***
- Мать твою, мать твою, мать твою!! Сердце Ивана стучало, зайдясь в панике, словно готовое вывалиться из груди – птица билась в клетке, очевидный сигнал: надо прятаться, они с Альфредом всё отрабатывали накануне, всё просто... Всё с самой первой секунды пошло через задницу. Именно он, Иван, должен был лезть за дощечкой, открывать потайной лаз – он рванулся с кровати, чуть не грохнулся и не расшиб себе нос, из-за ноги, запутавшейся в простынях – только чтобы распластанная ладонь Альфреда уперлась ему в грудь: - Кровать заправляй, ты ближе, я сам открою! Пронзительный синий взгляд подействовал лучше всяких разъяснений. Россия развернулся к кровати: найти концы смятого белья сквозь бушующую в ушах кровь, сквозь трепыхания канарейки – да легче обезвредить тикающую бомбу! Трясущимися руками он швырнул одеяло на пол, разгладил складки на простыни, взбил подушку – услышал какой-то стук, чертыхание Америки: тот залез под кровать почти по самую поясницу, путаясь у Ивана под ногами. - Чего ты там возишься? - Дощечка к стене отлетела... Щас... – он дернулся телом вперед: вся кровать вздрогнула, раздался приглушенный вскрик «ау!» - затем: – Всё, взял, я щас выле... Альфред не договорил: Иван схватил его за щиколотки, выдергивая из-под кровати. Америка проехался пузом по полу – майка его задралась – перекатился к тайнику и сразу же встал на карачки, втыкая дощечку в щель, несколько раз не в ту, что нужно, но наконец с громким шумом поднимая кусок паркета – Иван рванулся в проем в ту же секунду, когда было заправлено одеяло, рухнул на дно тайника – Альфред прыгнул следом, взгляд Ивана зацепился за что-то блестящее на прикроватной тумбочке... - Очки! - Что? А, черт! – Америка рванулся к тумбочке, цапнул очки – его золотые волосы сверкнули в солнечном свете окна – и пулей бросился назад, захлопывая за собой паркетную крышку, доски застучали перед глазами – и они оба погрузились во тьму. Окутавшее их нечто едва ли можно было назвать тишиной: настолько сильно раздавалось биение сердца в ушах. Иван старался унять тяжкое дыхание, даже не шевелиться – как вдруг его сознание пронзила паника. Он крутанул голову к Альфреду: - А наша обувь внизу? Рубашки и брюки с рюкзаками? Там же... - Я принес их утром, они там, рядом с тобой, вон, видишь? – горячий шепот Альфреда раздался у самого уха – он просунул ладонь между досками и телом Ивана, указал на пространство у его левой ноги, и скосив глаза, в полутьме Россия разобрал очертания ботинок и набитых рюкзаков – и внезапно почувствовал прилив желания расцеловать Альфреда Джонса такой силы, что смог подавить его, только услышав приближающиеся к комнате шаги. Они замерли. Шаги сместились от входа к шкафу около клетки с птицей – она почему-то слегка притихла – а затем послышался голос Гилберта: - Мне сказали выйти с оружием. Так что лежите и не рыпайтесь. Пока не услышите от меня команду вылезать. Резкие шаги прочь – и дверь закрылась. Судорожное, тихое дыхание выходило у Ивана из легких, оседало на досках напротив его лица. На фоне притихшей птицы снаружи отчетливее доносился шум машин, какие-то армейские команды... Сказали выйти с оружием?***
Гилберт сбежал по лестнице вниз так быстро, как мог, широкими шагами направляясь по коридору к выходу. С пистолетом он не расставался еще с самого утра, наверх ему нужно было, только чтобы удостовериться, что два свалившихся ему на голову болвана не оставили ненароком свои трусы на виду – открыть дверь – ладно, комната была абсолютно «чистой», спокойствие, только... Снаружи его ждала не одна машина. И даже не две. Проволочная ограда его участка была окружена военными автобусами-фургонами на равном расстоянии друг от друга: один, два, четыре, шесть – только в его поле зрения. По периметру ограды цепочкой выстроились солдаты: в шлемах, бронежилетах... С автоматами, чьи дула были направлены в сторону дома. Гилберт вмерз в землю. Ладонь рефлекторно дернулась к рукояти пистолета – хоть сознание и твердило ему, что это бесполезно: если захотят – его снимут прямо сейчас, и ничего... - Товарищ Байльдшмидт, вам нечего бояться. Пройдите сюда! За калиткой виднелись две фигуры в штатском. Гилберт направился вперед, усилием воли уняв дрожь в руках. Вряд ли его напряженности сейчас можно было удивиться: не каждый день его дачный участок окружали пять, двенадцать, двадцать три, а если учитывать расположившихся сзади – приблизительно сорок солдат. Пока он шагал вперед, автоматы по-прежнему смотрели в сторону дома. Гилберт вышел за калитку. Двое мужчин в серых плащах, явно не родственники, но так похожие друг на друга – движениями, выражением лица, выправкой, некоей неприметностью – едва ли таких людей можно было выцепить взглядом в толпе – приблизились к нему. Один из них, коренастый с квадратной челюстью, решительно шагнул вперед, протянув ему руку (от Гилберта не укрылось, как второй в ответ на это на долю секунды поджал губы). - Полковник госбезопасности Александр Жданов, - по-русски представился тот, сверля Гилберта пристальным взглядом – ГДР выдержал его, стараясь не обращать внимания на то, как ладонь заболела от рукопожатия. - Начальник окружного управления Конрад Кох. Рад лично встретиться с воплощением социалистического отечества, - сообщил второй, лысоватый с черной бородкой, старательно изображая приветливость. В его бледно-голубых глазах не отражалось и тени улыбки, не оставляя ни малейших иллюзий насчет того, какие чувства тот испытывал к «социалистическому отечеству». Пронизывающий, леденящий холод Хоэншёнхаузена вновь лизнул Гилберту спину – даже спустя столько лет. Он подавил в себе дрожь. - Вы, вероятно, теряетесь в догадках, что здесь происходит? – вновь подал голос Кох. - Вы читаете мои мысли, - Гилберт наконец позволил себе спешно оглядеться по сторонам: как он и предполагал, солдаты действительно оцепили весь участок непрерывной линией. Из двух фургонов – одного, что был ближе, и второго, с противоположной стороны, у второй калитки – по команде вышло ещё по отряду из четырех-пяти солдат. Они двинулись цепочками ко входам на участок. – Что это за... - Здесь проводится контртеррористическая операция. Понадобилось несколько секунд, чтобы слова просочились в сознание. - Против кого? Там внутри сейчас только канарейка. Самое ужасное, что она может вытворить – заклевать плечо, требуя внеплановой кормежки. Кох сморщился на долю секунды – и нечто мрачно-гордое поднялось в душе ГДР – когда его птичка чувствовала, что ему кто-то угрожает, она была способна доставить неприятностей, о чем «там» знали не понаслышке – и заявил с железобетонной серьезностью: - Товарищ Байльдшмидт, пару дней назад западным шпионам удалось пересечь государственную границу – у нас есть все основания полагать, что они собираются выкрасть вас. Теперь скрыть изумление стало почти невозможно. Замешательство охватило его. Если они в курсе, что Брагинский с Джонсом у него, зачем вообще устраивать всё это? Почему они просто не вломились в дом, так же быстрее, и... - И, судя по нашим данным, они могли затаиться где-то у вас дома, - добавил Жданов, видимо, уловив смятение в настроении Гилберта. – Так что вы находитесь под угрозой. Гилберту понадобилось несколько секунд, чтобы ответить, тщательно взвешивая каждое слово. - Я... премного благодарен, что государство так печется о моей безопасности, - ответил тот, твердо глядя в глаза Коху. Ответом ему был водянистый, малоподвижный взгляд. – Но я ведь не дамочка, которую можно просто вынести без лишнего шума. Разве я мог бы не заметить появления этих шпионов у себя же в доме? Кох помолчал некоторое время, пронизывая Гилберта взглядом – казалось, будто ему пытаются просканировать изнанку черепа, считать все потаенные мысли, даже те, о которых он сам в жизни не подозревал – и произнес, твердо и с расстановкой: - Как показали события последних дней, если для них стало возможным почти беспрепятственно пересечь границу, то и в ваш дом зайти не составит труда, - рука легла ему на плечо: её сжали – возможно, Кох хотел, чтобы жест вышел отеческим, но в мышцах растеклась ноющая боль. – Так что лучше вам побыть здесь, товарищ Байльдшмидт. Мы вас защитим. Здесь. Теперь он понял, что именно не сходилось. Единственным объяснением этому спектаклю, что всплывало в голове Гилберта, пока он смотрел, как солдаты по команде с двух сторон обходят здание, будто собираясь штурмовать укрепленный бастион, - было то, что ни «штази», ни КГБ точно не знали, где прячутся беглецы – а значит, на случай прокола, если вдруг окажется, что воплощение ГДР здесь не при чем, надо было иметь легенду – чтобы не дай несуществующий бог Гилберт Байльдшмидт допустил мысль, что воплощения... могут сбегать из своих стран. Но если их подозрения окажутся верными – передняя дверь открылась: первая группа солдат уже заходила внутрь – то всё было устроено таким образом, что если Джонса с Брагинским обнаружат и они решат прорываться силой... ...у них – безоружных, лишенных даже его, Гилберта, пистолета, со всех сторон окруженных вооруженными солдатами – не останется ни шанса. Ещё одна машина стояла поодаль – бледно-серый грузовик «Баркас» с прямоугольным железным кузовом без окон, у входа в который находилась пара солдат с автоматами, прижатыми к груди; и всё бы ничего, если бы Гилберт не чувствовал, как они буквально сверлили ему спину взглядами в ожидании одного-единственного неверного движения. Побыть здесь, значит. Едва дрожащие ладони сжались в кулаки. Уйти не смогут не только Брагинский с Джонсом.***
