Покуда мы будем жить. Сейчас и в вечности

В перерыве между первым и вторым заседаниями суда Визенгамота Гермиона вышла на улицу, не в силах больше находиться в душной зале, по которой уже час разносился монотонный голос судьи. — Сволочи, — ругнулся через зубы Гарри, тоже выскочивший из стеклянных дверей здания. Он дрожащими от злости пальцами полез в карман, и только со второй попытки смог достать пачку дешевых маггловских сигарет, тут же судорожно вытягивая одну и закуривая. С его бешенным темпераментом и неугасающим с годами чувством справедливости ему стоило огромных усилий не вспылить прямо там, в зале суда, перед лицом «досточтимого председателя» и «уважаемой коллегии». — Ага, — бесцветно отозвалась девушка, обнимая себя руками и с наслаждением вдыхая морозный воздух улицы. Этот воздух не пах потом и затхлостью, которой буквально пропитались стены нижнего этажа Министерства. — Пойдем, Герм, — мрачно бросил Поттер через плечо, докуривая до фильтра сигарету и выбрасывая в бак. — Вторая секция снова начнется. — Я бы предпочла сейчас отработку у Амбридж, — мрачно пошутила Гермиона, давя в себе омерзение. — А я бы очередную встречу с Лордом, — согласился ее друг. Каждый шаг давался с трудом. Виновен. Виновна. Виновен. Виновен. Виновны. Виновны-виновны-виновны. Гарри Поттер сломал в руке карандаш. Гермиона Грейнджер до крови закусила изнутри щеку. Судья меланхолично и бесцветно зачитывал приговор. … за поддержание противозаконных идей, применение запрещенных заклинаний и содействие геноциду волшебников в первом поколении приговаривается к… Кажется, следствие проигнорировало все, что говорили ему свидетели защиты. Кажется, все было решено еще до начала суда. Так происходило каждый раз, каждый чертов раз, каждое чертово заседание суда, на каждом из которых гриффиндорцы были вынуждены уважительно здороваться с председателем, клясться говорить только правду, а затем говорить, говорить, отрицать все то, что ставили против обвиняемым. И все равно оставаться неуслышанными. Пэнси Паркинсон прикрыла глаза, смертельно бледная и непривычно прямая, словно вытянутая по струнке. Кажется, она даже не ожидала другого исхода. Гарри ухватил Гермиону за рукав, удерживая, не давая вскочить и высказать в лицо идиотскому собранию все, что она хотела. Дамблдор гордился бы своими учениками, чтоб ему подавиться этим правосудием.

