Его личный сорт наркотика

      Никто из них ни за что не признается, что им нравится работать вместе. Причем под этим «работать» подразумеваются не рутинные задачи: переговоры, незаконные сделки, и те немалые деньги, которые эти сделки приносят. Под «работой» оба понимают только одно — то, что заряжает одного из них драйвом и дает глотнуть свободы, а другому позволяет заглянуть в бездну и увидеть в ней свое отражение.       — Избавьтесь от них, — будничным тоном распоряжается Мори, и оба исполнителя напрягаются в своих креслах, будто получив команду «на старт». На губах Дазая мелькает неуловимая усмешка, а в глазах разгорается дьявольский огонек предвкушения, который тот скрывает под полуопущенным веками. Чуя молча ухмыляется и вскидывает голову, ощущая тот кураж, который всегда предшествует хорошей драке.       Они оба синхронно поднимаются с кресел и идут к выходу. Приказ получен, и где-то внутри уже идет обратный отсчет, как в сексе, где от первого прикосновения через обжигающий жар соития наступает долгожданный экстаз.       — Возьмешь взвод? — спрашивает Чуя, когда за ними закрывается дверь. Он мог бы и не задавать этот вопрос. Взгляд Дазая уже поплыл, сделался темным, погруженным в себя, а движения — стремительными, текучими, как у вышедшего на охоту хищника.       — Делиться весельем? — надменно бросает Дазай, а потом с усмешкой отвечает на свой же вопрос: — Самим мало.       Чуя усмехается и качает головой. Они вместе направляются к выходу из здания, и все, кто попадаются им навстречу, торопливо расступаются, освобождая путь. Человеческие инстинкты кричат убраться с дороги, когда по ней идет смерть.              За этим складом разведка мафии наблюдала неделю. Ждали гостей, и вот они прибыли. Очередная попытка одного из токийских синдикатов сделать из порта Йокогамы перевалочный пункт доставки в страну колумбийского кокаина. Это напоминает борьбу с гидрой — отрубишь одну голову, вырастает две другие. Впрочем, кто против, если чужая алчность обеспечивает «Двойной черный» работой?       Длинноствольная полуавтоматическая Beretta 92 Combat Дазая звонко бьет в полумраке ангара, увеличивая счет пораженных целей. Электрический кабель они перерубили, замки на дверях Чуя заклинил намертво, и погрузившийся во тьму склад, заставленный штабелями ящиков и контейнеров, моментально превращается в лабиринт для увлекательной игры — добей противника.       Дазай перемещается от стеллажа к стеллажу, словно хищная тень. Поймав на прицел очередную лихорадочно озирающуюся в поисках опасности человеческую фигуру, он с наслаждением жмет на курок. Оружие в его руке дергает отдачей. Затвор мерно ходит вдоль ствола, отстреливая гильзу за гильзой. Адреналин холодными вспышками подстегивает разогнавшуюся кровь. Высекает искры на оголенных нервах. И каждый новый выстрел отдается внутри вспышками наркотического кайфа.       Оружию Дазая оглушительно вторят резкие автоматные очереди, которыми огрызаются противники. Они выкрикивают бессвязные команды в панической попытке организовать оборону, ищут укрытие в темных проходах, хаотично палят в темноту, пытаясь наугад достать невидимых агрессоров. Щепки от изрешеченных пулями деревянных ящиков брызжут в стороны, добавляя красок в общий хаос.       Длинная очередь прошивает стеллаж в паре сантиметров от головы Дазая, взбивая в воздух мелкие древесные обломки. Один из них чиркает по щеке, но мимолетная боль почти не чувствуется сквозь адреналиновую анестезию. Мгновенно просчитав траекторию очереди, Дазай делает стремительный шаг в сторону, выступая из-за ящиков, и одним выстрелом сносит голову незадачливому стрелку. Шагает обратно, прежде чем в то место, где он стоял секунду назад, вгрызаются автоматные очереди. Пули разносят служивший ему укрытием стеллаж, но Дазая там уже нет. Технично поменяв позицию, он отстреливает опустевший магазин, так что тот падает на каменный пол, звеня и подскакивая, и одним движением вбивает в рукоять новый. Резко передёргивает затвор, досылая первый патрон в патронник. В эти игры он готов играть бесконечно.       