Покуда мы будем жить. Сейчас и в вечности

Капли барабанили по черному асфальту, отбивая дробь. Люди кутались в плащи и куртки, спеша поскорее укрыться от гнева стихии, ливня, который с каждой секундой становился только сильнее, и вот уже струи воды буквально прорезали воздух, обрушиваясь на головы тех, кто не успел спрятаться. Сизые тучи, застлавшие небо, темнели на глазах, и пешеходы спешно ловили такси и ныряли в метро, вжимая головы в плечи и прижимая к груди портфели с бумагами, стараясь уберечь их от влаги, закрывая собой. Гермиона впала в какое-то странное оцепенение. Пульс зашкаливал, словно она пробежала полумарафон, но она не могла даже шевельнуться, запрокинув голову и завороженно глядя на то, как капли отделялись одна от другой, обретали размер, на секунду вспыхивали всеми цветами радуги, а затем с сокрушительной силой падали вниз. Волосы девушки давно вымокли, потеряв почти весь свой объем, и прядки липли к открытой шее, холодя ее. Так случалось всегда, стоило на Лондон налететь урагану: Грейнджер замирала, где бы она ни была: дома, на улице, на работе, и просто смотрела, словно зачарованная, на то, как стихия сметает со своего пути все то, что кажется людям незыблемым. Как трепещут под натиском шквалистого ветра тенты уличных кафе, как смывает дождь краску с граффити, как прячутся и сами люди, боясь вымокнуть или замерзнуть, испортить важный документ или промочить телефон. У Гермионы все важное всегда лежало в водонепроницаемом пакете. Дженни Уотсон, соседка Гермионы, с которой вместе они снимали квартиру, хмыкала, когда видела, как девушка замирает, словно загипнотизированная, глядя на буйство природы. Они не понимали друг друга: веселая и открытая Дженни и задумчивая, отстраненная Грейнджер. Уотсон часто казалось, что ее подруга витает в мыслях далеко отсюда, безуспешно стараясь вспомнить что-то важное, что-то ускользающее. Она вглядывалась в небо, чуть нахмурившись и закусив губу, и, Дженни готова была поклясться, в ее глазах нет-нет и появлялись слезы. — Знаешь, мне все кажется, что где-то там, над облаками, кто-то летит на метле. Кто-то, кого я хорошо знаю, но почему-то забыла, — сказала однажды Гермиона, немного виновато улыбаясь. Это случилось, когда рано утром Уотсон застала подругу, всю ночь просидевшей в крохотной гостиной у большого окна. — И что он там делает? — спросила Дженни, устраиваясь рядом. — Пускает фейерверки, — ответила Грейнджер, снова поворачиваясь к светлеющему после бури небу. Она вообще была странной, отрешенной какой-то. Дженни знала, что семь лет она провела в какой-то школе-интернате в Шотландии, но, видимо, у этой школы было что-то с лицензией, потому что уже совершеннолетней Гермионе пришлось заново, с нуля, защищать диплом о получении среднего образования, после чего она поступила на юридический, окончив его с отличием. Там-то они и познакомились. Тихая и вечно одинокая отличница и веселая красивая девушка, душа компании и постоянная заводила. Никто не понял, как они подружились, вот только Уотсон чувствовала себя в ответе за хрупкую девочку с копной кудрявых волос. Она любила шоколад, бенгальские огни и все рыжее. В университете она вечно ходила в строгой юбке ниже колена, блузке, но с тех пор, как девушки съехались, Дженни открыла для себя и другую сторону своей соседки и однокурсницы. Она часто носила старые потрепанные фланелевые рубашки, явно мужские, какую-то черную мантию, бог весть откуда добытую, но чаще всего огромный свитер ручной вязки с буквой F на груди. Свитер пах чем-то резким и терпким, и Гермиона любила зарыться в него носом, вдыхая этот аромат. — Откуда у тебя этот свитер? — спросила как-то вечером Дженни, нарезая лук. — Не помню, — покачала головой ее подруга, заливая курицу горчицей и ставя в духовку. — Кажется, кто-то подарил, но вот кто — не помню. Кажется, она много чего не помнила. Возможно, тут были примешаны последствия травмы: все тело девушки было в рубцах от старых шрамов, самый заметный из которых красовался на руке, уродуя ее. Гермиона не знала, откуда он взялся, но, видимо, это беспокоило ее, потому что однажды она рассказала о ночном кошмаре, где какая-то женщина вырезала на ее руке какое-то оскорбительное слово. Возможно, это было под влиянием какого-нибудь фильма о Второй Мировой Войне, вот только это не умаляло факт того, что историю реального возникновения шрама Грейнджер не помнила. Она часто рисовала на полях книг героев, которых себе представляла. Сначала это немного раздражало Дженни, привычную к тому, что книги надо беречь и нельзя в них писать, но потом она смирилась. Уютными вечерами, которые они проводили вдвоем в их доме, Уотсон могла часами наблюдать за тем, как быстрыми и точными движениями рисовала ее подруга на полях прочитанных томов фентези, которое она