Апельсин

      Весеннее утро субботы не предвещало ничего особенного, и никаких отметок красным фломастером в календаре на этой неделе не было, что могло бы как-то предупредить бывалого любителя празднеств и прочих гуляний, которые могли разбавить серые будни. Однако Наранча, будучи человеком, ведущим крайне асоциальный образ жизни в последний месяц, никак не ожидал получить небольшое известие, которое напомнило ему о том, что люди за пределами стен его квартиры всё ещё существуют, и не скоро вымрут, подобно динозаврам. Звонок, который получил Наранча, крайне встревожил его, и он тот час бросился к телефонному аппарату, и сам факт трезвона в его квартире был не таким тревожащим, каким был тревожащим факт того, что Бруно позвонил ему с утра пораньше, когда в это время он обычно занят своими повседневными делами, которые заковывали его руки до самого вечера.       И все его сомнения насчет важных дел развеялись, когда он услышал надрывающийся голос своего товарища:       — Наранча! Наранча, ты меня слышишь?! Срочно приезжай ко мне, даже не спрашивай!       Совсем растерявшегося юношу пронзила стрела непонимания и страха, что сильно исказило его лицо: губы скривились и побледнели, и чтобы как можно скорее ответить своему собеседнику, он вдохнул в себя кислород, и выпалил не особо спокойным тоном, которого бы он желал:       — Что случилось? П-прямо сейчас? Всё же нормально? О, Боже, скажи, что все хорошо!!!       — Чёрт, да! Да! Что-то случилось!       Взяв в себя руки, Наранча громко сказал, показывая свой злокачественный страх:       — Я… Я сейчас же выхожу! Жди меня!       Он трясущимися руками опустил трубку телефона, и когда сердце его не успокоилось, он решил не добивать себя представлением сцен, которые мелькали перед его глазами: кто-то умирает? Кому-то плохо? А что… если кто-то умер?! Наранча был до смерти напуган подобными незамысловатыми вопросами, и чтобы не дать себе отчаяться, он пулей выбежал из квартиры, впопыхах набрасывая на себя джинсовую куртку.       Захлопнулась дверь. Запах тревоги все ещё разносился тенями, которые грустно смотрели на хлопнувшую дверь.       Добираясь по давно заученному наизусть маршруту, юноша в оцепенении и ужасе то замедлял, то ускорял собственных шаг, с мучительными соображениями пытаясь разобраться, что же могло случиться такого, что Бруно его в срочном порядке вызвал? Никто ведь не умер?! Наранча уже внутренне готовился к самому худшему, возможно даже к слезам, которые будут литься из глаз Бруно, и его глаз.       — Господи! Господи! — шептал Наранча себе под нос, переходя на бег.       Наконец, войдя неровным шагом в гостиную, Наранча с полубезумным взглядом, как у загнанного животного, осторожно высматривал фигуру Бруно, а когда обнаружил его развалившемся среди подушек в широком, сером кресле, делающим маленькие глотки вина, и нежась под солнечными лучами в шелковом халате, облегченно выдохнул, и кинулся обнимать его:       — Бруно! Что случилось, чёрт возьми? Ты своими новостями заставил меня изрядно испугаться, и пожалуй, я не припомню, что пугался когда-либо сильнее, чем сегодня утром, — ощутив приятно холодящую ткань халата на своей щеке, Наранча глубоко вдохнул запах свежести, который исходил от Бруно, и прикрыв глаза, он чуть тише добавил: — Мне было так страшно, ты не представляешь, я так переволновался за тебя!       Бруно слегка смутившись, оторвал от себя Наранчу, и визгливо сообщил, еле сдерживая истеричную улыбку, от которой его глаза превращались в щелочки:       — Кое-что случилось, — Бруно сделал паузу, чтобы внимательно осмотреть лицо Наранчи, и уже не сдерживая собственных эмоций, он торжественно и счастливо прокричал, хлопая в ладоши, — Боже, Наранча! Абаккио сделал мне предложение! Ты можешь в это поверить?! Ха-ха-ха, я думаю, что я сошел с ума от счастья!       Наранча подверг сомнению свой слух, и переспросил:       — Что?       — Я выхожу замуж! Я выхожу замуж! Господи, я самый счастливый человек!!!       — Ах, ты выходишь замуж за Абаккио? — Наранча не верил собственному слуху, ему почудилось, будто он находится во сне, и он в ошеломлении раскрыл глаза, когда действительно осознал, что все это время ему пытается донести Бруно своими визжаниями, — Погоди, Абаккио сделал тебе предложение?! О, Боже мой! Господи! — вспыхнув от резкого тепла, которое наполнило его тело, юноша тут же прикрыл свой рот ладонью, и долго-долго рассматривал выпученными, фиолетовыми глазами, не сдерживающее смех, лицо своего товарища.       Вскоре гостинную наполнил безудержный смех и визги молодых людей, которые всячески обнимаясь и прятали свои счастливые лица в сгибе плеч друг у друга, не могли успокоиться и вымолвить ни слова. Вся эта веселая атмосфера держалась до того момента, пока Наранча, не сжав губы в тонкую полоску, побледнел и произнёс:       — Можно мне воды?       И тут же он обратился к Бруно вновь, но уже с без улыбки и заикаясь; в целом, с очень потрясенным лицом, не в силах совладать с напавшими на него эмоциями, он не был способен на счастливое выражение лица:       — Н-но как? П-почему?       Бруно понимающе одарив его взглядом, мечтательно поднял голову вверх, и ответил:       — Мы планируем торжество на этой, точнее… сегодня ведь суббота, так? Я совсем потерялся во времени! На выходных следующей недели. Раз уж всё к этому шло, чего тянуть время, правильно? Почему ты так разнервничался, милый мой?       Наранча не смел дернуть мускулом и глядел на Бруно как истукан, когда он наконец смог пересилить страх, он резко выпалил, активно жестикулируя: то отрывая ото рта пальцы, то вновь накрывая ими рот:       — Я не готов… О, Боже!!! Что мне делать?! Я ведь не готов! Не готов!!! Так скоро?! Я…! Мне! Мне нужно время!!!       Желая прервать этот бессвязный лепет, насыщенный отчаяньем, Бруно крепко накрыл плечо Наранчи своей ладонью, и какое-то время они просто смотрели на лица друг друга. Но подмигнув, он отходит к столу, и вновь подходит к Наранче уже с полным бокалом вина. Опустившись на диван, он формально произнёс, откинув голову:       — Присядь, расслабься, мой дорогой, и послушай план свадьбы!       В этот же день новость о свадьбе облетела всех знакомых и незнакомых, друзей, приятелей, и казалось, что никаких разговоров помимо предстоящего торжества, не могло быть. Все радостно обсуждали эту новость в доме Абаккио и Бруно, где проходил предпраздничный мальчишник. Слышалась ругань и брань.       Солнечный день ярко опалял своими лучами, и выходом из этого не очень удобного положения был бассейн, расположенный прямо перед домом, и небольшой бокал алкоголя, скромно помещавшийся в длинной ладони Бруно, который нежился под лучами солнца, лежа на массивном, бежевом шезлонге, и он лучился искренним счастьем — это можно было прекрасно прочитать в его глазах, когда он снимал с себя тонированные очки, сделанные под стиль кошачьего глаза. Недалеко от него расположился, на точно таком же шезлонге, Наранча, который отдал предпочтение пиву, нежели чем-то крепкому и лишь лениво водил глазами от жары и зноя, ему оставалось смотреть представление, которое разворачивалось перед глазами молодых людей: в целом, ничего особенного, просто привычное издевательства со стороны Абаккио и Мисты обрушились на Джорно, слабо дающего отпор обидчикам, и бегающего то, к противоположно стоящего от своего бойфренда, Абаккио, то к Мисте, которые кидали друг другу плавательный круг, и желали продлить угрозы в их адрес, вылетающие со рта разозленного Джорно.       — Как думаешь, им нужна помощь?       — Только если помощь доктора, — весело проговорил Бруно, он обратился к засыпающему Наранче, несильно сжав того, за висящие с шезлонга, пальцы, — Ты счастлив, друг мой?       Еле разлепляя глаза, Наранча неожиданно активно закивал головой, и для убедительности с жаром ответил:       — Как никогда! Ха-ха-ха! Я будто сам скоро свяжусь с кем-то узами брака!       