Осколки памяти

1777-1778. Океан расстилался перед Россией безбрежной, сияющей бликами солнца гладью. Стихия сия не была ему мила: рожденный в лесах, слишком долгое время обитал он вдали от океанских берегов, более сильными соседями от них отрезанный. Бескрайняя степь да уходящий вдаль лесной ковер Сибири были ему морем, недра земные бездонные глубины ему заменяли. Ежели на земле ты крепко ногами стоишь, то сама почва кормит тебя, плоть от плоти своей отдает (как железо, что в трюм погруженное лежало), силами питает, тело жизнью полнит. Здесь же – ничто на тысячи и тысячи верст вокруг, ни крика птицы, ни тени зверя, ничего, кроме воды да неба, что белыми тучами заволокло, а из звуков живых лишь голоса моряков остались. Солнце слепило глаза, а лицо обветрилось за два месяца плавания, что теперь бесконечным в своем однообразии казалось: на ум шли легенды древние о крае земном, с которого корабли падают, стоит им лишь приблизиться к нему, да о чудищах морских, готовых слишком дерзких путников в чреве своем поглотить. Долго думал Россия, чем же Англию и прочих таких же, как он, море влекло. Артур словно сам одним из тех морских змеев обратился, вновь и вновь в края далекие устремляясь: оттого волосы его стали так жестки от соли, да кожа огрубела. Новый свет неизвестностью своей манил, богатством влек, золотом, серебром да землями; многие готовы были тяжкие лишения сносить за одну лишь возможность призрачную толикой богатства того овладеть, кусочек славы скоротечной урвать. Люди Англии, что полторы сотни лет назад от берегов родных отчалили, новый дом для исповедания веры своей искали – да что выживут они, уверены не были, но целый океан преодолели, лишь бы жить, как им хочется. Люди, в воззрениях своих так высоко воспарившие, что градом на холме объявить себя вздумали. Что за люди это были, чей глас звучал в республике юной, во всех манифестах её, во всех призывах прекраснодушных и мечтательных, такими праздными раздумьями занимал себя Иван – пока не брали их судно на приступ, да не приходилось бросать в море очередного капера. На железо его российское англичане ныне слетались, как мухи на мёд. Артур не оставил без внимания своеволие своего подопечного – и пиратские корабли в Атлантике вдруг враз королевскими грамотами обзавелись, бороздя океан да суда, что шли в Америку, захватывая. С каждым днем приближения их к континенту каперов все больше становилось: и недели не проходило, чтобы они не нападали на их фрегат, именем короля груз конфисковать пытаясь. С грозными криками шли они на абордаж – но уже не с такими грозными криками летели они в океан, ивановой рукой за борт вышвырнутые. Моряки, на судно его под видом купца пустившие, да за сохранность груза опасавшиеся, не могли нарадоваться, когда выяснилось, что «купец» этот шестерых англичан за раз вынести может, невзирая на саблю, из спины торчащую. Нападения скрашивали будни его, элемент сюрприза в долгое плавание вносили – через некоторое время осознал Иван, будто бы даже ждет их – пока не закралась мысль, что слишком уж много судов пиратских поблизости от Филадельфии развелось. Худшие опасения – его и моряков – подтвердились, когда они, приблизившись к заливу Дэлаверскому, британские флаги издалека увидали. Красные кресты на бело-синем полотнище все не кончались, пока плыли они вдоль побережья на север: в подзорную трубу разглядел Россия уж давно взятый англичанами Нью-Йорк. С тех пор, как узнали на судне о взятии Филадельфии, беспокойство овладело моряками нешуточное: полгода не слышали они вестей со своей родины, полгода от знаний об успехах да поражениях армии отрезаны были. Лишь по прибытии в Бостон развеялась их тревога – дело революции не было похоронено: даже зимой город был оживлен, с радостью моряков приветствуя – да с не меньшей радостью принимая железо, что на ружья да пушки пошло. И лучшего места, чтобы о корнях восстания разузнать, Россия вовек сыскать бы не смог. Здесь между колониями да Англией первая трещина прошла, когда солдаты британские да горожане в стычке сошлись, что без кровопролития не окончилась, здесь три года спустя чай английский с кораблей в море выбросили, в окрестностях города сего первые выстрелы войны прогремели – и ширилась та трещина день ото дня, в пропасть разрастаясь. И прямой контроль не сумел власть Британии вернуть – уж через год после их прибытия генерал Вашингтон королевские войска уйти заставил: даже годовщину их отплытия отмечали горожане размашисто, с салютами, песнями да плясками. Но к товарам на рынке приглядываясь (расширение прямой торговли которыми Российской империи сподручно было) да к разговорам прислушиваясь, понял Иван, что вера колонистов в праведность борьбы их рутиной военной омрачена: поборами да блокадой британской, постоянными новыми наборами солдат, что у горожан тревогу о дезертирстве рождали. И весть о взятии Филадельфии мрачности той не разбавляла совсем, хоть и другая победа, при Саратоге одержанная, надежду новую давала. Мог ли Альфред Киркланд в том городе, британцами занятом, быть?.. В Бостоне не оказалось его, вопреки размышлениям России – замечал он за собой, что нет-нет, да оглядывает улицы в его поисках: увидев существо, себе подобное, он того сразу узнал бы. Лишь о двух таких существах в Америках стало ему известно, когда они с Англией после восшествия его императрицы на престол «дружбу сердечную», сжав зубы, укрепить пытались: об Альфреде да Мэттью. Последний – малыш совсем, был Артуром у Франсиса в недавней войне получен, Альфред же изначально под крылом его находился, да рос так быстро, что успевай только следить (а с долгими отлучками Артура следить и впрямь выходило из рук вон плохо), возраста юного, а какого именно – Артур не прояснял, иначе как «мальчишкой, место свое забывшим» его не называя. Вряд ли находился он при Вашингтоне: было ему, должно быть, лет тринадцать или четырнадцать по меркам человеческим – слишком мал, чтобы оружие в руках держать, но уже достаточно разумный, чтобы идеями загореться. Идеями, что явит он собой общество новое, во всех отношениях праведное – и взоры всех народов на него устремлены будут. Не он первый, не он последний исключительность свою провозглашал: разум юный да горячий, бурный рост тому подмогой были – Иван сам помнил, как в дни отрочества своего вскружили ему голову о Третьем Риме помыслы, когда он, избавленьем от ига да объединением княжеств опьяненный, центром мира христианского себя объявил – и как негодовал пламенно, когда хоть кто-нибудь ещё о себе в той роли осмеливался заявить. Много воды утекло с тех пор, и немало таких «исключений» Иван на веку своем повидал, с разной долей искренности самолюбие тешивших. Гордый ребенок – вот кто мысли подобным занимал, о превосходстве своем громкими словами бросался... (Мог ли ребенок принципы, на которых жизнь строить хочет, железом да кровью отстаивать решиться?..) Раз за разом отдавалось это в голове у Ивана, пока он остаток зимы в Бостоне проводил, миссией своей занятый. К секретному докладу, ради которого все путешествие и было предпринято, приступил он в последний момент, наблюдениями отвлекаемый. Пока что будущность для прямой торговли самыми радужными красками сияла, ибо потребность северных штатов в сырье его огромной была, но теперь, когда снег уже сошел почти, следовало о льне и зерне справиться – о тех товарах, что у купцов его более всего опасений вызывали. Путь его лежал на юг – мимо городов, англичанами занятых. Пенсильвания. Март 1778 года. Чем ближе к побережью он держится, тем быстрее до намеченной цели доберется. Выдвинувшись из Бостона, думал Россия как можно сильнее вглубь континента продвинуться: так наверняка можно обезопасить себя от риска с британскими войсками столкнуться. Нью-Йорк был им по широкой дуге обойден: но чем дальше продвигался он, чем больше осматривался, тем яснее понимал – даже фуражировки в окрестностях города англичане с трудом проводили, партизанами из местных теснимые. Даже овладев Филадельфией, не могли они на свободу действий рассчитывать: Вашингтон, вместо того чтобы вглубь Пенсильвании отступить, лагерем почти у самого города встал, с места не двигаясь, но тем самым англичан своим близким присутствием сковывая. Значит, можно было ускориться: недалеко от Филадельфии срезать да в Балтимор на неделю быстрее попасть. Каково же было раздражение Ивана, когда он, каким-то днем езды от Балтимора отделенный, в дороге заплутал. Еще днем преградила ему путь река – карта не соврала, если не считать, что в том месте, к которому он ехал, моста не оказалась. Текла она с востока на запад, холодными мартовскими лучами освещаемая, и ближайший от сего места переход был обозначен на десяток миль ближе к побережью – Иван двинулся туда, стараясь не думать о том, что в Балтимор он теперь, возможно, затемно приедет. Мост и правда оказался там, где было намечено – да только разрушенный (видно было, что с намерением). Россия с раздражением выдохнул. Поворот назад ещё больше теперь времени займет, а солнце уже к закату клонилось: скоро станет не видно ни зги. Если продолжит он путь далее на восток, к Филадельфии, то риск в руки англичанам попасть с каждой верстой увеличивался. Возможно, удастся ему реку вброд преодолеть: прошел он пару сотен аршин в обратном направлении, вдоль леса, мель выискивая, да вернулся