Они содрогнулись, когда снизу послышался громкий стук распахнутых дверей. В тесноте и полутьме тайника слух Ивана обострился до предела: он почти не дышал, и хоть трепахания канарейки вновь возобновились – невозможно было не слышать то, что разворачивалось на первом этаже. Многочисленные шаги, сразу с двух сторон – с главного входа и с черного, короткие команды на немецком – если до этого можно было надеяться, что в дом с рядовой проверкой заявятся сотрудники «штази» в штатском, у которых в качестве оружия – наблюдательность да пронизывающий душу взгляд, то сейчас отпали всякие сомнения, что внизу происходил самый настоящий военный штурм. Конечно же, - капля пота стекла по виску, столь отчетливая на фоне сверхчувствительных, словно оголенных, нервов – если бы он был на их месте, он бы отправил на их перехват взвод солдат, не меньше... Три двери на первом этаже – в кладовку, на кухню, в ванную – были поочередно распахнуты с такой силой, словно их выбили ногой. Шаги прямо под ними, в гостиной – сразу несколько, тихие переговоры... и, наконец, скрип лестницы. Россия беззвучно выдохнул из глубины своей груди, прикрыл веки с дрожащими ресницами. Только бы нервы не сдали. Шевеление рядом с его рукой – он повернул голову – в темноте был виден только профиль Америки. Он вдыхал и выдыхал так же редко и глубоко, как и сам Россия – вероятно, тоже пытался успокоиться. Плотно сжал веки – челка надо лбом дрожала... Повинуясь внезапному порыву, Иван нащупал его пальцы рядом с собой – и накрыл своими. В ответ Альфред вздрогнул – так и не открыв глаза. Но он перевернул ладонь, крепче схватившись за Ивана. Россия развернул голову, выдыхая. От прикосновения стало чуть-чуть, на какую-то секунду спокойн... Дверь в их комнату выбили. Они синхронно всосали воздух, распахивая глаза, рефлекторно сжимая руки крепче – Иван мог слышать, как скрипели половицы, когда тяжелые шаги приближались в направлении окна. Птица зачирикала сильнее. Половицы прямо над ними прогнулись под чужим весом – он мог задеть их грудью, если бы не забыл, как дышать, – пыль с досок осела в их тесном пространстве, защекотала ноздри, слишком сильно – он вскинул руку сквозь захлестнувшую душу панику, зажал себе нос почти до боли, почувствовал, как убийственная (в прямом смысле) жажда чихнуть рассасывается. Шаги сдвинулись по диагонали, в направлении клетки с канарейкой, затем вдоль шкафа и к кровати – кто бы ни был сейчас в спальне Гилберта, он словно ходил по кругу, приглядывался. Чувства обострились до предела: Иван ощущал такие же шаги на другом конце этажа, в кабинете, в коридоре, ладонь Альфреда, что сжала его почти до побелевших костяшек, приглушенные передвижения внизу в гостиной... - На втором этаже тоже чисто, - по-немецки сообщили сверху. Ненадолго воцарилась тишина – если тишиной можно было назвать звуки шагов сверху и снизу и беспокойное чириканье канарейки. Хлопок двери на первом этаже: послышались голоса, незнакомые – двое мужчин вошли в дом. Их приглушенный разговор слышался в разных концах дома: кажется, они прохаживались по помещениям внизу, медленно, понемногу задерживаясь в каждом. Сердце пропустило удар, когда ступени на лестнице заскрипели. С их приближением каждое слово слышалось все отчетливее. Иван вмерз в пол, когда осознал – говорили по-русски. - ...исходя из личностных характеристик Брагинского и Джонса, они бы не побоялись лобового столкновения, - голос, низкий, совсем чистый, без акцента: он никак не мог принадлежать сотруднику «штази». – Что примечательно, скорее всего именно Брагинский стал бы тем, кто предложил бы подобный выход. - Возможно, в доме есть какое-то укрытие... Тайники, вход в которые скрыт за шкафами или мебелью. Если, конечно, они ещё не успели уйти, - второй явно был местным. - Или если их здесь вообще не было, - теперь они оба стояли на пороге спальни – это можно было узнать не только по их шагам, но и по реакции птицы, которая теперь забилась в клетке с новой силой, словно бешеная. – Мое руководство не сбрасывает эту версию со счетов. Особенно учитывая, - шаги одного из них: доски прямо над ними чуть прогнулись: каблуки прочертили паркет, человек развернулся. – Те многочисленные отчеты о лояльности Байльдшмидта в последние годы, что приходили в Карлсхорст. Карлсхорст. Его догадки о том, кто говорил по-русски, подтвердились – Иван зажмурился. Живот скрутило от страха. - Не думайте, что я не заметил ваше раздражение, когда выяснилось, что операция будет проходить под моим наблюдением, - вновь сказал русский. - Не понимаю, о чем вы. - Товарищ Кох... – человек снова двинулся: обошел комнату кругом, остановился ближе к порогу: ближе к своему собеседнику. – Мое руководство здраво рассудило, что для успешного побега из ГДР – или просто пребывания здесь – Брагинскому с Джонсом не обойтись без помощи изнутри. И если эта помощь им всё-таки оказывается, - пауза. – Было бы полезно узнать, с какого именно момента они могли бы её заполучить... если выяснится, что предшествующие выводы не соответствовали действительности. Даже сквозь чириканье канарейки можно было почувствовать, как сгустился воздух по ту сторону тайника. В воображении разыгрывалась сцена – как двое людей смотрят друг на друга, встретившись пристальными взглядами. Пытаются расколоть. Долгое время ему не отвечали. Когда Кох заговорил, он делал это медленно – выверяя каждое свое слово. - Вы же сами понимаете, товарищ Жданов... столетия жизни в среде буржуазной элиты не могли не оставить отпечаток на этих существах. Тишина. Скрип половиц – теперь Кох обходил Жданова; приближался к окну. - Учитывая поведение Байльдшмидта семнадцать лет назад, тщательное наблюдение за ним не прекращалось. В последние годы он и впрямь отличался предельной дисциплинированностью. Даже энтузиазмом. Мы надеялись, что Байльдшмидт наконец сумел порвать со своим прошлым. Что мы сумели привить ему наши общие идеалы. Сумели наставить его на верный путь. Что он и впрямь стал... социалистическим государством немецкой нации. Но мы, - Кох интонацией выделил слово. – Никогда не упускали из виду соображение, что тесная связь с его братом и его империалистическое прошлое ещё могут возыметь над ним действие. «Не упускали соображение, в отличие от некоторых» - Коху необязательно было договаривать фразу, чтобы намек осел в воздухе. Иван словно воочию видел, как Жданов сдвинул брови и поджал губы в бессильном раздражении, не имея возможности парировать этот укол. - И если окажется, что наши опасения подтвердятся... Все надлежащие меры будут приняты, вы же понимаете. Капли пота катились по вискам. Сердце готово было проломить грудную клетку. - Понимаю, - медленно ответил Жданов. – С нашей стороны... Черт побери, эта канарейка всегда такая буйная? Птичка тем временем разошлась не на шутку: кажется, теперь она сошла с ума от паники – клетка натурально ходила ходуном, рискуя опрокинуться на пол. - Всякий раз, как мы имеем с ней дело, - ответил Кох, раздраженно выдохнув. – Вам крайне повезло, что у Брагинского нет животного-компаньона. - С ним проблем и на десятерых животных хватает, - устало вздохнул Жданов, немного приглушенно: возможно, он проводил рукой по лицу. – Ладно, пора кончать с этими прятками... Я привез с собой материал из Вены. Собака готова? - Мы подобрали её ещё вчера. - Отлично. Покончим со всеми неприятностями одним махом. С этими словами Кох и Жданов поспешили прочь – шаги из комнаты перешли в коридор, затем вниз по лестнице. Чем дальше они уходили, тем быстрее Ивана затягивало в водоворот дробящего душу ужаса – а весь воздух из легких словно выкачали.***