Между ними раздался заливистый смех, который донесся до Абаккио, удивленно подаривший взгляд в их сторону.       — Говорю на будущее: никогда не торопись, даже если тебе будет тридцать лет, не спеши набрасываться на первую попавшуюся девушку, возможно, что это не самое главное в твоей жизни? Хотя я не представляю тебя состарившимся старичком, который будет жить один где-то в центре Неаполя! — положив руку на сердце, он торжественно объявил, — Даже если ты будешь один, мы тебя усыновим!       Двор казался мифическим садом, где живут фавны, и прочая нечисть, просто потому что его наполнял волшебный смех двух товарищей, жизнь которых казалась раем, возможно это будет непродолжительным эффектом, от которого всё будет ещё хуже, подобно антидепрессантам, но людям никогда не хватало способностей ценить светлые лучи от солнца в пустыне, и не задумываться о том, что они засохнут в ближайшем будущем от нехватки жидкостей в их организме и жары.       — Алло?       На том конце некий господин очень долго копошился, и Наранча подумывал, что видимо, кто-то ошибся, когда решил позвонить по этому номеру, и вряд ли он будет в силах помочь этому несчастному, но бодрый голос Бруно прервал его цепочку размышлений:       — Наранча? Салют, как ты? Я должен тебя кое о чем предупредить, только пообещай не ругаться, не биться в истерике, и не притворяться, будто тебя не существует?       Наранча ощутил как он, резко выпрямившись, заставил захрустеть несколько суставов, и представляя перед собой это лукавое лицо Бруно перед собой, он решил пойти в атаку, и тоже слукавить, щурясь от догадок, которые закрадывались в его разуме:       — Свадьба отменяется?       — Господи, не шути так! Нет же! — Бруно цыкнул, и неуверенно, ожидая резкой реакции, поставил перед фактом своего товарища:       — Я хочу, чтобы ты был мои свидетелем…       Мгновенно покраснев от возмущения, Наранча шумно вдохнув в себя воздух, выдохнул из себя слова:       — Нет! Боже мой!!! О чем ты думаешь, Бруно? Я… я не смогу!!! У меня не получится…       — Ты можешь хоть раз послушать старших? Я не стал бы выбирать тебя, если бы знал, что ты не справишься с этой обязанностью!       — А… а какие обязанности у свидетелей?       — На нашей свадьбе ты должен будешь просто веселиться, никакой ответственности на тебе не будет лежать. Это будет иметь традиционный характер, нежели формальный, ладно? Я не могу придумать ничего лучше!       — Если ты этого хочешь, то я это сделаю. Для меня это честь, я никогда ещё не был свидетелем, и это мой первый раз. Да, что уж там таить! Я ни разу не был на свадьбах!!!       — Милый, все будет хорошо, у меня создается впечатление, будто ты волнуешься сильнее, чем я за эту свадьбу, — Бруно облегченно выдохнул, потому что его слова произвели точно то действие, которое ему требовалось, — До встречи, звони мне, каждый раз, когда тебе будет удобно!       — Постой!       — Да?       — Я ещё вчера хотел об этом поговорить, но не было предлога. Не буду тянуть: можно… мой друг Фуго придёт на свадьбу? Я думаю, что вы неплохо ладите, да и мы довольно в последнее время нашли общий язык, — ужасно мямлил Наранча, сдерживая себя от того, чтобы прокричать в трубку, что он больше не старая дева, и он влюбился, и вообще нет никого счастливее, чем он и Бруно на всем белом свете.       — Тот парень в сером костюме, который был вместе с нами на вечеринке?       — Тот самый.       — Почему нет?       После понедельника, как бы это не удивляло, наступил вторник, а вместе с ним, в квартиру Наранчи ступила нога Фуго, которая ещё не заходила к нему на этой неделе, и как только в нос Наранчи ударил парфюм, который крепко въелся в его сознание, в его сердце поселился цветущий покой, хотя ему казалось, что ничто не сможет его осчастливить сильнее, потому что он достиг пика своего счастья, но осознал, что слепо ошибался, когда почувствовал себя в его объятиях, перед тем, как впустить его в квартиру.       Занятия все так же шли своим чередом, и бросая друг на друга полные снисходительности и восхищения взгляды, они продолжали дышать атмосферой, которую они построили вокруг себя.       Озарение, словно появилось в дверях, и Наранча внимательно наблюдая за Фуго, осторожно начал:       — Фуго, я хочу кое-что предложить тебе, но если ты откажешься, то всё будет нормально, честно.       Усмехнувшись, Фуго несколько глумливо посмотрел на Наранчу:       — Когда ты в последний раз что-то предлагал мне, это кончилось тем, что я поцеловал тебя. Чем же кончится на этот раз?       — Ты просто избалованный и невоспитанный ребенок, — Наранча не желал оценивать подобные шутки, и одержимый собственными мыслями, он продолжил заламывать пальцы, и отводить взгляд в сторону — Знаешь, у моего близкого друга свадьба. Я свидетель, ты можешь в это поверить?! Я до сих пор не могу в это поверить… Так вот, я спросил, можно ли включить тебя в список гостей, на что он ответил положительно, и будет очень рад видеть тебя на своем торжестве.       — Ты продолжаешь говорить в таком тоне, будто мы знакомы…       — Именно, тот милый парень на вечеринке, который освободил тебя от общения с надоедливым парнем!       — Да, он держится приличным и порядочным человеком. Я понимаю, что ты хочешь, чтобы я там присутсвовал, потому что это важно для тебя, так?       — Это важно для меня, и я хочу, чтобы мы были вместе там.       — С радостью приду, тебе стоит закончить химию, не думаешь? — Фуго с непониманием проводил, встающую со стула, фигуру, которая направилась из кухни в противоположенную комнату; любопытство брало вверх, и побрел вслед за Наранчей, и был крайне удивлен, когда застыв в дверях, обнаружил копошащегося в шифоньере Наранчу, который отчаянно перетаскивал вешалки в полупустом шкафу. Подойдя со спины к нему, он схватил того за плечо и посмотрел на него молча, и несколько обеспокоенно, прежде чем спросить без злого умысла:       — Костюм?       Наранча, испуганно и шокировано смотря на того в ответ, пытался передать весь спектр эмоций, который он переживал сейчас: от непонимания, почему у него нет костюма в гардеробе, до страха, что он не сможет попасть на торжество без должного одеяния, и в ужасе прошептал:       — Чёрт! У меня нет костюма… Как я попаду на свадьбу? Может мне занять у кого-нибудь?       — Успокойся, мы могли бы сходить за костюмом вместе.       Наранча посмотрел на лицо напротив, словно разговаривает с идиотом, и поспешил его известить:       — У меня нет денег! Понимаешь, не все могут позволить такие шикарные костюмы, как у тебя!       — Ты меня вынуждаешь назвать тебя придурком, потому что, когда я говорю, что мы могли сходить за костюмом, я говорю это под предлогом сделать тебе подарок.       Наранча схватил того за руку, и в сердцах улыбнулся:       — Это очень мило с твоей стороны! Очень! Но я смею отказаться…       — Что? Но почему?!       — Я так воспитан, что не могу зависеть от кого-то материально, и буду чувствовать себя отвратительно, если ты мне купишь костюм. Я слышал, что они безумно дорогие… Попробую выйти из этого положения не потратив ни евро.       — Ты меня обижаешь.       — Не вижу повода для обид, я простой человек.       В раздумьях, Фуго сначала отводил голову в одну сторону, а затем вдруг кивнув себе под нос, предложил:       — Так уж и быть, но если ты не найдешь костюм к свадьбе, я всегда буду готов прийти на помощь. Вот что: я займусь твоей головой, ты же не собираешься идти в непригожем виде на такое важное мероприятие, верно?       — Договорились…       Проводив Фуго до порога своей квартиры, Наранча крепко задумался, сможет ли он найти помощь в лице Бруно, который мог бы одолжить ему свой костюм, который был бы ему как раз. И, чтобы удостовериться в своих надеждах, Наранча отправляется в покои своего товарища, поведать о своей печальной утрате в этой жизни.       — Почему ты мне раньше не сказал, что у тебя нет костюма? — Бруно сердечно и радушно согласился помочь, разыскивая среди безграничного количества всяких кофточек с рюшечками и без, рубашек, штанов, свитеров, свой костюм, который должен был подойти по размеру его другу.       — Боюсь, что в старшей школе у меня были чуть шире плечи, чем у тебя. Мне безумно нравилось, как я выглядел в том костюме, если быть проще, этот костюм больше, чем просто одежда — это материя, сотканная из ностальгии и воспоминаний, — сдувая пряди, падающие ему на лицо, Бруно пытался вдохновить Наранчу.       Очевидно, Бруно думал, что Наранча представил себе что-то старое и невзрачное, возможно даже что-то совсем безвкусное, и пытался приложить усилия, чтобы представить костюм в самом лучшем свете.       — Неужели я буду носить костюм, который ты носил, будучи моим ровесником? Я словно войду в твою шкуру, хоть на день…       — Не обольщайся, он шерстяной, и скорее всего тебе будет безумно жарко в нем… Но тебе придется потерпеть, ведь так?       — Это не важно для меня, — добавил Наранча, протягивая руки к костюму, который вытащил Бруно из шкафа, — Я предполагаю, что тебе он очень шел в твои годы…       — Ты смеешься надо мной? Иди и примерь его, сию минуту!       Наранча подозревал, что очередная встреча с Бруно, которая стала чем-то привычным на этой неделе, будет капитальной, и расстроенный голос, вещающий, что он хочет увидеть его, и как можно скорее, сеял в сердце Наранчи чёрные семена тревоги.       Он явился в спальню своего товарища в крайне доброжелательном расположении духа, и улыбкой на все лицо, желая подбросить одним лишь своим видом и присутствием.       Вдруг войдя в комнату, Наранча тут час же бросился к согнутой пополам фигуре, сжимавшей края белого постельного белья, и когда фигура перевела взгляд на вошедшего Наранчу, он привстал, согнув в трагическом изгибе свои брови, и приветствуя, сказал:       — Добрый день, Наранча! Ох, прости мне эту слабость… я совершенно расклеился и не могу встать с постели…       — Ты болен?! — неожиданно громко спросил Наранча, хватая за ослабевшую руку Бруно.       — Если бы! — Бруно пустил смешок, и возвысив свои глаза к потолку, продолжил, — мне страшно.       — Сегодня такой чудный день! Ровно через три дня наступит долгожданный день, который все так ждут!!! Как ты можешь бояться? Все же идёт просто замечательно, у тебя есть Абаккио… У тебя есть я!       Бруно перевел на него полные снисходительности глаза, и прежде чем сказать следующее, он убрал, норовящие попасть в глаза, пряди с лица Наранчи:       — Я посмотрю на тебя, когда ты будешь вступать в брак. Ты меня не понимаешь, все так спонтанно: ссора, предложение. А что, если он меня не любит?       — Что за вещи ты позволяешь себе говорить?! Бруно, ты совсем из ума выжил?       — Нет же… мне кажется, будто этот брак не будет строиться на чувствах… словно он чувствовал обязанность передо мной… все же мы не первый год состоим в отношениях… Знаешь, когда ты нечаянно кого-то обижаешь, если ты, конечно, порядочный человек, то ты поспешишь усмирить свою совесть, и извиниться перед тем, кого ты обидел. Если применить это на моей ситуации, то я чувствую себя обиженным, а Абаккио лишь сделал то, что могло бы загладить вину… Ты не поймешь меня, пока сам не окажешься в подобной ситуации, чего я тебе искренне не желаю, мой друг! Мне кажется, — Бруно перевел свои печальные глаза на Наранчу, — Мне кажется, будто случится что-то, что разрушит нашу свадьбу, и все кончится очень плачевно… Вдруг он передумает, и скажет, что он ещё не готов?! О Господи, мне не дают уснуть эти мысли…       С некой недоверчивостью на лице, Наранча продолжал слушать Бруно, пока не опустил руку Бруно, чтобы переплести руки на груди, и отвести голову в сторону, ответив ему на его речь:       — Ты глубоко ошибаешься, раз считаешь, что я тебя совершенно не понимаю. Я знаю, что это, когда ты имеешь то, что имеешь, и боишься потерять это в следующую секунду. Любовь — одно из тех ощущений. Когда ты тысячу раз пытаешься собрать пазл состоящий из трёх тысяч кусочков, и у тебя после продолжительных попыток свети хотя бы два элемента пазла наконец, получается, ты воодушевляешься этим, и думаешь, что ты молодец, ты начинаешь дорожить тем, что ты собрал эти два кусочка.       — Что?       — Нельзя думать, что тебя будут любить всегда… Когда-нибудь любовь обязательно кончится — смертью или расставанием. Когда мы все же попадаем в сети любви, мы не знаем, куда ведет эта дорога: в небесное царство или же в ад. Мы словно находимся под гипнозом, и кажется, что мы способны на все, даже на смерть ради своего возлюбленного, но мы даже не видим истинных чувств. Любовь превратилась в что-то иллюзорное, и я действительно верю в то, что любовь утратила свою ценность, какой она действительно должна была предназначаться, утратила свой смысл, — после этих слов Наранча прилег рядом с телом Бруно, и направил на него свои восхищенные глаза, всматриваясь в эмоции, которые едва мелькали на загорелом лице Бруно, — Но каждый раз, когда я вижу, как Абаккио смотрит на тебя, как его глаза скользят по твоему лицу, как он заботливо накидывает на твои плечи пиджак, я не верю своим глазам! Как можно так любить? Как так можно отдаваться полностью власти очарования другого человека? Поверь мне, я достаточно много хожу по улицам, чтобы увидеть грязно целующихся девушек и парней, но это никогда не сравнится с тем, что Абаккио отдает тебе. Это выше плотских утех — это истинная любовь.       — Я никогда ничего подобного не слышал… Ты правда так думаешь?       — Чёрт возьми, если бы я был на твоем месте, я бы ни за что не позволял Абаккио отходить от меня даже на сантиметр.       — Душечка, сохраняй границы!       — Тогда будь добр, прекрати говорить такие ужасные вещи про своего жениха.       По голове Наранчи били стрелки часов, которые показывали четвертый час четверга, и помимо четвертого часа, Наранча видел красный сигнальчик, что занятия с Фуго подходят к концу, и собирая, по просьбе юноши, бумаги, которые остались разбросанными по пыльному столу, его голову наполняли совершенно различные по характеру мысли, никак несопоставимые между собой: события вчерашнего дня, предстоящая свадьба, безумно яркое солнце, бьющее своим светом сквозь ситцевую ткань занавески, о том, что ему нужно будет обнять Фуго перед тем, как он уйдет из его квартиры.       Наранча вышел из комнаты, держа в руке портфель объекта своего восхищения.       — Потрудись мне объяснить, чем ты занимаешься?       Недоумение, с которым Наранча смотрел на Фуго, продержалось всего мгновенье, потому что Фуго резко опустил плотную ткань чёрных кед, за которую держал обувь буквально секунду назад, внимательно рассматривая что-то на подошве, и самым бессовестным образом невинным голосом пролепетал:       — О чем ты? Ничего особенного, не советую тебе брать это в голову…       Потянувшись за портфелем, Фуго сразу же поспешил направиться к выходу, напрочь забыв о прощаниях.       В эту самую минуту Наранча шагнул в сторону Фуго, и остановил его:       — Подожди!       Сократив между ними расстояние, Наранча привстал на цыпочки, чтобы дотянуться до щеки, покрытую мягким пушком. На коже Фуго был запечатлен легкий поцелуй.       