- Ты идиот, Сэмюэль Макото

Сэм переминался с ноги на ногу в неосвещённом коридоре, то занося руку над дверью, желая постучать, то опуская её, раздражённо взъерошивая волосы, сдавленно рыча. Он напоминал школьника, опоздавшего на урок, мнущегося теперь перед дверью класса, не решаясь зайти. Вот только уроки эти начинались лишь после полуночи и исключительно для одного ученика. Похоже, самого отстающего по программе. Часы в гостиной на первом этаже пробили начало нового дня и свершение очередной ошибки молодого детектива. Каждый удар маятника в старинных часах резонировал с ударами юношеского сердца. Тяжело, гулко. В возобновившейся тишине давно спящего особняка раздался-таки несмелый стук в дверь, через мгновение поддавшейся напору подрагивающей руки. Если бы вы спросили Сэма, с каких пор этот странно шутящий парень, преисполненный сарказма, стал вызывать у детектива такую реакцию, он бы вряд ли нашёл, что ответить. Скорее всего, он бы прикрылся каким-нибудь глупым оправданием и спешно ретировался. Скорее всего, в этот самый момент, удаляющийся силуэт провожал бы задумчивый взгляд голубых глаз. Открывшаяся дверь представляет взору Сэма полумрак небольшой комнаты. Приятно веет прохладой и его дезодорантом. Юный детектив никогда не замечал за собой влечения к ароматам. Справедливости ради стоит отметить, что Сэм также не был готов ко многим вещам в его жизни, будь то крепко стягивающий запястья ремень или властные прикосновения чужих рук к бёдрам. Пожалуй, самым большим открытием в жизни Сэма стало то, что ему чертовски нравятся все те вещи, которые он с ним проворачивает. Нравятся настолько, что он уже которую ночь проклинает себя, но исправно идёт к заветной комнате, ненавидит всех и вся, но рукой, будто и не принадлежавшей детективу, тянется к дверной ручке. Отчаянно желает, чтобы небеса обрушились на землю, и поворачивает ключ в замке. Вдыхает. Сжимает челюсти. Выдыхает. Оборачивается. Лунный свет просачивается сквозь раскрытое настежь окно, падает на подоконник, на пол, утопает в толстом ворсе белого ковра. По стенам ползут замысловатые тени. Слева слышится сдавленный смешок, будто кулаком приглушённый. Повернуть голову на сорок градусов и проверить собственное предположение кажется Сэму неосуществимой задачей. Потому что ноги намертво прирастают к ковру, а дыхание против воли сбивается. Потому что юный детектив знает, что будет дальше. Потому что сбоку слышится издевательски: — Две минуты после полуночи, и ты уже здесь, Сэмюэль. За последнюю неделю Сэм успел возненавидеть своё имя. Вернее, то, что растянутое и обласканное низким голосом «Сэ-э-эмюэ-э-эль» приходилось слышать практически с самого начала их с Александром знакомства. А ещё Сэм насквозь пропитался ненавистью к тому, как каждый раз реагирует всё его естество на любое взаимодействие с этим Нильсеном. Даже от брошенного вскользь чужого взгляда юноша струной вытягивался, неимоверными усилиями сохраняя привычный отстранённый вид, отвечая что-то Агате, комкая в пальцах рукава рубашки, молясь всем известным богам, чтобы он не заметил. Чтобы не понял, какую на самом деле власть имеет над ним. «Разве это не становится очевидным, когда ты преданным пёсиком переступаешь порог его комнаты ночь за ночью?» — цинично проносится в сознании. Сэм стискивает зубы. Кажется, он сходит с ума. — Я буквально слышу твоё внутреннее противоборство, — шелест простыни на грани слышимости. Мягкий ворс поглощает чужие шаги. Чужие руки предсказуемо смыкаются на поясе юного детектива, но вместе с тем так неожиданно, ярко, остро, желанно, что Сэм инстинктивно дёргается, желая вырваться. Он не