От вида покидающих дом Коха и Жданова – одних – Гилберт едва не позволил себе облегченно выдохнуть, выйдя из своего напряженного оцепенения. Рано радоваться: они ещё не уехали. Если уж быть последовательным, радоваться стоило лишь тогда, когда ноги Брагинского с Джонсом не будет на его территории. Но уже то, что они не волочатся вслед за спецслужбистами, расстрелянные или связанные, волей-неволей зажигало крохотный огонек надежды: может, на этом всё, может... Гилберт шагнул вперед, намереваясь прояснить обстановку, но Кох выставил ему ладонь, коротко качнув головой. «Подождите». Они прошли к одному из фургонов. И от зрелища, развернувшегося перед Гилбертом, внутри всё проморозило насквозь. Из фургона на поводке вывели немецкую овчарку, а в руках у Жданова оказался прозрачный герметичный пакет, внутри которого угадывались два сложенных пиджака. Они переговаривались с кинологом о чем-то – он выцепил слова «ливень» и «смыло следы» - после чего все вместе направились с собакой в сторону дома. Смотря им вслед, Гилберт не знал, что удерживало его оттого, чтобы не рухнуть в тот же момент на землю и не заорать.***
Вот и всё. Посторонние звуки – солдаты, птица, разговоры чекистов – да всё, что угодно – затихли по сравнению с тем бушующим, оглушающим морем страха, что разверзлось у него внутри. Ивана колотило. Их найдут, прямо сейчас, собака не может не учуять их запах – их найдут прямо здесь. Возьмут в трусах и держащимися за ручки – он запрокинул голову, беззвучный смех прокатился по доскам, когда он представлял лица чекистов при таком уморительном зрелище. Смех раздвинул завесу ужаса, впрыснул адреналина. Паника чуть отступила, подкинув шальное решение сквозь подернутый пеленой разум – их возьмут, если они продолжат лежать здесь. Если те полторы или две минуты, что им осталось, они так и не двинутся с места. Улыбка от уха до уха дрожала в уголках губ: Жданов буквально сам подкинул ему решение – если они... - Иван, мы можем выбраться. Горячая хватка ладони у него на плече, дыхание у самого уха – Альфред повернулся набок, вцепился в него, напряжение волнами расходилось от его тела. - Табак. Надо его рассыпать, он забьет собаке рецепторы, тогда у нее отрубится обоняние – и они не найдут нас вообще. Слова въедались в его воспаленный мозг, заставляя шестеренки шевелиться – Россия оцепенел. А затем в раздражении повернул лицо к Америке: - И где я тебе возьму его? Рожу? Какой ещё... - Смотри, вот! Яростно зашипев, Америка сместил ладонь с его плеча на щеку, повернув ему голову в другую сторону – прикосновение горело – и Иван разглядел. Рядом с его головой стояла коробка; судя по отсветам, железная, на ней с трудом угадывались буквы – кажется, латиница, он прищурился... В мозгу что-то щелкнуло: если у Гилберта имелся тайник, значит, что-то должно было там находиться, что-то, что он хотел скрыть от вездесущего надзора. - Это нюхательный табак, в банке, может, ему Людвиг тайком возит, - судорожный шепот прокатился по его шее; сердце было зашлось в испуге – слишком громко, услышат – но канарейка наверху перебивала всё своим яростным метанием. – Я увидел утром, когда вещи складывал... Надежда мелькнула – отчаянная, дикая: если у них есть возможность... стоп. - Как мы его применим? Надо рассыпать, и чтоб было незаметно, и... - Я-я всё продумал, - пока одна ладонь Америки всё ещё до боли сжимала ему пальцы, вторая дрожала в успокаивающем жесте напротив его груди. – Надо как-то свалить клетку. Я оставил там упаковку с кормом, тогда он рассыплется, они по цвету примерно похожи, и можно будет смешать с ним; может, руку быстро высунуть – ты ближе к ней, попробуй, пока они... - Джонс, ты спятил? – Россия сцепил зубы. – Над нами солдат, нас засекут моментально! - Нас засекут, если мы прямо сейчас что-нибудь не сделаем! - Я знаю! – свободной рукой Иван схватил его за ворот майки, дернул на себя. – Надо прорываться! - Чт– Ты совсем... Звуки снизу заставили Альфреда оборваться, звуки разговоров – они уже здесь, с собакой, срочно, надо срочно... - Нас и так найдут, а сейчас они не знают, где мы, если вырвемся внезапно, сможем отнять оружие, сможем... - Там прорва солдат! – Альфред шипел; теперь от него разило гневом – их носы почти соприкасались. – Они изрешетят нас, и – и – Гилберт... - Значит, возьмем Гилберта с собой! – Иван зарычал; шаги слышались уже на лестнице. – Нам конец, если... - Дай сюда, - Америка просунул руку за его голову, хотел цепануть банку, Россия в ярости зажал её плечом, раздался стук... Уши наполнило шипение Америки от боли – звенящая тишина – что-то не так, чириканья не слышно, что – Клетка с грохотом рухнула на пол.***
- Вот. Запахи должны были сохраниться. Байльдшмидт явно нервничал – Жданов не мог не обратить на это внимание. Пока что его тревогу можно было списать на вполне объяснимое замешательство от новостей, что в его доме засели террористы, для чьей поимки государство окружило его взводом солдат, но пока ещё рано было делать окончательные выводы. Кох рядом с ним с треском раскрыл прозрачный пакет. Овчарка просунула морду в него, влажные черные ноздри зашевелились – сейчас всё должно выясниться. Принюхавшись в коридоре, собака медленно проследовала в гостиную, обогнула солдата с оружием наизготовку – в каждом помещении дома стояло по одному из них. Прошлась мимо дивана и комода – Жданов напрягся, кажется, вот оно – но затем овчарка снова свернула в коридор, теперь проследовав в ванную... - Шэфер, она взяла след? Они здесь? - Сложно сказать, - они с Кохом всего на шаг отставали от кинолога; тот пристально следил за своей подопечной. Та, пройдясь под раковиной, вела их обратно в коридор. Чириканье канарейки, слышное даже отсюда, с удивительной силой действовало на нервы. – Она сейчас в процессе. Все-таки одежда несколько часов пролежала в мусорном контейнере, запахи могли смешаться. Если... Поводок натянулся – овчарка резко направилась к лестнице. Они едва не обгоняли Шэфера, спеша за ним по деревянным ступеням – Жданов сжал служебный пистолет в кармане; в том, что Брагинский с Джонсом станут отбиваться, не было никакого сомнения, – вот они уже на втором этаже, стук –– грохот –
Что-то маленькое и желтое стрелой вылетело из спальни, метнулось к ним – раздался вопль; Шэфер дернулся к стене, хватаясь за глаз, собака гневно залаяла... Канарейка Байльдшмидта хлопала крыльями по её морде, яростно щебеча, маленькие когти раскрылись, норовя впиться в кожу под глазами; овчарка попятилась – её гневный лай разносился по дому, хвост бился по бокам, она рычала, клацала пастью, пытаясь ухватить пернатое – та вдруг извернулась, понеслась от собаки прямо на Коха – тот выставил руки вперед – но сдерживать ему пришлось совсем не канарейку, а овчарку, что навалилась на него, в ярости преследуя птицу – Кох повалился на пол, заорав от удара локтем о перила лестницы; птица сделала петлю в воздухе, вновь ринувшись на собаку... - Эта тварь клюнула меня в глаз! Жданов крутанул голову – Шэфер всё ещё стоял, прислонившись к стене, прижимая ладонь к глазу, лицо его было искажено болью – он дернулся и рухнул: поводок натянулся, когда овчарка погналась за канарейкой в другой конец коридора. Солдаты выглянули из комнат, вглядываясь в неразбериху, тот, что был в спальне, рядом со Ждановым, вскинул автомат, целясь в птицу... - Отставить, - рявкнул тот, перекрикивая лай и хватаясь за автомат: цель слишком мала, можно попасть в собаку, да и гребаное пернатое регенерирует с той же скоростью, что и её хозяин. – Позови сюда Байльдшмидта! Лай раздался совсем близко от него.***
Если сперва грохот и крики привели их в замешательство, то уже скоро стало понятно – канарейка вырвалась наружу. Чириканье, лай, ругань на немецком и русском заполнили коридор; Россия услышал, кажется, что-то с глазом, снова лай, приказ привести Гилберта – топот ног, сбегающих по лестнице – из комнаты ушли – снова вопли, уже Жданова; будто он упал, будто собака навалилась на него... - Иван, - Альфред крепко сжал его ладонь – они всё ещё держались за руки? – другой рукой схватился за железную банку; снова лихорадочный, умоляющий шепот. – Давай сейчас! Пожалуйста! Иван сцепил зубы. Он принял решение.***
Через несколько мгновений, когда назад пути уже не былои он молился, чтобы всё удалось, внезапно пришло понимание
на каком языке говорилось об их поимке.