Потерявшийся Фуго сначала резко обмер и покрылся красными пятнами так, что уши его пылали от смущения, а потом обменявшись странным взглядом с Наранчей, он прошептал, перед тем, как скрыться в входной двери:       — До встречи…       Сверхсветовое движение — движение со скоростью, превышающее скорость света. И каждый, кто находился в доме у Бруно чувствовал себя на космическом корабле, находясь в одном положении и наблюдая за иллюминаторами невероятно быстро мелькающих созвездий, комет и планет. Территория перед домом четы была плотно обсажена маргаритками, которые росли строго в ряд, и длились до самых дверей дома. С левой стороны можно было увидеть большой и массивный стол, который пытались перенести, по указаниям Бруно, два молодых человека. Круживший, подобно птичке, Наранча бегал к Бруно, сверяясь с ним цветом ткани, вынутой из коробки, которая была набита различной тканью, кружевом, искусственными цветами, белыми ленточками, и тому подобному. Каждый был занят каким-то определенным участком: украшением лестницы, подвязывая на неё ленточки, надуванием шаров, изготовлением букетов, цветы для которого были собраны с заднего двора Абаккио.       — Наранча! Несколько ярких акцентов, а не все цвета радуги!!! Это свадьба, черт возьми, а не детский утренник!       — Это им не нравится, то им не нравится, — буркнул себе под нос Наранча, снимая красные ленты, которые были любовно переплетены с зелеными лентами.       У входа уже стояли крупные горшки с цветущими растениями, и большая часть работы была сделана, не считая драпировку стульев, которыми только начал заниматься Миста.       Запыхаясь от зноя и жары, Наранча окрикнул Бруно, отрываясь от завязываний белых лент на замену красным:       — Что насчет торта?       — Не беспокойся, вся еда заказана, и должна прийти завтра к пяти часам.       — Отлично, я уже хочу, чтобы этот день поскорее закончился, — прошептал зло Наранча, выпутывая руки из лент, и спрыгивая с небольшого табурета, на котором он стоял, и подбегая к Бруно, он устало сообщил ему:       — Завтра твоя жизнь изменится под корень, и больше не будет прежней…       Бруно, приподнимая очки, мягко улыбнулся ему, и ответил теплым голосом:       — Я безумно счастлив.       Они переглянулись, и из уст обоих вырвались веселые смешки.       Настала суббота, и Наранча проснулся в безмерном возбуждении и нервной улыбкой, желая убежать от всего: от назойливых мыслей о том, что ему страшно, что он хочет остаться дома, и никуда не выходить в такую жару, и вообще его посещал настолько угнетающий страх, что Наранча думал, что лучше всего будет остаться дома, и даже если кто-то заметит его отсутствие, он скажет, что ему нехорошо, что было недалеко от истинных ощущений Наранчи. Страх неизвестности его душил, и забирал добротное количество сил, которое берег Наранча для этого важного дня. И все предпраздничное настроение превратилось в дым, который шел от костра — его страха. Как все должно проходить? Наранча ворочался в постели, желая уснуть, чтобы стереть из своего разума подобные мысли, Наранча долго-долго рассматривал костюм, который ему предстоит одеть для торжества — и в голове блуждали лишь размышления, которые нашептывали бояться сильнее.       Ужасно подавленный, он вспомнил: Фуго обещал прийти за ним, чтобы отвести того под волшебные ножницы его знакомого парикмахера. Одевшись в костюм, Наранча пришел к мнимому спокойствию и смирению, которое не должно было вызвать вопросов и подозрений у Фуго, который должен был с минуты на минуту прийти за ним, потому что этот день должен был начаться с легких улыбок и приветствий, а не страхов, и желанием спрятаться в шкаф, чтобы тебя наверняка не нашли, даже если за тобой придут.       Когда, наконец, перед Наранчей появился появился надушенный парфюмом Фуго, в чёрном, блестящем костюме, который подчёркивал стройный стан юноши, Наранча бросился к нему со всех ног, не давая себе слабины на то, чтобы испугаться сильнее приближающегося торжества.       — Нам стоит поторопиться, я записал тебя на двенадцать часов, а сейчас уже пол двенадцатого…       — Только скажи своему знакомому парикмахеру, чтобы он не стриг меня ни в коем случае.       Фуго, сидящий рядом, который ведал ему его планы на день, удивленно поднял глаза на него, услышав такую просьбу:       — Почему же?       — Знаешь, моей матери очень нравилось, когда у меня были отросшие волосы.       — И что мне с тобой делать? — Фуго подарил одну из самых снисходительных улыбок, на которую он был способен, смутившемуся Наранче, который поспешно ответил:       — Естественно не стричь!       — С тебя ни волоска не упадет! Впрочем, у меня есть кое-что… для тебя, — Фуго потянулся за пакетом, который пришел вместе с ним в квартиру Наранчи, и протянув руки, вынул оттуда грузную коробку, и отдав её Наранче, счастливо протянул:       — Открой.       — Фуго! Я же просил ничего не покупать мне! Что это? — Наранча вынул из коробки блестящую пару ботинок, — О, Боже, я же просил! — прибавил он с сожалением.       — Тебе не нравится цвет? — с негодованием спросил Фуго, слегка пристав со стула.       Наранча глупо улыбнулся ему в ответ, и поспешил заключить его торс в объятия, и очень тихо прошептать:       — Спасибо, мне очень нравится! Но это слишком…       С этого разговора прошло порядком двух часов, которые незаметно пролетели для молодых людей, для Наранчи, просто потому что мысль о том, что ему скоро придется сесть в одну машину с Абаккио, и попасть на свадьбу, его безумно выматывала, и заставляла чувствовать приближение чего-то неминуемого.       Закончив с стрижкой, Фуго совсем не дал Наранче времени, чтобы разглядеть аккуратные линии прядей, расположенных симметрично от его пробора волос, который был практически незаметен, из-за плотного начеса, и легких кудрей, подобно облакам, обрамлявшие его лицо. И они тут час помчались к выходу из здания, чтобы войти в машину Абаккио. Войдя в салон, все три сидящих обменялись приветствиями, и прежде, чем тронуться, Абаккио сделал замечание:       — Прелестно выглядишь, Наранча…       Чувствующий прилив крови к лицу, Наранча, теребя мочку уха, провел взглядом по внешнему виду своего товарища: замечательно сидящий, белый костюм, гармонирующий с тонкой черной рубашкой и льняным белым галстуком; волосы подвязаны в тугой, низкий хвост. И его торжественный вид закачивала бодрая и теплая улыбка. Он поспешил сделать замечание в ответ:       — Благодарю, сеньор! Ты тоже замечательно выглядишь, как ты себя чувствуешь перед свадьбой?       — Никак, честно говоря, — переведя подозрительный взгляд на, сидящего на заднем сидении, Фуго, он просил: — Это твой друг?       — Ох, мне так жаль, что я не представил вас раньше! — спохватился Наранча, обращая взор, на забытого всеми, Фуго, — Д-да, это Фуго — мой товарищ.       Переведя взгляд на Абаккио, Наранча продолжил:       — Это Абаккио — жених того самого милого парня с вечеринки.       Фуго вежливо протянул свою руку для рукопожатия, и представился:       — Паннакотта Фуго.       Они проезжали несколько улиц в полной тишине, и лишь Абаккио и Наранча иногда кидали друг на друга веселые и счастливые взгляды, все были заняты собственными мыслями и переживаниями о предстоящей свадьбе. Наранча считал количество проеханых улиц, и количество улиц, которые им нужно будет пропустить, прежде чем оказаться припаркованными перед домом, где будет создаваться очередная ячейка общества в лице его самых близких людей.       Когда машина остановилась перед ярко украшенными воротами, на прутьях которых висели ленты и шары, Наранча схватился за ремень машины, и крепко держа его, он пытался успокоиться и перестать извращать свои мысли, приходя к желаниям убежать или как минимум, остаться в машине, и не выходить никогда.       — Что с тобой?       Наранча резко повернул свои обеспокоенные глаза, полные сомнения, на голос Абаккио, который удивленно поднял брови на реакцию своего друга:       — Страшно…       Абаккио проведя руками по лицу, растирая свои мышцы, набирался терпения, прежде, чем прошептать в свои сложенные руки на обруче руля:       — Будешь всю жизнь бояться — будешь безумно несчастным. Кто не рискует — тот не пьет шампанского, — подняв на Наранчу раздраженное лицо, он продолжил: — Ты знаешь, чтобы пройти путь героя, надо преодолеть свои страхи?       