Потерпевший крушение в океане времени

      За бортом — темнота и тишина. Слабый теплый ветерок приносит запахи зелени и прелой листвы, где-то далеко слышны неясные звуки, похожие на раскаты грома. Еще не выходя, я понял, что это не лаборатория. В общем, этого я и ждал, но острое чувство разочарования, тем не менее, заставило меня досадливо зажмуриться.       Осторожно выбираюсь из капсулы, осматриваюсь. Где это я? В мертвенном свете луны скорее угадываю, чем вижу, густые заросли, черной стеной сомкнувшиеся вокруг меня. Это что — парк? Заповедник? Под ногами хрустят сучья, делаю несколько шагов по старой слежалой листве и траве. Если и парк, то основательно запущенный. Это и к лучшему — отойдя на десяток метров, капсулу уже не вижу. Интересно — в прежнем мире на этом месте, где в мое время была лаборатория, раскинулась огромная помойка, а здесь — я затруднялся определить что. Хотя здесь без сомнения приятнее, чем там. Интересно, а город-то где? Из-за сомкнутых над головой крон ничего не видно. Залезть, что ли, на дерево? Поразмыслив, решаю, что все же не стоит, по крайней мере не ночью. Осторожно пробираюсь, путаясь в густой траве, туда, где вижу разрывы в густых темных зарослях. Глаза уже привыкли к темноте, и я уже хорошо вычленяю отдельные деревья, беспорядочно растущие там и сям.       Да, действительно, деревья расступаются, и я понимаю почему. Руины. Остатки чего-то, сейчас уже сложно сказать чего именно. Я стаю на, скорее всего, бывшей площади; молодые кустики и деревца осваиваются уже и тут, пробиваясь сквозь когда-то добротно уложенное дорожное покрытие, протягивая к хмурому небу тонкие ветви.       Касаюсь ладонью — шершавая кладка, под пальцами — кирпичная крошка. Что это? Чего должно было произойти, чтобы люди ушли отсюда, бросив все, и не вернулись? Война была и здесь? Но ведь мы вернулись, и восстановили города, по крайней мере отчистили от обломков, а здесь, ото всюду, веет запустением и безысходностью… Здесь ведь тоже был город, но… где же все?       Еще час назад я был бы рад, скажи мне, что я появлюсь в безлюдной местности, но не сейчас. Оступаясь, рискуя каждую секунду сорваться с неровной стены, или быть погребенным рухнувшими обломками, забираюсь на самый верх того, что раньше было… домом? на высоту примерно второго этажа, осматриваюсь. Ни огонька кругом, только волнующийся ковер густой черной в ночи листвы. Хотя нет… В дали, к югу от меня, вроде бы зарево, как отблеск гигантских костров. Ну что же, туда я и направлюсь.       Сразу становится легче. Ну мало ли, успокаиваю себя, почему люди забросили все и ушли отсюда. Мало ли причин, по которым можно это сделать. Мне, правда, в голову не пришла ни одна, но я же не знал предыстории этого мира. Осторожно спускаюсь, размышляя, отправиться ли сейчас или подождать до утра. Нет, стоит, пожалуй, все же, повременить с походом. Сломать себе руку, ногу, или шею, свалившись куда-нибудь, или просто споткнувшись в темноте, и лежать, без надежды, что кто-то найдет и подберет, совершенно ни к чему, мой ночной поход по помойке тому подтверждение, и это я еще легко отделался. Возвращаюсь к капсуле, подгребаю к ее теплому боку старую прелую листву, толстой подушкой лежащую под ногами, заворачиваюсь в куртку и пытаюсь уснуть. Погружаясь в сон, слушаю шелест ветра в листве, робкие голоса каких-то ночных птиц…       Просыпаюсь от бьющих в лицо лучей солнца. Сажусь, перематываю голеностоп (нога еще беспокоит), решаю, что сперва осмотрю развалины. В ярком свете утра заросли уже не кажутся такими мрачно-безысходными. Пожалуй, мне даже нравится это дикое великолепие. А вот руины… Некогда гладкий асфальт угадывается, но угадывается лишь потому, что я знаю что искать. Кустарник, травы и вьющиеся побеги каких-то растений равнодушно заплели почти все. Едва ли через десяток-другой лет здесь останется хоть что-то, и лес окончательно поглотит площадь и развалины. Брожу среди полуразбитых остатков былого величия. Не осталось решительно ничего, по чему можно определить, что же произошло. Подбираю лишь металлический штырь, вероятно, некогда бывший частью арматуры — все лучше чем ничего. С тяжелым сердцем миную площадь и отправляюсь на юг. Все былое великолепие дикого леса, которое очаровало меня после пробуждения, давно прошло.       