хочет чувствовать этого. Он не хочет расщеплять по оттенкам всю палитру новых, запретных ощущений. «Запомни, Сэмюэль, самая страшная ложь — ложь самому себе» — эту нехитрую истину Сэм неоднократно слышал от своего отца и исправно ей следовал. Аккурат до того момента, пока не приехал в особняк семейства Харрисов. — Ты уже пришёл сюда, зачем истязать себя лишними мыслями? — шепчет куда-то в висок, пальцы кружат у пряжки ремня. Действительно. Если сам пришёл, ожидаемый, но не приглашённый, нет уже смысла особого рассуждать о моральной стороне происходящего. Сэм был гордостью семьи и лучшим выпускником полицейской академии Нью-Йорка. Сэм был доблестным юношей с развитой духовностью и высокими принципами. Сэм был…за дверью этой комнаты. Юный детектив разворачивается в импровизированных объятиях Александра, расцепляя его руки и отступая на пару шагов. Ему кажется, что комната Нильсена — отдельный мир, целая вселенная, где Сэм чувствует себя богом. Наверное, поэтому и возвращается, едва солнце скроется за горизонтом. Позволяет всему случиться. Полуобнажённое тело кажется эфемерным в лунном свете, напоминая скорее каменное изваяние, нежели человека. Сэм знал, что холодное мерцание бледной кожи обманчиво, что он сгорит, стоит только ладонью найти мерно бьющееся сердце напротив. Соблазн слишком велик. Сэм всегда отличался примерной выдержкой, но здесь, в полумраке чужой спальни, сдаётся практически сразу. Тянет правую ладонь вперёд, упирается в чужую грудную клетку, смещает чуть к середине и замирает. Слышит. Чувствует. Как сердце Нильсена бьётся надсадно, будто пробить хочет рёбра, навстречу юношеской ладони. Сэм чувствует пульсацию под пальцами. А потом его руку перехватывают. К тонким губам подносят, обычно изгибающимися в циничной усмешке, целуют так целомудренно, учтиво, по всем канонам рыцарских кодексов. Юноша готов отдать руку на отсечение, убеждённый в том, что Александр непременно изучил серию пособий «как покорить принцесс» с эксклюзивным дополнением: «специальное издание для юных детективов». Сэм засматривается на выплясывающих неистовые шаманские танцы чертей в глубине голубой радужки. Александр наслаждается очередной победой. Обновляет счёт у себя в голове. И подаётся вперёд, сокращая расстояние до губ, о которых думал весь чёртов день. Он буквально пьёт юного детектива, грубо сталкиваясь зубами, оттягивая нижнюю губу, кусая её. После вчерашнего это ощущается особенно ярко. Свежие раны расцветают поверх старых, ещё не успевших зажить. Сэм шипит. Сэм прижимается ближе и отвечает практически яростно. До металлического вкуса во рту и шершавого языка, слизывающего выступившие багряные капли. Горячо, мокро, больно. Как Сэм любит, но никогда себе в этом не признается. Льняная ткань рубашки трещит под нетерпеливыми пальцами Нильсена. Он путается, тянет, рычит, и Сэм стремится помочь, опасаясь за целостность одежды. Он не дома, его гардероб существенно ограничен, каждая из четырёх рубашек ревностно оберегается, но Александру плевать, и самая последняя пуговица всё-таки с треском отлетает и катится куда-то под кровать. Согретые чужим теплом руки проникают под рубашку, с нажимом оглаживая спину, пересчитывая рёбра. Сэм закрывает глаза и подставляется под скользящие по кадыку губы. Сэм плавится рядом с Александром, мысленно считает укусы, расцветающие бутонами всех оттенков красного на ключицах и ниже. Выше — табу, потому что:«Нельзя, чтобы кто-то что-то заподозрил, малыш Сэми». Сэм чувствует, что падает в прямом и переносном смыслах. Рубашка, на которую Сэм убил аж пятнадцать минут этим утром, нещадно проглаживая каждую складку, смятая