Наблюдающий за этим разговором (, а если быть точнее, опять забытый Наранчей), Фуго молча переводил взгляд то на объект своего восхищения, то на мрачного молодого человека, и был совершенно сконфужен: с одной стороны ему тоже хотелось не отставать от молодого человека, чье имя он успел забыть, и с другой стороны, это крайне дурной тон вмешиваться в чужие разговоры, тем более, когда в нем участвует человек, с кем ты практически не знаком.       — Я ведь не герой, — Наранча поспешно расстегнул ремень, и вдохнул в себя воздуха для храбрости, — Ладно, я не должен расстраивать вас… Ну, что же, сеньоры, идем? — обратился он к Фуго, который окончательно притих, и открыв машину, ступил на асфальт новыми ботинками.       Вся подготовка была в самом разгаре: Бруно и многие другие, бегающие за заказами, которые успевали завозить к ним во двор — от многоярусного торта до небольших закусок.       Не зная, куда деть свои нервные руки, Наранча их пытался сложить на груди, держать одну ладонь в другой, заводить за спину, и ничего ему не чувствовать себя свободнее от какого-то нависшей тучи над ним, и подойдя к Бруно, который, казалось, позаботился лучше всех о своем гардеробе, и выглядел намного ярче и аккуратней в своем минималистичном костюме, он нетерпеливо и отчаянно спросил:       — Бруно, что мне делать?!       Бруно, сначала не заметивши Наранчи, сильно испугался, когда увидел его перед собой, а затем приняв как можно веселый вид, потрепал по кудрям Наранчу, и заглянул ему в глаза, ласково сказал:       — Успокойся, милый мой. Я разочаровываюсь в себе, когда вижу, что кто-то на моей свадьбе волнуется сильнее, чем я сам! Ты берешь слишком много ответственности на себя. Если ты так отчаянно хочешь помочь мне, то сделай одолжение — успокойся и радуйся за меня, — Бруно на какое-то время задумался, и щелкнув пальцами, состроил умное лицо, и сказал: — Помоги с пуншем, как только его привезут, ладно?       Кротко и одновременно благодарно кивнув головой, Наранча почувствовал как на его плечо упала рука, и повернувшись, обладатель этой руки, прошептал совсем тихо, чтобы не услышал Бруно:       — Интересная свадьба, однако.       Одарив Фуго самым теплой улыбкой, Наранчу никак не успокаивал вид человека, которого он сильнее всего хотел бы сейчас увидеть, и нервно вдыхая и выдыхая из себя воздух, он ничего не ответил, просто гипнотизируя фиолетовые глаза напротив.       Наранча любил просто смотреть тому в глаза, и сохранять тишину — это был своеобразный ритуал, который помогал ему концентрироваться на своих чувствах, а не на размышлениях. Ведь даже так — над разумом всегда владеет душа.       Он смешивал свою фиолетовую краску глаз в его кристально чистом взоре, всегда дающий ему ответы, которые он не мог найти в течении долгих лет и бессонных ночей.       Можно было схватить того за бархатную руку, и подумать, какие у Фуго опрятные руки, по сравнению с его маленькими и загорелыми обрубками пальцев. И между ними проходила вечность, а в крови тек мёд, вместо крови.       — Ты такой красивый, — прошептал как можно тише Наранча, стараясь дать услышать эти слова только Фуго, который с усмешкой и смущением на лице, незаметно схватил того за мизинец левой руки, и выводя маленькие кружочки на его коже, он еле наклонился к нему, и прошептал в ответ, слегка прохрипев:       — Ты себя не видел. Как можно быть таким очаровательным с такими кудрями и таким замечательным костюмом? — наклонившись ещё немного к его ушам, он мог отчетливо заметить красную краску на его ушах, и пустив смешок, он продолжил, слегка царапая его кожу мизинца своим ногтем, — Но самое очаровательное и прелестное — это твой невинный взгляд, который может мгновенно превратиться в чертовски вызывающий, или даже… плачущий.       С мест, где оставались царапины от ногтей Фуго, и дыхания Фуго, которое оседало на его ушной раковине разносился через всю нерную систему электрический ток, распространяющийся по венам сладко и мучительно.       — Добрый вечер, Наранча и… сеньор Фуго… Наранча, тебе разве не говорили, что шептаться — это дурно? — всю эту интимную обстановку разрушил, подошедший Миста с фотоаппаратом на шее, и явно недовольный, что Фуго практически не обратил на него внимание, добавил:       — Как вы?       Испуганно отодвинув от себя Фуго, Наранча тут час, в смущении схватился за мочку уха и зло смотря на Мисту, размышлял, мог ли его товарищ что-то подозревать, но придумывая оправдание для их «перешептываний», Наранча медлил с ответом. Что за несчастье, когда тараканы лезут к твоему объекту восхищения именно тогда, когда он занимает тебя такими лестными речами?!       Тогда, явно иронизирующий свое положение, Фуго ответил:       — Отлично проводим время, сеньор.       — Я тут хотел вам предложить… Не хотите ли составить мне компанию в кафе за чашечкой латте? — невинно хлопнул глазами Миста, теребя лямку фотоаппарата.       На это предложение Фуго проделал несколько вещей, которые привлекли много шуму и внимания, однако прежде сделать их, Фуго бросил сожалеющий и извиняющийся взгляд на Наранчу, который косо смотрел на него в ответ, как бы спрашивая: Чёрт, что значит твой взгляд?       Ответами на этот вопрос была рука, которая крепко схватила его за ладонь, и слова, улыбающегося Фуго:       — Уважаемый, честно говоря, я порядочный партнёр, в отличии от некоторых…       Непонимание и конфуз, которые исказили лицо Мисты, мог запечатлеть не каждый художник, так как они перетасовывались между собой, подобно картам: упали уголки губ, глаза, ранее прикрытые в улыбе, мгновенно расширились, а складка между бровями стала намного отчетливее, чем обычно, казалось, будто он даже немного побледнел, но Наранча не успел разглядеть полную палитру эмоций на его лике, потому что послышались визги сродни девичьим.       — Наранча, так вот к чему были эти разговоры!!! — спотыкаясь об бордюр, Бруно спешит к Наранче и Фуге, чтобы как следует поздравить их, и заодно показать свой безграничный шок и ужас, — О, Боже мой! Как ты до этого докатился, мой милый?! Господи, я не могу в это поверить! — Бруно приобнял левой рукой плечи Фуго, а правой крепко обвив торс Наранчи, всячески демонстрируя свое крайнее удивление и радость, а ещё невероятное потрясение и ужас, то останавливаясь в речи, и что-то анализируя, а потом он вновь продолжал говорить, — Я удивлен, и пожалуй, я нашел пищу для ума… Помимо свадьбы, ещё и вы! Ха-ха, это самый лучший день за всю мою жизнь! — Бруно вновь остановился, и его лицо приняло странное выражение: смесь потрясения и неверия, — Н-да, ладно… Наранча, ты должен был мне про это рассказать, чёрт… Мы ещё об этом поговорим, а сейчас иди и разливай пунш, пока я переварю то, что я услышал…       Огромная ваза была наполнена рубиновым пуншем, в котором плавали кусочки цитрусов и мелкие бусинки черники, и в небольшом радиусе от вазы стоял сладкий запах смеси бурбона, чая, фруктового сока и меда. Вдыхая в себя это, щекочущий ноздри, благовоние, Наранча, орудуя разливательной ложкой, разливал по небольшим бокалам коктейль.       — Откуда у вас столько знакомых, Бруно? Миллион незнакомых мне лиц, это заставляет чувствовать себя не в своей тарелке.       Облокотившись об стол, Бруно улыбчиво просиял и ответил:       — Довольно разношерстная компания: кто-то кореши Абаккио, кто-то мои старые одногруппники.       Уставившись в свое отражение в пунше, Наранча не поднимая головы, тихо произнёс:       — Мама бы пришла на вашу свадьбу… Обязательно…       Искреннее и чувственное сочувствие отразилось в глазах Бруно, и он устало выдохнув, потрепал того по щеке, и когда Наранча посмотрел Бруно в глаза, он ответил:       — Она бы гордилась тобой.       