my heart goes bum bum bum

Нурлан стоит на балконе в одних джинсах и курит. Нет света почти во всех окнах расположенного напротив дома. Неудивительно, без пяти четыре утра. Небо постепенно светлеет, свежо. Мужчина чувствует, как начинает задыхаться, но продолжает курить. Это его забавляет. Холодный, сдержанный, он с ранних лет не плакал. Даже после смерти отца слёз не было. Потом маленький Нурик разбил коленку, получил первую двойку, лежал с температурой под 40, любимую кошку Ризу сбила машина, он не проронил ни слезинки. Суровый, но спокойный голос матери в памяти:

«Мужчины не плачут, сынок».

Каждый раз, когда Нурлан что-то вытворял, мама строго смотрела на него тяжёлым взглядом, он был страшнее наказания или крика, не то что плакать, даже пошевелиться было почти невозможно. Так что он прятал свою боль как физическую, так и душевную за уверенной усмешкой, наглым взглядом и шутками. Может, поэтому с малых лет остроумен и чувство юмора замечательное. И не плачет. Не хочет. Не умеет. Остаётся только смех. Весело? Любить? Щербакова? Очень. Смешно до слёз, только вот казах плакать просто не умеет. «Страшно...» Ну, это уже ближе к истине. И нелепо. До комичного нелепо любить мужчину, когда у вас у обоих миллион предрассудков по этому поводу. Было. Предрассудки исчезли, как исчезают жуткие тени при первых лучах яркого солнца, предрассудки заживали с каждым прикосновением к загорелой горячей коже Леши, предрассудки исцелялись каждым поцелуем, зато появлялись ранки на губах. Предрассудки были определенно лишними, потому что два человека сложились так идеально, до неприличного откровенно и правильно, что ничему другому не было места кроме чувства, для которого нет ни правил, ни границ. Ведь Нурлан и не думал, что у Щербакова так много родинок на спине, животе, а горячим распухшим губам захочется прикоснуться к каждой. Ведь Нурлан не знал, каким Леха, этот огромный и сильный мужик, может быть мягким и послушным, с каким отчаянием он будет отдавать всего себя Нурику. Ведь Нурлан и представить не мог, насколько Леша хочет его, тянется к нему, как может цапнуть больно за ухо, если Сабуров медлит. Они всегда на равных. В постели, как оказалось, тоже. Даже в тот самый момент чёртов Лёха с самым наглым видом насмешливо сказал: — Мы, получается, уже пидоры, чего ж тут медлить, — и уже без издёвки, — давай уже. Я же ждал. И Нурлан берёт своё и своего. Всего, грубо, жадно, жарко. Без лишних нежностей. Как хотел, как мечтал. Счастлив ли Нурлан? Да. Стала ли горечь сильней? Да. Нелепо любить и потому, что это ставит крест на всём. При любом раскладе. Нурлан почти не помнит отца, но тот за такое вряд ли похвалил бы. Живой маме это разобьёт сердце. Без вариантов. Она ведь ещё и внуков с него требует. А окружающие отвернутся с отвращением или будут глядеть в след осуждая, изобьют, загрызут, проклянут... Как прокаженный. Оба как прокаженные. Это либо играть со всем миром в прятки, но условия игры жёсткие, несправедливые. Либо жить человеком недоцелованным, недолюбленным. И думать о том, кого сам недоцеловал и недолюбил. Потерять мир, но обрести его в одном только Лёшеньке, раствориться в понимающем и надежном, потому что это тот Лёха, который всегда тянулся к Нурлану, это тот Леша, который глухо стонет, хватается пальцами за спину, ловит ртом воздух и сладко дурманит. Больно. Нурлан тушит сигарету, в этот раз и во рту горько почему-то. Он знает, что на него пристально смотрят. — Ты даже не спал, — раздаётся голос Лёхи. Не вопрос, утверждение. — Как будто ты спал, Лех... — И опять куришь, — опять перебивает Лёша, — не накурился, что ли? — Нет, ко мне один мужик с поцелуями полез. И, может, он нахер уже пойдет, а? — На твой? Нурлан поворачивается, на пороге стоит Леша, завёрнутый в одеяло, кухонная лампа почти не освещает его лицо, но Сабуров уверен на 99%: стоит и улыбается, гаденыш. Прекрасен, просто Аполлон быдло-edition. Да, прекрасен. Нурлан отворачивается от Щербакова и с обычной своей ухмылкой отвечает: — Был ты уже там. К жене лучше иди. — Я ж сказал, что поссорились. — Ой, — Нурлан закатывает глаза, — ты вот конечно… Слушай, если пиздеть не умеешь — не берись. Через мгновение Сабуров пожалеет о собственных словах, потому что Лёха и без его сарказма на взводе, парень говорит тихо, но так отчётливо и зло, потому Нурлану кажется, что Щербаков орёт во весь голос: — А что я должен был делать? Я, получается, пиздабол, просто отлично, а ты кто тогда? Или ты считаешь, что мне заебись и легко? Что я так развлекаюсь и, получается, в игрушки играюсь? Или что я сделал не так… Поцеловал тебя? Так ты ж потом ответил! Все губы изодрал, придурок! И хуевый из тебя джентльмен получается, трахнуть после первого поцелуя это, конечно, да… — Как будто ты был сильно против, — растерянно бормочет Нурлан, но Лёшу не остановить. — Нурик, ты же ко мне сам прижимался и на руки хватал, ты же пялишься на меня постоянно, даже во время съемок! Ты думаешь, я, блять, совсем тупой и ничего не замечаю? Иди, — отдышался, — нахуй уже вообще. Просто… — Лёша на секунду замолкает, — если бы ты знал, как я заебался. Леха разворачивается и уходит, Нурик за ним. Леша тащит одеяло по полу, Нурлан встаёт на его край. Щербаков поворачивается и смотрит. Они стоят напротив друг друга на плохо освещённой кухне в четыре утра. Глаза в глаза. Нурлан решает: сейчас или никогда. А Щербаков в самом деле разозлился. Не обиделся, а именно разозлился. Одним взглядом светлых глаз обматерил казаха с головы до ног и выжег в нем дыру. — Лёш, — Нурлан не привык подбирать слова, но сейчас старается изо всех сил, — я понимаю, что это всё сложно. Знай, что всё это не шутка и не моя прихоть «трахнуть кого-нибудь с членом». Да, этого бы не случилось никогда, зато, блять, ты случился… — Да ты думаешь, что я бы позволил кому-нибудь вообще, — перебивает его Леша и опускает глаза, — никогда. Бред какой-то получается. Сабуров делает один шаг и бережно берет лешино лицо в ладони, поднимает, заставляет смотреть на себя. Лёхе опять не по себе. Нурик выглядит серьёзно, пугающе серьёзно, его черты лица словно заостряются, а глаза из черных в бездонные. У Лёши вдруг закружилась голова. Он не умеет ждать, просто ненавидит, но ждёт нужных слов, как ждут приговора. Нурлан молчит недолго: — Бред... конечно, наверное. Если тебе это всё не нужно, уходи прямо сейчас. Не буду осуждать. Считай, что ничего не было. Всё оказалось не так страшно. И не приговор никакой совсем. Выбор. Леша не отвечает. Целует Нурлана, отрицательно мотает головой, снова целует, мажет губами по подбородку. И остаётся.