лежала на полу. Юный детектив грел спиной холодные простыни, рассматривал громоздкий балдахин и понимал, что ничего более не имеет значения. Не тогда, когда заслонившие следующим мгновением голубые глаза переняли на себя всё внимание Сэма. По правде говоря, такие мысли посещали юношу каждую ночь, но только в определённых обстоятельствах, вроде склонившегося над ним обнажённого тела или ладоней, крепко сжимающих колени, разводя их в стороны. Сэм противится, или делает вид, что противится, чёрт на самом деле его знает, однако поддаётся при звоне пряжки ремня, при звуке расстёгивающейся молнии, тут же скрывая лицо в сгибе локтя, пытаясь будто сохранить образ непорочного мальчика в собственных глазах. — Не строй из себя Деву Марию, — проницательно доносится откуда-то снизу, от чужого горячего дыхания поджимается мошонка, — у тебя с хера капает. От услышанной пошлости Сэм шумно втягивает воздух сквозь плотно сжатые зубы, а член его вдруг погружается в приятное тепло чужого рта. В голове набатом стучит лишь одна простая мысль: «не смотри». Да, не смотри ты, блять, в самом деле. Зажмурь глаза и крепче сожми в кулаках простыни. Или волосы Нильсена, если тебе угодно. Малыш Сэм мечется на подушках. Побелевшие костяшки ноют, кожа грозится вот-вот лопнуть. Пальцы на ногах поджимаются, тело норовит податься вперёд. Сэма удерживают лишь прочно устоявшиеся принципы за все годы примерного обучения и последующей службы. Если бы Александр слышал мысли, непременно спросил бы, в каком месте пересекаются эти «чистейшие принципы» и его язык, ласкающий уретру прямо сейчас. Но Александр не слышит. Лишь плотнее смыкает губы и скользит ими по всему стволу, пачкая его собственной слюной. Малыша Сэма трясёт. Малыш Сэм разваливается на части. Он проклинает себя уже в который раз, и понимает, что очередное брошенное в копилку проклятие ничего особо не изменит. «Будь честным с самим собой, Сэм», повторял его отец, как мантру, неоднократно, зачастую без повода. Сэм честен. И Сэм смотрит. Встречается взглядом с пронзительной голубизной, настоящей Арктикой, прыгающей вверх и вниз. Вверх и вниз…губами по его стволу. Сэму хочется умереть. Сэм воет. — Тц, — шикает Нильсен, поднимаясь на уровень лица юноши, опираясь на локти, — фанаты инцеста в соседней комнате, ни к чему, чтобы они нас услышали, верно? Игнорирует недоумевающий взгляд беспомощно распластавшегося на постели детектива, встаёт и идёт куда-то, исчезая из поля зрения юноши. Сэм даже не успевает дать ход мысли о том, что этот парень явно знает больше, чем озвучивает, и хорошо бы поговорить с ним в менее…искушающих обстоятельствах. — Если ты конечно не отличаешься склонностью к доггингу, — слышится в отдалении, в сопровождении странного шума. Через какое-то время матрас снова прогибается под чужим весом. — Знаешь, в чём плюс иметь собственный мини-бар? — речь Нильсена искажена немного, щека натянута, скрывает что-то во рту, — С помощью льда, который я там храню, можно пытать маленьких миленьких азиатских мальчиков. Он склоняется над затаившим дыхание юношей и растягивает губы, показывая кубик льда, зажатый между рядами ровных зубов. Через мгновение Сэм чувствует холод и влагу на своих губах, а ещё давление чужого языка, настойчиво проталкивающего этот кубик внутрь. Зубы от холода сводит, Сэм перекатывает лёд по нёбу, между зубами, сглатывая то и дело талую воду. Чувствует язык, скользящий по шее, ключицам, груди. Холодные губы накрыли сосок, и Сэма дугой выгнуло, если бы не сдерживающее тело сверху, юнец точно сломал бы себе позвоночник, но вряд ли заметил бы это — настолько хорошо ему было. Александр