***

Ярость отступила, уступая место удушающему бессилию, выбивающему слезы из глаз, а затем апатии, пожирающей заживо и зарывающей в себе. Джинни ждала Поттера в холле, переминаясь с ноги на ногу и теребя рукав кофты. Они тут же трансгрессировали, переносясь куда-то далеко: возможно, на Гриммо, а, возможно, в Годрикову Впадину, где пустыми окнами смотрел на то, куда катится магический мир, дом Джеймса и Лили, где они отдали свои жизни во имя любви, жизни, справедливости, будущего. Фактически, напрасно. Гермиона зарыла руки поглубже в карманы и вышла из здания, стараясь не смотреть на маленькую девочку в темной мантии, которая стояла у входа, ожидая, когда ее брат выйдет наружу и они пойдут домой. Гермионе нужно было бы остаться с малышкой, успокоить ее, увести, но она так устала… Она не хотела быть той, кто скажет этому ребенку то, что Теодор Нотт не придет домой. Что пройдет много-много лет, прежде чем он снова сможет перешагнуть родной порог. А люди на улице смеялись. Люди улыбались, спешили по своим делам, держались за руки, радовались миру, праздновали. Не подозревали. Не знали, что за огромными каменными дверями судья в парадной мантии выносил приговоры восемнадцатилетним юношам и девушкам, которые стояли, высоко подняв подбородки, бледные и серьезные, молчаливые и обреченные. Выносил приговоры, одобренные единогласно, отправляя юношей и девушек на годы в Азкабан, уничтожая даже саму идею о том, что кто-то может остаться. Выносил приговоры, и тем самым плясал на разбитых идеалах и иллюзиях Гермионы Грейнджер. Дверь квартиры скрипнула, пропуская ее внутрь, и она сползла на пол по стене, не в силах стоять и держаться на ногах дальше. Дверь еле слышно хлопнула за ней, закрываясь. В квартире пахло яблоками и пергаментом. В квартире было тихо. Она просто сидела на полу у двери, обнимая колени и глядя на ручку шкафа напротив. Сил встать не было. За окном темнело, на Лондон опускались сумерки, скрывающие тени спешащих веселых людей, укутывающие уединение влюбленных и откладывающие на худом лице Гермионы тени, которые, кажется, делали лицо девушки еще более худым. По потолку проносились стремительные огни фар и машин, которые неслись куда-то далеко, туда, где жило счастье, где жила радость и жила победа. — Мы победили, Фред? Конечно, никто не ответил ей. Собственный голос показался гонгом: резким, слишком громким и слишком неуместным. Но от него стало легче. И Гермиона заговорила снова, обращаясь к пустоте, которая поселилась в этой комнате, в ней самой и, кажется, в самом воздухе. — Разве это победа, Фред? Это было то, за что мы боролись? — он молчал, он не мог ответить, но девушка все равно замерла на секунду, словно надеясь, что сможет услышать его голос. — Сегодня осудили еще шестерых. Пэнси, Нотта, Забини, Флинта, сестер Гринграсс. Всего сорок четыре… Следующее разбирательство назначено на завтра. За это мы боролись, Фред? Внизу, в подъезде, хлопнула дверь, и по лестнице раздались гулкие шаги человека, поднимавшегося наверх. Гермиона затаила дыхание, когда они достигли четвертого этажа, но неизвестный продолжил свой путь, и Грейнджер снова закусила щеку, которая только-только затянулась тонкой кожицей. Не к ней. — Ты знаешь, что Амбридж пошла на сделку со следствием? Списки всех «неблагонадежных студентов», даже тех, кого она не знала лично — этого достаточно суду, чтобы вынести приговор. От трех до семнадцати лет заключения. Малфою на прошлой неделе дали двадцать четыре. А Гойл покончил с собой, выпил яд в ночь перед заседанием… Голос дрогнул и оборвался, потому что перед глазами, словно наяву, встало восковое лицо Драко, который, кажется, даже не понимал, где он находится и что происходит. Разумеется, он знал, почему его единственный лучший друг не пришел. Драко было всего восемнадцать, но под его глазами уже залегли морщины, а сами глаза потускнели. Гермиона знала, что его метка исполосована шрамами от лезвия. — Мне иногда нестерпимо хочется встать прямо посреди этого фарса, перед этими угрюмыми уродливыми лицами, и сказать им, как я презираю их. Как я презираю их за то, что они смеют судить тех, кто в сто, в тысячу, в десять раз благороднее и отважнее их! — она со всей силы ударила кулаком в стену. Кожа сбилась, и по запястью медленно потекли тонкие алые кровавые струйки. — Они всю войну сидели, спрятавшись и прижав уши. Прятались! А теперь только и могут, что устраивать показательные казни, разбираясь с детьми! Не с Пожирателями. Ими занимается, видите ли, Аврорат. Но школьники же куда опаснее, правда? Она горько рассмеялась, кулаком утирая слезы, размазывая кровь по лицу, но даже не замечая этого. — Рон так и сделал. Еще тогда, когда шел процесс над Нарциссой: просто встал и высказал все, что он думал о суде, о всей той театральности, с которой это было устроено. Сказал, что она спасла меня в Мэноре, что она скрыла то, что Гарри жив, от Лорда, а его просто вывели из зала… — Гермиона замолчала, а затем взвыла, запрокидывая голову и буквально крича в потолок, исполосованный тенями с улицы. Злые слезы текли по щекам, и кровавые капли падали с подбородка вниз, расплываясь пятами по свитеру и юбке. — Как так получилось, что из всех нас только Рон посмел сказать правду?.. Гарри говорит, что этим мы никому не поможем. Но, черт возьми, разве смогли мы помочь кому-то, послушно слушая приговоры?! За окном послышался веселый женский смех. Звон бокалов, а затем и тост: — За победу и Гарри Поттера! Снова раздался звон бокалов, и возгласу вторили с десяток таких же выкриков — лихих, живых. — За Поттера! — За Грейнджер! За Гриффиндор! — Ты слышишь, Фред? — она усмехнулась, бессильно мотнув головой в сторону окна. — Они радуются. Они счастливы. Гарри герой, за которого каждый вечер пьют в пабах Лондона, Гриффиндор победил, ловец поймал снитч… А про цену, кто вспомнит про нее, верно?.. Компания под окнами затянула какую-то песню, устроившись, вероятно, на открытой террасе кафе внизу, и оттуда то и дело доносились взрывы веселого хохота. А Гермиона не помнила, когда она последний раз смеялась вот так вот: легко и счастливо. Кажется, целую эпоху назад… — Вот так вот, Фред. Рон сейчас в Исландии, в экспедиции вместе с Полумной и Невиллом. Драко в Азкабане, его мать там же… Как думаешь, сколько раз она пожалела уже, что не выдала тогда Гарри? Думаю, не одну сотню. Да и я тоже. Ты мертв, Фред, Рон в опале у власти, и ничего не изменилось, только теперь клеймят не тех, кого клеймили раньше, а других… А я говорю с тобой, хотя и знаю, что ты никогда больше не скажешь мне, что я просто глупая наивная Грейнджер. Она встала, опираясь о шкаф, ее немного покачивало. На неверных ногах она подошла к окну, выглянула из него, оглядывая улицу, такую по-пятничному нарядную и людную. Люди праздновали. — Вот так вот, Фред, — тихо повторила она. — Мы победили, смогли убить старого властолюбца, вот только сами мы проиграли. Эта война убила всех, кто был верен своим идеалам — касались ли они убеждений о чистоте крови или нет, не важно — и выиграли в итоге те, кто сидел, словно крысы в подвалах. А мы, герои, — она снова горько усмехнулась, вздергивая подбородок, — теперь просто декорация. До тех пор, пока не подадим голос против и не станет легче нас попросту выкинуть прочь, как котят. Все выиграли, Фред, вот только мы проиграли. Я проиграла… Гермиона отошла от окна, снимая уличные туфли и скидывая плащ прямо на кресло, не заботясь о порядке. В отсвете фар блеснуло стекло фоторамки, за которой прятался снимок, сделанный всего пару лет назад. Грейнджер хохотала, отбиваясь от объятий близнецов, и Гарри, Рон, Джинни, Перси и остальные тоже смеялись, глядя на возню друзей.