космические обрывки

Космос холоден — наверное, это главная причина, от чего всем хочется вернуться; назад; на Землю; в тепло знакомого с детства солнца и к шальному ветру в распущенных волосах. А те, кто остаются, напоминают заледеневшие острова с узорами-красными-неоновыми-нитями по кромке соленых вод — основание твердое-твердое; из таких обычно Титаны высекают новые грандиозные планеты. — Не вздыхай уж так. Все когда-нибудь заканчивается, — у Эс на лице — великая собранность; она укладывает вещи с собственного стола в коробки ровными рядами, по цветам и размерам, попутно цепляя оставшиеся недоделанные звезды — иногда просто хочется что-то оставить себе, личным, неузнанным до поры и времени. — Ты же знаешь, как трудно отпускать то, к чему привыкаешь. — Елена же в кресле сидит по-турецки, обнимая руками любимую зеленую подушку; от нее по воздуху, ледяному такому, свежему, исходят наплывами красивые малахитовые искорки-огоньки, — Тяжелее, возможно, только Снежной. Она никак не уходит с мостика. Эс бросает на капитана быстрый взгляд, вздыхает тяжело, потому что ведь все прекрасно понимает, и садится в свое кресло напротив, кутаясь в шарф вязаный из тонких розовых лепестков. В рубке до невозможности тихо — облака под сводами разогнаны, оголяя замерзшие стальные балки, желания выполнены, отпущены, сверкают за начищенным стеклом, а столы отполированы до блеска и скрипучего скрежета; раньше вокруг царил немыслимый хаос, огонь, хохот десятка человек. Но в рубке тихо — кажется, слышно, как за стенами там, в открытом галактическом океане, волны бьются с грохотом о корму; молят судорожно остаться. Сноу-долл еще раз перепроверяет корабль; она пальчиками по воздушному монитору водит, выводит к свету изображения пустых комнат, где о прежних хозяйках напоминают только клейкие полосы от цветастых стикеров и забытая мелочевка — моток отжитых свой срок гитарных струн, кошачий ус, карта восточных склонов Альтаира, не больше. Девушка глядит на голый стыковочный отсек, одинокий в своей ненадобности, а сердце печально сжимается в груди — так много кораблей сегодня отправились домой. Ничего не поделаешь, время течет необратимым чередом событий — кому-то по-человечески просто захотелось вернуться к истокам родного края, за покоем, отдушиной, жаром объятий любимых; кто-то улетел покорять другие вселенные, потому что сердце требует чуда, и экшена, и куража от первого шага на неизвестный метеор, чтоб било и ныло, но не болело, так надо. У Снежной в арсенале остается лишь один звездолет по бокам покрытым извилистым рисунком древних греческих рун — на них с Эс и Еленой; тех, кто пришёл раньше, и тех, кто уйдет с последним выключенным фонарем в длинном сером коридоре карцера. Потому что они начинали здесь вместе — вваливались заженные в рубку с глазами полными восторга и чумы; за ними следом забегали и их разношерстные звери: нефритовые лисы, что первым делом занимали понравившийся уголок; и малиновые скорпионы, ластившиеся опасной красотой к ногам своей хозяйки; и лимонные птички, над головой капитана кружившие сварливой чирикающей стайкой. Все зарождалось же с первой смеющейся золотой звезды, в ладонях Джулии появившейся внезапно из желания ярого, скромно улыбающейся миру, и сотворенных совместной магией огромных пушистых облаков у искрящегося потолка-неба — прекрасно и необходимо; созерцательно-волшебно, как в сказках. — Ну что, ты готова? — завалы измаранных бумаг исчезают по мановению руки Елены, что за ухо убирает непослушный рыжий локон. Сноу-долл спешно отключает все системы жизнеобеспечения; заряда еще хватит минут на двадцать, как раз-таки хватит, чтобы улететь. — Да, конечно. Нам пора, — Снежная оборачивается, собранная такая, решительная, — Нужно здесь закончить, — Эс и пятьдесят пятая переглядываются мельком и кивают. А затем все закрывают на мгновение глаза, растворяясь легкой дымкой в сознании друг друга, из-под ладоней