нещадно терзает затвердевшую горошину, одобрительно щурит глаза, а затем поднимается на локтях и тянется к порозовевшему от смущения лицу. Талая вода стекает от уголка губ по скуле, шее, теряясь в яремной впадине. Нильсен повторяет этот путь языком, но в обратной последовательности, слизывая водянистые подтёки, целуя Сэма, забирая у него то, что осталось от льда. И спускается… — Боже… — сорвавшаяся с припухших губ мольба разбилась в сводах балдахина. — Нет никакого бога, — ответил ему хрипло, кажется, сам дьявол, потому что люди такие вещи не делают. Губы вновь сомкнулись плотным кольцом вокруг возбуждённой плоти, но в этот раз, вместо распаляющего всё нутро жара, Сэма встретил холод, заставляющий тело мелко дрожать. Под давлением ловкого языка лёд плотно прижимается к стволу, скользит, тает. Сэма ведёт нешуточно. У Сэма звёзды пляшут перед глазами. Ладонь вдруг находит вихры волос и зарывается в них, сжимая, оттягивая. Внизу несдержанно мычат, посылая вибрацию по всему юношескому телу. Сэм гортанно стонет и тут же зажимает рот рукой, кусая запястье для верности. Сэм совсем не чувствует изящных пальцев, кружащих у входа. Сэму кажется, что он взорвётся прямо сейчас. Вязкая мутноватая смазка густыми каплями пачкает живот, стоит Александру выпустить наконец изнывающий член изо рта. Нильсен удобно устраивается между разведенных ног Сэма и вводит в него пальцы на пару фаланг. Юный детектив течёт так обильно, что смазка стекает по стволу, поджавшимся яйцам, прямо ко входу, обеспечивая чужим пальцам практически беспрепятственное проникновение. — Ничего не хочешь сказать? — тянется насмешливо, издевательски. Знает же, мерзавец, что в таком состоянии Сэм навряд ли сможет связать слова в осмысленные предложения. Но юнец, словно в отместку, старательно собирает мозги в кучу и выдаёт так твердо, как только может, учитывая крышесносное ощущение распирающих внутри пальцев: — Я ненавижу вас, мистер Нильсен, чертовски сильно ненавижу. Александр замирает, изучая распалённое под собой тело пару секунд. После чего смеётся, не прекращая поступательных движений кистью, разрабатывая, подготавливая для себя. — Если ненавидишь так сильно, как говоришь, — вынимает пальцы из растянутой дырочки, так неохотно его отпустившей, — зачем приходишь сюда раз за разом? Сэму нечего на это ответить. Сэм чувствует прижавшуюся ко входу головку и ведёт бёдрами в нетерпении. Однако его удерживают. — Проси, — голос властный, показывающий всё превосходство. Нильсен сжимает член у основания, сам едва сдерживается, но проводит дразняще, с нажимом, между ягодиц детектива, жадно ловя каждый стон, всхлип, любую промелькнувшую эмоцию на лице. Вечно аккуратная укладка, которая так бесила Александра, сейчас совсем растрепалась, чёрными прядями падая на лицо. Щёки были совсем пунцовыми, контур губ размылся, ранки уже покрылись корочкой, тело — испариной, грудная клетка ходила ходуном от тяжелых ударов мятежного сердца. Сэм дышал глубоко и часто, загнанно, отчего при каждом выдохе сокращающиеся мышцы пресса чётко прорисовывались. Александру нравилось то, что он видел, нравилось безумно, но вот поведение подопытного оставляло желать лучшего. Нильсен склонился в нетерпении, с нажимом проводя языком по пульсирующей неистово жилке на шее, терзая зубами мочку уха, пуская язык в ушную раковину, покусывая хрящи. Сэм с талантом канатоходца балансировал на краю уплывающего сознания, сглатывал шумно ставшую невозможно вязкой слюну. Сэм вновь чувствует широкую ладонь на собственном члене. Большой палец обводит головку, размазывая смазку, крайняя плоть оттягивается. Сэм хочет податься