Огорченно помотав головой, Наранча и не заметил, как его накрыла волна отвращения:       — Ха-ха! Нет, я счастлив, что её тут нет.       Снующий Миста, то и дело щелкал фотоаппаратом, желая запечатлеть счастливые лица гостей и своих друзей: прищуриваясь и сгибаясь в три погибели, он долго ждал, когда наконец проявится фокус, а затем тут час же торжественно просил не двигаться, и нажимал на кнопку.       — Какого чёрта? С каких пор ты занялся фотографией?       Загипнотизированный фотографиями на экране фотоаппарата, Миста, не поднимая головы на раздраженное злое лицо Абаккио, искренне ответил:       — Мой бывший был фотографом.       Когда все уселись, заиграла торжественная музыка, которая подняла в душе Наранчи немалый трепет, и в целом, действовала на него неблаготворно, ему казалось, что у него давление или температура, и возможно, его скоро вырвет от волнения. Его накрыла чувсевнная рефлексия, и робко заламывая пальцы, он с нетерпением ждал, когда это все закончится, и он сможет просто обнять Абаккио и Бруно, чтобы как-то успокоиться, что всё позади. И со всей восковой податливостью, которая была у него под воздействием своего нервного состояния, он просто ожидал появления ног своих товарищей на, вымощенную каменными плитами, дорогу, уповая на то, что его лицо не отливает зеленоватым оттенком. Перед глазами плыло, и руки стали ватными, мокрыми и холодными. В ушах, вместо торжественной музыки играла завывающая музыка расстроенной свирели.       И его зрение резко прояснилось, когда наконец появились Бруно и Абаккио, и это было, пожалуй чересчур резко, так как это ощущалось длинной нитью, которую продели ему сквозь черепную коробку.       Они прошлись по дороге, а перед ними шла маленькая девочка — родственница Бруно, бросающая цветные лепестки цветов, которые оседали на плитах, и по ним мягко проходились две пары ног возлюбленных. Остановившись перед всеми, они ждали, когда до них дойдет маленький мальчик, который практически не касаясь земли, спешил к ним, стараясь не уронить кольца на металлическом подносе. Наконец, когда они обменялись кольцами, чета наклонилась друг к другу, чтобы запечатлеть поцелуй, заставляя толпу взрываться в криках и радости.       Щелк — и Миста сделал ещё один снимок.       Тут Наранча не удержался, и тихонечко заплакал, накрывая ладонями свои веки, сидящий рядом Фуго лишь мог предложить свои объятия, чтобы как-то успокоить, и Наранча с радостью принял это приглашение, уперевшись своим лбом ему в грудь.       После праздевства, когда алкоголь подошел к концу, и все подарки были приняты, Наранча тихонечко пробрался к молодожёнам и, дернув за рукав Бруно, спросил осторожно и ласково:       — Что же теперь вы будете делать?       — Никогда нельзя знать наперед! — с лицом, источенным мудростью и усталостью, изрек Бруно, — Но я знаю точно, что впереди нас ждет несколько недель отдыха за пределами Европы. Мы ещё точно не решили, если быть честными…       Абаккио лишь раздраженно подтвердил:       — Да, нужно будет в ближайшее время купить билеты куда-угодно, лишь бы подальше от этого проклятого Неаполя.       Смаргивая подступающие слезы, Наранча не мог твердо стоять на ногах, и пересчитывая языком свои зубы, он крепко закусил дрожащую нижнюю губу, чтобы не дать себе слабины и не расплакаться окончательно, прошептал дрогнувшим голосом:       — Я… Я так счастлив! Как никогда…

АКТ XI

      Крепкие руки с тонкими пальцами, которые мягко накрыли чёрный кожаный ремень, который плотно облегал тонкие, зацелованные солнцем бедра, смотря на которые, можно было удивиться и задаться вопросом, откуда у обладателя таких бедер, талия, подобна осиным талиям пин-ап моделей. От этого невесомого касания, юноша вздрогнул и испуганно что-то пролепетал, желая отогнать страх, который елозил по его конечностям, и в целом, больше всего ему хотелось сделать лишь две вещи: оттолкнуть его возлюбленного и сказать, что он ещё не готов, и, как бы стыд не пробирал его до костей, ему хотелось получить немного удовольствия, даже если он просто просто разденет его без помощи Наранчи, он уже будет стонать в сладком оцепенении, отгоняя стыд, и метаясь по кровати, лишь от холодящей простыни, которая касается его поясницы и бедер. Подобные мысли исказили его, прежде обеспокоенное, лицо: в трепете и ожидании он машинально прикусил искусанные губы, покрытые сухой корочкой кожи.       — Не бойся, — копна пшеничных волос наклонилась к выступающим ребрам под медовой кожей, что говорило о явном недоедании, и легко опалил своим горячим дыханием кожу, заставляя по его телу пронестись табун мурашек, от которого Наранче хотелось дернуть головой, и он откинул голову назад, желая отпустить это щекочущее ощущение, и выпустить его вместе с облегченным стоном, который вырвался у него, когда Фуго ловко расправился с ремнем, освобождая давление на его таз.       — Как ты себя чувствуешь? — юноша был занят освобождением тонких, практически тощих ног, которые поднялись в воздух, для облегчения труда своего возлюбленного. Наранча опустив глаза на свои оголенные бедра, был подвержен неимоверному смущению, и краска залившая его уши, выдавала в нём чистейший стыд. Он не заметно для себя и юноши, сидящего на корточках перед ним, медленно передвигал руки по направлению к своим бедрам, пока они не наткнулись на бархат собственной кожи и не накрыли облегающее нижнее белье, слегка касаясь, не сильно выпирающего, бугра. В его голове легко, подобно птичке, пролетела мысль о том, что у него безумно горячие и мокрые руки, и сколько ему приносит удовольствия просто так коснуться самого себя через ткань, и может, ему хотелось бы провести руками по себе. Кадык Наранчи дернулся в волнении, а краска уже жгла огнем всё лицо, и ему казалось, что он ни за что не способен поднять голову на Фуго, который приподнял брови в остолбенении, и ему доставляло мало удовольствия стеснение и неуверенность Наранчи.       — Стыдно, — прошептал Наранча, слегка сгибаясь пополам, чтобы ткань короткой футболки могла хоть немного помочь ему в маскировке своего смущения и небольшого возбуждения.       Фуго накрыл ладонью загорелые пальцы Наранчи на своем белье, и сохраняя форму бугра, Фуго крепко схватив за запястье Наранчу, начал управлять его рукой, водя по стволу вверх-вниз.       — Малыш, прекрати врать! Посмотри на свой вульгарный и бесстыжий вид, ты просто кричишь о том, как хочешь, чтобы тебя поскорее обнажили и нежно взяли, да? Ты такой сладкий, когда закрываешь глаза! — Фуго поднял потерявшееся лицо Наранчи за маленький подбородок: нижняя его губа задрожала в экстазе, а, ослепленные белыми кругами перед глазами, веки были плотно зажмурены, и ему казалось, что он вот-вот умрет от переизбытка возбуждения.       — Чёрт, Фуго, — Наранча приоткрыл фиолетовые глаза, полные томности и преданности, его губы еле двигались, совсем не слушаясь Наранчи.       — Скажи, Наранча, что мне нужно сделать? — Фуго сократил расстояние между ними, интенсивно двигая рукой.       — Поцелуй меня, — Наранча широко раскрыл бледные губы, призывно высунув язык изо рта. В голове все внезапно поплыло, и ему казалось, будто он перестал различать лицо Фуго перед собой, от этого у него проявился легкий эффект тошноты.       Когда Фуго грубо схватив его за подбородок, приблизил к себе, Наранча прикрыл в экстазе глаза. Сплетение горячих языков, буквально огненный танец, который вызывал безумные мысли, отнимая трезвый разум и человеческую оболочку, обнажая зверей, скрытых под кожей. Этот поцелуй был похож на драку, который порождался яростью и страстью: жажда получить как можно больше новых ощущений, жажда высосать друг из друга эту похоть, которая копилась в них всю жизнь.       Аккуратно оторвавшись от Наранчи, Фуго разорвал нить слюны, которая тянулась между ними, подобно маленькому мосту. Надавив на его грудь, Фуго прошептал хриплым и сухим голосом, всё ещё не отдышавшись:       — Если ты сам не хочешь раздеваться до конца, это сделаю я.       