10 (десять) драбблов

      Его жизнь разложили перед ним, как листы книги, оторванные от корешка. Аккуратно сшитый том был размазан по горизонтальной поверхности тонким слоем голых данных. Уоллес вспомнил, сколько банок соды успел выпить за колледж. Сколько раз видел в своей жизни дождь. Сколько шагов в среднем делал от кровати до ванной комнаты. Оказалось, что всё в нём можно было легко оцифровать. Сколько ударов сердца в минуту во время первого поцелуя; сколько миллилитров пота на километровую пробежку; сколько слов на обещание остаться друзьями; сколько секунд на принятие важнейших решений. Раз, два, три, четыре, пять. Не так уж много.       Сколько букв в его имени. Сколько конечностей у него когда-то было. Четыре и по пять пальцев на каждой. Сейчас — ни одной.       Он испугался, и цифры завернулись в тугую спираль. Они быстро собирались вместе, складывались и делились, уже не в книгу, в что-то компактнее, в чип, в электрические разряды, сложные числа упрощались до «да» и «нет». Его жизнь выбивалась кодом Морзе, перфорировалась на пустой карте. Она могла уместиться у него на ладони, такая до смешного простая, кучка нулей и единиц.       Нет. У него не было ладони.       Уоллес зажмурился. В каменистой пустыне Невады солнце было ярче пузатых мониторов, в которые ему приходилось смотреть каждый день. Он откашлялся, пытаясь избавиться от пыли и песка во рту. Очки тоже были все в пыли, и он протёр их о рубашку. Поверхность земли где-то вдалеке морщилась горами, но вокруг него была плоской, выровненной ветром. Он легко поднялся на ноги и огляделся.       Вдалеке стоял человек. Его фигура темнела на оранжевом фоне дыркой, вырезанной в картоне песка.       Они не предупреждали Уоллеса, что так будет. Они сказали, что это одно из их условий, сделать его резервную копию. Никто ни слова не говорил о пустыне.       Уоллес окликнул человека и, не дождавшись реакции, начал идти к нему. Идти по пустыне всегда сложно, кажется, что ничего не меняется, никак нельзя отсчитать, сколько ты уже прошёл.       Пустыни Невады. Его комплекс, его Чёрная Меза, скорее всего, уже сравненная с землёй. Ничего. За последние сутки много чего было сравнено с землёй — военные базы, Нью-Йорк, Москва и Гонконг… То, что нужно, чтобы начать с чистого листа. Уоллес принял решение, которое привело к этому, за пять секунд. Это было несложно.       Проклятое солнце напекало голову, а фигура всё не приближалась. Уоллес снял пиджак и остановился. Внимательно посмотрел на свою руку. Это всё должно быть ненастоящим, каким-то сном, вызванным копированием. Он посмотрел на свои ботинки, пораскидывал ими песок.       Ну, конечно, это сон. Ведь ног у него нет.       Ветер закачал верхушки деревьев, зашумев, как статика в старом телевизоре. Уоллес тяжело поднялся с влажной земли, которая неприятно холодила поясницу. Приземистая зелень обступила его со всех сторон, покачивая ветками.       К шуму ветра примешивался и другой шум, издалека, что-то механическое, не то лопасти вертолёта, не то шум поезда — тут где-то рядом проходила железная дорога, по которой тянулись составы с ресурсами, с кабелями, с металлом и стеклом — всё для того, чтобы достроить Цитадель. Тут же, в старой базе времён холодной войны, должен быть его временный штаб. Там его скопировали во второй раз из-за неспокойного времени с реальностью, которая трещала по швам, с монстрами, которые прыгали с потолка, и растениями-паразитами из другого измерения, которые забивались по углам, как чёрная плесень.       В калейдоскопе листьев это едва можно было различить, но поодаль кто-то стоял. Уоллес пошёл к нему, поскрипывая ботинками по мокрой траве. Низкие ветки гладили его по голове, грозясь запутаться в побелевших за последнее время волосах. Фигура всё так же терялась среди стволов деревьев, сколько бы он к ней не шёл. Уоллес окликнул его.       Нет, не правильно. У него не было рта.       Море шумело ритмично, лениво прогоняя одну волну за другой, ударяя их о каменистый берег. Уоллес решил не подниматься и застегнул пиджак. Позади пустого пляжа стояли утёсы, присыпанные блёклой зеленью. Колкий морской ветер приятно освежал лицо, привыкшее к стоячему воздуху герметичных комнат. Небо было пустым, сероватым и очень высоким.       Уоллес не сомневался, что это было Чёрное море, некогда болгарское побережье. Он видел его раньше только издалека, с двухкилометровой высоты своего окна, а тут наконец-то смог посидеть на пляже.       Тут всё было так, как он себе представлял. Он смотрел на то, как волны пенились, шлифуя берег. Кинул в них пару камешков, и они забавно булькнули. Плоский камешек неуклюже утонул, сразу — у него никогда не получалось так хитро их запускать, чтобы они прыгали по воде.       Он поднял взгляд на стоящего рядом человека. Тот был одет скромно, как будто преподавал в университете математический анализ: твидовый костюм и чёрная водолазка. Полы его пиджака развевались на ветру. Уоллес ему ничего не сказал и отвёл взгляд на горизонт, выутюженный и очень близкий.       Человек упал. По серым камешкам пляжа потекла кровь, неестественно быстро ложась на гравий, такая яркая по сравнению с блёклым пепельным небом и сероватым морем. Кости человека хрустели, ломаясь в многочисленных местах, кожа обугливалась, чернея и слезая, обнажив алое мясо. Уоллес смотрел на лицо с тонким орлиным носом, сползающее с черепа, на быстро сгорающие белые волосы.       Принять собственную смерть сложно. Особенно когда она уже случилась.       Но реальность была такова, что его руки, ноги и голос остались у трупа. Цепляться за них уже не было смысла. Длинная волна в кружеве белой пены смыла обгоревшие кости с абсолютно пустого пляжа.