предпочитала всем другим жанрам. — У Перси Джексона нет очков и шрама, — заметила она как-то вечером, когда они сидели вдвоем на диванчике, подобрав ноги и укутавшись пледом с кровати Дженни. Гермиона задумалась на секунду, а затем ответила, озадаченно глядя на собственную иллюстрацию. — Верно. Не знаю, мне кажется, что избранный мальчик должен выглядеть именно так. Гермиона видела главных героев иначе, чем описывали авторы. Адам Юинг, герой «Облачного атласа», почему-то представал в виде пухлого юноши с большими глазами, который сжимал в руках то меч, вынимаемый из шляпы, то какой-то шарик с туманом внутри, Альберт Мудрый из книг Терри Пратчетта становился седовласым стариком с длинной бородой, который улыбался из-за очков-половинок, Тенар, жрица Земноморья, больше напоминала обычную девчонку, но Гермиона никак не могла выбрать цвет волос, и поэтому раз от раза он менялся, становясь то фиолетовым, то синим, то пепельным. Больше всего рисовала Грейнджер на полях «Хроник Амбера», раз за разом прорисовывая черты лиц королевской династии Янтарного Королевства: Ллевелла становилась блондинкой с мягкими чертами лица и ярко-розовыми серьгами в форме редисок в ушах, Джулиан был поджарым смуглым брюнетом, в котором проглядывалось что-то итальянское, Бранд всегда изображался как блондин с зализанными волосами. Но чаще, чем всех остальных героев вместе взятых, она рисовала Корвина. Рыжий, голубоглазый, со смешливой улыбкой — он совсем не был похож на черноволосого и зеленоглазого принца, как описывался он в книге. Это лицо девушка всегда выводила с особой тщательностью, почти с трепетом. За много лет Дженни привыкла к причудам соседки, уже не удивляясь им, принимая и любя ее такой, какой она была, со всеми ее странностями. В конце концов, несмотря на все свои особенности, Гермиона была потрясающе доброй, чуткой, верной и смелой. Сколько раз она утешала Дженни, когда та расходилась и снова сходилась со своим парнем, Гарольдом! Сама же Грейнджер, впрочем, никогда не уделяла особого внимания противоположному полу. — Он же скучный, как зубная боль, — кривилась она на очередного кандидата, приведенного Дженни для знакомства. — К тому же, серьезно, черные волосы? Мне по вкусу что-нибудь поярче. Гермиона витала в облаках, зачитывалась романами о магии, колдовстве, древних замках и любви, о героях и их врагах, о верных друзьях и непримиримых соперниках, куталась в слишком большой для нее мужской свитер и крутила в руках какую-то книгу, написанную на странном руническом языке, недоумевая, откуда она. Гермиона знала, пусть и не в совершенстве, болгарский, у нее была целая россыпь значков с не вполне приличной надписью, среди ее вещей лежал смешной ярко-алый галстук. И, глядя на эту девушку, которая не помнила чуть ли половину своей сознательной жизни, Дженни раз за разом понимала, как далеки они друг от друга. Пусть Гермиона искренне любила свою подругу и их общих друзей, свою работу, коллег, домашние вечера с книгой или фильмом, но ее настоящее место было где-то далеко, там, где жил парень с веселым нравом, носивший когда-то этот поношенный свитер с буквой F. На самом деле, это понимала и Грейнджер. Ее не оставляла мысль, что она родилась не в то время, не в том месте. Ей хотелось погрузиться в мир, о котором она читала: в мир, где магия не была простой сказкой, где герои сражались и спасали мир, где любовь была не просто словом, а чувством. Особенно сильно она это ощущала в дождь. Часто она просыпалась посреди ночи, вырывая разум из оков сновидений, где она видела долговязого рыжего парнишку с крысой на руках, серьезного мальчика в грязной мантии и больших круглых очках, древний замок, двух близнецов, лиц которых она никогда не могла вспомнить поутру. — Перестанет быть больно, Грейнджер, — говорил ей один из них, всовывая в руки пузырек с вязкой синеватой жидкостью. Проливной дождь лил, как из ведра, и капли скатывались по стеклянному флакону, со звоном отрываясь и падая вниз. — Я тоже выпью. Возможно, если забыть его, забыть этот мир… — Это безумие, — качала она головой, а затем просыпалась, так и не зная, выпила ли она странное снадобье, которое должно было помочь забыть что-то. Как это глупо, пытаться забыть что-то! Всю свою жизнь Гермиона пыталась вспомнить что-то, что-то очень важное, от чего зависела ее жизнь, но тщетно, потому что воспоминания ускользали, оставляя после себя лишь глупые образы, вроде призрачного профессора, который рассказывал что-то о каком-то восстании. Жизнь текла, такая осязаемая, но раз за разом девушка ловила себя на мысли, что она казалась ей серой, пустой, потому что в ней не хватало чего-то важного, неотъемлемого. Серебристой выдры, живых шоколадных жаб, карты, на которой бы двигались люди, мантии-невидимки… В дождь это всегда ощущалось сильнее.