Их противники щедро расходуют боеприпасы, они еще на что-то надеются, но Дазай знает, что это ненадолго. Над их головами, перемещаясь рывками от стеллажа к стеллажу, скользит во тьме окруженная слабым багровым свечением гибкая фигура. Нападает сверху стремительно, как атакующий добычу коршун, и пропитанный чужим страхом сумрак вскипает криками и хрустом ломающихся позвонков. Тело Чуи — как безупречный механизм, удары рук и ног — стремительные отточенные выпады — вспарывают воздух, дробя чужие ребра и лицевые кости. Его тело поет, наконец получив желанную свободу и полноценный боевой контакт. Противников — тридцать, затем уже двадцать, десять… Число сокращается слишком быстро. Наконец, ангар погружается в полную тишину, когда последний из охраны наркодилеров находит свой конец от выстрела Дазая.       Тот медленно опускает «Беретту» и прислушивается, склонив голову к плечу. Застывает в темноте недвижимой тенью, ловит обострившимся звериным чутьем отзвуки чужого движения или дыхания, но склад безмолвствует. Неподвижные тела в лужах черной крови устилают проходы, не подавая признаков жизни.       Вздохнув с явным разочарованием, Дазай выходит из тени. Дорогая ткань его строгого черного костюма тихо шуршит под накинутым на плечи стильным пальто. Кожа классических туфель едва слышно поскрипывает, когда Дазай делает несколько шагов по открытой площадке ангара и останавливается, обводя глазами картину устроенного ими побоища.       Спустя секунду рядом с ним на пол опускается Чуя. Достает из кармана жилета пачку сигарет.       — И что это был за кордебалет? — бросает Дазай, перебегая раздосадованным взглядом по складу в поисках возможных целей. Адреналин не отпускает, требуя продолжения, но целей не осталось.       — Можно подумать, тебе не хотелось размяться, — равнодушно пожимает плечами Чуя и, зажав сигарету зубами, рассеянно хлопает себя по карманам в поисках зажигалки. Дазай демонстративно закатывает глаза и, вложив пистолет в наплечную кобуру, достает из кармана пальто серебристую Zippo. Сбросив большим пальцем крышку, высекает колесиком огонь.       — Ты можешь быть эффективней, — сухо говорит он, поворачиваясь к Чуе. Вытягивает руки с зажигалкой в сторону напарника, прикрывая второй ладонью трепещущий лепесток пламени. Чуя склоняется к предложенной зажигалке, прикуривает, отрывисто выпуская уголком рта дым. Затем выпрямляется и, зажав сигарету между пальцами, делает первую, самую сладкую затяжку, прикрыв глаза от удовольствия.       — Могу. А смысл? — отвечает он, выдыхая дым в воздух. — Тебе же меньше добычи.       Дазай едва заметно морщится, отказываясь признавать за напарником право на подобную заботу. Сделав неуловимое движение рукой, он выхватывает изо рта Чуи сигарету, подносит к губам и затягивается сам.       — Эй! — недовольно прикрикивает на него Чуя. — Хватит таскать у меня. Хочешь курить, заведи свои, — с досадой выдохнув, он цедит сквозь зубы ругательства и вновь лезет в карман за пачкой. Дазай не глядя протягивает напарнику зажигалку, ничуть не впечатленный его ворчанием. Тронувшись с места, он делает несколько шагов по ангару и, напряженно затянувшись трофейной сигаретой, пинает носком ботинка ближайший труп.       — Что? Мало тебе? — насмешливо спрашивает Чуя, безошибочно угадав причину его дурного расположения духа.       — Всего три магазина расстрелял, — с усмешкой подтверждает Дазай, даже не скрывая своего раздражения. — Может, послать Мацуда-гуми письмо с предложением в следующий раз выставить охрану посерьезнее?       — Да кто ж тебе позволит? — хмыкнув, отвечает Чуя. — Довольствуйся тем, что есть.       