Никаких тропинок нет и в помине, продираться через заросли, да еще и с больной ногой, не так просто. Удивляюсь, как же я до сих пор не замечал следов былого человеческого присутствия: то там, то здесь проглядывают сквозь листву самые разные предметы: то полуразбитый скелет автомашины, густо оплетенный вьющимися растениями, то, похожая на скульптуру абстракционистов гора перекореженного железа, а один раз натыкаюсь на обвитый плющом светофор.       Все это мне очень и очень не нравится. Когда же, в очередной раз споткнувшись, падаю, скатываясь в небольшой овражек, под корягами вижу череп. Выбеленный дождями, солнцем и ветрами человеческий череп, тут же, рядом, фрагменты скелета, с полуистлевшими обрывками тряпья на нем. Присматриваюсь — и замечаю металлический блеск в стороне. Вроде бы винтовка, полузанесенная листвой и прочим мелким хламом. Осторожно пытаюсь поднять ее, вытащить из-под нанесенного за годы мусора, когда понимаю, что тащу не только винтовку, но и… Грубо обломанная в локтевом суставе, металлическая рука крепко сжимает приклад. Сиротливо свисают обрывки сервоприводов, покореженные части руки ярко блестят в лучах солнца. Аккуратно, как бомбу кладу винтовку на землю. Так. Ну вот все и понятно. Терминатор. И здесь не обошлось без них. Разжимаю металлические пальцы, осторожно высвобождаю винтовку. Нет, в моем мире такого оружия не делали. Настороженно оглядываюсь. В миг приходит страх и ощущение, что кто-то наблюдает за мной. Прислушиваюсь, всматриваясь в заросли. Равнодушно шумит под ветром листва. Нет. Едва ли здесь кто-то есть, слишком уж заброшено все. Осматриваю винтовку. Похоже что мысли разработчиков двигались здесь похожим путем, и эта штука тоже стреляет плазмой, как и в нашем мире в конце войны, но именно такая конструкция мне неизвестна. Раздумываю, оставить ее или взять с собой. Нет, все же оставляю — мне она бесполезна, потому что давным-давно разряжена. Может быть, на обратном пути…       Идти дальше все труднее и труднее. Уже не иду, а карабкаюсь, перебираюсь через поросшие жестким кустарником завалы, груды перекореженного с торчащей арматурой железа и битого камня. То здесь, то там — оплавленные проплешины, металл застыл каплями, ощетинившись, как фантастический зверь. Порой мне снова кажется, что за мной кто-то внимательно следит из-за деревьев, но так никого не обнаруживаю. Занятый только тем, как бы не напороться на металлические фрагменты, ничего не вижу вокруг и, лишь остановившись передохнуть, замечаю следы. Кровь, много крови, уже свернувшейся, бурыми пятнами уходящей куда-то в сторону. Вот тебе и заброшенная чащоба. Держа перед собой штырь, осторожно лезу в заросли. Там, в примятой траве, человек, лежащий вниз лицом. Осторожно переворачиваю — мертв. Полуприкрытые глаза на испачканном землей лице смотрят куда-то в сторону. На груди — обожженное кровавое месиво, и ленивые мужи, обиженно жужжа, отрываются от своего пиршества… С содроганием думаю, что он нашел в себе силы еще и ползти… Ощупываю карманы — ничего. Эх, мне даже не похоронить его по человечески. Берусь за его ноги в старых разношенных берцах, затаскиваю в расщелину, накладываю на выходе камни. Может, хоть зверье не доберется. Да что же здесь такое? Все так же — война?       Теперь мне приходится сложнее. Я не только карабкаюсь по развалинам, но и внимательно поглядываю по сторонам и в небо. И все равно пропускаю момент, когда появляются они. Металлический голос, казалось, из ниоткуда рокочет: «Человек, остановись».       Медленно разгибаюсь. Бесполезный штырь все так же в моей руке, но он не поможет мне. Оборачиваюсь — за моей спиной — летающая платформа, а на ней… два терминатора, без камуфляжа из человеческой кожи, да и зачем она им. Оступаясь на щебне, резко кидаюсь в сторону, туда, в спасительные заросли, и почти достигаю их, когда резкая боль раздирает меня, скрючивает, кидает на землю, я кричу, не слыша своего крика, и отключаюсь…       …Свет, яркий свет, бьющий прямо в глаза. Чуть приоткрываю веки, и опять зажмуриваюсь. Где я? Чувствую, что лежу на спине, неудобно подвернув ногу; так и не открывая глаз, неуклюже, как жук, упавший кверху лапками, переворачиваюсь на живот. В теле еще живет отголосок той боли, которая, раздирая все мое существо, скрутила меня и превратила в визжащий кусок мяса. Поднимаюсь на четвереньки, медленно приоткрываю глаза — все такой же резкий белый свет, исходящий, казалось бы, ото всюду. Ползу, опустив голову, пока не натыкаюсь на стену, сажусь, привалясь к ней спиной, подбираю под себя колени и утыкаюсь в них лицом. Меня окружает мертвая тишина. Ни звука ни откуда, лишь мое хриплое дыхание.       