обратно, так и не найдя ничего, только плащ замочив. Перебраться на тот берег лишь вплавь можно было, рискуя записи свои в воде испортить. Лошадь под ним уже признаки усталости подавала, и если так пойдет и дальше, то... - Руки вверх. Не двигаться. Он замер, словно вмерзая в седло. На периферии взора возникла фигура; она обходила его по дуге, с каждым шагом все более и более очерченной становясь. Вот в поле зрения ствол мушкета появился, затем руки, его держащие, затем человек целиком виден стал: солдат в треуголке да потрепанном синем мундире, а рядом с ним – ещё пара таких же, напряженных, с оружием наизготовку. Дула трех мушкетов, нацеленных прямо ему в голову, поблескивали в лучах закатного солнца. - Ты кто такой и зачем здесь ошиваешься? – первый солдат повел оружием. Его молодое лицо едва-едва тронула щетина. Иван приподнял ладони, безоружность демонстрируя. - Всего лишь торговец из Российской империи – в Мэриленд путь держу, - он обвел глубоким лиловым взором парня с головы до ног и обратно: только спокойствие. – Чем тревожить вас посмел? Солдат было сконфузился, незнакомым акцентом удивленный, но затем совладал с собой, вновь мушкет вскинув: - Да тем, что около лагеря нашего в темноте шастаешь, и... - Джейк! – прикрикнул на него другой солдат. Точно новобранец. - Что? – Джейк крутанул голову к товарищу. – Если это не шпион красных мундиров, то зачем он брод искал? У него брюки вон мокрые до сих пор! - До Балтимора не добраться, если реку не пересечь. Так оно обычно работает, - Иван попытался разрядить атмосферу, но солдаты, особенно Джейк, его юмора не оценили: лишь подобрались пуще прежнего. - К Балтимору уйма других дорог ведет, но ты именно около Вэлли-Фордж шататься вздумал, и... - Погоди ты, - третий товарищ легонько тронул того по плечу. – Если торговец он, это ж можно проверить, - А затем потянулся к сумке Ивана, не сводя с него мушкета. И тут осознание запоздалое Россию настигло. Около лагеря?.. Солдат тем временем сумку расстегнул, запустил руку внутрь, достал тяжелую тетрадь, в которой Иван по мере путешествия записи делал. Раскрыл – и вместе с товарищами всмотрелся в страницы. Исписанные зашифрованными символами, никому, кроме него самого, не понятными. Тут-то и осознал Иван, что в Балтимор в ближайшие сутки не попасть ему. Попробуй теперь объясни, что шифровки те к товарообороту бостонской гавани относятся – а не содержат сведения насчет диспозиции их лагеря. Не далее как полчаса спустя сидел Россия уже в одном из домов, под офицерский штаб отведенный. Солдаты, под чьим прицелом он до дома дошел, фуражировкой заняты были – да заприметили его, когда он вдоль реки то взад, то вперед ездил. Убедившись, что он шпион английский, вздумал Джейк пристрелить его на месте («проснуться» на холодной, еще припорошенной снегом мартовской траве через несколько часов – такая себе перспектива, но он хотя бы путь свой смог бы продолжить), но его более рассудительные товарищи, будь они неладны, предложили его к офицерам доставить, чтобы язык развязать. Мост, что интересно, и впрямь поблизости оказался – прямо напротив того самого военного лагеря. С двух сторон был окружен он реками, с третьей длинные линии редутов тянулись. Иван оглядывал пространство лагеря, пока задавался вопросом, что делать ему теперь. Если не поверят, что он подданный империи Российской, что тогда? Если вознамерятся его англичанам выдать, придется сущность свою раскрывать – а имеет ли о таких, как он, генерал Вашингтон представление, совершенно неясно, но иначе... Пока думал он, за столом в штабе сидя, – из соседнего помещения у дверей приглушенные голоса офицеров да солдат доносились – вдруг раздалось щебетание звонкое: ощутил он взмах крыльев, а затем на стол канарейка желтая опустилась да запрыгала, сбоку от его сложенных рук, чирикая и головкой изящной вертя. Россия даже не успел как следует потрясение испытать, когда слова «В экие дали занесло тебя, Иван» стоящего в дверном проеме Гилберта ушей его достигли. - Если бы не ты, возможно, пришлось бы мне от нескольких тысяч солдат удирать. - Со здешними-то умельцами – шансы на успех у тебя были немалые. Россия знал, что мир тесен, но не настолько, чтобы на континенте далеком пути двух нейтральных держав сошлись. Пока стоял он, присутствием в дверях Пруссии ошеломленный, где-то на краю сознания мысль промелькнула, что Гилберта тоже под конвой взяли: пока не подошел тот к офицерам да солдатам, не произнес им несколько фраз, и они, перекинувшись удивленными взглядами, Ивана не отпустили – да ещё и тетрадь вернули ему. - Спасибо, но с чего вдруг ты вызволять меня бросился? - Ты же знаешь, я уж давно дружбы твоей ищу, - Пруссия улыбнулся ему, зубасто да торжествующе. Продолжил, когда не дождался ответа России. – Так почему бы и не вызволить? Я сказал, что встречались мы в Петербурге, когда барон в войне недавней в русский плен взят был. Если бы хотел ты с Вашингтоном личную беседу иметь, то не попался бы фуражирам так нелепо. Или неправ я? Молчаливое согласие Ивана было ему ответом: двигались они по лагерю, в сумерках утопающему. Теперь Иван во всем масштабе разглядеть его мог. Вэлли-Фордж, так называли его; огромный, на тысячи человек разбитый, был заполнен он неровными рядами наскоро сбитых деревянных хижин, перед которыми то тут, то там, люди вокруг костров собирались: и лишь цепкий взгляд мог в людях тех солдат распознать – оттого сильно мундиры их обносились, не у каждого синие даже. Обувь у каждого третьего на ходу разваливалась, а лица были оспой изъедены. Пруссия на фоне их еще блистательней смотрелся, с начищенными до блеска штиблетами, в мундире без единой складочки, словно только-только пошитом, с манжетами отутюженными, с орденом, в свете огней сверкающем. Он в родной своей стихии пребывал, расхаживая по лагерю, руки за спину заложив, и даже канарейка желтая, сидевшая на плече его (иногда на макушку треуголки прыгавшая), сего ослепительного воздействия не умаляла. Все, кто встречались им на пути, солдаты ли, или редкие женщины, что униформу солдат тех чинили да помогали им, словно расступались перед Гилбертом – отходили на расстояние почтительное, для них будто бы безопасное. Основная же масса солдат, что вне хижин пребывала, жалась к огню, мешая в котелках варево из муки, овощей да риса, чумазая и недобритая – и на гордых повстанцев, решивших сбросить с себя иго заморское, сейчас менее всего походившая. Вероятно, не знали в Бостоне о положении армии таком: иначе настроения упаднические умы всех горожан захватили бы. И армию эту хотели Гилберт да доброволец его, барон фон Штойбен, в состояние, для борьбы с британцами пригодное, привести. - Когда мы с бароном сюда приехали, эти оборванцы такую грязь развели, что число их уполовинилось, - он шел чуть впереди Ивана; кивнул в сторону скопища солдат на бревнах вокруг костра, мимо коей продвигались они. – А вот это видишь? – он взмахнул рукой на участок травы у одной из хижин, припорошенный снегом, на котором Иван не увидел больше ничего. – Здесь что-то вроде свалки да выгребной ямы было, трупы птиц полуразделанные, дерьмо – человечье и не только, отсюда и до казарм подразделения следующего! За неделю расчистили да отхожее место на том конце лагеря обустроили – стоило мне только наорать как следует. - Зная тебя, на великие жертвы ты идешь, дабы Артуру насолить. Пруссия рассмеялся, громко и задиристо – канарейка вспорхнула и перелетела обратно ему на плечо. - Нас таких пол-Европы нынче наберется. Если уж и думал я о ком-то значимом, кого гроза морей не сумел супротив себя настроить и кто мог бы для усмирения колоний войсками помочь, так только ты на ум и шел. - Войска мне мои у Черного моря нужны, - Иван поравнялся с Гилбертом. Отчего-то ощутил он желание сложить руки на груди: не последовал ему, подавив его. – А ещё идея морскую мощь Британии кровью моей закрепить у императрицы да меня горячего восторга не вызвала. Пусть остается всё между нами с Артуром, как есть. - А ещё ты здесь – рядом со мной, раньше самого Франсиса на континент ступил, - Гилберт мимолетно скользнул по нему взглядом, лишь на мгновение его задержав. – Или разведка интересов твоих торговых – причина достаточная, чтобы рискнуть Артуру попасться и в число его врагов войти? Россия сузил глаза. Не секретом для него было, что слова Пруссии про дружбу не на пустом месте взялись: ещё накануне войны недавней пытался Гилберт с королем Фридрихом через Артура мосты навести, только вот совсем иначе судьба распорядилась: и на разных сторонах поля боя они друг с другом встретились. Тому, что выжил Гилберт, в глубине души Иван даже рад был (за исключением обстоятельств, что к выживанию его привели) – и при мысли о возможности дружбы той что-то теплом отзывалось: что-то глубокое, из детства растущее, когда знал он Гилберта мальчишкой драчливым, у западных границ его мечом размахивающим. С тех пор менее драчливым мальчишка не стал, да проницательности у него прибавилось – и не нравилось Ивану, что выводы свои Пруссия так непринужденно сообщает. Не нравилось, будто вынимали наружу осознание, на глубине души таящееся: что готов он был сейчас на край света податься, лишь бы от одного человека как можно дальше быть. Раздражение его, внутри задушенное, за полуопущенными веками скрылось. - Перспективы расширения торговли своей