***
Гилберт сел у дерева, сложив руки на коленях, опустив на них лоб. Он не хотел, чтобы хоть кто-нибудь видел его пустое лицо с угасшими глазами. С одним пистолетом против взвода солдат у него не было ни шанса – он поразился самому себе, усмехнулся, что даже допустил мысль о таком варианте. На побег нечего и надеяться. Оставалось только ждать неизбежного. Оно должно закончиться – начаться – очень скоро: им не потребуется много времени, чтобы обнаружить его тайник. Не потребуется много сил, чтобы сложить два и два. Он старался гнать от себя мысли о том, что будет после. У него всё ещё есть эта трава под его ладонями. Спиной он чувствовал кору дерева, шероховатую и жесткую. Скоро всего этого не станет – лишь холод бетона, тьма и... Ветер шевелил его волосы, река вдали... Из дома послышался шум. Дрожь по хребту. Вот и оно. Солдаты вокруг напряглись, ещё крепче припали к своему оружию, но они не двигались с места; шум все не стихал, как... Входная дверь отворилась – показалась голова солдата. - Товарищ Байльдшмидт, срочно явитесь наверх! Гилберт немедленно встал, почти бегом направляясь ко входу. Чувство замешательства разрасталось в нем всё сильнее, пока он перешагивал порог и пересекал коридор – почему его не повязали прямо у дерева и не затащили в «Баркас», что за бешеный лай собаки у него над головой, крики, грохот – он взмыл по лестнице, обгоняя солдата... Первое, что бросилось ему в глаза – Кох нетвердо стоял, схватившись за макушку и вцепившись в перила, Жданов тоже явно только-только поднялся с пола, кинолог, ещё полусогнутый, заваленный книгами со стеллажа; беглый взгляд в спальню через приоткрытую дверь – сердце ударило по ребрам, когда он выцепил взглядом русые пряди, то, как кусок паркета опускается и ложится ровно – овчарка с отпущенным поводком с лаем неслась с другого конца коридора, а перед ней... - Байльдшмидт, успокойте вашу чертову птицу! Гилберт свистнул – канарейка полетела к нему, он спрятал её в своих ладонях; и отшатнулся, когда пасть овчарки клацнула перед самым его носом. Собака лаяла, едва сдерживаемая Ждановым – у того на виске был кровоподтек, – который невесть как умудрился ухватить поводок и сейчас держал её за ошейник; он перевел разъяренный взгляд с пса на Гилберта. - Уберите её с глаз долой! - С-сейчас, - кивнув, он обошел их по дуге (насколько можно было это сделать в узком коридоре), зашел в комнату – поваленная клетка лежала с распахнутой дверцей, коробка с коричневатым кормом опрокинулась, он рассыпался по всему полу – опустился на четвереньки, чтобы сразу посадить канарейку внутрь, уловил запах... Множество деталей недоставало, но догадка сверкнула в воспаленном разуме: догадка о том, что эти двое затеяли, и кровь захлестала, а надежда прорезала сердце – это может сработать... Только если те не поймут, что собакой что-то не так. Гилберт стал медленно поднимать клетку – канарейка успокаивалась рядом с ним, а вот ему пришлось плотно схватиться за прутья, чтобы никто не заметил его трясущиеся руки – позади него лай овчарки раздавался всё реже и реже. - Кох, вы как, целы? Шэфер, что с глазом? – Жданов оперативно приводил всех в чувство. - Терпимо, сначала показалось, что выкололи, - прошипел кинолог. – Столько проблем от такой мелкой... - Замечательно. Продолжаем, господа. Снова треск пакета – ГДР пододвигал клетку обратно к стене, когда спустя мгновение краем глаза увидел, как овчарка вошла в комнату, припала к горке рассыпанного корма, и... Гилберт толкнул клетку в сторону – и она с грохотом рухнула на пол. - Что за черт?! – на него раздраженно воззрились Шэфер и Жданов, что успели войти в комнату вслед за ним. Овчарка дернулась; Шэфер от громкого стука схватился за голову, сморщившись – похоже, в коридоре его нехило приложило; один глаз распух и покраснел. - Прошу прощения! Она очень нервничает, когда рядом другие животные, - Гилберт поставил клетку обратно: теперь канарейка действительно вновь трепыхалась, изумленная неожиданным падением. Он понадеялся, что птица потом обязательно простит ему его бесцеремонную выходку – главное, чтобы никто не заметил, как собака чихнула.***
Спустя некоторое время – несмотря на все волнение, на всю едва скрываемую тревогу – Гилберт мог констатировать... ...что те, кто приехал спасать его от «похитителей», в явном замешательстве. Замешательство то залегло складками на их лбах, читалось в переглядках, когда собака, будто бы что-то обнаружив, активно обнюхивая предмет интерьера, через пару мгновений неуверенно останавливалась, размахивая хвостом так, что он бился о её бока. Новые попытки дать ей на пробу пиджаки из пакета, как и обход обоих этажей по второму и третьему кругу ничего не дали: животное вертело мордой, виновато глядя то на мебель перед собой, то на побитого кинолога – ни о каком обнаружении следа и речи не шло. Гилберт не позволял себе надеяться. Он не позволял себе надеяться даже тогда, когда все трое вышли из дома и направились к машинам. Он встал у дерева неподалеку от фургона, в пределах слышимости, как бы невзначай, однако переговаривались те всё равно слишком тихо, чтобы можно было уловить что-то связное. ГДР кругами ходил около дерева, вскапывая носками ботинок землю, ожидая. По ощущениям, прошло около получаса – а может, несколько минут, его натянутые, как канат, нервы уже не выдерживали – прежде чем тот увидел направляющегося к нему Коха. По его лицу нельзя было сказать ничего, пока тот не подошел почти вплотную. - Поздравляю, товарищ Байльдшмидт. Похоже, до вас не добрались. Гилберт всматривался в него, пока мозг со скрипом осмысливал его слова: его будто наклеенную улыбку с плотно сжатыми губами, взгляд с примесью то ли досады, то ли раздражения... Прошло несколько секунд, прежде чем самообладание вернулось к нему: он должен что-то ответить. - Так что, никаких западных агентов у меня дома нет? – медленно протянул он. - Наша тщательная проверка их не выявила, - твердо кивнул Кох. – Можете продолжать отдых спокойно. На периферии зрения и слуха угадывалось, как солдаты по команде Жданова опускают винтовки, снимаются со своих мест, по цепочке заходят в фургоны... Гилберт сдержал судорожный выдох – только не выдать себя в последний момент – Кох всё смотрел на него, выжидательно, надо спросить его, пока он ещё здесь, ему нужна информация... - Если, как вы говорите, меня собираются похитить... разве мне не следует вернуться в Берлин как можно скорее? Кох нахмурился. Отвел взгляд. Видно было, что он напряженно раздумывает над ответом. - Эти агенты находятся на территории нашей страны, - наконец произнес он. – И прямо сейчас в нескольких других местах – в каких, не могу сообщить, вы же понимаете – проводятся операции по их обнаружению и поимке. Если их там не окажется... значит, успеха в продвижении к своей цели они добились ничтожного, - офицер «штази» усмехнулся, и Гилберт с холодком, прошедшим по спине, понял, что если бы он не знал правду, ничто не помешало бы ему поверить Коху, так убедительна была его маска. – Я думаю, сейчас вам ничто не грозит. А наблюдение за тем, чтобы вы оставались в безопасности, – наш ключевой приоритет. Отеческий, казалось бы, тон не скрыл от ГДР зловещего скрытого смысла последней фразы. Гилберт кивнул, принимая сказанное к сведению. Когда Кох уже хотел разворачиваться, тот вдруг кое-что вспомнил. - На днях мне предстоит ехать на переговоры с представителями ФРГ, - он быстро облизнул губы. – То обстоятельство, что двое шпионов с запада пытаются меня похитить, должно как-то на них повлиять? Было видно, что вопрос застал Коха врасплох – ему предстояло объяснить, почему западные союзники на фоне сложных переговоров по транзиту в Западный Берлин решились на такой отчаянный шаг. Тот резко отвел взгляд в сторону. Мгновение спустя он снова смотрел в лицо Гилберту. - Оно непременно повлияет, когда мы схватим этих агентов. А пока что, товарищ Байльдшмидт, - он уверенно кивнул. – Ведите себя, как ни в чем не бывало. Они пожали друг другу руки на прощание. Гилберт смотрел, как Кох и Жданов скрываются в кабине, как последние солдаты заходят в свои фургоны. Как машины поочередно выезжают на дорогу и одна за другой скрываются за зеленым массивом леса в отдалении от его участка. Когда последняя из них скрылась за изогнутым поворотом, он остался один – вместе с лесом, домом и странным оцепенением, что вдруг охватило его. Оцепенение не спадало, когда его взгляд скользнул по кроне дерева у ворот, по клумбе и по темному прямоугольнику входа, пока он приближался к нему. Периферия зрения выхватила интерьер ванной и гостиной, скрип ступеней на лестнице доходил до него словно сквозь слой ваты. Он поднялся наверх, свернув в комнату, перешагнув рассыпавшийся корм, плотно зашторил окно (свет, проходивший сквозь ткань, делал комнату оранжевой) и опустился на кровать. Мысленные картины последних двух часов сменяли друг друга, словно кинолента, отпечатываясь в стене напротив. Гилберт не шевелился, устремив взгляд в пространство – и казалось, прошло полчаса, прежде чем он глухим, словно не своим, голосом