космические обрывки

— Эй, милые, чья сегодня смена? — у Елены в ушах гремит звук бьющихся о стекла маленьких звезд; они стрекочут невпопад, переговариваются тоненьким писком и совершенно точно мешают спать. Девочки же утробно молчат в своей радиорубке на мерцающей границе между землей и небом, где за окном можно с легкостью увидеть таинственный свет Сириуса. У Елены сон — по расписанию, по графику, по необходимости; время, когда можно безмятежно бороздить просторы космоса, летая легко мимо других планет, но звезды ведь бьются и им больно. Девушка встает с теплой кровати, запахивая иссиня-черный халат, как позднее ночное полотно, и волосы с подушки рыжими кончиками собирают пурпурные пылинки грез. Их корабль — что-то на окраине чего-то; место, прошитое чудесами изнутри. Тут серебристая словесная вязь руническими символами исходит по стенам, оживляя вновь исполнившиеся желания. Там красиво: коридоры длинны алой подсветкой по плинтусу, комнаты разделены областями света (многие почему-то смотрят на северо-восток) с витиеватыми буквами чуть ниже глазка, а повсюду пахнет магией — апельсиновой коркой и шумевшим отзвуком ладана. Елена идет быстро, на ходу практически дергая ручку на тяжелой деревянной двери, ведущей в пылающее сердце корабля, тянет на себя, и внезапно полупрозрачные золотые рыси выбегают навстречу, чуть не сбивая с ног, на полу оставляют сверкающие неоновые следы и исчезают за первым поворотом: — Да, ничего не меняется. — девушка заходит, мысами пушистых тапочек цепляя метеоритную пыль, и собственные лисы из-под стола высовывают заспанные морды. Привыкнуть к тому, что здесь, в радиорубке, самое большое скопление волшебства до сих пор трудно — барьеры не пропускают шум переговарившихся зверей/людей/теней за пределы комнаты, а желания тут спокойно дремлют под потолком на ватных фиолетовых облаках. Странные они, конечно; да и в принципе все тут. Из-под тонких рук Сноу-долл вот, разбрызгиваясь, вырываются неизменные полярные сияния, накрывающие охристыми волнами металлические своды. А она сидит, окруженная десятками тысяч миражей, переливающихся всеми оттенками радуги, и музыка ее магии лимонными переливами окутывает спящие звезды. У Снежной под взглядом малахитовых глаз — космос; она склеивает рассыпающимися слоями тени, вплетая отобранные слова, и новые миры ее личной галактики заселяются такими же новыми людьми, созданными благодаря сильнейшему желанию. Вокруг Сноу-долл всегда летают ледяные птички, стайкой морозной следуя по пятам — каждому капитану ведь нужна защита; демоны частенько желают выбраться наружу, разрушая собранный идеально защитный полог. — Куколка, как там Вишес? — Елена закидывает ноги на свой пустой рабочий стол и смотрит, как у Снежной пальцы вырисовывают голубые зигзаги по пестрящей поверхности воздуха. — Хорошо вроде. В третий раз стала мамой. — брюнетка улыбается, немного печально складывая губы, но понимает, что это того стоило, что все произошло до невозможности правильно. Джулия ведь совсем недавно вернулась домой, оседлав одну из падающих звезд. Она приземлилась мягко, но в темных волосах по-прежнему осталась мерцающая пыльца, осевшая и впитавшаяся за те годы, что Вишес возглавляла мистических звездочетов. У нее в кожу навсегда въелись созвездия, копии которых Джулия собственными руками раскидала по небесному Олимпу, а в детях ее медленно крепнут маленькие ростки лучшего на свете колдовства. Просто некоторым совершенно не нужна высота, чтобы исполнять мечты — у таких, как Вишес — с Большой медведицей по лопаткам — искры срываться ввысь будут, даже стоя двумя ногами на твердой земле. Ей всего-то надо захотеть и, ночью подойдя к окну, увидеть яркий свет от дождя, что будет из неожиданно красивых горящих метеоритов. — А разве сейчас смена Би? — Снежная оборачивается через правое плечо, подбородком задевая маисовый плед, и взгляд свой направляет