изучать – всегда занятие полезное. Особенно если дело идет к тому, что торговать вскоре с независимой державой придется. Гилберт на то лишь языком прицокнул. - С их-то выучкой до независимости им сейчас, как до индийских берегов пешком, - теперь уж он нахмурился, будто бы не вперед себя, а внутрь глядя. Поворот за рядок хижин – и они к большому плацу вышли, на котором, в нескольких десятках аршин, около сотни солдат, в шеренги построенные, стояли. Из-за их голов команды яростные на немецком раздавались – отдельных ругательств не разобрать на таком расстоянии – а что это именно ругательства были, то Россия по пылкости выкриков понимал. Они обошли шеренги. Перед разномастным строем, что от тренировки до самого заката уже еле на ногах стоял, за спиной фон Штойбена чучела из мешков, набитых соломой, на жерди поставлены были; барон объяснял что-то громко, офицеры рядом слова его переводили. Иван призадумался. Совсем не привык Гилберт с подобными солдатами дело иметь. - А тебя что здесь держит, если считаешь, что толпа подростков английских эту армию побить может? Гилберт фыркнул. Покачал головой, на отряды те взгляд переводя. - Признаться, сначала хотели мы развернуться, да назад плыть – такой бардак безобразный здесь творился. Но... не безнадежны они. Даже успехи уже начали делать. - Успехи? - Ага, - Пруссия указал подбородком в сторону солдат. – Гляди, вон... Следующие слова его в команде фон Штойбена потонули. А затем уши рев наполнил, когда солдаты, выставив вперед штыки, с криками в атаку ринулись. В полном боевом порядке, шеренги не ломая, набросились они на чучела соломенные – вонзили штыки в них, на землю повалив. Продолжали они чучела те на мерзлой почве колоть, ожесточенно и запальчиво, с какой-то веселостью злобной, будто ранее никогда они... - Как ни заставал я их раньше у костра, так все время на штыки либо мясо нанизано было, либо как нож разделочный он им служил, и никак больше, - Пруссия ухмыльнулся, вновь к России поворачиваясь. – Так что в бой с ними идти для мальцов этих – уже достижение. Иван моргнул. Жгучее желание приложить ладонь ко лбу обуяло его. В голове его возник образ Артура, что скорой победой над колонистами грозился – и война с которыми на третий год уж затягивалась. Подумал Россия, что если попадет он в плен к англичанам, то может молчание свое как цену за выкуп использовать – молчание о состоянии армии, что грозная Британская империя противницей своей сочла, – ведь если о том кто-то вроде Франсиса узнает, Артуру от позора лишь удавиться останется. Мясо над костром на штыки нанизанное, значит... Новые шеренги старые сменяли, пока смотрели они на них, действия сии с чучелами повторяя, – а затем выстроены были перед фон Штойбеном и офицерами. Вновь говорил он им что-то – теперь уж, наверное, напоследок: сумерки уже почти чернотой ночной сменились. - Вот потому и решил я остаться, - Пруссия всматривался в солдат, слишком сфокусированно, чтобы просто взглядом их окинуть, будто выискивая кого-то. – Моих людей натренировать каждый сумеет, а вот из этого сборища бойцов сделать уж точно только мне по силам. Да и мальчишка сам... занятным оказался. Иван закатил глаза, когда слова его услышал (Гилберт не был бы Гилбертом, если бы без самохвальства обошелся), как вдруг последняя фраза наконец в сознание просочилась. - Мальчишка?.. - Да, Альфред, - короткий кивок. – Который... один из нас. Он здесь, при Вашингтоне. Россия замер. Дыхание сбилось в его легких. Но разве не... Барон тем временем последнюю команду дал – и отряд, положив мушкеты на плечи, по хижинам разбредаться начал. - Где-то неделю назад начали этот гадюшник в порядок приводить, так дал я ему лопату и сказал землю рыть, - Гилберт продолжал говорить, всё всматриваясь. – А он глаза на меня вылупил, ресницами захлопал да спросить «зачем» додумался, - усмешка. – У меня аж слова из головы повылетали – не знал я, зад сопляку надрать или расхохотаться. Каким-то далеким уголком разума Россия подумал, что Пруссия выбрал первое. Тот говорил что-то, дальше и дальше – что Иван не слышал уже. Он пожирал солдат глазами. Бойцы проходили на небольшом отдалении от них, от усталости еле ноги плетя, изнуренные да вымотанные – кто в синих мундирах, кто в бурых или серых, на плечи оружие взвалив. Дышали они тяжело да словами меж собой перекидывались – кто с раздражением, от тягот подготовки строевой, кто с облегчением, что подготовка та на сегодня закончилась и можно на настилы деревянные в хижинах завалиться, кто с веселостью озорной от остро́ты товарища своего... Сердце удар пропустило. Солдат шел мимо него, сбоку от тройки сослуживцев своих: долговязый, с золотом волос под треуголкой всклокоченным. Черты лица его загорелого в быстром движении размылись: Иван лишь улыбку успел уловить, что вспыхнула, словно луч света, когда смех его звонкий воздух вокруг расцветил – а затем удаляться начал он, спиной к ним с Гилбертом повернувшись, с каждым шагом все тише его речь лилась, все дальше... - Эй, - Россия почувствовал тычок локтем в ребро. – Ты чего так рот разинул? Вернулся он из оцепенения на почву твердую: Пруссия смотрел на него недоуменно, серые брови нахмурив – даже канарейка, казалось, движения его повторяла, набок голову склонив. - Я... – Иван замолчал. Альфред Киркланд продолжал удаляться. Ещё немного – и уйдет он, скроется в одной из сотен хижин... - Сведи меня с ним, - слова вырвались быстрее, чем он сам осмыслить их смог. Серая бровь выгнулась, алые глаза взглядом по фигуре его вниз и снова вверх прошлись. - Ты же вроде инкогнито здесь, чтобы о торговле справиться, и если... - Вот с ним и справлюсь, - спешно произнес Россия, бровями в сторону Альфреда поведя. – Завтра я путь свой продолжу, так что не представится мне более возможности такой. Так..? Гилберт не сводил с Ивана взгляда подозрительного, несколько секунд в саму душу его вглядываясь. Уж хотел Россия подстегнуть его, или же самому за Альфредом кинуться – пока не протянул Гилберт медленно: - ...Будь по-твоему, – и в сторону Альфреда шаг не ускорил. Россия следом за ним двинулся. Заприметив, что Гилберт вслед скоплению солдат решительно нацелился, прочие бойцы ретироваться стремились, словно боясь на пути его оказаться – и рядом с ними не оказалось почти никого, когда Пруссия, к цели своей приблизившись, гаркнул раскатисто: - Джонс! Солдат встал, как вкопанный – плечи его в напряжении вверх взлетели. Товарищи его отшатнулись от него. А затем тот развернулся так резко, что полы мундира его аж взметнулись. - Я знать не знаю, кто сегодня утром у форта нужду справлял, сэр! – лицо его смуглое стало на несколько оттенков белее; он вытянулся перед Пруссией по струнке, чуть не выронил мушкет из дрожащих рук, поймал его у земли самой, снова вскочил. Щеки его алым пылали. – Если кто-то на меня донес, пусть сперва сам попробует от хижин до конца лагеря добежать, а потом... - Чт... так это ты, недоносок, был?! – по распахнутым в панике глазищам Альфреда да по тому, как тот всем телом вздрогнул, мог представить Иван, возмущение какое на лице Гилберта отразилось; испуг мальчишки выдал его с головой. – Как мушкет ровно держать – так то для задницы твоей расхлябанной задача непосильная, а лагерь в хлев превращать – только повод дай?! Прочие солдаты разбежались, кто куда, головы в плечи вжав, даже не оглядываясь – пока Пруссия, нависнув грозно (Альфред до роста его лишь пару вершков не доставал, но казалось сейчас, будто высится он над мальчишкой горой), столь же грозно взбучку свою продолжал, без крика – но голоса его сурового, в пространстве разносящегося, достаточно было, чтобы мушкет Альфреда в руках его ходуном ходил. - Порядок не развлечения ради дан тебе, щенок. Думаешь, грязища разведенная в бою тебе поможет? Что англичане, рожи ваши замызганные завидев, от ужаса завоют да драпать станут, пятками сверкая? - Никак нет, сэр! – от взгляда Гилберта юнец замотал головой столь сильно, что казалось – ещё немного, и слетит с плеч она. - Правильно, не побегут! Потому что у братца твоего с гигиеной да с управлением точно такой же развал, если не хуже! Если бы ты хоть половину умений своих природных на учениях прилагал, кои на разведение свинарника расходуешь, так англичане бы уже давно на корабли свои запрыгнули да уплыли, штаны со страху изгадив! Ликование в глазах Альфреда внезапно прорезалось – молодецкое, нахальное: - Значит, признаете вы, что есть у меня природные умен... то есть – э-это обнадеживает, сэр! – он закивал лихорадочно, стоило Гилберту в его сторону чуть склониться. Впрочем, не настроен он был нагоняй свой продлевать: видел Иван со спины, как плечи его расслабились. - Признаю. А чтоб до совершенства их довести, завтра нормы специально для тебя увеличим, - радость в глазах мальчишки тут же ужасом плохо скрываемым сменилась. – Наказание за то, что до отхожего места не добежал, я тебе позже придумаю. А пока... С тобой кое-кто познакомиться хочет. И Пруссия в сторону отступил, взору его Россию открывая. Взгляд мальчишки сначала в грудь ему уперся, потом прошелся снизу вверх, по черному дорожному плащу, и перехватил его собственный, лиловый и неотрывный, что всё это время на него направлен был. Альфред перестал трястись – и замер пораженно, даже ресницами не осмеливаясь хлопать. Глаза его широко распахнулись в очередной раз. Глаза