Не понимая смысл слов, которые долетели до его сознания из уст Фуго, Наранча невольно расслабился и поднял руки над головой, задирая короткую футболку, и давая свободу своей кожи и ребрам, которые выступили сильнее, когда он выгнулся под горячими руками Фуго, ловко пронырнувшие под футболку и поднимаясь всё выше, они задевали затвердевшую плоть темных сосков. Ткань футболки была отброшена на залитый лунным светом пол.       На секунду они просто разглядывали тела друг друга: Наранча, проведя мокрым языком по обсохшим губам, следил за светлой полоской волос, которая скрывалась за резинкой боксеров, и получал удовольствие от того, каким взглядом, искрившимся океаном похоти изучал Фуго его тело, как он в искусительном восторге закусил губу, протягивая к нему руки, он резко дернул того к себе, за тонкую талию, и тут же припал к шее, засасывая, кусая, и всячески изводя нежную и чувствительную кожу шеи.       Протяжно и томно простонав, Наранча механически притянул Фуго к себе теснее, зарывшись непослушными пальцами в пшеничные пряди на макушке.       Оторвавшись от шеи, Фуго надавливает на загорелую грудь ладонями, и Наранча не сопротивляясь мягко падает на подушки, слегка зажмурившись и пискнув — все происходит слишком молниеносно. Но ему это нравится.       Оседлав узкие бедра Наранчи, Фуго незамедлительно наклоняется к соскам и надавливает на темные, твердые бусины сосков, получая резкий вздох, который вылетел со рта Наранчи.       Воздух кажется пропитанным похотью, и все слова, которые хотел бы сказать Наранча в эту минуту, вылетели из него вместе с короткими стонами удовольствия, получаемого от массирования и щекотания его сосков. Это было совершенно новым, захватывающим чувством, при котором ему никак не представлялось возможным сдерживать свои стоны, свои чувства, которые он так ненавидит. Ему хотелось, чтобы одним его видом наслаждались, чтобы один его заполоненный похотью взгляд возбуждал вдохновение и желание.       Подняв голову на Фуго, который был занят зажиманием сосков между пальцев, Наранче не лезло ничего в голову, кроме как прошептать, отпуская мелкие стоны:       — Ты приносишь мне боль.       Продолжая массировать соски, Фуго сипло произнёс, опуская вторую руку вновь на бугор, скрытый под тканью боксеров, и слегка сжимая его в своей ладони:       — Где тебе больно? Тут?       Получив короткий кивок, Фуго запустил свою ладонь в боксеры и аккуратно схватив небольшой член, Фуго провел рукой от основания до кончика, прошептал:       — Ты ещё хочешь, чтобы это произошло?       — Чёрт! Ох, да… Чёрт, Фуго, пожалуйста… ах! Не спрашивай меня… — Наранча не находил себе места от горячей ладони в своем белье, и всячески прикрывая глаза ладонями, закусывая ребра ладоней и сжимая собственные плечи, чтобы как-то угомонить свое желание, и прекратить сходить с ума от рук Фуго.       — Держи себя в руках, малыш. Иначе всё закончится намного раньше, чем мы предполагали! Ты ведь не хочешь, чтобы всё кончалось так быстро, да? — Фуго вытащил руку, измазанной в предэякуляте, и услышав ной, который отражал неудовольствие и разочарование Наранчи, он добавил, потянувшись за бутылочкой согревающего масла, лежащую на краю кровати:       — Тише, тише… Я сделаю тебе приятно, милый.       Приподнимая его за поясницу, Фуго стянул с, ничего не соображающего и хныкающего от боли, Наранчи белье. Сгиная его колени и фиксируя рукой, широко расставленные, ноги Наранчи, он с щелчком раскрывает бутылку, и обильно смазывает маслом свои пальцы, его дыхание слегка сбито, и кажется, что он безумно нервничает.       Видя, как Наранча отвечает его действия, Фуго поспешил успокоить вмиг, отрезвевшего от возбуждения, Наранчу:       — Если что-то пойдет не так, просто скажи мне, и мы всё прекратим, договорились?       Наранча лишь поспешил слабо кивнуть, не скрывая своей тревоги, и желая не обидеть своего возлюбленного, едва заставил себя улыбнуться и ответить:       — Я доверяю тебе свое тело.       Не спеша, не спеша, не спеша.       Облизывая в страхе губы, Фуго подносит пальцы к сжатому кольцу мышц, и на минуту колеблется, пока до него не доносится сдавленный голос Наранчи:       — Мне тоже страшно… Просто сделай это, ради меня.       В эту минуту Наранча пытался припомнить что-то из своей биографии такое, что могло бы придать ему уверенности и сил. Ему нужно было доказательство того, что это не самое страшное, с чем приходилось сталкиваться Наранче в своей жизни.       Морщась от неприятного ощущения чего-то инородного в себе, Наранча не и не собирался думать о том, как ему стоит хоть немного расслабить мышцы лица, изобразить хоть небольшое получение удовольствия, ради своего ненаглядного. Все его мысли обратились к рефлексии: разве ему нужно жертвовать своей болью, ради того, чтобы получить ещё галочку к списку дел, которые необходимо сделать в этой жизни. Секс? Разве ему нужно было это ничтожное удовольствие мгновенья?       Он перестал чувствовать в себе что-то инородное. Он перестал чувствовать Фуго вообще. Казалось, будто Наранча вообще перестал существовать, настолько теряясь в поле своей рефлексии.       Обеспокоенный отстраненным и серьезным взглядом, направленным куда-то сквозь тело Фуго, возможно даже он и не смотрел сквозь тело, и нашел занимательным рассматривать стену, которая проглядывала между локтем и торсом, Фуго поспешил взять отозвать того из поля, и напомнить ему о себе:       — Я знаю, что тебе страшно, что ты сомневаешься. Наранча, чёрт. Чёрт! Я тебя понимаю, но, милый… оставь все мысли на потом, посмотри на меня. Да, вот так. Ш-ш, не надо ничего говорить, я попробую сделать тебе приятно, ладно?       На некоторое мгновенье Наранча согнул брови в сожалении и непонимании, рассматривая, покрытое испариной, лицо напротив. Но резко сократив между ними расстояние, он приподнялся, чтобы запечатлеть поцелуй у него на губах, и прошептать ему в губы, опаляя его своим сбитым дыханием:       — Я — идиот, прости меня.       После этих слов Наранча впал в нирвану, струнами которой управлял, подобно умелому музыканту, Фуго, который размашисто двигая бедрами, упивался стонами, которые рвано вырывались с вытянутого в идеальную «о» маленького и аккуратного рта Нарачи. Все тело Наранчи подрагивало и тряслось, совсем не контролируя закусывая свои пальцы, желая закончить эту болезненно-сладкую муку, закатывая глаза и дотрагиваясь до себя, он совершенно не владел своими стонами и действиями.       — О чёр-рт, — Наранча прикрыв глаза был готов к тому, чтобы умереть от переизбытка ощущений: как Фуго с хлюпом входит в него, шлепаясь яйцами об его кожу; как он водит пальцами по его члену, размазывая предэякулят по всей длине, нажимая круговыми движениями на головку, слегка потирая уретру; как он целует его в щиколотку, оставляя мокрый след губ; как пусто и хорошо одновременно.       По всей комнате разносятся сиплые стоны двух юношей, переходящие на животные крики, а ещё звуки бьющейся друг об друга кожи.       Запах секса.       Приближаясь к кульминации их сплетения тел, Фуго, совсем потеряв голову, и то и дело низко стонал и увеличивал темп, одновременно болезненно крепко сжимая член Наранчи в своей ладони.       Последние толчки — яркие, выбивающие всю дурь из голову, оставляя лишь ощущения, подобные молниям, пронизывающим тебя со всех сторон, вызывающие табун мурашек, и крики, вырывающиеся из твоей уже охрипшей глотки.       Последний крики — самые громкие и протяжные, говорящие о бурном оргазмичном наслаждении, вы даже не слышите себя, просто потому что в ушах словно пробки от ощущения члена, чутко бьющего по простате и в голове каша из чувств и ощущений.       