Подкурив новую сигарету, он, прищурившись, наблюдает за тем, как Дазай быстрыми, резкими шагами перемещается по ангару, окидывая каждый труп цепким взглядом. Остановившись возле одного из убитых, он выдергивает из его стиснутых рук черный дипломат, который курьер даже после смерти прижимал к груди, защищая как главное сокровище.       Поставив дипломат на ближайшую стеллажную полку, Дазай вскрывает замки и окидывает пренебрежительным взглядом его содержимое: крупные килограммовые пакеты, туго набитые белым порошком. Партия в дипломате тянет на миллионы долларов, и любой сидящий на коксе торчок уже бился бы в экстазе от такого зрелища, но Дазай смотрит на пакеты с равнодушным прищуром. У него свой сорт наркотика, зависимость от которого требует всё большей и большей дозы. И сегодня — ему явно не хватило.       — Как насчет продолжить? — небрежно спрашивает он, захлопнув крышку дипломата.       Чуя выдыхает дым в воздух и склоняет голову к плечу, размышляя над этим предложением. «Продолжить» — не значит выйти на улицу и стрелять в прохожих, не настолько они оба психопаты. Это значит секс — единственное, что способно компенсировать Дазаю недостаток трупов. И Чуя, в принципе, не против. Редко, когда бывает против. Трахаться он любит.       — Скоро чистильщики приедут, — напоминает он, не отвергая, впрочем, саму идею. — У меня нет желания быть застуканным со спущенными штанами.       — Тогда ко мне, — отрывисто распоряжается Дазай и, сдернув с полки дипломат, быстрым шагом направляется к выходу, даже не сомневаясь, что напарник последует за ним.       Усмехнувшись, Чуя качает головой и действительно идет следом. Когда у Дазая ломка, тот становится такой капризной сукой, что лучше с ним не спорить. Не то чтобы в остальное время его напарник был душкой, но тем не менее…              Чистильщики не заставляют себя долго ждать. И пары минут не проходит, как на бетонную полосу, разделяющую ровные ряды складских ангаров, выезжают три грузовика. Машины останавливаются напротив входа, и из них выбираются невозмутимые люди в черных костюмах и перчатках. Чуя приязненно кивает в ответ на почтительное приветствие главы группы. На его вкус чистильщики — самые полезные ребята в их организации. Именно они прибирают тот бардак, который якудза каждый раз оставляют после себя. Благодаря этим дотошным парням Портовой мафии до сих пор не удалось пришить ни одного дела, а Мацуда-гуми могут хоть на дерьмо изойти, но не докажут, что именно Мори подрезал их кокаин. А без доказательств в сторону Портовой мафии никто не посмеет даже дёрнуться.       — Сорок восемь трупов, — бесстрастно информирует чистильщиков Дазай. — Гильзы — собрать, склад — сжечь. У вас два часа, пока сдерживают полицию.       Подтвердив приказ, люди в черных костюмах быстро, но и без лишней суеты берутся за дело, доставая мешки для тел и расчехляя металлоискатели. Дазай не собирается контролировать их работу. Отдав приказ, он сразу направляется прочь к тому месту, где Чуя оставил машину. Больше им обоим здесь делать нечего, тем более что у них — другие планы.              Шикарный черный Шевроле Корвет С5 плавно мчит по окружному шоссе, приближаясь к развязке, ведущей к центру Йокогамы. Ветер упруго бьет в лобовое стекло кабриолета и треплет мягкие каштановые волосы Дазая, который, откинувшись назад на пассажирском сиденье, жмурит глаза, подставляя лицо рыжему вечернему солнцу. Из колонок басит обожаемый Чуей тяжелый рок. Резкие гитарные рифы взлетают до визга, эпатируя других водителей на светофорах, но Дазай не протестует. Его тело кажется застывшим в ожидании — неудовлетворенность и голод всё еще бродят в нем. Чуя ощущает его алчные отголоски, когда напарник поворачивает голову, чтобы скользнуть темным, тягучим взглядом по руке Чуи, расслабленно контролирующей руль, или ладони в перчатке, лежащей на рычаге переключения скоростей.       