синие, чистые. В душе России шевельнулось что-то, сердце стукнулось сильно: будто смотрели уже на него так, будто... Внезапно почувствовал он, как ладонь Гилберта на плечо ему легла. - Представить мне тебя, или сам потрудишься? Иван задумался на миг. Вопрос Пруссии праздным отнюдь не являлся: возможно, захочет он, чтобы личность его сокрыта была, в секрете до самого конца путешествия его оставалась. Такой поступок, хоть и ложью его сковал бы, наиболее разумным бы стал, от неприятностей возможных его оградив. Он задумался ещё раз, на остолбеневшего Альфреда взглянув. - Не стоит. Спасибо, Гилберт, - он ступил на шаг вперед. – Признаться, случайно я здесь оказался: не входило в намерения мои останавливаться здесь, да раз уж привела судьба... Одни как Ивана меня знают, - он протянул руку. – Другие же... как Российскую империю. Далеко-далеко, в вышине над ними, в темном небе над Вэлли-Фордж засияли первые звёзды. - Вот, хотите взять? Здесь совсем немного, но... - Благодарю, но думаю, обойдусь. А вот тебе силы ещё пригодятся. Костер брызгал искрами в прохладный вечерний воздух. Альфред – суетясь и хлопоча – подвел его к одной из хижин, на расстоянии от которой котел на креплениях висел, а под ним кострище почти потухшее: все, кто мог, уже в хижины разошлись. Мальчишка вновь развел его, воду вскипятив да жидкую похлебку из запасов бобов да муки приготавливая, от коей Иван воздержаться решил. Сказано ему было, пока юнец дрова подкидывал, что у Вашингтона был бы ему гораздо более радушный прием оказан: не на воздухе, едва мартовским солнцем прогретом, да на бревнах перед костром, но внутри штаба, в тепле. Однако ж для того личность свою раскрыть следовало... да и не было повода ему с Вашингтоном сноситься. - Правильно, что не хотите, - Альфред, как бы ни пытался гостеприимство, даже столь скудными средствами, выразить, всё равно не мог удержаться оттого, чтобы похлебку жадно поглощать – голод да усталость свое брали. – Здесь, считайте, только вода одна и есть... Россия не возражал. Теперь мог он юнца повнимательнее разглядеть. Вопреки ожиданиям, лет пятнадцати-шестнадцати он был, судя по повадкам да по сложению чуть нескладному, однако ж за нескладностью той уж черты юношеские проглядывались. Если и напоминал он брата своего, то формой лица, да носом, длинноватым слегка. Брови его золотые (даже не вполовину такой густоты, как у Артура), под цвет волос, чуть сведены к переносице были, придавая взгляду его дерзновенность некую (взор орлиный в мысли отчего-то пришел), а уж о загаре, что даже ранней весной на коже отчетливо виден был да в свете пламени только сильнее выделялся, и говорить не приходилось – Артур на фоне его белизной фарфоровой сверкал бы. Возможно – подумалось России – что и о нём самом сказать подобное можно сейчас. Сия наружность (весьма гармоничная) под замаранностью общей крылась: волосы, лентой у затылка перевязанные, сбиты были так, что несколько прядей у висков его висели. Мундир мальчишки, дай Бог что синий, изрядно потрепан был, а голенища сапог – подвернуты, по швам разошедшиеся. Ей-богу, град, на холме сияющий, скорее сараем покоцанным предстал перед ним. Альфред отложил ложку, приставил миску деревянную к губам, остатки похлебки прямо из неё допивать принялся – да взгляд искоса на Ивана метнул. Взгляды их пересеклись внезапно – и вдруг подавился он да закашлялся. Пара похлопываний по спине – и малец вновь оправился; больше от похлопываний, чем от кашля, сотрясаемый. - Я... – он вытер рот тыльной стороной ладони. Скулы его заалели. – Простите, я... - Ты что-то сказать хотел? - Да, я... То есть нет, - он ещё продолжал немного покашливать. – В смысле... хотел, но... – он широко махнул рукой. – Я не буду лучше... Иван выгнул бровь. - Почему же? Альфред посмотрел на него, брови вверх взлетели – и резко голову отвернул, на костер уставившись. - Это бестактно до ужаса, вы осерчать можете... – он затылок рукой почесал. – Хотя, может, вам даже приятно станет, я не... - Вот как, - Россия подпер подбородок кулаком, чуть ближе наклонившись. – Теперь мне ещё интереснее стало. Давно рядом с ним так никто не трясся. - Я... – Альфред губы сжал. Взгляд его соскальзывал то и дело, по лицу России блуждая – но нашел он силы в глаза ему взор направить, хоть и за миску от напряжения схватился. – Я увидел вас и подумал, что... А вы не такой уж варвар, каким Англия мне вас рисовал! Иван моргнул. Миг тишины прошел между ними, лишь треском костра нарушаемый. А затем хохот России раскатистый по двору разнесся. Он продолжал посмеиваться, ко лбу ладонь приложив. Убрал её – да заметил, что Альфред приободрился; уже искорки веселости в глазах его засверкали да плечи расслабились. - И как же ты представлял меня? Дай угадаю – с бородой до пояса, да на медведе верхом? - Артур так расписывал, что бородой вы заместо вожжей медведя ещё и погоняете, - с озорством отозвался мальчишка, а затем добавил, чуть осторожней. – Вы не сердитесь на меня? - Сержусь? – Иван фыркнул. – Думаешь, единственный я, кого Артур шельмует за спиной его? – он смерил Альфреда взглядом выразительным, и тот понял его – да пуще прежнего развеселился. Уголки губ его приподнялись, улыбка шире расцветать начала: кажется, без его на то ведома. - Да если Артур и не шельмует кого, значит, держава та либо в веках давно сгинула, либо собачкой на задних лапках пред ним скачет! – он раззадорился, а голос его гордостью расцвечен стал. России лишь усмехнуться оставалось, головой покачав, в уме отмечая, как легко было с мальчишкой тем беседу вести – как лилась она непринужденно, усилий от него не требуя. Ни взглядов выверенных, ни слов взвешенных, что в их доме европейском да при дворе обыкновением были, да с которыми он сроднился уже, как с кожей второй – и насколько в радость оказалось кожу ту сбросить, хоть ненадол... - Вы приехали помочь мне? Россия резко голову к нему поднял. Альфред смотрел на него, завороженно слегка, а лицо его надеждой так и светилось. Иван сперва даже, что ответить, не нашел: настолько обескуражил его вопрос откровенный, так без обиняков ему заданный. - Я подумал... – юнец, видать, молчание его истолковал как знак для продолжения речи своей. – Если такая важная держава, как вы, здесь находится, да ко мне пришли, может... может, вы, подобно господину Байльдшмидту, с заданием от императрицы Екатерины приехали? Господь всемогущий, да у мальчишки воистину душа нараспашку была. В таких случаях отказать следовало, туманно да деликатно выразившись, у собеседника впечатление двойственное оставляя, кое любой, в светской беседе преуспевший, как трактовать ему, понимал. После краткого мига раздумий понял Иван, что не хватит у него сил мальчишку путать. Он вздохнул, головой качая. - Честно отвечу тебе. Иной цели, помимо озвученной уже, нет у меня: здесь я лишь только для того, чтобы о торговле справиться, да доклад для императрицы составить. Ни о союзе военном договориться, ни о связях дипломатических – того не поручала мне государыня. - И вы путь подобный ради доклада одного проделали? – Альфред брови свел, ресницами захлопал, в неверии на него воззрившись. Если поначалу открытость такая в замешательство приводила, то теперь раздражение сгустком игольчатым внутри расцвело: почему все так и норовили ему сей вопрос задать?.. Возможно, на лице его отразилось что-то – поскольку Альфред опомнился тут же. - Простите! Я вовсе не хотел сказать, будто обязаны вы костьми лечь ради помощи мне: я знаю, что многие в Европе даже если расположены ко мне, то отношения с Британией портить не хотят, а может и... и выгоды своей в помощи мне не видят. Я не ребенок. Я понимаю, как устроено всё, - при словах этих лицо его юное ожесточилось вдруг. Он чуть выдохнул, смягчение на лице России приметив. – И уже за то, что торговлю со мною до сих пор продолжаете – спасибо вам за то огромное. - Не о том подумал я, будто считаешь ты меня обязанным, но слышать слова твои рад, - Россия вновь расслабился, чуть ближе к огню наклонившись. Торговля. Он намеревался говорить о торговле. Мысль сия блуждала в закоулках сознания его. Лишь треск костра тишину вечернюю нарушал, что над Вэлли-Фордж с заходом солнца воцарилась; даже свет внутри близлежащих хижин не горел – казалось, одни они остались во всем лагере. - ...Что же до помощи – так сам ты себе в первую очередь помочь должен, - языки пламени в воздухе плясали. Что-то глубокое, исстари растущее, зазвенело в душе его. – Знаешь, почему, скажем, Франсис оружие тебе шлет, да специалистов военных, что «добровольцами» прикидываются, об идеях твоих отзывается восторженно – раз уж они из его идей произрастают, - он бровями повел. – А в открытую союз военный не спешит заключать? - Знаю! – мальчишка бойко откликнулся. – Потому что Артур – тиран лицемерный, что о чести только языком трепаться горазд, но как только кто-то власть его безраздельную над чем угодно оспорить попытается, то война... - Потому что Артур силён, - прервал его Россия, серьезно в глаза глядя. Миг тишины прошел меж ними. Альфред всматривался в него несколько мгновений – дуновение ветра выбившуюся прядь колыхнуло – и на огонь взгляд перевел, задумчивый. - Я... знаю, что в Старом свете лишь силу уважать привыкли, - заговорил он медленно. – И что... ради идей одних не шелохнется никто. - Верно, - Иван кивнул. Взгляд его вновь на потрескивающие дрова был направлен, но не видел он их будто. – Что три года войны против Британии протянуть ты смог – уже достижение неслыханное, о коем вся Европа толкует. Но если бо́льшую стойкость проявить, да побед несколько одержать... Тогда союзники да друзья вмиг обивать твой порог станут. Подумалось Ивану вдруг о Гилберте, так решительно ему дружбу свою предлагающему. О том, как призвал он его (вместе с Родерихом) несколько лет назад затруднения решить их общие – к польскому государству, обветшавшему, во внутренних раздорах погрязшему, отношение имеющие. Как пошел он сам Пруссии навстречу, в войну с турками затянутый – да часть земель, что Феликс своими считал, они втроем к рукам прибрали. Чему так поражался Польша да негодовал – после века-то внутренних дрязг да потакания шляхте безмерного – до сих пор Россия взять в толк не мог. - ...