Кончив, Фуго вытаскивает из размякшего ануса свой вялый член, и падает рядом с бездыханным телом Наранчи на грязные простыни, устало прикрыв глаза, и прошептав:       — Чёрт, что это было?       — Спасибо, Фуго, — Наранча прильнул щекой к потной груди Фуго, прикрывая глаза, чувствуя, что он вот-вот упадет в глубокий сон.       Перед глазами стояли часы, показывающие поздний час, которые привели Наранчу к тем мыслям, о которых он пожелал бы не вспоминать после такого приятного акта любви со своим возлюбленным.       Почему эти голоса опять не дают дню угаснуть?       Ночь была тихим вором, который приходил, чтобы разрушить сновидения Наранчи, желающего получить сон, и достигнуть спокойствия, которого ему так не хватало. Система рушилась на глазах Наранчи, подобно башне, которую терроризируют бомбами: куда все пропало? Действительно, куда все пропало? Куда пропали его планы, мечты? Куда пропало его желание быть человеком?       Пожалуйста, дайте мне тишину. Прошу, дайте мне поспать в тишине. Мама, прекрати целовать меня, я хочу спать.       Тишина накрывает подобно цунами, ты жаждешь тишины, когда находишься в водовороте из криков, звуков, похожих на скрипы, и ты мечтаешь, чтобы твою тишину что-то заполнило, когда ты чувствуешь себя в космосе, где нет ничего и никого, что могло превозносить в твоем сердце спокойствие и радость.       Тишина делает счастливее?       — Наранча? О, Боже, почему ты плачешь? — Фуго испуганно поднялся, прижимая голову Наранчи, который беззвучно ронял слезы на грудь своего возлюбленного, стараясь как меньше издавать сдавленных всхлипов, но, когда Фуго обнаружил его слабость, Наранча навзрыд расплакался, крепко сжимая грудь Фуго, и потираясь щекой об его кожу, — Господи, что случилось? Расскажи мне, я помогу тебе… я обещаю.       Сказав это, он обнял рукой поперек туловища, вздрагивающего при каждом всхлипе, Наранчу.       Покрасневший от слез, Наранча долго не мог успокоиться, пока наконец не прошептал, делясь с Фуго своими редкими всхлипами, вырывающимися из его рта с предложениями:       — Я верю тебе Фуго… Я верю тебе так, как никому другому… Ты прекрасно знаешь об этом, милый. Я… я имею все, но при этом у меня столько потерь. И каждый раз, когда я вспоминаю об этом, я не знаю, благодарить мне Бога или проклинать. Я первый стану призраком, когда действительно стемнеет. — Наранча поднял на него красные, полные слез, глаза, поджимая губы в улыбке, которую он выдавливал из себя, чтобы не представать перед Фуго в таком унизительном виде, Наранча всегда находил причину, чтобы броситься в слезы, и каждый раз, когда слезы настигали его, он был слеп ко всем ценностям и богатствам, которые появились в его скупой жизни: — Боже, прости меня, Фуго. Но я больше не могу заснуть в этом городе!!! В этом Неаполе!!! — Наранча всхлипнул сильнее, вдыхая запах кожи Фуго, — Мама не дает мне заснуть… мне кажется, что она постоянно кричит на меня, ругает меня за что-то. Я больше не могу заснуть. Что она, чёрт… Что она хочет от меня?! — Наранча ощутил, как пальцы Фуго скользили по его пояснице в успокаивающим жесте, — Я устал от неё… Я не хочу, чтобы она была тут… Я не хочу, чтобы она была…       — Все будет хорошо, — в глазах Фуго играл лунный свет, и его привычный, такой странный и холодный цвет перманганата калия, сцепив руки за спиной Наранчи, он водил пальцами по его, сильно выпирающим, спинным позвонкам, и шептал: — Милый, потерпи ещё немного, осталось совсем чуть-чуть, уже на этой неделе мы переезжаем из Неаполя, как ты и хотел. Я обещаю тебе… потому что я тоже устал от этого Неаполя… он убивает, — уверял Фуго в своих намерениях, слыша музыку, играющую с улицы. Он прислушался к ней, и в такт покачивался вместе с Наранчей       Наранча поднявшись, некоторое время рассматривал лицо Фуго при лунном свете, и потянулся к его губам, чтобы накрыть их своими в нежном и продолжительном поцелуе.       Музыка утихла.

      Было сыро и туманно, что крайне не характерно для климата Неаполя. У центрального аэропорта Неаполя из пассажиров были снующие везде итальянцы, отправляющиеся в Милан, Венецию и Лондон, и приезжающие иностранцы, желающие повидать необычайные красоты Неаполя и поглядеть на Везувий.       Среди обычных пассажиров были двое — молодые люди, крепко несущие за собой небольшие сумки и чемоданы. Переглядываясь между собой, они разговаривали о чем-то, и по всей видимости, кого-то ждали.       Когда поблизости появились ещё три человека, они приветственно улыбались друг другу, и были очень счастливы видеть своих друзей.       Возможно, в последний раз.       Подойдя к близстоящему Мисте, Наранча крепко сжимает его в своих объятиях, с чрезвычайной готовностью горячо говоря ему:       — Я буду безумно скучать по твоей квартире, по пьянкам, по твоим несмешным шуткам, и по тебе.       — Воспоминания никогда не исчезают, они бессмертны, — медленно и обдуманно прошептал Миста в ответ, похлопывая своего товарища по спине, на его лицо опустилась тень беспокойства и серьезности, — Может судьба ещё когда нас сведет, Наранча Гирга?       — Я буду молиться и уповать на это, — прошептал Наранча в грудь Мисты.       — Люди постоянно уходят и приходят, и никогда не остаются навсегда, — печально заметил Миста, отпуская фигуру Наранчи из своих объятий.       — Как с языка снял, я люблю тебя, Миста. Будь счастлив.       Наранча подошел к Абаккио, который послал ему легкую и снисходительную улыбку, и Наранча с дрожащей губой бросился обнимать своего друга, целуя его кратко в щеку:       — Чёрт, пожалуйста… Я люблю тебя. Не важно, где ты будешь, я всегда приеду, чтобы увидеть твое лицо, — Наранча замолчал, потому что его начинала пробирать дрожь и он бессознательно дотронулся до своих бледных губ, чтобы не дать вырваться всхлипываниям из своего рта, — Просто… просто не забывай про то, что где-то есть мальчик по имени Наранча, и он тебя очень любит, ладно? — глухо плача, Наранча крепко прижался к рубашке Абаккио, и сразу же оторвался от неё, слыша слова, сказанные с горечью в голосе:       — Тебя невозможно забыть, ты слишком хорош для этого мира, мой милый. Пиши нам, ладно?       Наранча сделал шаг назад, и поднял свое лицо на Бруно, у которого до боли исказилось лицо, скорчился и был готов расплакаться навзрыд, прикрывая, подобно Наранче, рот, чтобы не дать себе этой слабины.       Между ними проходит секунда, и они начинают плакать, не сдерживая своих эмоций, выплескивая всю эту грусть, всю эту печаль, которая копится в них, с того момента, когда они оба поняли, что ничего не вечно.       Оба не могли этого вынести.       Кинувшись друг другу в объятиях, полные слез, Наранча, прошептал, пуская слезы:       — О, Господи! Мы обязательно встретимся, Бруно! Мы же встретимся, да?! Боже…       — Да! Мы встретимся! Я буду надеяться на это, — поддакнул отчаянно Бруно, закусывая дрожащие губы, и пытаясь расслабить лицо, которое болело от слез.       Все они простились, сдерживая слезу.       Некоторые действительно теряют все, чтобы приобрести что-то новое. Это не отрывок из инструкции по игре в монополию, это жизнь.       С восторгом осматривая каюту, в которой им предстояло пережить перелет, Наранча морщась от сухих слез, шептал:       — Это называется первый класс?       — Да, — Фуго взял за руку Наранчу и повел его к широкому креслу. Усадив его, он читал в его глазах восхищение, прежде чем тихо прошептать ему прямо в губы:       — Я люблю тебя.       Наранча закусив губу, тихо ответил ему, вкладывая в эти слова больше смысла, чем вообще могло бы быть:       — Я тоже… очень сильно люблю тебя, Фуго.       Падая в пропасть, его подхватили крылья феникса, которые помогли ему коснуться кончиками пальцев до небес. I said, «Ooh, I'm blinded by the lights» No I can’t sleep until I feel your touch I said, «Ooh, I'm drowning in the night» Oh, when I’m like this, you’re the one I trust