вперёд, толкнуться в кулак, но его держат крепко, лишь рука по стволу скользит вверх и вниз. Вверх и вниз скачет также рассудок Сэма, прямо под стать ладони Нильсена. Следующим мгновением рука перемещается на мошонку, сжимая яйца, перекатывая меж пальцев. Сэм окончательно теряет связь с реальностью. Сэм наконец просит. От долгожданного чувства заполненности у юного детектива перехватывает дыхание. Он буквально чувствует в себе его хер, не в первый раз, но всё так же удивительно. Тугие стенки растягиваются, принимая и плотно охватывая, дрожащие пальцы находят его ладонь, сжимая так доверчиво. Сэм нуждается в этом, и Александр позволяет, стискивая руку в ответ, зная, что через пару часов он уйдёт, бросив что-то гордо-презрительное напоследок. Но сейчас, пока Сэм остаётся таким уязвимым и доступным, Нильсен возьмёт с него всё, выпьет до дна, вдолбит в матрас и поцелует в лоб почти целомудренно. Нильсену нравится играть с контрастами. Нильсен стискивает свободной рукой юношескую ягодицу и входит до упора, вжимаясь бёдрами в покрасневшую задницу. Замирает. Дуреет от ощущения узости внутри. И увеличивает амплитуду движений. Ноги Сэма окончательно разъезжаются в стороны под размашистыми толчками, сам парень задыхается, не столько от активных подмахиваний бёдрами, сколько от ладони на горле, сжимающей несильно, но ощутимо. Александр нуждается в этом. И Сэм позволяет. Но если вдруг останутся следы, Нильсену… ничего не будет. Потому что Сэм втайне надеется увидеть наутро в собственном отражении что-то, что скрыть уже не представится возможным. Скорее небеса действительно обрушатся на землю, прежде чем Сэм признается в этом. Сэм ничерта не честен с самим собой. Отец бы в нём разочаровался. Все постояльцы семейного имения Харрисов давно видели седьмой сон. Лишь за закрытой дверью одной из комнат на втором этаже то и дело были слышны приглушённые стоны и шлепки бёдер, и, похоже, уединившихся там обитателей уже совсем не волновала та инцестная парочка за стеной. Сэм чувствовал каждую пружину старого матраса, впивавшуюся в спину, но это не то, что волновало его сейчас. Весь мир сжался до блестящих в полумраке глаз напротив, до крепкой хватки на талии, до члена, с хлюпающим звуком выскальзывающим из припухшей дырки, до собственной ладони, по-прежнему переплетённой пальцами с другой рукой. Сэм чувствует себя обессиленным и практически готов молить о пощаде, но, видимо, не приходится. Александр на грани, не терпит уже, лишь ладонь с талии смещает на член, обхватывая ей же и ствол скулящего Сэма. Плоть трётся о плоть, смешивая секрет, размазывая по стволам. Нильсен дрочит им обоим, а у Сэма глаза закатываются так, что страшно становится. Юноша подрывается на постели и тут же рассыпается фейерверком, выплёскиваясь на собственный живот, обмякая на простынях. Белые вспышки нещадно долбят по внутренней стороне век. Сэму плевать. Сэм открывает глаза и с трудом фокусируется на балдахине. Ночная прохлада сквозь предусмотрительно оставленное открытым окно остужает взмыленное тело. Сэму на живот через пару мгновений кончает Александр. Сэм чувствует умиротворение. Сэм прикрывает глаза. Проходит немало времени до того, как юный детектив находит в себе силы встать. Поправляет брюки, застёгивает рубашку, обнаруживает пропажу пуговицы, но мысленно обещает себе разобраться с этим позже. Направляется к двери. — Ты идиот, Сэмюэль Макото, — прилетает надменно в спину. Сэмюэль соглашается мысленно. Прикасается к дверной ручке, тянет вниз. — Ты идиот, слышишь? Сэмюэль снова соглашается. Он точно идиот. Потому что отступает вдруг от двери. Потому что решает остаться.