в угол, исполосованный лиловыми нитями. — Нет, но она все равно продолжает играть в бедолагу-Кая. У Джули по полу разбросаны десятки цветастых кусочков различных пазлов, что собраться в единую картинку никак не могут. Девушка хмурит брови, а кометы кошачий хвост мерцает в ее руке — мозаики части трещат на месте, постукивая угловатыми боками друг о друга. — Может тебе помочь? — спрашивает Елена, изумрудными огоньками касаясь переплетенных каштановых кос Би; та глаза неспешно поднимает, устало улыбается и отрицательно мотает головой. — Спасибо, но это ведь моя обязанность, да? Еще немного и образы точно соберутся. По другому и быть не может. — Джули в карманах прячет крохотные желания, перманентным карандашом раскрашенные в лавандовый, которые медленно тлеют в ожидании своих миражных эстетик. А кошки ее пастельно-сиреневые пушистыми лапами раз за разом нарушают отстроенный ряд. Лоскутки закатного солнца исчезают тихо в бесчисленных кружках на столе Минт. У нее горький чайный лист к небу прилип, от чего девушка ругается себе под нос, волшебство свое ярко-оранжевое вспышками высвобождая с ладоней. Вокруг Минт абрикосовое царство, наполненное травяными пакетиками с высоких гор Альтаира, милыми побрякушками и словами разных шрифтов, парящих возле и вьющихся у женских ног. Стол АшЭм завален кипой карт в нарисованных венах рек, в плоских долах на сгибах скал, и буквы там оживают благодаря именно ее чуду; коралловому такому, теплому. Джули шикает нервно, виноградный всплеск в спину подруги направляя, но тот отскакивает с древесным свечением от янтарной рыси, что хозяйку свою охраняет ежеминутно: — Получи, ага. — АшЭм смеется, гладя большую кошку меж мягких ушей, и сильнее кутается в толстый вязаный свитер; сквозь нити ершистые его на Би удивленно смотрят встревоженные звезды. — Ну чего вы желания пугаете, как маленькие? Это же непрофессионально. — Я не могу сосредоточиться, пока она ложкой по чашке стучит, тут аж фрагменты подпрыгивают, Ди. — Так спусти звукопоглощающие лампы и дело с концом. — Дисперато прокручивается в большом кресле, пальцами по струнам старенькой гитары проводя; предложения срываются сапфировым свечением с них, и горько-сладкий подлунный воздух целует девушку в гортань и грудь. У нее на месте вдохновением служит смесь детского смеха и лая любимых кюрасаовых собак, бегающих подле лапами, перепачканными в слезах млечного пути. Ди так часто раньше падала во сне, что теперь сидит по-турецки, ботинком одной ноги трогая осколки банановых льдин, отделившихся от кристальных айсбергов Сноу-долл. Красиво — при касании они заливаются фисташковым смущением, мешаясь от разных потоков магии. Дисперато играет, время плетя из мгновений-крох. Ее волны цветом в аквамарин неспешно двигаются ввысь, шебурша складками черного кружевного платья; они огибают острые локти и цепляют притаившиеся на запястьях звезды. — Вижу, у вас тут своя симфония, — говорит Елена, вставая с насиженного места. — Оставлю, пожалуй, вас заканчивать мирно свое дежурство. — Мы скоро сдадимся. Передай остальным, пусть готовятся к новой вахте. — Эл кивает Снежной и уходит, оставив после себя можжевеловый мерцающий след; ее лисы снова под стол забираются, носами утыкаясь в мохнатые хвосты. А в коридорах ночью слышны звуки прибоя; сквозь монолитные стены корабля внутрь забирается космическое море — дышится солоноватым воздухом легко и свободно. Странные они все-таки, эти радужные звездочеты — отдых как придется, а после ежедневный труд с высечением огней из собственных жил, да и жужжащие под ухом настойчивые желания никак не дают уснуть. Дверь к Мисти, например, опять нараспашку. Елена заглядывает осторожно, а там спички неуверенный огонек разрезает темноту и будоражит тени у самых ног. Они льнут к лодыжкам, превращаясь в лужи тягучей тьмы, но Карт по-прежнему тихонько сопит, во сне разговаривая на нескольких языках. На стенах ее серых, устроясь между курсивными китайскими иероглифами и пейзажными картинами корейских художников, мирно спят миртовые потоки, переливаясь еловым блеском, а на столе — бумажные ананасы; Эл бесшумно смеется в кулак (у Мисти ведь на ананасы аллергия). Ну хоть кто-то грезами тончайшими латает сны, думает рыжая и уходит, оставив Невидимую наедине с заслуженным спокойствием. — Псс, Пятьдесят пятая?.. — Гэст?.. — на полпути к западному крылу стоит ультрамариновый абиссинец, сверкая двумя огоньками ежевичных глаз. — Конечно, mon cher. Allons plus vite.