Чуя замечает этот взгляд и резко прибавляет скорости. Кабриолет лавирует между идущих по шоссе автомобилей, перестраиваясь из ряда в ряд с легкостью влекомой ветром пушинки. Чуя не хочет доставлять Дазаю лишние мучения, да и сам ждать не хочет. На полном ходу кабриолет въезжает в центр города, ловкими маневрами огибая идущие в плотном потоке машины, вылетает на набережную канала, вдоль которого, выстроившись в ряд, рвутся ввысь небоскрёбы делового центра.       — Остановись, — вдруг негромко командует Дазай, и Чуя, недоуменно скосив на его глаза, подруливает к обочине.       Обернувшись на сидении, Дазай тянется назад и вытаскивает из багажного отсека спорткара дипломат с коксом, ставит на колени и открывает крышку. С легким удивлением Чуя наблюдает за тем, как Дазай достает из кармана выкидной нож и вспарывает выстрелившим из рукояти лезвием один их лежащих сверху белых пакетов.       — Ты закинуться собрался, что ли? — нахмурившись, спрашивает Чуя.       — Нет, — непринужденно отвечает Дазай, сверкнув в его сторону хулиганской улыбкой, которая на миг преображает его лицо, словно плеснув на него солнечным светом. — Зачем мне чужая дурь? Как говорится, своей в избытке.       Методично вскрыв оставшиеся пакеты, Дазай захлопывает крышку дипломата и, толкнув дверцу Шевроле, выходит из машины. Пересекает пешеходную дорожку и, размахнувшись, швыряет дипломат в канал.       — Ну ты, блядь, даешь, — развеселившись, ухмыляется Чуя, представив себе, как миллионы долларов в порошковом эквиваленте тонут в темной мутной воде.       — Ты в курсе, сколько рыбы ты сейчас потравил? — насмешливо добавляет он, когда Дазай возвращается в машину и с довольным видом устраивается на прежнем месте.       — Лучше рыб, чем людей, — небрежно пожимает плечами Дазай, убирая последний неповрежденный пакет кокаина в свою сумку.       — А этот зачем оставил? — с интересом спрашивает Чуя, наблюдая за его манипуляциями.       — На взятки.       Хмыкнув, Чуя качает головой и дергает рычаг переключения скоростей, трогая машину с места. Всё-таки мораль Дазая обладает своеобразной избирательностью.       — Сам будешь объясняться с Мори насчет своей выходки, — посерьезнев, произносит он, возвращаясь обратно на дорогу.       Дазай расслабленно откидывается назад на сидение и, забросив руки за голову, прикрывает глаза.       — Объяснюсь.       Когда они поднимаются в лифте на последний этаж жилого небоскреба, где Дазай в приступе снобистского чудачества приобрел нахрен ему не нужные люксовые апартаменты, то оба молчат, прислонившись спиной к стенкам лифта по разные стороны кабины.       Первое правило секса — не говорить о сексе. Они — не любовники, и Чуя рассмеётся в лицо тому, кто рискнет предположить подобное вслух. Рассмеётся, а затем двинет в морду, и Дазай полностью разделяет его позицию по этому вопросу.       На самом деле, правил не одно, а целых четыре. Второе — при анальном сексе Дазай всегда сверху. Чуя пытался было оспорить это. Потому что, ну в самом деле, какого хрена? Но Дазай тогда сказал ему в ответ: «Я уже пробовал снизу. Меня не вставляет. Из нас двоих только ты способен получать от этого удовольствие. Расклад очевиден». И Чуя тогда не рискнул задать ему вопрос, когда он «пробовал» и с кем, потому что был не уверен, что хочет услышать ответ.       Правило три — никаких презервативов. Дазай терпеть не мог резинки, хотя и вынужденно пользовался ими, когда уходил в загул по борделям. На Чую эти предосторожности не распространялись, что для него означало утомительные предварительные процедуры в ванной, если они оба не хотели извозиться в дерьме по самые уши, и никакой спонтанности. Впрочем, Дазай умел компенсировать неудобства. Трахался он бесподобно.       И главное негласное правило — никаких шуток на тему, кто кого ебёт. Несмотря на то, что в целом Дазай деликатностью не отличался и под настроение мог едко высмеивать Чую по поводу и без, но, если бы он хоть раз позволил себе пройтись насчет того, кто в их паре нижний, Чуя послал бы его далеко и с концами, а Дазай был слишком умен, чтобы рубить сук, на котором сидел.       — Я в душ, — говорит Чуя, когда они оба входят в квартиру Дазая, и тот только кивает, скрывая за невозмутимым видом то, как тяжело ему в действительности даются все эти отсрочки. Чуя быстрым шагом проходит сквозь просторную гостиную в спальню, откуда можно попасть в ванную комнату. Достает из шкафчика кейс с насадками, клизмами, смазкой и прочими очистительными штучками, которые держит для него Дазай. И кто после этого скажет, что они — не любовники? Но, нет. Нет, и точка.       Раздевшись, он первым делом направляется в душ, чтобы смыть с себя пот и засохшие брызги чужой крови. Ванная комната в апартаментах Дазая — как воплощение всего, о чем может мечтать помешанный на роскоши нувориш: наборный керамогранит на стенах, полы с подогревом, навороченная душевая кабина, джакузи… Вся квартира выдерживает тот же уровень: дизайнерский интерьер, простые стильные линии, напольная подсветка, безупречные сочетания цветов — тот самый современный, элитарный, ошеломляюще дорогой и максимально обезличенный формат, который принято считать подтверждением достатка и высокого положения. Статус Босса позволял Дазаю еще и не такие вещи, в то время как в распоряжении самого Чуи была лишь скромная квартирка в старом кирпичном доме, куда он после шестнадцати съехал из-под крыла Коё. Квартирка отличалась ограниченными удобствами, не самой удачной планировкой, тонкими стенами и громкими соседями. По одну сторону жила молодая парочка, которая по ночам самозабвенно и шумно трахалась, по другую — семья с плаксивым ребенком, а наверху — унылый басист, который, закинувшись очередной расширяющей сознание химией, монотонно выводил нечто психоделическое на своей электронной бас-гитаре, чем вызывал неизменное желание взять швабру и долбить в потолок, рискуя проломить его нахрен. Словом, классический набор. Единственным достоинством квартирки был широкий балкон, обращенный во двор, где росла большая раскидистая сакура, которая сумасшедше красиво цвела и одуряюще пахла весной. Только из-за этого дерева Чуя, который к настоящему моменту мог позволить себе куда большее, и продолжал снимать эту квартирку и оставшиеся триста пятьдесят дней в году стоически терпел несовершенства проживания в ней, чем неизменно вызывал насмешки Дазая.       — На себя посмотри, — беззлобно отбрёхивался в ответ Чуя. — На кой черт ты купил эту свою пафосную громадину? Она же тебе не нравится.       — Хотел понять, что люди находят в таких вещах, — склонив голову к плечу, задумчиво отвечал Дазай.       — И как? Понял?       — Нет.       Несмотря на то, что свои аппартаменты Дазай действительно не жаловал, он их так и не продал, и уединялись они для секса именно здесь. Чуе было куда проще уезжать от Дазая ночью или по утрам самому, чем принимать его у себя, поить на следующий день кофе и выпроваживать из своего дома — он вообще не мог себе подобного представить. И Дазай это, похоже, понимал, потому что ни разу не предлагал изменить привычный сценарий. Он вообще многое понимал в Чуе, чем неизменно приводил в недоумение и замешательство. Со стороны казалось, что Дазаю нет дела до желаний напарника. А на поверку оказывалось, что это не так, и за годы совместной работы тот научился ценить эти незаметные, но важные компромиссы, за которые прощал все закидоны Дазая, насмешки и дурной характер. По крайней мере, ему было проще думать, что причина собственной снисходительности к недостаткам напарника именно в этом.       Чуя выходит из ванной через полчаса, управившись с процедурами как мог быстро.       В просторной спальне Дазая царит теплый сумрак. Задёрнутые тонкие шторы приглушают вечерний солнечный свет, делая краски и очертания предметов дымчатыми и размытыми.       Дазай возлегает на своей по-королевски огромной кровати совершенно голый. Неаккуратно сложенная одежда валяется в кресле, а бинтов нигде не видно — должно быть, они уже перекочевали в мусорное ведро.       