Коли выкарабкаешься ты, да над людьми Артура победы одержишь, помощь уверенней поступать станет, - повторил он, уже чуть живее. – Тот же Франсис только и ждет случая удобного, лишь бы в горло ему вцепиться. Может, даже императрица Екатерина захочет подсобить в делах дипломатических. Мне бы, признаться... по нраву пришелся такой исход. - Правда? – глаза Альфреда ликованием засияли. – Значит, теперь она послушает вас? Иван замер. Настал его черед в замешательстве в лицо мальчишки всматриваться. - Послушает?.. - А как же! – тот закивал, оживленно да радостно. – Ежели хотите вы чего-то, разве не станет государь ваш о желаниях да стремлениях ваших печься да в жизнь их воплощать? Я слышал, что в государстве Российском императрица Екатерина любовью да уважением пользуется. Значит, ценит она вас, правильно? Чувство проросло внутри, странное, необъяснимое. Будто слышал он уже где-то эти слова, от кого-то... Вспомнил он – и уже не раздражение, а тяжесть мрачная в душе его разлилась. - Государыня... печется обо мне, разумеется, - заговорил он медленно. Тень на его лицо легла. – Прямо сейчас она силы прилагает, дабы контроль над землями у моря Черного обрести, да южные пределы мои обезопасить... Губы сжались его. Что-то едкое, чему названия он дать не мог, всё больше разрасталось... Вопрос Альфреда так и не отвеченным остался (тот снова растерянный сидел, в страхе, что обидное что-то сморозил), но не заботило его это – надо тему сменить, немедленно. Россия выдохнул. Усилие совершил, дабы лицо расслабить. - Ответь, ежели не секрет, а ты почему на войну пошел? Из растерянного взгляд Альфреда оторопелым сделался. - Да как на войну не пойти-то, если без сопротивления солдаты Артура попросту приплывут, да и... - Нет-нет, - Россия издал смешок; почувствовал, как напряжение вокруг них на убыль пошло. – Я именно про тебя спрашивал. Отчего ты здесь? – он обвел рукой пространство, на хижины да на плац указывая. – Ты едва возраста достиг, чтобы оружие держать. Мог бы ты в Европу податься, помощи там искать – да хоть к тому же Франсису. Уверен, многие хотели бы с тобой знакомство личное завести – учитывая шум, что ты наделал. Уголки губ Альфреда дернулись на последних словах – да и опустились вниз, точно искра, взметнувшаяся над костром, да тут же в воздухе и потухшая. Он стал почти недвижим. А затем произнес тихо, но голос его звонкий в тишине разнесся: - Должен я здесь быть. Россия склонил голову, вглядываясь с интересом, продолжения от него ожидая. Альфред повернулся к нему – и будто свет сквозь его глаза изнутри просачивался. - Знаете чувство такое, будто... будто нужно вам сделать что-то? И иначе – никак, это просто... просто правильно, просто... – он запустил пальцы в волосы растрепанные, отвел глаза, прикусил губу, подобрать слова силясь. Видно было, как внутри него словно море бушевать начинает. – Да и как мне с людьми моими не быть сейчас. Не у Франсиса, не при Конгрессе, а здесь. Когда лишения терпят они за меня, когда гибнут, - он руку поднес, к груди своей приложил, сжал с силой неистовой. – А я ведь не могу. Даже если ядром пушечным мне голову снесет, то все равно оживу я, встану, как ни в чем не бывало. Как могу... как могу отсиживаться, если победу над тиранией приблизить смогу, если участием своим жизнь кому-то сохраню?.. Вторая ладонь его на подоле мундира сжалась. Грудь его вздымалась – а взгляд был в никуда направлен, за пределы костра, плаца да самого лагеря, далеко-далеко, будто вспоминал он что-то. Страдания за людей своих, из-за войн или болезней да голода гибнущих, - с тем часто существа, им подобные, сталкивались. Однако же, как рассудил Россия, взглядом по мальчишке заскользив, слишком остры те страдания были, да слишком глубоки; да не столько телесные (хоть без них ни одна страна во время войны не обходится): словно смерть людей рану ему душевную наносила – или нанесла когда-то, словно... Вспомнил Иван о мыслях своих, уж давно посещавших его: о тех, где какая-то часть его радовалась втайне, что связь у них с Екатериной обрубилась так бесповоротно. День настанет, когда отойдет она в мир иной – и тогда не будет Ивану так душу рвать, как могло бы. - Видно, как радеешь ты за людей своих, - произнес он наконец тихо. Альфред вернулся из мыслей в реальность; поднял взгляд на него, да улыбнулся широко и открыто – не помнил Россия, чтобы хоть кто-нибудь улыбался так. - Так и они радеют за меня! Моим именем целый корабль назвали, представляете? Тот, на котором флаг мой самый первый подняли. А я в ответ фамилию капитана корабля того, мистера Джонса, взял – в благодарность. И чтобы Артура, - в голос его, светлый да прозрачный, вдруг усмешка едкая просочилась. – За пояс заткнуть. Нечто шевельнулось в душе России при словах этих; нечто, на узнавание похожее. Он сощурился, в замешательство погрузившись, пальцы переплел: не впервой ведь Артур в беседе их всплывает. - А он знает, что от фамилии его ты отказался? – чувствовал он, будто удочку закидывает. Мальчишка фыркнул. Глаза его синие вдруг красным расцветились: в них пламя костра отразилось. - Даже если знать не знает он сейчас, жду не дождусь, как в рыло его лживое бросить смогу, - он вытянул ноги к костру. Фигура его расслаблена была, но в лице ожесточение прежнее читалось. - Лживое, - эхом откликнулся Россия. - Ага. Лицемер этот сам нарвался, – Альфред запрокинул голову, в звезды в вышине вглядываясь. – Решил, что распоряжаться он может мной, словно собственностью, будто я баржа, чаем груженая, - не слыхал ещё Иван, чтобы яд из слов его так сочился. – Что я делать могу, решать, где людям моим селиться можно, с кем торговать, чем и сколько, – да налоги в казну лондонскую драть, а согласны ли люди мои – так чихал он на то... - Вот как, - Россия задумчиво пальцем по подбородку провел. – Как со мной Артур делился, не слишком сильно заботился ты об исполнении правил тех: земли индейцев самовольно захватывал, контрабандой товары сбывал... а любой налог да закон на землях твоих такой ропот встречал, что отменяли их вскоре. Скулы мальчишки заалели вновь – он смутился, всем телом вздрогнул. - Ну... захватывал и сбывал, да; что отменяли – тоже правда. Кроме одного – на чай этот проклятый! И монополию на продажу его у меня ввел! Пока в море я его с парнями и Сэмом Адамсом не заварил... - Интересно, - проговорил Россия. – Так высок сей налог был? - Не был... там цена упала даже, - Альфред стушевался в очередной раз, но опомнился разом, к Ивану повернувшись; глаза его гневом запылали. – Не в этом дело! Он через налог тот хотел чиновников от себя зависимыми сделать, жалованье им из казны выплачивая, а не из сборов собраний моих законодательных, и, и если б монополия та с чая на другие товары перешла? Ничего ему так сделать не мешало! – казалось, он уж готов был с бревна вскочить, руками взмахивая. – Он столько о правах подданных да законах в своем королевстве с важным видом рассуждает, а обо мне... - Если правильно понял я, - вставил фразу Россия. Он сложил ладони вместе, на Альфреда внимательно глядя. – То чай Артура в Бостоне в воду полетел, после чего война меж вами вспыхнула, из-за одного налога невысокого да опасения? - Да любой бы на месте моем против такой тирании бунт поднял! – мальчишка чуть поостыл да удивленно глазами захлопал, когда со стороны Ивана изречение сие каменным выражением лица да молчанием гробовым встречено было. Продолжил затем. – Но даже когда король его гавань бостонскую закрыл, когда за океан людей моих на суд увозить приказал, даже тогда договориться я хотел, - миг – и на ноги он вскочил, от энергии неуемной, что гнев в крови его зажег; миска на землю упала – не заметил он того, вокруг костра рассекать стал, задел ногой котел, с крепления снятый. – Но ему плевать! Сперва не вижу я его десятками лет, пока не разберусь со всем сам, без помощи его, – как землю пахать, как корабли строить, как от краснокожих отбиваться, - а потом повиновения собачьего от меня ждет! И пусть не заикается о том, что из-за протекции его я всем ему обязан – одной рукой давал он, а другой отбирал! И он... он... считает, что сотворить со мной может, что угодно, без согласия моего! Да в гробу он то согласие видал! Он рассек воздух ладонью, наотмашь (сколько раз видел Иван этот жест, когда Артур в гневе пребывал, не сосчитать), что-то болезненное, нервическое в чертах его прорезалось, огнем освещенных, губы искривились, кулаки дрожали в гневе, сквозь сжатые зубы воздух он всасывал – и мозаика вдруг у России в голове сложилась. Упало в воздух тихое... - Так ты любишь его. ...