произнес: - Вытряхивайтесь. Грохот отбрасываемой паркетной крышки – из ниши в полу поднял корпус Америка. Он вцепился в паркет, обвел рваным взглядом комнату и впился в Гилберта безумными глазами. - О-они ушли? ГДР кивнул. Дикая улыбка прорезалась на лице Джонса – он закрыл его ладонями, склоняясь вперед. Плечи его затряслись, он зачесал руками волосы – в комнате раздались уже знакомые истерические смешки, которые доносились до ушей Гилберта словно издалека. Рядом восстал массивный корпус Брагинского. Русые волнистые волосы были взлохмачены, фиолетовый взор готов был пробуравить стену – он выдохнул всей своей мощной грудью, дергаными движениями схватился за паркет, поднялся наверх (он что, полез в тайник прямо в трусах?) и выпрямился. - Мы уйдем отсюда, как только наступит темнота. Нельзя оставаться, если они... - А ну стоп! – Гилберт вскинул ладонь, прервав поток взволнованных объяснений. И только потом перевел горящий взгляд на Брагинского. – Никуда вы не пойдете. - Они чудом не обнаружили нас, и если заявятся снова... - Вас сейчас втройне легче обнаружить, если вы сломя голову и ничего не продумав ломанетесь прочь из дома, – судя по тому, как Россия сконфуженно опустил взгляд, видок у него был тот ещё. – Заодно и меня подставите. Так что сидите тихо и не дергайтесь. - Ты думаешь, они могут засечь нас, если убедились, что у тебя никого нет? – подал голос Америка. - Я практически уверен в этом, как и в том, что передвигаться по дому вам теперь нужно только с закрытыми шторами, - ГДР устало провел ладонью по лицу. – Они уехали, но сколько же они перед этим топтались... Наверняка их ничерта до конца не убедило. Если они и до этого следили за домом, так сейчас начнут в десять раз пристальнее. - Хочешь сказать, мы теперь здесь заперты? - Я хочу сказать вам не искать себе новых приключений на задницу сразу после избавления от прежних, как вы любите, - Гилберт тяжело поднялся с кровати, взлохматив волосы. – А заодно и продумать всё как следует. Ближайшее время он намеревался провести у окна своего кабинета, опустошая пачку сигарет (цветы надо бы опрыскать до конца, но они подождут) и всматриваясь в голубую ленту реки – должно пройти не меньше нескольких часов, прежде чем хоть какие-то связные мысли возникнут у него в голове; осознание вероятности ещё более пристального надзора свинцом легло на плечи – он нахмурился, сделал шаг... - Гилберт, погоди. - Что ещё? – ГДР остановился, сморщившись. Альфред уже успел вылезти: они с Иваном смотрели на него, то и дело как-то странно переглядываясь друг с другом. - Нам нужно тебе кое-что рассказать. - А это не может подождать пару часов? – теперь накатившая усталость ощущалась лишь сильнее. Гилберт в раздражении выдохнул и поднес пальцы к виску. - Чувак, это реально важно, - Америка шагнул вперед, протягивая руку, словно боясь, что тот все-таки уйдет. – Ты только это... присядь обратно, а то наверное обалдеешь так, что подбирать тебя с пола придется. - Подбирать? Хочешь сказать, что есть что-то охренительнее обыска «штази» на грани раскрытия с утреца пораньше? – Вид у Джонса был ещё более диковатый, чем прежде – он бросил взгляд на Брагинского, и тот коротко, без каких-либо слов, кивнул ему – это взбесило Гилберта ещё больше. Он с фырканьем сложил руки на груди. – Давайте, удивите меня!***
Подбирать Гилберта с пола не пришлось – по мере того, как Альфред излагал, его взгляд из раздраженного становился всё более пустым и нечитаемым, брови медленно ползли вверх – Иван наблюдал, как ГДР сел обратно, неспешно вытащил из кармана зажигалку и взял с подоконника пепельницу. Три сигареты успели зажечься и сгореть, прежде чем Альфред закончил сбивчивый рассказ об их с Иваном снах. - Ладно, предположим, обыск «штази» и правда проигрывает той херне, что творится в ваших мозгах, - наконец произнес Гилберт, с силой вдавливая бычок в стекло пепельницы. Дыхание Ивана перехватило: получается... - Значит, ты тоже всё это помнишь? – взволнованно озвучил Америка пришедшую им обоим на ум мысль. - Как я гонял твое подобие армии по Вэлли-Фордж? Забудешь такое, - несмотря на едкое содержание, в голосе Гилберта уже недоставало язвы: видимо, тот был слишком впечатлен внезапно открывшейся информацией. – Да, я помню всё именно так, как ты рассказываешь. А ты... – ГДР поднял взгляд (мешки под его глазами стали ещё глубже) на Россию. – Тебе наверняка приснилось, как солдаты довели тебя до лагеря, а потом как я тебя вытащил и свёл с Альфредом? - Да, - Иван кивнул. Сердце судорожно забилось. – И то, как мы виделись до этого... при Петре. Ему не было нужды расписывать всё в деталях – по взгляду Гилберта было ясно: он понял, что Иван имел в виду. - И если ты говоришь, что помнишь всё то же самое, значит, и наши воспоминания подлинные, - закончил Россия, переводя взбудораженный взор с ГДР на разгорячившегося Америку. Их взгляды пересеклись, сердце сжалось: странный трепет поднялся в нём, и он был уверен, что он же передался и Альфреду, что сейчас глядел на него так пристально: боль растеклась в груди от синевы его глаз... - Почему именно сейчас? Россия вздрогнул: перевел взгляд (ему потребовались усилия – чувство было такое, будто он обрывал нить) на хмурого ГДР, что сидел, подперев подбородок ладонью. - Что, прости? На миг Ивану показалось, что Гилберт ему сейчас врежет – но тот лишь медленно выдохнул и продолжил: - Вы десять лет назад осознали, что потеряли друг о друге память. И все эти десять лет ничего не менялось. А сейчас вдруг к вам вернулось воспоминание о вашей первой встрече. Не месяц назад, не вчера и не завтра, а именно сейчас. Есть предположения, как так вышло? Они замолчали. Иван не задумывался об этом – переживания сегодняшних утра и дня ещё даже не успели осесть в его душе – он попробовал сосредоточиться... Без толку. - Ни малейшего. Вновь воцарилась тишина. ГДР задумчиво почесал шею, задрав голову – Россия попробовал продолжить размышлять: отчего это могло зависеть? Может, они что-то совершили, какое-то действие, что позволило их памяти восстановиться, чего не делали ранее – на ум шли лишь мысли об их совместной ночевке в одной кровати (вот уж чего раньше точно не случалось; хотя... мурашки пробежали по спине: разве он мог за это ручаться?), хотя накануне они уже спали спиной к спине в лесу... нет, должно быть, что-то другое, что-то... Неожиданная мысль вдруг прорезала разум. - Получается, теперь нам не нужно к Артуру? Две пары глаз – алые и синие – с удивлением воззрились на него. Альфред склонил голову в замешательстве. - Если мы что-то вспомнили, получается... получается, наша память восстанавливается, - продолжил Иван. – И теперь... не нужно добираться до Англии, чтобы нам помогли. Канарейка с чириканьем переместилась с одной жердочки на другую. Глаза Альфреда распахнулись от осознания. Смешанные чувства охватили Россию: им предстояло пересечь море – и всё это в призрачной надежде, что Артур поможет им вернуть воспоминания, которые и так начали возвращаться – осторожное облегчение разлилось внутри оттого, что, возможно, им удастся обойтись без всех трудностей, без пересечения десятка границ – но вместе с тем и досада: всё, через что они прошли, было зря? Они бы вспомнили и так, находясь в Вене рядом друг с другом? Америка нахмурился, закусил губу, раздумывая над сказанным... Чтобы затем медленно ответить: - Мы всё ещё не знаем, почему с нами всё это происходит. - Думаешь, Артур сумеет ответить? Америка почесал затылок, уперев вторую руку в бок. Складка залегла между его золотистыми бровями. - Если даже и нет, разве это можем сделать мы? К тому же... кто сказал, что мы вспомним хоть что-нибудь ещё? И сколько времени нам для этого понадобится. Может, следующее воспоминание приснится нам через полгода. Не можем же мы полгода куковать у Гилберта в тайнике? Нет, теоретически, конечно, можем... - ...