Подойдя к кровати, Чуя видит, как Дазай с маниакальным блеском в глазах обстоятельно натирает свой вставший член белым порошком, и не требуется много ума, чтобы понять, что это такое.       «Ты спятил?!» — едва не выпаливает Чуя, обладев от этой картины. — «Ты что, нахрен, делаешь?»       Он, конечно, знает, где Дазай мог подхватить эту идею, если не додумался сам. Он слишком часто оказывается в кругах и ситуациях, где такие вещи являются нормой. Но это не повод тащить это дерьмо в их отношения. Он действительно собирается посадить Чую на свой член, обмазанный коксом? Да он реально спятил!       — Я могу сходу назвать кучу причин, почему это дерьмовая идея, — нахмурившись, напряженно произносит Чуя.       — Да брось, — насмешливо отвечает Дазай, не прерывая своего увлекательного занятия. — Я его разбавил. Ожогов не будет.       Сжав пальцами переносицу, Чуя качает головой, не представляя, как убедить его передумать.       — Я даже знать не хочу, как ты за полчаса нашел, чем разбодяжить чистый кокаин в домашних условиях. Но мне нельзя наркотики, Дазай. Я под кайфом такого наворочу… Не один год разгребать придется.       — Я тебя удержу, — бросив на него безмятежный взгляд, отвечает Дазай. — Ну же, Чу, ты не можешь пропустить такое веселье.       — А передоз? — напряженно возражает тот. — Ты даже примерно определить не можешь, сколько этой дряни попадет тебе в кровь.       — Тебе передозировка не грозит, а мне — плевать. — Склонив голову к плечу, Дазай протягивает к нему руку и добавляет: — Иди ко мне, Чу. Я жду…       В его глазах плещется чистая тьма. Чуя невольно сглатывает, завороженный этим зрелищем, и понимает, что не откажет ему — в очередной раз, нет.       Конечно, самым разумным и правильным решением было бы оттащить Дазая в ванную и заставить смыть с себя всё это дерьмо. И у Чуи даже хватит на такой подвиг сноровки и сил.       Вот только Дазай не поймёт. Точнее, поймёт, но будет разочарован. А разочарование Дазая — это… не то, что Чуя может себе позволить.       Вновь покачав головой, он идет к кровати, легко взлетает на неё и, оседлав бедра Дазая, прижимается лбом к его лбу.       — Ты — псих.       — За это ты меня и любишь, — с довольной улыбкой парирует Дазай, сжимая ладонями его задницу.       — Заткнись, — с досадой отвечает Чуя. — И чтоб я больше этого бреда про любовь от тебя не слышал. — Дазаю совсем не обязательно знать, насколько близко он подошел к истине.              Дазай начинает с прикосновений. Он любит трогать, сжимать и водить руками по телу. Хватать за всё, до чего может дотянуться, и лезть пальцами везде, куда просят и куда — нет.       Чую это заводит. Он вообще очень тактильный товарищ. Именно поэтому ему так нравится полный контакт в бою, хотя многие тактические задачи проще и эффективнее было бы решать дистанционно при помощи дара.       Дазай знает это и дает Чуе то, что ему нужно. Его ладони блуждают по спине Чуи, мнут кожу на заднице и бедрах, сгребают в горсть мошонку и гладят член. В этих движениях нет нежности, одна только похоть и жажда обладания. Дазай лапает тело Чуи, как наглый захватчик или алчный собственник, который каждым движением помечает своё добро.       Чуе хочется рычать от того, как это круто. Подставляться под его жадные щедрые руки. Тереться об него всем телом, и даже самодовольная ухмылка Дазая не может испортить этого удовольствия.       С губ Чуи срываются стонущие ругательства, когда выпачканные в кокаине пальцы Дазая ныряют в задний проход. Бесцеремонно двигаются внутри, потирая простату. Ему не нужно разрешение. В его намерения входит довести Чую до размягчения мозгов, до той крайней стадии, когда тот уже сам будет готов наброситься на него и изнасиловать. И Чуе нравится — эта собственническая уверенность Дазая и то, что тот настолько хорошо знает его тело, что может играть на нем, как виртуозный музыкант на любимом инструменте — без всяких подсказок.       — Уже можешь начинать кричать, Чу, — мурлыкающим тоном говорит Дазай, сверкая коварной усмешкой, в то время как его пальцы мерно ходят внутри, рассыпая по всему телу сладкие электрические вспышки.       — Иди… нахер… — сдавленно выдыхает Чуя и, не выдержав, отрывисто вскрикивает, когда ощущения становится слишком острыми.       — Да блядь! Еще раз так сделай! — требует он, хватая ртом воздух. И Дазай выполняет эту просьбу — еще раз, и еще — пока не добивается тех самых вскриков, которые так хочет услышать.       Впрочем, когда Чуя одним плавным движением насаживается на его член, Дазаю становится не до шуток. Он выгибается под ним, запрокидывает голову и распахивает рот, теряя над собой контроль. Его тело дрожит, как натянутая струна, а из груди вырывается низкий сдавленный звук, похожий на стон блаженства, переходящий в отрывистые шумные вздохи и хрип, когда Чуя начинает двигаться над ним, экспрессивно объезжая его бедра в стремлении взять как можно больше удовольствия от скольжения твёрдого члена внутри.       Чуе плевать, как это выглядит со стороны. Ему слишком хорошо. Кокс уже начал действовать, впитавшись в стенки кишечника. Все вокруг становится четким, вечерний сумрак вспыхивает красками, а эйфория накатывает обжигающими волнами, многократно усиливая ощущения.       Чуе хочется кричать в голос, биться в экстазе и разносить стены, но Дазай держит крепко, вцепившись побелевшими пальцами в его бедра, насаживая на себя и резкими движениями толкаясь в ответ. Его тоже уже накрыло, зрачок сузился до размера спичечной головки, пот течет по вискам, а приподнятая верхняя губа дрожит, обнажая стиснутые зубы.       Мощным движением перевернув их обоих, он вжимает Чую в постель, подминает под себя, и у того даже нет сил удивиться, когда Дазай вытаскивает из-под подушки ствол, с накрученным на его глушителем.       — Ты же не собираешься?.. Да, блядь! — Чуя вскрикивает, когда Дазай, плавным движением скользнув ниже, насаживается ртом на его член, забирая в горло до основания. Он не миндальничает, шумно сглатывая и резко двигая головой, так что у Чуи моментально заклинивает мозг от взорвавшего всё тело кайфа. Он почти не чувствует, как холодный металл входит в тело, резкими толчками движется внутри. Палец Дазая дрожит на курке, и каждый новый толчок — как выстрел, сводит его с ума.       Чуя даже не помнит, как кончает. Не понимает, что сипит сорванным голосом, выплескиваясь в рот Дазая. Тот отбрасывает в сторону оружие, быстро подхватывает его под бедра, входит и вбивается в бьющееся в долгом, судорожном экстазе тело Чуи, догоняясь вслед за ним. Его накрывает быстро, хватает нескольких хаотичных движений, чтобы скрученная под немыслимым давлением пружина выстрелила, утопив весь мир в ослепительном оргазме.       — У меня, блядь, слов нет… — минутой спустя хрипло говорит Чуя, покачивая головой по подушке.       Он лежит без сил, распахнутыми глазами глядя в потолок. Дазай застыл рядом, уткнувшись лицом ему в плечо, и его грудь тяжело ходит, словно мехами качая воздух.       — Если ты хоть кому-то, хоть когда-нибудь сболтнешь, что трахнул меня пушкой… — медленно продолжает Чуя, — я тебе яйца отрежу, а член завяжу морским узлом, так что ни один хирург не развяжет.       Тело Дазая словно схватывает короткой судорогой, с губ срывается сдавленный полусмех-полувсхлип. Затем он резко выдыхает, приподнимается на локтях и начинает беспорядочно целовать плечи, шею, лицо и скулы Чуи, словно не может удержаться, с трудом верит, что тот не сердится.       — Ну, тихо, тихо, — добродушно ворчит Чуя, вяло отбиваясь от этих нежностей, — эк тебя развезло-то.       Обхватив ладонью его затылок, он прижимает голову Дазая к своей шее, запускает пальцы в его взмокшие спутавшиеся волосы, и только тогда тот успокаивается и расслабляется в его руках.       — Полегчало? — после паузы негромко спрашивает Чуя, имея в виду не только секс, но и весь этот безумный день в целом.       