и Альфред всем телом дернулся, побледнел да отшатнулся – словно оплеуху ему отвесили. Глазищи его распахнулись, раскрыл он и закрыл рот, затем снова раскрыл, словно рыбина, на сушу выброшенная. - ...Нет, - прошептал он бледно. Россия в молчании голову набок склонил. - Нет, - бросил он громче, подбираясь; бледнота с лица его так и не сошла. – Я – его?! После всего, что этот чертов... - Он братом своим нарек тебя, а затем десятки лет за морями пропадал. А теперь, верности короне требуя, равным себе тебя не счел, - лиловый, глубокий взор России будто насквозь его пронизывал. – Он нарушил обещание. Может, негласное, но... Был бы ты равнодушен к нему, разве кипел бы гнев в тебе столь неистовый? Альфред стоял, словно в землю вмерзший, молча в Ивана вперившись. Затем расслабилась фигура его – да рухнул он на бревно, на прежнее место свое, рядом с Иваном. Подтянул колени к груди, сложил руки на них – да и уткнулся в них лбом, долгий, судорожный вздох из себя выпустив. Дрова уж почти догорели все. Огонь тише стал, пылу Альфреда вторя. Россия слова тянул, откинулся назад, голову подняв, на звезды глядя. - Артура да его детство зная... – да и всех, кто к веку сему хотя бы пятисотлетнего возраста достиг. – Можно подумать, что считал он, будто одной протекции достаточно будет, чтобы благодарностью ты к нему навеки воспылал. - Он для людей своих постановил, что ничего, ни один налог без представительства парламентского собран не может быть, - донеслось глухо из впадины меж грудью да коленями. – А как дело до меня дошло – так плевать он на то хотел. Это лицемерие, - слово последнее сталью на языке его отдалось. - А лицемерие ли то, что желание землю индейцев к западу от гор Аппалачских заселить, чему корона препятствует, стремлением к свободе нарекается? – Россия голову склонил. – Или что представительством – парламентским, либо в собраниях твоих – лишь богатые да именитые располагают? Мальчишка вскинул голову. Теперь брови его сердито сдвинуты были, - у коршуна точно – а щеки покраснели. Он смотрел на Россию несколько мгновений, тяжело воздух из носа выпуская, затем опустил голову на сложенные руки, глазами в огонь вперившись. - Вряд ли поймете вы меня... Да и вы... не обязаны вы понимать, - глухо закончил он. Ночь опускалась на лагерь. Альфред сжат и закрыт был со всех сторон, подле Ивана ощетинившись; и теперь он, пожалуй, сильнее всего юнца напоминал. Запоздалое осознание пришло: отчего-то хотел мальчишка, чтобы понял Иван его – да сокрушаться стал, когда не произошло того. Отчего-то и у него самого мысль такая огорчение вызывала. Россия вздохнул. Не хотелось ему на ноте подобной беседу их оставлять. - Не могу сказать, что идеям так горячо сочувствую, к войне сей приведшим... – заговорил он медленно. – Однако могу понять я муки разочарования в том, к кому неравнодушны были мы. Что-то в голосе его было такое – печальное да надтреснутое – что заставило Альфреда голову в его сторону чуть повернуть, несколько долгих мгновений исподлобья на Ивана глядя. Затем отвернулся он вновь – да проговорил тоном, сталью расцвеченным: - Не имеет значения теперь, равнодушен я к нему или нет. Я изгоню его за океан, - не пустые то слова были; но решение грозное, единым существом его принятое. – И ежели не хотел он считаться со мной – если уважать не хотел – так теперь сам буду судьбу свою решать я. Россия кивнул. - Путь сопротивления, что выбрал ты, и впрямь дорогой кратчайшей к уважению ведет... Если с успехом пройден будет. В ином же случае... – он оборвался; но и так ясно было, что за сим последует. Альфред промычал неразборчивое что-то в ответ. Тишина меж ними повисла, слабым дуновением ветра нарушаемая. Пока не услышал Россия шепот: - ...Спасибо. Иван повернулся к нему, в изумлении искреннем брови приподняв. - За что же? Альфред как-то расслабился весь; плечи да колени его опустились, на губах тонких улыбка слабая заиграла. В глазах огонек мерцал мягкий. - Не знаю даже... за разговор этот, - он плечами пожал. – Даже если идей моих не разделяете вы – все равно как с равным общаетесь со мной, - он растянул губы шире, в ту улыбку лучезарную, что так шла ему. – Если и встречался я с кем из держав, вам подобных, то многие из них, даже помогая мне, скорее как диковинку принимали меня, но вы... Благодарность, столь теплая, из глаз его струилась, что в душе защемило у России: столь просто было мальчишку к себе расположить, лишь признания каплю проявить, лишь... Боже милостивый, и как легко открывался он. Это было нечто... нечто новое: чему названия подобрать он не мог, что-то... - Стремление столь яростное не уважать сложно – даже если корни его в чем-то, мне чуждом, кроются, - дрожь сердца его за улыбкой ровной скрылась. Темнее вдруг стало да холоднее. Осознал Иван, что от огня осталось всего ничего – угли уже догорали. Лицо Альфреда, что радостью от последних слов ещё больше окрасилось, вытянулось в осознании внезапном, в глаза беспокойство брызнуло: - Черт, ночь уже спустилась! Вы, наверное, о делах поговорить хотели? О торговле? Простите, не следовало мне на Артура скатываться, время я ваше... Россия остановил поток слов движением ладони. Уголки губ его вверх поползли. Поманил он затем Альфреда той ладонью вверх – и оба они поднялись на ноги. - О торговле справиться – на ту задачу ещё пара месяцев есть у меня. А вот тебя увидать – не каждый день подобная возможность выдастся. Так что насчет времени проведенного, - он опустил руку ему на плечо; Альфред резко голову к ней повернул – затем вновь на Россию взгляд метнул. – Себя не кори. Но прав ты, что поздно, - Иван взгляд в небо поднял. – Спать пора, и мне, и тебе; мне выдвигаться завтра до Балтимора, тебе же... – ухмылка. – Делать то, что Гилберт за ночь для тебя придумает. При мысли о Гилберте вздрогнул Альфред, но лицо его разгладилось тут же. Идея зародилась в мыслях его. - Если не смутит вас чуть раньше рассвета встать, как насчет того, чтобы я провел вас до поворота дороги на Балтимор? Он недалеко от Вэлли-Фордж. Я успею попрощаться с вами да на учения вовремя вернуться. Но если только желание есть у вас в такую рань... Ладонь России чуть крепче на плече его сжалась. - Можно. Тому я только рад буду. Ответом ему усмешка Альфреда была – лихая да радостная. Ночевка в доме, где Гилберт с фон Штойбеном размещены были, промелькнула, словно не было её – Иван сомкнул глаза, как только голова его подушки коснулась: сказалась усталость от дороги да впечатлений бурных. Крепким сном почти до самого рассвета проспал он, затем собираться начал, с уже бодрым да до последней пуговицы одетым Гилбертом попрощавшись. Альфред ждал его у конюшни, на лошадь свою облокотившись да посапывая, руки на груди скрестив, – но встрепенулся, стоило России приблизиться. Они вышли из лагеря, спустились вниз по холму. Небо из синего уж бледно-голубым стало, и занималась на востоке заря, розовый свет в уголки глаз отбрасывая, что профиль мальчишки золотил – будто ореол вокруг волос его светился, пока ехали они по дороге вдоль леса в тишине, лишь звуками поступи коней нарушаемой. - Думал я, - раздался вдруг голос его, тихий, но звонкий. – Сказали вы, что императрица Екатерина не хочет торговлю нашу прерывать, да и к прекращению морского господства Британии благосклонно расположена, но... – он поднял голову. Тревожно на Ивана посмотрел. - Возможно ли, что изменится вдруг всё? Что мы врагами станем? Россия ответил ему внимательным, нечитаемым взглядом. Решение принял (в который раз уже) правду юноше отвечать. - Может статься. Сейчас императрица моя и двор не настроены Британии помогать – не в последнюю очередь благодаря сопротивлению твоему отчаянному. Кроме того, на иное сейчас усилия наши направлены: на дела с Крымским ханством да империей Османской, - от которых ты столь успешно внимание англичан да французов отвлекаешь – того уж не добавил он вслух. – Но как будущее повернется... – нахмурился он. – Никто из рода нашего ручаться не может. Твоя стойкость в силах предотвратить такое. - Вот как, - Альфред выдохнул, голову чуть свесив. Зелень деревьев дорогу с двух сторон обрамляла, фигуру его лишь ярче оттеняя. – Мне не хотелось бы сражаться с вами. Вы мне уже нравитесь. Россия уголки губ приподнял да головой покачал, глаза закатив. Вот же птенец бесхитростный. - Что обоюдно расположение – того отвергать не могу. - Это значит «и ты мне тоже»? А когда я ближе с европейцами сойдусь, я также мудрено выражаться стану? – Альфред рассмеялся вдруг, улыбку озорную Ивану метнул – тот ухмылкой небольшой ответил, но прищур глаз его веселье выдавал, коим Альфред заразил его – даже без ведома своего. Они ехали в тишине ещё с минуту, когда вдали, на склоне холма мостик показался, через речушку перекинутый, а за мостиком тем – развилка; видать, о том повороте и было прошлой ночью сказано. Мысли России вернулись к тому, что Альфред ранее произнес: к думам тяжелым, его самого не раз обуревавшим. Вожжи невольно сжал. - Сражаться против тех, к кому расположение мы имеем – такое не редкость среди рода нашего. Взять хоть меня да Гилберта, - Россия к мальчишке голову повернул. – Моё участие в войне недавней едва к смерти его не привело – и думаешь, ненавидел я его притом? Отнюдь. - К