Самый живой

Снятся ли киборгам электрические сны? Что будет, если в тело положить три пули? Что он почувствует, когда перестанут действовать обезболивающие? Морти предпочел бы не знать ответа ни на одних из вопросов, но реальность распорядилась немного иначе. И да, если под словом "реальность" понимать Рика - то это именно то, что он обычно делает. Светло-синие в белую клетку пижамные штаны немного спадали, футболки никогда не существовало - Морти готов отменить футболки прямо сейчас, подписать петицию, внести законопроект на рассмотрение, издать указ. Только бы ничего не касалось кожи, не трогало то желе под бинтами, некогда гордо именуемое плотью, что осталось в местах соприкосновения каких-то инопланетных разрывных с его кожей. Что будет, если в тело на некоторой скорости поместить три пули, создающие подобие маленьких воронок-кратеров, выжигающие плоть в радиусе своего действия моментально и безотлагательно? Черт знает, Морти тогда отключился. Зато он прекрасно знает, что будет, если поместить в тело несколько грамм одного очень специфического токсина из верхних квадрантов сектора H, делающего тебя невосприимчивым к боли. Настолько, чтобы мозг решил, что опасности нет, и привел тебя в сознание. Настолько, чтобы, лежа на холодном (хотя в тот момент Морти не был склонен доверять своим ощущениям) операционном столе в их с Риком бункере под гаражом, наблюдать, как тебе первым делом вживляют синтетическую печень - черноволокнистую, притягивающую взгляд. "С печенью гуманоида ты не протянешь на этом токсине и двадцати минут, Морти. Не волнуйся, я быстро". Теряешь сознание, но не от недоступных сейчас болевых ощущений, а от банального шока. Приходишь в себя уже на второй из трех ране, к которой Рик прикладывает самофиксирующуюся синевато-зеленую, с мелкими игольчатыми вспышками внутри, прозрачную жижицу, и видит Бог, ты не хочешь знать историю ее происхождения. Как и то, почему у Рика такое испуганное лицо. На третьей и последней ране ты уже достаточно стабилен, чтобы с интересом наблюдать за процесмом и даже задавать вопросы. В частности - почему не чувствуются кончики пальцев рук. Этот вопрос кажется сейчас таким важным, таким первоочередным, что, не будь он озвучен - ты бы не знал, как быть. Рик только что-то сосредоточенно бубнит о том, что так и должно быть, и лицо его уже намного спокойнее. Тело ощущается вакуумным внутри, мышцы будто полны пены, а кожа - тканевые складки, и Морти знает, что через время это пройдет, его отпустит и думать о чем-то, кроме режущей внутри и снаружи боли и общего "как теперь жить с вот этим всем" фоном - будет невозможно. Но сейчас он - под действием целого букета препаратов, и все вокруг кажется белым и очень простым по форме и содержанию, а Рик, стоящий напротив свесившего ноги с высокого операционного стола Морти, склонившийся над ним в свете мощных ламп, как над какой-то сложной механической куклой, требующей безотлагательной починки от рук гениального ученого-кибернетика - таким правильным. Таким, что хочется прикоснуться. Морти поднимает дрожащую в адском треморе левую руку и недолго держит ее на весу, сначала как-бы примеряясь, пробуя новое действие на вкус. Затем, не отрывая взгляда от лица ученого, занятого небольшой, с Мортину ладонь в диаметре, воронкой от взрыва на груди парня - касается его щеки и, насколько может ровно, проводит подрагивающим большим пальцем дорожку от морщинок вокруг глаз до скулы, задержав на том месте, где в юности, судя по фото, у Рика были ямочки на щеках. Мужчина вздрагивает и, казалось, забыв о ране, поднимает ошеломленный взгляд на напарника - пальцы-то у него сейчас ледяные, догадывается Морти. И пока ученый, пытаясь скрыть смущение от неожиданной искренности, гневно причитает о том, как с легкостью мог бы ранить его случайно, и какая это, вообще-то, сложная работа, и что Морти тут, между прочим, умирает каждую секунду промедления, и совсем тихо уже добавляет, что лучше бы его сейчас не отвлекать таким - сознание молодого человека рисует причудливые картины, в которых он - сложная хрупкая машина, тонконастраиваемый боевой ангел, а Рик - тот самый ученый, приводящий в действие все его механизмы, чинящий раз за разом его кибернетическое хрупкое сердце. Морти видится, как после очередного боя он, изломанный, сидит на операционном кресле в кабинете ученого-кибернетика и оголенные и отключенные белесые нервы танцуют под обветренными худыми пальцами, а всевозможные (непременно - кремового цвета) батареи и пластины извлекаются, проверяются, чинятся и снова занимают свои места, как клавиши под изящными пальцами пианиста. Морти видит это так правильно, так ясно, что ему кажется, они оба разделяют это знание - здесь, в свете ламп их импровизированной операционной - будто погружены в бело-солнечную освещенность кабинета, а все органические механизмы в руках гения - теплый и живой металл. Поэтому неслушающимся языком он чеканит простое: "Я - твоя Алита", и по взгляду мужчины понимает, что думали об одном. Они мыслят одними образами, одними паттернами. Одним информационным потоком. И это осознание такое сладкое, так искрит терпким тягучим медом на языке, что Морти не может им не поделиться. Вселенная схлопнется и никогда вновь не соберется, если он этого не сделает. Поэтому парень чуть наклоняется, упираясь теперь ладонью в плечо мужчины, и ждет всего пол-мгновения, прежде чем тот склонится в ответ. Поцелуй выходит странным, вакуумно-жестким, когда непослушные губы не понимают, где тепло, а где холодно, и кусают ли их - а если да, то с какой силой. Но Морти, уже погружаясь в подобие сна, краем сознания уверен, что когда он придет в себя - они смогут повторить. И лучше у них точно не выйдет. А тем временем, гель под полупрозрачными бинтами твердеет и медленно впитывается, заменяя собой некогда оторванную и отожженную плоть, а кибер-печень отлично справляется с токсином из сектора "h". Морти снятся электрические сны.