Цветы для божества

Doug Kaufman - альбом "Ella"

       Поднимаясь на «Гору, на которой всегда идёт дождь», путники не подозревали, что дождь здесь действительно идёт почти всегда. Когда Се Лянь предложил подняться на эту вершину, ведомый неясным, только ему понятным чувством, Хуа Чэн согласился, даже не отвлекаясь на сомнения. Он ведь поклялся помочь и быть рядом.        Дождь настиг их обоих, как только узкая тропинка вывела тенгу и птенца к изящной храмовой лестнице, идущей высоко в небо.        Хуа Чэну пришлось поднять ничего не ожидавшего Се Ляня в воздух и лететь как можно быстрее, пока перья его больших чёрных крыльев не намокли окончательно. Тенгу не летают в дождь.        На вершине подъёма и впрямь оказался храм. Небольшой заброшенный храм, божество которого, по-видимому, давно покинуло здешние места, а люди перестали молиться. Строение не выглядело таким уж ветхим, хоть и было забыто всеми, поэтому Хуа Чэн немедля внёс юношу-птенца в раскрытые, — будто их кто-то ждал, — двери. Оба промокли до нижних одежд.        Се Лянь мелко дрожал — его белые одежды слегка испачкались и неприятно липли к телу, но вместо того, чтобы снять верхнее, он направился к алтарю и принялся очищать его от залетевших когда-то сухих листьев и выросшего на камне мха.        Хуа Чэн весь встрепенулся, словно был большим котом, и сложил крылья, перья которых мгновенно слиплись и напоминали большие, измазанные в чернилах кисточки. Пока он возился с входными дверьми, механизмы которых заклинило временем, в тёмном помещении стало заметно светлее и теплее. Двери со стуком закрылись и Хуа Чэн, наконец, смог их закрыть и надёжно зафиксировать изнутри печатью талисмана.        Когда он обернулся, то первым делом — не увидел — услышал, как об пол ударяется толстая капля. За ней вторая и, немного погодя, третья…        Он поднял взгляд на силуэт Се Ляня, стоящего боком и освещаемого от ярко-красного, словно свет закатного солнца, уже упавшего за горизонт, пламени со слабыми синими всполохами. Дьявольский лисий огонь. Опасная способность тех, кто сталкивался с проклятиями шайки бродячих лис и как-то пострадал от них.        Се Лянь не издал ни звука. С его ладошек грубыми мазками стекала тёмно-алая кровь.        — Лянь-гэгэ, что же ты делаешь? Я бы мог развести огонь, — Хуа Чэн подлетел к Се Ляню и не сразу, но взял его израненные колдовством ладони в свои.        — Прости, — прозвучало виновато и глухо. Пальцы Се Ляня дрожали, и эта дрожь отдавалась прямиком в душе тенгу.        — Ох, гэгэ, тебе нужно быть осторожнее, — Хуа Чэн быстро достал из-за пазухи лекарственные травы, что собрал по пути к Горе, и мазь, которую он изготовил ещё в Храме Тенгу, специально про запас в два раза больше.        — Будет немного больно, придётся потерпеть, но потом вся боль уйдёт, я обещаю.        Се Лянь в ответ кивнул и зажмурил слепые глаза. Хуа Чэн осторожно и нежно убрал всю кровь с маленьких ладошек и нанёс лекарство. Се Лянь всё так же не издал ни звука, но по усилившейся дрожи Хуа Чэн понял, что тот изо всех сил сдерживается и терпит боль. Он тщательно обработал каждую ранку мазью, приложил листочки лекарственных трав так, чтобы они не добавляли новых болезненных ощущений, и наконец, обмотал всё бинтом из самого мягкого хлопка, что можно было достать на территории Тенгу. Се Лянь выдохнул и хотел было забрать свои ладони из плена заботы, но Хуа Чэн продолжал держать его за запястья.        — Вот и всё, скоро боль совсем пройдёт. Гэгэ очень напугал меня, поэтому я прошу, больше не используй этот огонь, хорошо? Это проклятый огонь, тебе он не нужен, — ворон наклонился и оставил лёгкий прохладный поцелуй на всё ещё пылающей коже запястья. С его растрепавшейся и выбившейся из тугого пучка чёлки капали мелкие капельки влаги, испарявшиеся сразу же после соприкосновения.        — Но… Я хотел, чтобы ты как следует высушил крылья, ты можешь заболеть… Я только… Я… — Се Лянь хотел что-то сказать, но прикосновение холодных губ и несколько капель воды с волос Хуа Чэна сбили все мысли и чувства в неясный сумбурный танец — не разобрать.        — Гэгэ слишком заботливый. Мои крылья высохнут до завтрашнего утра, а твои ладони заживут в лучшем случае — к послезавтрашнему вечеру.        Ворон отпустил ладони Се Ляня и аккуратно заправил ему несколько прядей волос за ухо, увидев при этом, как в уголках его глаз собрались слёзы, готовые перелиться через край, и ресницы, чуть подпаленные на концах, и ничего не видящий, но смотрящий предельно грустно взгляд…        Не особо задумываясь, почему он так делает, Хуа Чэн оставил ещё один поцелуй на теле своего «божества» — аккуратно на линии роста волос. А после с готовностью обнял плачущего Се Ляня, успокаивающе поглаживая по спине и маленьким крылышкам.        Дьявольский огонь продолжал гореть ровным светом. Он совсем не был виноват в своей природе, как и дождь, что щедро лил за пределами комнаты, в которой находились двое. ***        — Ох, — Се Лянь успокоился и утёр слёзы рукавом. Ему было неловко, поэтому он быстро отпрянул от ворона и принялся усердно поправлять испорченный дождём пучок на голове. Забинтованными ладошками это было делать трудно.        — Вот так, — Хуа Чэн помог распустить волосы и расправить их по плечам для сушки и направился в некогда обитаемую комнату в поисках чего-то, что можно было приспособить для сна.        Се Лянь стоял посреди храма с ленточкой от волос в руках, рядом на алтаре тихо потрескивало пламя, освещая и согревая пространство вокруг.        — Я такой беспомощный, — прошептал себе под нос птенец и досуха утер влагу с лица.        — Ты что-то сказал, гэгэ? — Хуа Чэн тащил небольшой свёрток старых, но добротных одеял и на ходу стряхивал с них пыль. Се Лянь пару раз чихнул и отмахнулся от вопроса, неловко рассмеявшись.        — Прости, тут так пыльно, но скоро пыль уляжется. Даже странно — откуда её здесь столько, если на горе так часто идут дожди, — Хуа Чэн расстелил одеяла в угол поближе к огню и помог Се Ляню сесть. От сна тот отказался, поэтому после того, как Хуа Чэн на скорую руку заплёл ему слабую косу, погрузился в медитацию.        Ворон, стараясь не издавать лишних громких звуков, почистил и отмыл посуду, что нашёл в той же комнате, где находились одеяла, и поставил большую кастрюлю с водой на огонь. Тот сразу зашипел недовольно, но продолжил гореть.