смерти? – брови Альфреда медленно вверх поползли. - Пока императрица Елизавета в мир иной не отошла, слабел он день ото дня, да уж сгинуть готов был. Даже раньше – когда проткнул я его штыком под Кунерсдорфом. Альфред медленно глаза отвел. Моргнул несколько раз. Цокот копыт раздался – они на мост ступили. - Я... знал об этом, но... – он выдох испустил, изумления полный. – В это так сложно поверить теперь! - Отчего же? - Мистер Байльдшмидт – он словно... словно бог войны в лагерь наш явился! – Альфред рукой взмахнул. – Я сидел тогда с парнями у костра, дрожал под снегопадом да суп пустой хлебал, и тут он – на коне верхом, со сбруей парадной... В орденах, во весь рост в седле распрямился! – он глаза распахнул пораженно, пальцами по волосам проведя. – Будто Марс во плоти, будто... Наблюдал Россия несколько мгновений, как восхищением лицо мальчишки светится – да мысль вдруг посетила его, что озорство в крови разожгла. Нельзя было отказать Гилберту в умении столь блистательное действие на людей оказывать – однако ж Альфред, сам возрастом малый ещё, не мог богатым опытом общения с державами похвастаться, тогда как... - Если тебя заинтересует, то лет пятьсот назад сей Марс во плоти впереди всей армии своей навстречу мне по тонкому льду сломя голову понесся, во всю глотку горлопаня, - мост преодолен был; Россия дернул за вожжи, лошадь останавливая. Ухмылку к Альфреду обратил. – А потом в прорубь сверзился – только верхушку меча его и видали. Альфред во все глаза на Ивана уставился, едва осознал, что вожжами повести надо. Ветер с востока колыхал пряди волос его. - А потом я в прорубь вслед за ним кинулся – да и вытащил его, бедолагу, - и, будто бы прежних слов мало было, подмигнул Россия ему. Мальчишку будто огрели чем-то: он вздрогнул, ресницами захлопал. Нечто теплое да солнечное растеклось у Ивана в груди от воздействия сего; Альфред тем временем с усилием дыхание выровнял, да вымолвить умудрился: - Е-если так долго друг друга знать, столько сторон разных открыться может... – он сам вряд ли слышал слова свои, зардевшись отчего-то. - Именно. Когда-то заносчивость чертой была его самой раздутой, а выучка военная не поспевала за ней явно, – затем прибавил Россия уже строже. – Теперь же изменилось всё. До Кунерсдорфа дотянул Гилберт лишь потому, что войско имел, против трех держав сражаться способное – и от Артура ему подмоги существенной не было. Слушайся его, коли независимость обрести хочешь. - Конечно! – Альфред головой живо закивал. Брови сдвинулись – в мгновение ока смущение решимостью сменилось. – Даже не сомневайтесь. - Отлично, - Россия кивнул коротко. На дорогу бросил взгляд. – Боюсь, вот и прощаться нам пора пришла. Путь его далее на юг лежал, по холмам и долинам, солнцем залитым – до самого побережья. Он протянул Альфреду руку. - Удачи. Надеюсь, свидимся скоро... - ...Когда послами как две державы свободные обменяемся, - Альфред сжал его ладонь своей, с усмешкой да пылом непоколебимым в глаза глядя. Улыбнулся Россия в ответ, широко да открыто. Речушка, мост, трава, под ветром стелющаяся, сам Альфред – всё золотом восхода залито было. - Значит, решено. После слов сих разъехались они. Иван по дороге вниз двинулся, Альфред же назад в лагерь поскакал. Повернул Россия голову да смотрел ему вслед пару мгновений, как пришпоривает лошадь он, как все скорее да скорее скачет, словно ястреб летит, - пока не скрылась вдали макушка его золотистая. 1778-1781. Путешествие его к завершению своему клонилось. Сведения, в северных, срединных да южных портах колонистов собранные, в донесение Россией были оформлены, императрице предоставленное, после того как ещё на полгода в селениях американских задержался он. За полгода равновесие в войне той затянувшейся, где никакая из сторон перевеса добиться не могла, в пользу колонистов – американцев – склонилось, когда король французский их как нацию признал да корабли военные к берегам их отправил. Ликование невиданное все штаты обуяло, когда после зимовки изнурительной в сражении при Монмуте англичан отступить принудили; да ещё более великая радость разлилась, когда из-за страха пред флотом французским Филадельфия от войск неприятельских очищена была. В радости той не мог Иван мальчишку чумазого у костра не вспоминать – как меж потерянностью да решимостью фанатичной метало его, да как окупались теперь старания его, учениями фон Штойбена порожденные. Хоть поначалу и не принесла помощь Франсиса перелома решающего, никто по обе стороны Атлантики не сомневался уж, что независимость селений американских фактом свершившимся была, о чем Россия не преминул императрице поведать. С вниманием пристальным изучила Екатерина донесение его, в коем рассуждения, уж до того на ум приходившие, подтверждались окончательно – что торговля российская выгоды от самовластия Штатов приобретет неимоверные, без посредничества английского с ними сообщаясь, да на самих английских рынках товары, из колоний поставляемые, заменит. Каперство, однако, пуще прежнего в морях процветало, суда торговые с самыми невинными грузами опасности подвергая. Даже хлеб да лес строительный держава воюющая достойным конфискации счесть могла, коль вздумалось ей так – ничто тому препятствием не служило, отчего жалобы на произвол, с судами российскими творящийся, в коллегии иностранных дел лишь копились месяц от месяца. Война, словно воронка океанская, всё новые и новые страны в себя затягивала, кои с могуществом Британским на море, после недавней войны до невиданных высот поднявшемся, покончить решили; и вот уж Испанская империя бок о бок с Французской англичан теснить вздумала – да Голландия симпатий к колонистам скрывать не пыталась. С Пруссией и Данией раздоры множились; от былого самохвальства Артура и следа не осталось: от армий да флотов врагов отбивался он, от берегов американских на радость восставших силы свои уводя; да пуще прежнего обивали посланники его пороги двора российского, единственно на него надежды возлагая – хоть не революцию (необратимую уж) подавить, так союз с Россией против держав враждебных заключить, что бремя военное облегчить бы смог. Знал Иван, что посланник британский с князем Потемкиным близко сошелся, на случай войны с Портой Оттоманскою обещая содействовать... Тогда замысел родился у него. Замысел, беспрестанными оскорблениями флага российского (да о встрече воспоминаниями) порожденный. Предоставил он его императрице через графа Панина, затем миру на обозрение всеобщее – и во всем блеске по обе стороны океана предстал, ибо державе каждой замысел тот по нраву пришелся; только один лишь гневом воспылал, только... - Что с коварством со стороны твоей встречусь – то давно подозревал я. Но такое вероломство – за гранью для меня. Войной против многих противников изнуренный, более не пытался сдержать Артур желчи своей, - и в лучшие времена не мог похвастаться он умением таким, а сейчас уж и подавно. Темные впадины под глазами его изумрудное пламя негодования оттеняли. Негодования, что вместо помощи союзной отплатил ему Россия неблагодарностью чернейшей; что расположение братское нейтралитетом вооруженным обернулось; да декларацией, от императрицы Российской исходившей, что с восторгом в Европе да у американцев принята была, так как интересы их блюсти призвана – да торговлю нейтральную флотом военным защищать. Победы на море да на суше, против Британии одержанные, к переговорам о мире между державами привели, на коих Иван с Родерихом посредниками выступить решились, «миру да спокойствию» в Европе содействуя. Бросил Англия фразу сию едкую, в коридорах венского дворца Россию увидав; ответил Россия ему взглядом спокойным да долгим, сверху вниз (брат его повыше будет, хоть и подросток ещё) на Артура, гневом клокочущего, глядя. - Если вероломством ты защиту судов моих торговых от арматоров твоих зовешь, то нет в слове сем оскорбления для меня. Англия выдержал взгляд, брови сдвинув да губы в линию тонкую поджав – уже видел он жесты эти, уже смотрел на злость сию пылкую, сдерживаемую едва. - От арматоров испанских да американских страдал ты не менее; не лицемерь, будто лишь я один ущерб наносил тебе неизмеримый. Россия шагнул чуть ближе. Выпрямился да выше предстал. - Тем более декларация к месту да ко времени пришлась – собственность судов нейтральных суть неприкосновенна. - «Неприкосновенна»... – Артур фыркнул язвительно, головой покачал. Тень болезненная да мучительная по лицу его обветренному пробежала. Мимо Ивана он прошел, не потрудившись на расстояние приемлемое отойти даже, едва плечом не задел его; прошествовал к лестнице, в залы с дипломатами их ведущую. Руку на поручни мраморные опустил – да проговорил, не оборачиваясь. - Знаю я, зачем на декларацию ту вы все, словно коршуны, слетелись: чтобы бунтовщиков против короны поощрить да со смутьянами в обход меня торговлю вести; иной цели нет у вас, - ладонь его сжалась; ногти по мрамору проскрипели. – Только наивны вы, если считаете, что мерами такими к признанию независимым моего по праву склонить меня получится. Не ответил ему Россия. Шаги Англии – тяжелые да хромые – гулким эхом от стен отдавались. Не лгал ему Англия, когда говорил, что признание независимости Штатов зубами выгрызать придется – а посему всякая надежда решения достигнуть не оправдалась, и возобновились действия военные. Из источников своих доверенных знал Россия, что в Европе, ни при дворе, ни на Гибралтаре не было Артура более; вероятнее всего, на войну отправился он, под начало лорда Корнуоллиса подавшись. Значит, теперь достоин мальчишка на поле боя внимания. Жизнь чередом своим шла, одно событие другим сменялось – после дел, с декларацией связанных (к коей почти вся Европа присоединиться уж успела, славу его приумножив) ждало Россию море Черное, да вопрос Крымский, в новую войну с турками разрастись готовый. Погрузился он в дела повседневные, наблюдая за интригами дворцовыми, в заботы да хлопоты – пока не проснулся одним октябрьским утром, с ощущением загадочным, в груди разраставшимся, словно бесконечно важное что-то творилось – не здесь, далеко-далеко, словно... Словно где-то, за океаном, на другом конце земли, под селением Йорктаун рухнула наконец чаша весов под тяжестью крови, пота, слёз да стремления яростного – и затрепетало полотнище звездно-полосатое над последней крепостью британской.