но практически вас обнаружат при следующем обыске, на котором на вас не свалится столько тупой удачи, как сегодня, - мрачно закончил за него Гилберт. – К Артуру или не к Артуру, но с моей территории вам надо рвать когти, да как можно скорее. С этим трудно было поспорить – как и с рассуждениями Альфреда. Иван поморщился, осознавая масштаб трудностей, с которыми им ещё только предстояло справиться: ладно море, нужно ещё как-то выбраться из ГДР, а по морю, как они хотели, не получится... - У тебя есть идеи, как это можно сделать? - Есть парочка прикидок, - медленно произнес ГДР, постукивая пальцами по колену. – Не скажу, что они надежны – не то чтобы я раньше плотно занимался переправкой людей на Запад, в отличие от некоторых, - он метнул алый взгляд на Америку. – Но подумать я подумаю. Завтра совещание с дражайшим начальством – вот как раз будет два часа на подремать и поразмыслить. До них не сразу дошло, что Гилберт имел в виду. - Ты завтра идешь на работу? - Завтра понедельник. Вечером я сяду на электричку и оставлю вас, голубков, наедине друг с другом на пару дней. Смотрите только кровать не сломайте, - ГДР встал и медленно направился к выходу. Он задержал взгляд на рассыпанном корме вперемешку с табаком, остановился. – Кстати... а чья это идея была? Он молча воззрился на Ивана, как бы вопрошая, – и когда тот большим пальцем указал на Альфреда, брови Гилберта поползли вверх. - Серьезно? Джонс? – он изумленно фыркнул, а в алых глазах промелькнуло нечто, похожее на уважение. – На редкость сообразительно для того, кому спецслужбы не дышат в затылок двадцать четыре на семь. - Эм... спасибо? – судя по голосу, Альфред не был уверен, как реагировать на комплимент. - Не за что. Приберите здесь, ладно? Веник с совком внизу в кладовке. Всё, теперь откланиваюсь, - с этими словами Гилберт вышел из комнаты, скрывшись в кабинете. Дверь захлопнулась – и Россия повернулся к Америке. Их взгляды пересеклись – они всматривались друг в друга, оставшись единственными в комнате. Какое-то горячее чувство шевельнулось в животе, а тишина, слишком резкая, слишком плотная – тишина звенела в ушах; надо что-то сказать, но ничего не шло в голову, всё... Первым отвернулся Альфред. - Я, - он смущенно закусил губу. Взгляд его был направлен в пол. – Я за веником схожу, окей? Иван с запозданием кивнул. Когда дверь захлопнулась и за ним, Россия – впервые за, кажется, миллион лет – выдохнул. До него не сразу дошло осознание, что он до сих пор расхаживал в одном нижнем белье. Судя по словам Америки, сейчас рюкзак должен быть в тайнике – недавние картины вспыхнули в памяти, щеки загорелись. Жар стал только ярче, когда он отодвинул доски и потянулся за рюкзаком, что находился у его левой пятки, когда они с Альфредом прятались. Адреналин всё ещё бурлил в его крови, хоть и ощущался легким покалыванием по сравнению с оглушающей волной, что захлестывала его ещё час назад – картины их невидимой для преследователей схватки пронеслись перед мысленным взором, его колотящееся сердце, ладонь горела от воспоминаний о хватке Альфреда... Он вздрогнул, когда вновь раздался скрип – Америка вошел, держа совок и веник, закрыл дверь бедром. Он подметал, пока Иван натягивал брюки с футболкой. Их взгляды пересеклись, когда Альфред разогнулся. Если он и хотел отнести наполненный совок вниз к мусорке, то передумал, отставив его к стене и прислонившись к ней же. Америка закрыл лицо руками, плечи его затряслись, пока он сползал вниз – странное чувство разлилось в груди России, когда он, сидя на кровати, наблюдал за такой уже знакомой реакцией – и наконец опустился на пол, положив локти на раздвинутые колени. - Боже, чувак... – выдохнул он. – Это просто пиздец. - И не говори. - Боюсь представить, что там мы ещё навспоминаем. Фраза застала Ивана врасплох. И лишь спустя несколько секунд он понял – Альфред заговорил вовсе не о визите «штази». В памяти немедленно всплыло их свежее – и вместе с тем древнее – воспоминание: как они с Америкой ехали на лошадях от Вэлли-Фордж, и как он рассказывал ему о своем знакомстве с Гилбертом семьсот лет назад. Как Атлантический океан шумел вдали, а солнце на рассвете заливало золотом его собранные в хвост волосы. - Я просто... я давно понимал, что у меня с памятью что-то не в порядке. Как будто каких-то фрагментов недостает, как в долбаной мозаике, - Альфред продолжал говорить; он вытянул одну ногу, руками обвил согнутое колено. Откинулся на стену и запрокинул голову к потолку. – Но теперь... как будто полжизни просто взяли и вырвали. Тебе не стремно от этого? Что мы даже нашу первую встречу не помним. - Я вообще думал, что она состоялась в начале прошлого века, когда дипломатические отношения заключали. - А ты помнишь что-нибудь из того времени? – Альфред оживился. - Как ты приплыл в Петербург – помню. Официальную часть. И больше ничего. Америка судорожно выдохнул. Рука со стуком сползла с колена на пол. - Просто превосходно. Что мы там ещё навспоминаем О том, что они могут навспоминать, Иван старался не думать – но мысли, словно нарочно, текли в эту сторону, заворачиваясь вихрями: их встречи – старые и новые, каждая деталь, каждый обрывок – вставали перед глазами: что их могло ждать впереди? Дрожь пробежала внутри –И как дело дошло до писем?..
- Ты мне тогда таким внушительным и солидным показался, - услышал он голос Америки вновь. Россия поднял взор на него. Альфред глядел на него и улыбался, немного нервозно; впечатления сегодняшнего дня ещё не до конца сошли с его лица. - Прям настоящая империя. Хоть и в дорожном плаще. Непонятное чувство расцвело в груди. Иван почувствовал, как дышать отчего-то становится легче. Он устало усмехнулся. - Спасибо. А вот от тебя если чем-то и веяло, то точно не солидностью. Альфред беззлобно прыснул. - Ну не всем же с поручениями от императриц по заграницам рассекать – кто-то и воевать учиться должен, - взгляд на миг расфокусировался, будто он провалилия в воспоминания о тренировках; он повернул голову к клетке с канарейкой (она затихла на жердочке; вероятно, после всех потрясений ей требовалось крепко поспать). – Эта бестия уже тогда доставляла хлопот: подлетала и клевала меня в лоб всякий раз, как я неправильно выполнял упражнение или слишком долго возился с винтовкой! - Говорят, животные похожи на своих хозяев, - с улыбкой ответил Россия. - Ещё бы! Кстати, про хозяев – ты в тайнике реально прихватить с нами Гилберта собирался? – Альфред заулыбался во все тридцать два, по-озорному глядя на Ивана. Иван почувствовал, как румянец приливает к щекам – а затем в смущении почесал висок, отводя взгляд в сторону. На волне захлестывающего адреналина он уже и забыть успел о такой мелочи, как его угрозы утащить Гилберта с ними вместе. - ...Я рад, что ты заставил меня передумать, - аккуратно сказал он. - Всегда пожалуйста, - хохотнул Америка; нервная судорога прошла сквозь его тело, несмотря на смех и веселый вид. – Жалко, конечно, теперь не узнаем, как выглядело бы лицо Артура, заявись мы все втроем к нему на порог! - Думаю, в пролив бы он нас скинул незамедлительно. - А может, и не скинул бы, - Альфред продолжал улыбаться; плечи его подрагивали он накатившего вдруг смеха. – Мы бы взяли с собой канарейку – она отряд чекистов с солдатами расшвыряла, думаешь, с каким-то Артуром не справилась бы? Воздух начал выходить рваными порциями, смех прорывался сквозь зубы – и прежде чем Иван успел открыть рот и ответить ему, что Артур напустил бы на канарейку роту фей и состоялось бы самое эпичное сражение в истории, – как вдруг догадка, что тогда, в тайнике, буйной птицей прорезала сознание и уже успела иcчезнуть, расцвела в нём с новой силой. Усилием воли Россия сохранил легкую улыбку на своем лице. - А как ты вообще додумался использовать табак? – осторожно произнес он. К счастью, Альфред не заметил его минутного колебания – он продолжал смеяться, зачесал волосы назад обеими ладонями. - Ну, вообще, я уже тоже начал подумывать, ч-что пора разносить всё к чертям и валить, как есть, - он приподнял очки, начал вытирать выступившие на глазах слёзы. А потом... потом вспомнил, как с Людвигом тусовался – он столько рассказывал про собак... - У Людвига есть живность? - Ещё бы! У него три собаки – ховаварт, овчарка, и год назад вон щенка добермана купил. Ты бы видел, он его из соски кормил, как мамочка! – Америка хохотнул, опустив очки на место. – Я не знаю, как он успевает с ними гулять при своих разъездах, но у него получается, любит их до чертиков... Вот так и вспомнил. - Мм. Довольно умно с твоей стороны, - голос России был ровным, насколько это возможно. – Повезло, что ты вспомнил про табак... - Спасибо! Но ты тоже не промах – так незаметно вылезти, и... - ...и то, что научился понимать русский. Америка так и замер с кулаком у глаза. - Что?.. Мысль просочилась в сознание – и улыбка застыла на его губах, как приклеенная. Иван чуть склонил голову набок, внимательно наблюдая за его реакцией. Значит, попал. - Я просто обратил внимание, - с каждым его неторопливо произнесенным словом уголки губ Альфреда опускались всё ниже и ниже, а лицо принимало непроницаемое, стеклянное выражение. – Что пока агенты стояли над нами... они говорили вовсе не на немецком. Щеки Альфреда покрылись краской. Он медленно опустил взгляд в сторону пола, прочь от пронизывающего фиолетового взора. Казалось, он хотел что-то сказать, как-то отпереться... но не мог подобрать для этого слов. - Если я попытаюсь соврать, что про собаку заговорил ты первый, ты же мне не поверишь, да? – необычайно тихо произнес он. Россия покачал головой. Из легкой, наполненной искорками смеха, атмосфера вновь переменилась. Но неловкость, что воцарилась между ними после ухода Гилберта, не вернулась обратно: сейчас воздух был словно заряжен чем-то, чем-то, чему Иван не мог подобрать названия. Жар поднялся вверх по шее. Он сложил пальцы в замок привычным жестом. Скрыл за ними нижнюю половину лица. - Так ты всё-таки понимаешь. Америка тихо кивнул. - Значит, мне можно больше не напрягаться? – с улыбкой удостоверился Иван уже по-русски. Он несколько дней подряд говорил исключительно по-английски и по-немецки; слова непривычно перекатывались в горле и во рту, и ещё непривычнее – в ушах. Альфред поднял на него глаза. - Можно, - на губах