кому ещё нужна его помощь… — Вьен задумчиво покачал головой. — Ни’Ро — кумир каждого последующего поколения натаиннов. О нём рассказывают сказки детям, его именем успокаивают отчаявшихся, в его честь возводят больницы и приюты. Почти сотню лет после того случая в вооружение натаиннской армии в знак уважения добавили плеть. Ни одного человека после не называли Ни’Ро, чтобы не опозорить этого человека. Эфаро, что перестала улыбаться, отвела глаза и тихо, на самой грани слуха, пропела, нежно, вкрадчиво растягивая слоги: — И если беда здесь — меня позови, Пусть имя моё станет вам маяком. Не все во тьму пали наши враги. Услышал тень рыка? Что ж, зов вам знаком. Умуорвухтону показалось, что в мягких тянущихся гласных в начале строк и обрывающихся, как гребни волн, слогах в их конце он слышал шорох перетираемого песка, тихие выдохи уставших, измученных людей, гневные щелчки плети и тихое отдалённое рокотание то ли стихии, то ли диких зверей. — Что с ритмикой? — предсказуемо возмутился Вьен, ничуть не удивившись неожиданно смягчившемуся голосу Рандари. А затем он всё же вздохнул и глянул Умуорвухтону прямо в глаза. Уверенно. Жёстко. — Ни один из натаиннов не взял бы себе кличку «Ни’Ро», желая причинить зло. Ни один. А имя такое не давали никому уже больше трёх веков. Я не понимаю твоё желание приблизиться к ублюдку, который прикрывается именем героя, убивая женщин и детей, но что делать — помогу. Только сделай одолжение: не ищи его среди моего народа. — Мерзавцы чаще всего не имеют расы, — тихо отозвался Умуорвухтон. — И встретить их можно везде. А ты мне тут гарантируешь, что никто не в силах посмеяться над символом. — Над такими символами не смеются, — с уверенностью, которую не пробили бы ни пули, ни лезвия, ни конец света, заявил Вьен. И мэвар внезапно подумал, что что-то общее между любимым натаиннским героем из прошлого и нынешним подонком, укравшим его имя, всё же имелось. Верили в них совершенно одинаково. Умуорвухтон тяжело вздохнул, молчаливо соглашаясь с доводами друга. Им приходилось жить в мире, где раскалывалась на части планета, общество молилось на сладкоголосых убийц и отношение людей к тебе определялось цветом глаз. И как бы ни был человек велик, сколь бы сил у него не было, чтобы оборачивать реки и беды вспять, в таких условиях оставалось делать лишь одно: держаться крепче за самого себя и делать всё, чтобы не вляпаться в Никарен, уподобляясь тем, кто заливал кровью города.