***

Ураган Катрина, бушующий в Соединенных Штатах, приносил новые и новые жертвы старухе-смерти, а над Лондоном сгустились черные тучи, грозящие в любой момент разразиться дождем, самым сильным за все лето. Гермиона подолгу замирала, глядя в окно, а потом, вздрагивая, возвращалась к работе, низко наклоняя голову, стараясь не отвлекаться. Она уходила с работы позже, чем другие сотрудники, и, выходя на широкую мощеную камнем площадь, запрокидывала голову, глядя на тучи. Тяжелая капля упала ей на щеку, и девушка прикрыла глаза, раскидывая руки в стороны. Прохожие бежали, стремясь укрыться от ливня, а Гермиона стояла, наслаждаясь тем, как барабанил дождь по ее лицу, открытому для него. — У воды есть память, ты знала? — Что ты имеешь в виду, Фред? — Вода помнит все, что ей когда-то довелось пережить, даже какие-то мелочи. Мы с Джорджем поэтому и устроили то болото, чтобы замок точно запомнил нас, впитав капли нашего творения, — он вытянул ноги, откидываясь на спину и подкладывая под голову руки. — Герм? — Что? — высокая зеленая трава щекотала руки и шею. — Сейчас начнется дождь. Пусть наш первый поцелуй будет под ним, ладно? Чтобы он всегда отпечатался в вечности, чтобы через много сотен лет, когда мы умрем, моря могли рассказать о том, что мы были. Гермиона медленно открыла глаза, пытаясь понять, слышала ли она где-то этот разговор или он ей привиделся. Летний дождь, освежающий бесконечные пестрые луга — разве был он похож на суровый ливень, который шел над столицей Великобритании, барабаня по черепичным крышам и каменным мостовым? — Чтобы моря могли рассказать, что мы были… — тихо повторила она, наклоняя голову, и почему-то совсем не испугалась, когда услышала за плечом незнакомый голос, который, впрочем, казалось, она знала всю жизнь. — Разговаривать с морем — это как смотреть на тени на мокрой мостовой. Никогда не знаешь, что оно скажет, — парень, стоявший позади нее, был огненно-рыжим, таким ярким на фоне серого города, блестевшего от воды. — Разве нужно знать, что говорит море? Разговор гораздо важнее, чем его суть, как люди важнее той информации, которую от них можно получить, — Гермиона наклонила голову вбок, с улыбкой вглядываясь в лицо напротив. Кажется, она знала этого человека сотню лет, вот только имя позабыла. — А ведь я тебя ждала. — Вот как? — он улыбнулся, весело и легко, совершенно не удивляясь. — Да, — серьезно кивнула она, подтверждая. — Я каждый раз во время дождя смотрела в небо, ждала, когда ты вернешься. — Точно, я ведь улетел от тебя тогда. Тоже шел дождь? — Да. Глупо что-то забывать, чтобы потом пытаться вспомнить, верно? — Верно. Знаешь, а ведь ты снилась мне, снилось наше прощание, — дождь молотил, лил, словно на небе открыли кран, и фланелевая рубашка липла к телу юноши. — Ты тоже снился мне, — улыбнулась она, откидывая волосы со лба. — Твой брат говорил, что у воды есть память. Как думаешь, поэтому мы сегодня встретились? — Как знать… Не думаю, что кто-то из моих четверых братьев мог сказать что-то настолько поэтическое, — он пожал плечами, откидывая слишком длинные пряди волос назад. Девушка широко открыла глаза, не в силах объяснить самой себе, откуда она заранее знала, что у него только одно ухо. — Как тебя зовут? — Гермиона Грейнджер. Знаешь, мне кажется, что я знакома с тобой всю жизнь, но я не могу вспомнить, как тебя зовут, не помню, кто ты и откуда знаю тебя… — Я Джордж, — он улыбнулся, переминаясь с ноги на ногу. — Раз уж мы с тобой — знакомые незнакомцы, может, мы выпьем по чашке кофе в кафе на углу? Где-то далеко, над Собором Святого Павла, сквозь тучи пробились хрупкие лучи солнца, заставляя капли в воздухе искриться всеми цветами радуги, словно кто-то взмахнул волшебной палочкой. Дождь, быстрый, как и любой августовский ливень, заканчивался.