выпуская силу свою, смешивая радужные потоки, вбирая в собственное тело самое необычайное чародейство за все прожитое на корабле время — лисы опускают печально мохнатые можжевеловые хвосты, как бы прощаясь со звонким фырчаньем; скорпионы толпятся, лантановыми клешнями щелкая неустанно; канарейки щебечут ласково, хлопая крылышками и опускаясь прямо на плечи девочки-капитана. Потом они исчезают; все; с мимолетным пуф, разнёсшимся по комнате, в столбе пыли млечного пути найдя успокоение и свободу обретя в темных лабиринтах душ своих создательниц — вернутся, когда будут нужны; всегда ведь так происходит. Космос холоден, а в звездолете еще холоднее; Эс говорит «нам нужно одеть скафандры», Елена отнекивается, мол, да какая уже разница, итак, бы хоть завести эту штуковину, Снежная, ты ей управлять-то умеешь? Умеет вроде бы — сажать точно и стыковаться, так что ответ скорее да; другого выхода, впрочем, нет; Эс нервно грызет мизинец. — Кто теперь тут вздыхает, а? Доверься удаче, я фартовая. — Ага, так я и поверила, — шатенка все-таки пристегивает ремень безопасности, потуже стянув на его груди; она же знает эту «супер фартовую», как облупленную, — Помнится, ты говорила так же, когда решила попрыгать на не тестированном надувном батуте Ди. Кончилось это, между прочим, сломанной рукой. Твоей. И Ди, кстати, тоже. — Да давно ж это было. Никто и не помнит. — Я помню, — Сноу-долл голос подает, стягивая с одного уха массивный наушник; двигатель барахлит на какой-то предсмертной тяге, тщетно пытается выйти на вторую скорость. — Хей, нечестно. Ты на ее стороне. — Я на ничьей стороне. Мы отчаливаем, девочки. И они припадают к иллюминаторам, у тех — первозданный кумулятивный иней по железным рамам; станция в ее серебристом свету прозрачна, как горный дух. От этого щемит сердечки, объятые сладкой печалью о былом — слишком много дней было проведено там; тяжело расставаться, забыв имена и пароли. А последний вздох бывшего дома оказывается размазан сквозь неровное время космического пространства; первая крепость исчезает в заляпанном месиве пролетающих комет. — Оставь надежду, всяк сюда входящий. — Елена говорить любит, много, не по делу, быстро и непонятно иногда, но бывает как выдаст что-то, и зароется куда-нибудь в глубины головного мозга фраза; в самый его эпицентр, — Как у Данте входящие в Ад оставляли любые надежды за вратами, мы бросим прожитое в прошлом. Построим что-то новое. — И будем строго охранять его, — во мраке пустоты, льющийся через стекла, волосы Снежной блестят черным шелком колец Сатурна, когда она отворачивается от пульта управления, установив автопилот по указанным координатам, — Мы будем, словно Цербер — три его головы, — сторожить то, что дорого; не допускать до нутра лжецов; чтить порядок… -…И оберегать от посторонних глаз. Опорой попробуем стать. Той, что не разрушится и не сломается. — они переходят на какой-то сакральный шепот, за руки берясь, будто в подростковых фильмах, касаются подошвами потрепанных кроссовок/сапог/кед, образуя смешной круг из тел, и негласно зарекаются быть теми самыми хранителями — тремя воплощениями ключа и баррикады; замком и стражами; мифическими столпами мироздания. Мечтательницы эти не велики, конечно, как трехзевый монстр, но соли в них и силы — хоть отбавляй; прямоты и истинной воли — лопатой греби; они под час ужасно легки, но играть с собой не позволят; таким только и становится щитом. Тем, кто верит, что существуют и другие, вглядывающиеся с тоскою в ясное небо, мечтающие о неизведанных мирах; важные, уникальные, неповторимые, красками высших светил раскрашенные по самые ребра. Елена смеется; ее подхватывает Сноу-долл, откидываясь на спинку пружинистого кресла; Эс улыбается в ладонь, желая хоть с виду остаться чрезвычайно спокойной, словно только что не был скреплен священный пакт — всегда быть живыми на костях любой планеты, которую бы звездочеты не хотели бы покорить. Всегда.