играла грустная усмешка. – До грамотной речи мне ещё грести и грести, но слова разбираю я вполне сносно, - Америка вновь опустил взгляд, спрятал его за спадающей челкой. Лучи солнца золотили её, приковывали к ней взор. Иван словил себя на том, что ему было тяжело оторваться. Альфред вновь заговорил, приглушенно – но в тишине каждое его слово звенело. – После того как мы встретились у кабинета Роберта Кеннеди, тогда, когда ты завез ракеты на Кубу... Я решил начать учить русский. - Понятно, - упоминание той ночи заставило кровь прилить к лицу – воспоминания вспыхнули в памяти, красные, тревожно-горячие – то, как он проверял Альфреда тогда... И вопрос, что он намеревался задать с самого начала, лишь подстегнул эти эмоции, что он старательно скрывал за сомкнутыми пальцами. – Значит, когда в Вене я показывал тебе фотографию... ты разобрал, что написано на обороте? Альфред не поднимал голову – но теперь его щеки были алее самого заката. Он медленно, отрывисто кивнул. Воздух стал плотным, эмоции – их общие – можно было пощупать рукой. Значит, он понял, что значит это слово... Альфред приподнял голову. Понимание читалось в его глазах, точно такое же понимание пронизывало его самого лучистым фиолетом из взора напротив – он не узнал ничего нового по сравнению с тем, что можно было узнать из писем, но всё же... Иван чувствовал, что разделяющее их пространство сжалось, растаяло до каких-то крупиц – и вовсе не в физическом смысле. От этих ощущений становилось слишком жарко, чтобы дышать. Поток мыслей сделал поворот – поворот от нечто столь явного, неизбывного, что общей дрожью отдавалось в их душах – к другому; и хоть первая мысль ещё продолжала мерцать в сознании пеленой, обволакивающей, от которой не спрятаться и не скрыться, пришлось напомнить себе о важности того, другого соображения. - Почему же ты... солгал тогда? – спросил Россия слишком хриплым для себя самого голосом. По лицу Америки было видно, что ждал он совсем другого вопроса: облегчение успело отразиться на долю секунды, но тут же сошло на нет, когда суть наконец проникла в сознание. Альфред опустил взгляд. Начал тереть пальцы друг о друга. - Потому что... а ты сам не догадываешься, почему? – тон его теперь был темнее. Иван покачал головой. - Представь... представь, что двадцать пять лет ты... терпеть не мог кого-то, - чутье подсказывало ему: Альфред явно хотел обозначить свои чувства как-то по-другому, как-то более жестко. – Что двадцать пять лет ты знал его, как... - ...как худшего человека, которого только могла породить планета. Ощущения, совсем недавние, но уже, казалось, такие древние, всплывали в душе: его ненависть к Альфреду, бьющая, удушающая; её котел только-только начал остывать, затягиваясь пленкой – но одно лишь воспоминание заставило её вскипеть с новой силой – жадный, глупый ребенок, кому есть дело до других, лишь когда те бросают на него взгляды, полные обожания – и охватить его на мгновение, обжигая внутренности. Слишком свежая, чтобы не захлестнуть его с головой. - Именно, - Альфред долго, с подавленным гневом выдохнул сквозь зубы. Ивану не нужно было заглядывать ему в душу, чтобы догадаться: те же самые чувства вспыхнули и в нём тоже. – И вдруг ты... узнаешь, что связан с ним как-то. Да ещё и так, что сам не знаешь, как, хотя должен! – резкий взмах рукой – и она вновь легла на колено. – Ты не знаешь, правда ли это, не знаешь, гребаный ли эксперимент, или может... – Америка стиснул зубы. – Может, какая-то ловушка... Две секунды, три – вновь шелест листьев, где-то в другом мире – в глазах России сверкнуло понимание. - Ты подумал, что проблемы с твоей памятью – это дело рук КГБ? - ...Я предполагал что-то подобное, - Альфред задвинул очки глубже на переносицу, с силой помассировал складку, залегшую между его бровями. – И что ты можешь быть к этому причастен. А в таком случае... лучше припрятать туза в рукаве. Иван взвешивал его слова, пытаясь разобраться в обрывках своих собственных ощущений. На месте Альфреда он бы поступил точно так же. Трудно сразу довериться тому, кого ненавидел всем своим нутром четверть века, неприязнь к кому ещё не осела на дне души – но он не мог отделаться от чувства, липкого и противного: он сам не поступил точно так же. Да, ему-то притворяться, что он забыл английский – дело пропащее, но ему не пришло в голову скрывать от Альфреда какую-то существенную информацию. И то, как Америка намеренно спрашивал, что написано на обороте фото, грозился посмотреть в словарь... К первому выводу добавился второй, ещё более дурной: Альфред оказался гораздо более искусным лжецом, чем он раньше думал. - Ты на меня злишься? Внезапный вопрос вывел Россию из раздумий. Америка смотрел на него серьезными синими глазами. В голосе его звучал... если не стыд, то дискомфорт – и почему-то ворох чувств уже не ощущался таким гнетущим. - Я... – Иван замолк. Неопределенно мотнул головой – слишком запутанно, чтобы думать, не то что излагать Альфреду. – Я понимаю логику твоих рассуждений. Это разумный ход. Вот только... нам больше нельзя скрывать такие важные сведения друг о друге. Если мы не хотим попасться. Америка вопросительно посмотрел на него. - Это может выйти боком, если нам снова придется прятаться от преследования. Если ты что-то умеешь, о чем не знаю я... Я буду думать, что не смогу рассчитывать на тебя, если придется воплощать это умение в жизнь. И тогда я сделаю неверные выводы. А если мы окажемся разделены? - Я понял, - Америка махнул рукой. – Значит, никаких больше недоговорок. - Да, - Иван внезапно почувствовал, как на него накатила усталость. Он провел ладонями по лицу, потер глаза. – Сейчас нам важно... – пальцы переместились на виски. – ...Доверять друг другу. Доверять Россия отодвинулся с края кровати глубже, откинулся на стену. Закрыл глаза и медленно выдохнул. Картины последних трех дней вставали перед мысленным взором. Многие из них были об Альфреде, о том, как он вытворял вещи, о которых Иван и подумать не мог, что Альфред на них способен. О том, как Альфред спас его от выстрела в кафе, метнув в агента тарелку. О том, как тот позаботился о его одежде, пока он лежал «в отключке» в морге. О том, как Альфред набросился на Гилберта, срывая его разговор с секретарем министра госбезопасности – и сбивая направленный на него, Ивана, прицел... Конечно, ничто из этого не являлось жертвой в чистом виде, - если бы попался он, попался бы и сам Альфред; но он не мог просто так выкинуть всё это из головы. Не мог выкинуть то чувство радости, когда Альфред вдруг начал хвалить придуманный им план... Может, поэтому новость об обмане оказалась столь болезненной? Чего я бешусь, он соврал ещё до нашего побега – нет, Америка продолжал скрывать от него эту информацию, а ведь они были у Гилберта, здесь многие функционеры говорили по-русски, да даже он сам с Гилбертом мог разговаривать по-русски, о чем-то своем, что касалось соцблока, в полной уверенности, что суть разговора поймут только они двое, и если бы Альфред услышал... Чувства – застарелые, но всё ещё слишком свежие, чтобы с ними не считаться – расцвели в его груди, ударили в голову; лживый лицемер – он зажмурился, Америка мог просто не сказать, и всё, они эти три дня не чаи распивали, было попросту не до того, двуликий мальчишка – он тряхнул головой, пытаясь стрясти наваждение, стрясти пробившуюся из ниоткуда ярость... - А ты не знаешь, почему Гилберт попросил у Людвига именно нюхательный табак? Я не помню, чтобы он когда-либо изменял сигаретам. Иван даже не сразу понял, о чем Альфред его спрашивал. Суть просачивалась медленно, капля за каплей, сквозь красную пелену. Он осознал её – и понял, что не знал ответа на его вопрос. Тем лучше. Размышления спасают от потока эмоций. - ...Возможно, потому что после его употребления остается меньше всего следов, - произнес он медленно, разглядывая доски на потолке. – Наши власти... не одобряют, когда мы пользуемся чем-то западным. А этот табак можно снюхать – и всё. - Разве Гилберт не мог бы просто спрятать пачку? Да хоть в том же тайнике. Иван призадумался снова. - Если выкурить сигарету, даже самокрутку, от неё как минимум останется бычок. И если бы я служил в «штази», то осмотрел бы бак, куда Гилберт выкидывает мусор – и нашел бы там всё, что искал. - Иван, да как ты так живешь? Россия не знал, что именно заставило его приподняться и открыть глаза – то, что Америка назвал его по имени, или его взволнованный тон. Альфред сидел там же, где и раньше – и смотрел на него во все глаза; на лице его читалась смесь возмущения, непонимания и... жалости?.. Во рту пересохло. Скручивающий жар поднялся внутри – гораздо хуже того жара, что он испытывал раньше. - О чем ты? – едва прошевелил губами он. - Да вам же в шею дышат, следят за каждым вашим действием – с Гилберта вообще глаз не спускали, как только он в соцлагерь вошел, как выяснилось! – синие глаза горели праведным гневом; Альфред размахивал руками, выбросил ладонь в сторону тайника. – Знаешь, что ещё я нашел, когда утром там копался? Когда повнимательнее посмотрел, что там лежит? Книги! Журналы! Просто обычные западногерманские журналы! С машинами и женской обнаженкой! И это то, за хранение чего вас могут упечь за решетку?! Иван не проронил ни слова. - Нет, ты не подумай, я знал, что у вас тут цензура и всё такое, и что ваши – вообще не любители, когда человек сам решает, что ему делать, как одеваться, на какие журналы передергивать, - возмущение горело алым на лице Америки; он вскинул руки перед собой в вопрошающем жесте. – Но чтобы чекисты рылись в урнах?! Как вообще можно... - Не тебе указывать мне, как жить. Альфред вздрогнул, вскинул голову – его глаза распахнулись от изумления. Изумления оттого, что Иван встал чуть ли не в полный рост, взирая на него сверху вниз – глазами, полными ярости. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась, пальцы подрагивали – казалось, ещё миг – и он сожмет их в кулаки. Внутри волной вздымался острый, едва сдерживаемый гнев. - Эй, чувак, - Альфред поспешил встать с пола, чтобы выровнять эту разницу. Он выставил ладони вперед, будто защищаясь. – Я тебе ничего не указываю, окей? Я просто не понимаю, как можно так жить и не мечтать сбежать из подобного места – впрочем, от Гилберта же даже сейчас толпы народу валят, так что... - Ты, кажется, забыл, - кулаки всё-таки сжались; Иван не заметил, как стал смотреть исподлобья, как сощурились его глаза. Ярость клокотала внутри, и он едва удерживал её, стиснув зубы. – Что перед тем, как мы сбежали, ты вдруг понял, что твое драгоценное государство могло следить за тобой – а потом выяснилось, что оно разрабатывает химическое оружие. И после этого ты ещё смеешь чему-то возмущаться? С такой-то лживой системой, как у тебя? Альфред вздрогнул. Изумленное выражение на лице уступило место другому – его брови сдвинулись. Скулы заалели – но теперь уже от злости. - Системами померяться решил? Я могу получить из-за границы что угодно, что захочу, и мне не придет в голову это прятать, а моим людям – залезать мне чуть ли не в задницу в поисках иностранных товаров! А ты такое себе позволишь, а? Искривленные в едкой усмешке губы – сколько раз Россия видел их в последние двадцать пять лет – не сосчитать; теперь Америка так напоминал себя прежнего, настоящего – наглого, заносчивого, высокомерного паршивца... - Тебе бы только товары считать. Видать, тебе, как и твоим торгашам, не приходит в голову, что в жизни есть нечто поважнее – то, что ни за какие деньги не продается. - Так ты хочешь поговорить об идеалах? – Альфред злобно рассмеялся, распрямляясь, расставляя ноги шире. – С удовольствием! Как насчет свободы, м? Твои так любят вещать о ней с трибуны – а потом тащить в застенки каждого, кто не захочет бодро шагать в твоем красном строю! И своих людей тебе мучить было явно недостаточно – ты решил посадить на цепь пол-Европы! – взмах ладонью и язвительный оскал: очки сверкнули в свете солнца, блик полностью заслонил глаза. – Так скажи мне, каково это, когда твои собственные союзники восстают против тебя раз за разом? Эржебет, Феликс, Лойзо с Гедвикой, да даже сам Гилберт – приятно знать, что выйди твои танки с их земли – и они убегут от тебя, сверкая пятками? Слова били невидимыми хлыстами, рядом с гневом росло другое чувство – уязвленность дрожью отдавалась внутри; Иван ненавидел это чувство едва ли не больше, чем Альфреда в тот момент – хотелось ответить, задеть, растоптать... - То, что ты по своей тупости и алчности творил во Вьетнаме, даже твоих «свободных» союзников от тебя отвратило. Америка замолчал – вид у него был такой, словно его огрели пощечиной. Дыхание участилось, воздух выходил сквозь стиснутые зубы – Альфред вперился в него, пораженный... Кулаки его сжались. - Да у тебя этих «Вьетнамов» за всю твою жизнь целая сотня наберется! – Америка, выйдя из себя, не жалел голоса; он натурально орал, лицо его пылало от ярости. – Только и умеешь, что подминать всех под себя, душить любого, кто посмеет поднять голову против диктатуры – ты всегда только так и... Внезапный топот, скрип – дверь распахнулась... - Тебе, придурку, утра не хватило?! – на пороге показался взбешенный Гилберт; одного вида его было достаточно, чтобы заставить замолчать самого сатану. – Хочешь, чтобы они на вопли твои назад приехали?! - Гилберт, да он сам... Иван выбежал прочь из комнаты, чуть ли не оттолкнув Гилберта с дороги. В два шага преодолеть коридор, чуть не споткнувшись о ещё разбросанные книги, слететь по лестнице вниз – если бы он мог, Иван бы бросился наружу, во двор, в лес, подальше отсюда, но нельзя – он зарычал, ринулся в гостиную и рухнул на диван, повернувшись лицом к спинке, накрыв голову с другой стороны подушкой, чтобы создать хоть какое-то подобие уединения, зажмурился... Дыхание было рваным, словно он бежал несколько часов подряд, сердце билось, как заведенное, ярость и обида охватили его, унесли в красный пульсирующий водоворот, но и здесь ему не было покоя – Альфред вспыхивал перед глазами, его жесты, надменная ухмылка, наглый оскал... И как только бушующая буря внутри него хоть чуть-чуть улеглась – как только сквозь ураган ярости (и боли) можно было суметь различить хоть какие-то мысли – лишь тогда он осознал... Что Альфред Джонс – лицемерный, наглый, вероломный – никогда и ни за что не изменится. Примечания: 1) Ещё одна машина стояла поодаль – бледно-серый грузовик «Баркас» с прямоугольным железным кузовом – «Баркас» - восточногерманский автопроизводитель, выпускавший микроавтобусы, фургоны и легкие грузовики. Кроме обычных граждан, автомобили «Баркас» использовались «Штази» в качестве скрытой машины для перевозки заключенных (до пяти заключенных могли содержаться в крошечных камерах в задней части машины). Фургоны, замаскированные под грузовики для доставки продовольствия, использовались для похищения граждан прямо с улиц. Разглядеть «Баркас» можно на этих кадрах из фильма «Жизнь других»: https://www.imcdb.org/v139055.html 2) Те многочисленные отчеты о лояльности Байльдшмидта в последние годы, что приходили в Карлсхорст – представительство КГБ СССР, которое действовало при МГБ ГДР, находилось в районе Берлина Карлсхорсте. Тесное сотрудничество спецслужб ГДР и СССР ни для кого не является секретом. Более подробно о характере отношений между КГБ и «штази» можно почитать здесь: https://history.wikireading.ru/230232. Здесь же приведу наиболее существенные отрывки: В 1957 году, когда внутренняя обстановка в ГДР стабилизировалась и контроль коммунистов стал абсолютным, КГБ перестал открыто диктовать свою волю и Мильке был назначен министром государственной безопасности. Этот внешне доверительный жест был, однако, обманчивым. На самом деле КГБ держал офицеров связи во всех восьми основных управлениях Штази до самого конца, пока ГДР окончательно не прекратила свое существование. Каждый офицер связи, в большинстве случаев в званий полковника, имел в комплексе зданий министерства в Берлине свой собственный кабинет. Особое значение советские чекисты придавали главному управлению «А», которым руководил Маркус Вольф. Оно занимало три здания в этом комплексе. Помимо этого, КГБ был представлен в каждом из пятнадцати окружных управлений Штази. Офицеры советского КГБ имели доступ ко всей информации, которую собирала Штази. Структура министерства государственной безопасности ГДР была точной копией КГБ СССР. Постепенно менялся характер отношений между КГБ и Штази, переходя с приказного, характерного для первых послевоенных лет оккупации, к «братскому». Этот процесс все более набирал силу по мере того, как Штази показывала свое рвение и добивалась успехов в шпионаже, подрывной деятельности, внешней и внутренней контрразведке. Содружество между обеими службами стало столь тесным, что КГБ предложил своему восточно-германскому союзнику основать в Москве и Ленинграде оперативные базы для наблюдения за гостившими там восточно-германскими официальными лицами и туристами. Офицеры Штази не испытывали никакого комплекса неполноценности в отношении со своими советскими коллегами. Министр Мильке на совещаниях и в официальных директивах постоянно подчеркивал, что офицеры МГБ должны считать себя «чекистами Советского Союза». Он не уставал клясться в абсолютной верности союзу между сотрудниками Штази и КГБ. Навряд ли можно найти хоть одну речь в период между 1946 и 1989 годами, в которой Мильке не отдавал бы дань уважения советским чекистам и не превозносил добродетели братства между КГБ и Штази, даже когда он выступал в сельскохозяйственных кооперативах и на заводах. 3) Что он и впрямь стал... социалистическим государством немецкой нации – так определялась ГДР согласно Конституции 1968 года, что указывало на построение отдельной социалистической нации внутри германского народа в противовес предыдущей концепции «два государства, одна нация». 4) И если бы я служил в «штази», то осмотрел бы бак, куда Гилберт выкидывает мусор – и нашел бы там всё, что искал – КГБ и «штази» действительно не брезговали тем, чтобы собирать информацию о гражданах, исследуя содержимое их мусорных пакетов. Боже, поверить не могу, что я наконец-то это всё дописала.