Дазай в ответ лишь коротко дергает подбородком и сжимает ладонью его плечо, что в переводе с его языка означает: «Спасибо», — слово, которое он почти никогда не произносит вслух.       «Не за что», — прикрыв глаза, думает Чуя, ощущая, как сердце сжимается в груди от сладкой боли. — «Не за что, Дазай».       — Хорошая всё-таки штука — кокс, — переведя дыхание, с чувством произносит Дазай ему в шею, когда приходит в себя достаточно, чтобы выдавать вслух осмысленные предложения.       — Ну да, ну да, — беззвучно вздохнув, отвечает Чуя. — Вспомни об этих словах завтра, когда тебя накроет откатом и депрессией, и ты весь день будешь ебать мне мозг пространными рассуждениями о том, как ты всё ненавидишь.       Дазай усмехается, словно признавая справедливость этого замечания.       — А ты будешь крыть меня матом и слать нахуй?       — Конечно, буду, — горько улыбается Чуя. — Как без этого?       На самом деле ему хочется сказать: «Не подсядь, придурок». С неистребимой тягой Дазая к саморазрушению ему только наркотиков для полного счастья не хватает. Но Дазай — не ребёнок, чтобы его воспитывать, а Чуя — не тот, кто станет это делать. Всё, что он может, это, действительно, крыть матом, вытаскивать Дазая из передряг, в которые тот влипает с потрясающей регулярностью, и держать его голову под краном с холодной водой, чтобы привести в чувство после очередного суицидального кризиса. Что будет, если Дазай и правда подсядет на наркоту, Чуя даже представлять не хочет, и, не дай боги, чтобы ему пришлось столкнуться с этим в реальности.       Комната медленно погружается в вечерний сумрак, а вместе с ним приходит и мутная тоска, которая разливается в душе Чуи, после того, как его тело перерабатывает оставшийся в крови кокаин. Передозировка ему действительно не грозит, в отличие от Дазая, которого в этот раз пронесло: никаких судорог и пены изо рта — очередной холостой щелчок в барабане револьвера его русской рулетки. Фортуна любит Дазая и будто носит в ладонях. Но как долго продлится такое везение?       — Мы так сгорим однажды, — озвучивает Чуя вслух ту мысль, что назойливо бьется в его голове.       Утомленный и расслабленный Дазай дремлет, устроив голову на груди Чуи, и тот не уверен, что он его слова слышит.       — Ты — нет, — негромко отвечает Дазай, выдавая тем самым, что всё-таки не спит. И заодно подтверждая, что не исключает для себя озвученный Чуей сценарий. И самое ужасное, что его это нисколько не заботит.       Чуя беззвучно выдыхает, обреченно прикрывая глаза. Прижимает его к себе крепче.       Он понимает, что потеряет Дазая. Все говорят, что тот был рожден, чтобы стать якудза, но Чуя знает, что, на самом деле, такая жизнь убивает его. Может, завтра, через месяц или через год, но однажды его не станет, и Чуя едва ли сумеет это предотвратить. Может, Дазай погибнет от шальной пули, доведет до конца любую из своих суицидальных попыток, отравится какой-нибудь дрянью, если продолжит эти игры с наркотиками, которые в их среде слишком просто достать.       И Чуе хочется крикнуть: «Я не хочу! Не хочу стоять однажды над твоим телом, понимая, что не успел тебя прикрыть, и ты уже никогда не откроешь глаза! Не хочу идти за твоим гробом и смотреть, как его опускают в землю, отмечая место твоего последнего приюта. Не хочу приходить на твою могилу и скорбеть, вспоминая, каким ты был! Я не хочу! Не хочу!»       Чуя кричит, но этот крик слышен лишь в его голове. День догорает, погружая спальню в густой мрак.       Дазай спит на его груди, и Чуя слепо гладит его спину и плечи, впитывая ладонями тепло и шелковистую гладкость кожи, вслушиваясь в звук его тихого, спокойного дыхания — то немногое мимолетное, что пока еще оставляет ему их странная, грубая и слишком опасная жизнь.       Он не знает, как мог бы помешать неизбежному.       И когда, несколько месяцев спустя, Дазай бежит из мафии, Чуя встречает эту новость… с облегчением.