* — и кот поднимается в раз на изящных лапках, направляясь к рукаву; он оборачивается вальяжно, поднимает бровь и нетерпеливо дергает гладким хвостом. — Давай скорее, капуша. Елена недоумевает. Нет, она вполне привыкла к питомцам Гэст, но они еще ни разу не разгуливали в одиночку по кораблю, особенно, когда у их хозяйки по расписанию «выходной». Девушка идет по пятам животного, смешивающимися с алой подсветкой у тапочек, и мимоходом цепляется взглядом за открытую — пустую — комнату: — А где вообще Арми? — спрашивает Эм, задержавшись у порога. Там, в уютной кубовой норке, не зажигают слепящий свет, в любимый холод не впускают жару; стопки книг тянутся вверх, законами и конституциями полные, а на патефоне играет сладко романтичный джаз Чарли Паркер. — Дайте моей душе улететь далеко от земных страданий, * — нараспев мяукает в ответ усатый, подушечками своими мягко ступая по черничным чудесным полочкам, сотворенным из ниоткуда. Он делает еще плавный поворот и внезапно исчезает от щелчка длинных пальцев. — И зачем это было? — Chéri, не дуйся. Посмотри лучше. Гэст летает в воздухе точно так же, как и ее проекция, сияя переходами индиго в блестящих волосах. Она, ладони близко-близко к стеклу прижимая, засматривается огненным остаточный лучом и машет по-детски сквозь миллиарды световых расстояний. — Это Ангел и Амстронг. — шепчет Арми, когда ее желания из-под рукавов вылазят, не спеша. — А почему там вообще Эс? — Елена вглядывается в небольшую ракету, парящую в вакууме к ним от солнца, и, словно удар по голове, осознает, — Подожди, а остальные в курсе, что девочки должны сегодня прибыть? — Упс. — Гэст смотрит жалобно, глаза-блюдца туманные жмуря от собственной забывчивости. — Я же говорила, что все делаю в последний момент. Швартуясь, металл скрипит песнями Веги и Альдебарана; в межпланетном дрейфе ведь можно потрогать эфир рукой. А навстречу первой, качая на связке ключей Сатурн брелком, выходит Амстронг, на ходу скидывая пудровый скафандр, ставший ненужным — у нее звездная пыль в волосах и на коже. Эс излучает свет: — Скажу сразу, ЭйЭнДжи потерялась за Южным Крестом, пришлось незамедлительно ехать. — розовые скорпионы высвечиваются на ключицах, плечах и резинке, туго стягивающей бывшие рыжие волосы. — Не могла же я оставить этого ребенка там. Эс — ответственна до мозга костей; она не любит ничего оставлять на потом и ее желания всегда выполняются в срок (образ маленькой девочки-блондинки, обожающей комфетюрный цвет, теперь никак не вяжется с карминовой магией стройной шатенки, струящейся по широким оконным рамам). Ангел в кирпичном костюме идет следом. Они вдвоем — беспечные, хрупкие, колкие, с щеками от холода красными — стоят рядом, руками друг за дружку цепляясь, и мелодия светлых чудес тихо льется с нависших небес малиновыми пожарами; когда все звездочеты в сборе, корабль поет. Странные они, конечно; всё внутренности, плотно заполненные цветастым волшебством, раздать хотят каждому нуждающемуся, себе только раздробленные ребра оставив. Иногда им — нам — тяжело и больно, бессилие накатывает, захлестывает и оставляет барахтаться в одиночку, ожидая, пока не задохнешься. Но после всегда появляются звезды, скрывающие за собой древнейшее чудо. Звездочеты тоже загадывают желания — они никогда более не будут так счастливы на Земле.