...Словно мир перевернулся в тот день.

Округ Магдебург, ГДР. Август, 1970. Он будто поднимался со дна. Рассеянный свет проникал откуда-то сверху, куда он стремился: Россия мог видеть его под веками. Он плыл, медленно и тяжко – движения его были словно скованы толщей воды, трудно было даже помыслить о том, чтобы пошевелить конечностью. Картины мелькали – не то вокруг него, не то в сознании – смутные, едва знакомые – полустертые помещения, вереницы фигур без имен и лиц, они двигались, лениво и смазанно, растворялись, стоило лишь всмотреться в них. Кто-то пронесся мимо него, слишком стремительно для этого сонного царства: глаз ухватил лишь светлые – золотые – волосы. Поверхность была все ближе – уже стало возможно двинуть рукой; он дернулся, силясь вскинуть ладонь, достать до юноши... - Хэй, птенчик. С добрым утром. Это были первые отчетливые звуки, которые услыхал Россия. Он заерзал, зажмурил и расслабил закрытые глаза. Чуть приоткрыл веки. Солнечный свет и дощатый потолок – вот что увидал он сквозь дрожащие ресницы. - Иди сюда, вот так, - последовал тихий скрип. Голос, что раздавался в паре метров от него, был озорным и ласковым, странно знакомым. Чириканье долетело до его ушей. – Я по тебе тоже соскучился – столько времени тебя не видел... Альфред? Иван резко сел на кровати. Голова закружилась от такого порывистого движения – он покачнулся, схватившись за голову, поморщился. Боль, стучавшая в его висках, чуть поутихла. Он открыл глаза. Америка стоял около клетки с птицей, в трусах и майке. Одну руку он просунул в клетку, сложив её лодочкой – канарейка сидела на ней, что-то живо склевывая. Он повернулся на звук, бросил взгляд – без очков – на Россию, беззлобно улыбнулся с прищуром. - Здаров, - он снова повернулся к канарейке. – Выспался? - Сойдет, - Иван протирал глаза основанием ладоней. Его голос звучал грубо и хрипло ото сна. – Ты что, с птицей разговаривал? Америка снова метнул в него взгляд (без линз его глаза отливали синевой ярче обычного; в груди из-за этого разлилось странное ощущение) – уже более привычный, нахальный. - А ты надеялся, что с тобой? - Чтобы ты меня птенчиком назвал, у тебя ни капли мозгов после «отключки» восстановиться не должно. Вроде не похоже. - Хах, - Альфред заулыбался. Вытянул палец, почесал канарейку под клювиком – та довольно зачирикала. – Из твоих уст как комплимент звучит, знаешь. На это Иван ничего не ответил. Боль, что он ощутил ранее, не проходила. Он сел по-турецки на кровати (как Альфред сумел перелезть через него и не разбудить, он же спал у стены?..), одеяло натянулось вокруг его бедер. Он чувствовал... нереальность, будто... Картины из его сна пришли ему на ум: слишком причудливого сна, слишком настоящего и подробного. Его императоры из эпохи дворцов да балов – дворцов для знати, кнута для народа – встали перед его взором, словно живые; как и та, лишь одна мысль о связи с которой порождала жгучий стыд и ненависть. Его... разочарование, необъясненное тогда; путешествие в Америку, встреча и разговор... Встреча. Он почувствовал внезапно, как одеяло натянулось – Альфред присел на край кровати невдалеке от него, подогнув одну ногу. Волосы его (как и его собственные, подозревал Иван) были взлохмачены – наверное, он сам недавно поднялся. - Я уже сходил вниз. Гилберт в саду возится – я через окно глянул, он увидел, зашел в дом и как давай на меня шипеть, чтобы я по первому этажу не разгуливал, особенно возле окон, - он смущенно фыркнул, провел рукой по волосам. – Столько лет уже прошло, а у меня до сих пор от его командирских окриков мурашки по хребту... - От каких ещё окриков? – болтовня Америки с утра при болящей голове делала окружающий мир ещё менее терпимым, но России показалось, будто он уже где-то слышал нечто похожее. Америка замер; вскинул руки, будто вспомнил что-то. - Я ж тебе вчера не рассказал! Ты удивлялся, откуда я Гилберта уже двести лет знаю: когда я воевал за свою независимость против Артура, он приехал ко мне, чтобы тренировать меня и Континентальную армию – я от его прусской системы тогда чуть не сдох! – для пущей выразительности Альфред хлопнул себя ладонью по бедру: от громкого звука Иван поморщился. – И то, как он нас гонял вчера, походу сказалось, потому что сегодня мне эти тренировки приснились. Ты там тоже был, кстати, - он выдохнул с ухмылкой на губах. – Во сне, в смысле – видать, совсем в башке всё смешалось... Дыхание застряло в легких Ивана. Он застыл с нечитаемым лицом. - А что я там делал? Америка не смотрел на Россию: почесывал горло, вглядываясь в потолок. - Солдаты вроде поймали тебя, когда ты вокруг лагеря ходил... – он нахмурился, вспоминая. – Ты вроде как о торговле приехал поговорить, и мы говорили, но не о торговле, а... - О Екатерине. И об Артуре. Америка крутанул к нему голову. Замешательство проступило в лице его – сперва с неверием замешанное, затем... Затем с ужасом... - Что?... – он выдохнул, слабо и тонко. - Мне тоже это приснилось. Ты сказал, что Артур – лицемер, поэтому ты против него и восстал. А я сказал, что ты любишь его. А ты – что прогонишь за море, - дыхание выходило судорожными, порывистыми рывками. – Правильно? Несколько долгих секунд он глядел на него, неотрывно, своими распахнутыми синими глазищами. Ивана мутило; сердце колотилось у него, в груди, в висках, везде; все будто плыло, размывалось во взоре – Америка оставался единственным, что не двигалось, что не кружилось; пока он не покачнулся и... И не рухнул с грохотом на пол. - Альфред! – Иван вскинул руку, подался всем телом вперед, надеясь поймать его, но ладонь сомкнулась в воздухе. Америка развалился на паркете, больно стукнувшись бедром, но ему, кажется, было плевать; грудь его вздымалась на лихорадочных вздохах, он смотрел Ивану прямо в глаза. - Нет, - его трясло, мелко-мелко. – Откуда ты... Да как?! Почему?!.. - Если бы я знал, почему, мы бы с тобой здесь не сидели, - ответ вышел грубым, хриплым. Россия сжал кулаки, почувствовал простыни под ладонями, что-то твердое, вещественное, оно должно его успокоить – нет, все по-прежнему качалось, уходило из-под ног... Америка сглотнул. Порывисто припал к бортику кровати, уперся локтями в него, вцепился руками в волосы. Дышал несколько секунд – затем задрал голову. Их взгляды встретились. - Это... мы что, вспоминаем? – голос его, взгляд, тело – всё дрожало. – Если... если нам обоим приснилось, значит... это же не может быть просто сон, или... или может? Я... – он засмеялся, нервно, исступленно. – Почему... - Если это то, что реально с нами было... – Иван облизнул губы пересохшим языком. Это не помогло. – Значит... значит, и с другими те же события тоже происходили, значит... - Гилберт! – выпалил Америка. – Он тоже был в Вэлли-Фордж. Надо спросить у него, пошли, подымайся, - он взобрался на ноги, едва не споткнувшись об них, схватил Россию за локоть, потянул – И замер, остановленный шумом со стороны клетки. Канарейка, до того спокойно сидевшая, теперь заметалась, встревоженно чирикая. Она не успокаивалась, перескакивая с дна на жердочку, взмахивая крыльями. От её движений клетка зашаталась, заходила ходуном, но они становились всё лихорадочнее, всё... Слова Гилберта прошлой ночью о том, что это значит, пришли им на ум, когда шелест деревьев за окном заглушил шум подъезжающего к дому автомобиля. Россия уже знал, кто внутри. Америка – он дернулся всем телом – тоже. Минуту назад сердце готово было проломить ребра – но ничто не шло в сравнение с паникой, ударившей в вены, когда люди из «штази» шагали к порогу дома Гилберта. Вот и закончился наш трехнедельный ивент :) Со сносками в этой главе будет ровно так же, как и в предыдущей, с той лишь разницей, что для предыдущей материалы я написала заранее, а на прошлой неделе случилась реальная жизнь. и мне было не до того. К тому же сейчас я должна начать приготовления к отпуску (который неизвестно, состоится ли вообще...), поэтому материалы, скорее всего, будут выходить под настроение... да и с большей периодичностью... Но надеюсь, теперь понятно, где я четыре месяца шароебилась.) Пост про корабль, названный "в честь" Альфреда: https://telegra.ph/Korabl-Alfred-10-13 Битва при Йорктауне и "перевернутый мир": https://telegra.ph/The-world-turned-upside-down-10-14 О жизни в лагере в Вэлли-Фордж: https://telegra.ph/Zimovka-v-Vehlli-Fordzh-10-14