Не знаю, как долго я провалялся без сознания, и вообще сколько я провел здесь. С руки снят браслет с часами, из внутреннего кармана куртки пропала карточка-пропуск еще из прошлой жизни, и вся та мелочь, что накопилась у меня за неделю с лишним пребывания в 1995-м. Ну и само собой нигде не обнаружился кусок арматурины, но его, кажется, я выронил еще в лесу.       Сильно прищурившись, несмотря на нестерпимо яркий белый свет, буквально ослепляющий меня, рассматриваю место, где нахожусь. Комната, довольно большая, или, лучше сказать, камера, судя по тому, что оказался я, вероятнее всего, «в гостях» у машин. Странно, что я еще жив — ну зачем, скажите, брать меня в плен? Почти на ощупь продвигаюсь вдоль металлической стены — и нахожу дверь. Тонкая щель, в которую не просунешь и лист бумаги, найдена мною лишь потому, что я ее искал, ведя пальцами по стене. Само собой, закрыто, и никаких ручек с моей стороны нет. Биться в нее, понятно, бесполезно, и я пристраиваюсь сбоку, все в такой же позе эмбриона. От света глаза уже не то что болят, их жжет, хоть они и закрыты, и я со страхом подумал, что еще немного — и ослепну.       Чувство времени пропало напрочь. Я то проваливался в полусон-полубред, то встряхивался. В могильной тишине этого места лязгающий звук открываемой двери молотом ударил по моим истерзанным нервам. Сквозь щелочки приоткрытых глаз скорее угадываю, чем вижу, зашедшего ко мне человека. Он смотрит на меня в упор, его глаза словно не замечают яростного света. Человек как человек — довольно высокий и широкоплечий, лет сорока на вид, в облегающей футболке, на которую накинуто что-то вроде широкой куртки, коротко, по военному постриженный. Некоторое время он неподвижно стоит, рассматривая меня, потом произносит:       — Тейлор Тернер, вставай.       Кажется, я отсидел себе все что только можно, потому что ноги, руки и тело, при попытке пошевелиться, прокалывает иголочками боли. И этот нестерпимый свет, выжигающий глаза.       — Свет… Убери… — мой голос сипит, не слушается. Горло пересохло, облизываю шершавые губы непослушным языком.       Свет притухает, но в глазах еще долго мечутся красные пятна. Когда я, наконец, с грехом пополам поднимаюсь, держась за стену, незнакомец все так же, не меняя положения, в упор смотрит на меня, без всякого выражения на чересчур правильном лице.       — Ты кто? — интересуюсь я, хотя уже понял, что он не человек.       — Можешь называть меня Эдом. — Незнакомец, хотя, впрочем, какой незнакомец — киборг, все так же стоял, в упор разглядывая меня; какое же это неприятное чувство — быть лягушкой под увеличительным стеклом.       Много чести будет стоять перед ним. Опять сажусь, вытягивая ноги. Интересно, что ему, ну то есть не лично этому «Эду», а вообще машинам, от меня надо. Пытать меня? Едва ли. Они слишком рациональны, есть много средств не причиняя мучений, а главное без потерь времени узнать все то, что им нужно. То есть поиграть в героя у меня в любом случае не получится, да и ничего стоящего про местных все равно я не расскажу.       — Почему ты просил убрать свет? Ваша раса любит солнце. Человек, который был здесь до тебя, так не реагировал, — неожиданный вопрос ставит меня в тупик. Я ожидал чего угодно, но не этого.       — Видишь ли… Все хорошо в меру, так и ослепнуть можно… — абсурдность ситуации заставляет меня хрипло расхохотаться. Ну надо же, я волнуюсь за свои глаза, хотя сейчас это едва ли не последнее, за что надо переживать.       — Что это такое? — я не заметил, откуда в руках киборга появились мои часы. — А это? — карточка-пропуск. — Человек, откуда у тебя эти предметы?       Молчу. Вопрос, полагаю, риторический. На карточке — моя фотография.       — Человек, тебе известно, что находиться в запретной зоне запрещено? Тебе известно, что случается с теми, кто нарушает этот запрет?       Надо полагать, тот мертвый парень в лесу как раз из таких нарушителей. Только почему он мертв, а я жив?..       — Это часы. Ну, такой прибор, измеряет время, — вот зачем я дразню его? Сейчас раз — и вечный покой, хотя нет, едва ли он заметит, что я издеваюсь. — А это — пропуск на работу. Тебе все равно не нужно, отдай. — К моему удивлению, киборг протягивает их мне. Я окончательно сбиваюсь с толку. Как вообще все это понимать? Театр абсурда, не иначе.       Защелкиваю браслет на запястье. Сколько мне осталось? Часы, минуты? «Эд» выбрасывает моментальным движением ко мне руку, я зажмуриваюсь в ожидании удара, но он лишь, больно ухватив за плечо, бесцеремонно ставит меня на ноги.       — Что ты делал в запретной зоне? — стальные пальцы сильно сжимают плечо. — Тейлор Тернер, тебе разве не известен договор, заключенный 31 мая 2036 года между командующим армией Сопротивления Коннором и нашей стороной?       Что? Договор? Коннор здесь пошел на договор с машинами? Ушам своим не верю. И год — 2036-й. То есть, похоже, здесь воевали до этого времени. И, боюсь, итог войны оказался не слишком утешительным для людей.       Ты напуган? — голос Эда все так же сух и безэмоционален. — Не бойся, мы не причиним тебе вреда. Скоро ты будешь передан твоим сородичам, и разбираться с тобой будут уже они. Как сторона, не соблюдающая договор, люди ответят за твой проступок.       Металлическая рука разжимается, и я от неожиданности не могу удержаться на ногах. Когда поднимаюсь, Эда в камере нет, только сухо лязгнула дверь. Как интересно. Договор, заключенный Коннором и соблюдаемый обеими сторонами; передача пленных, нарушителей, или как там назвать таких как я. Особенно мне не понравилась перспектива того, что со мной будут разбираться люди, которые едва ли будут в восторге от такого пассажа с моей стороны. Вряд ли я смогу внятно объяснить, как оказался в этой самой запретной зоне. Уж больно не хочется показывать даже людям машину времени. Впрочем, от меня сейчас ничего не зависит.       …Судя по часам, я провел в этой пустой камере почти шестеро суток. Каждые восемь часов на уровне пола открывалась щель, откуда мне, как собаке, задвигалась миска с каким-то похожим по виду на канцелярский клей варевом. Выбирать не приходилось, и я выпивал эту тягучую безвкусную субстанцию, служившую одновременно и едой, и питьем, сначала содрогаясь от отвращения, потом без каких-либо эмоций. Никто не нарушал моего уединения, ни Эд, ни кто еще. Из-за стен не проникало ни звука, кругом стояла все такая же вязкая, как «клей» в миске тишина.       В конце шестых суток, когда я уже успел одуреть от неопределенности ситуации, ожидания неизвестно чего, гробовой тишины, от которой закладывало уши, мое уединение нарушили. Отворилась дверь, ко мне втолкнули сопротивляющегося матерно орущего мелкорослого мужичонку. Какое-то время он подолбился в запертую дверь, потом осел, будто в нем кончился заряд, прямо там, где стоял. Дико озираясь по сторонам, наткнулся взглядом на меня. Я тут же пожалел о столь экстравагантном соседе, хотя все шестеро суток молил хоть о ком-нибудь, могущем скрасить мое одиночество и ввести в курс дела.       — Ты кто? — мужик в упор смотрел на меня.       — А ты? — выкладывать, кто я такой, что здесь делаю и как сюда попал, я не собирался ни ему, ни кому еще, по крайней мере пока.       Мужичонка, оказывается, носил имя Роджер, сколько здесь находился, он не знал, повторял только «Вот я., а они., а я…», помогая себе руками, как будто отгоняя мух. С головой, что ли, у него проблемы, подумалось мне, и, чтобы не провоцировать его на очередное словоизвержение из междометий, вставляю в его нескончаемую тираду «Вот и я тоже, просто погулять вышел». Как ни странно, мужик замолкает, забивается в угол и не спускает с меня настороженного взгляда.       То ли лично он не обращал внимания на одежду, то ли от того, что долго здесь провел, а может от того, что у местных жителей было множество других куда более серьезных проблем, выглядел он наподобие живописных бомжей из 84-го. Завернутый в драный грязный потерявший свой первоначальный цвет плащ, из-под которого выглядывал весьма потертый китель, скорее он выглядел скитальцем по помойкам, нежели я, на его фоне выглядящий лишь чуть потрепанным аристократом.       Как бы мне разговорить его, хоть в общих чертах узнать, что все это значит. Какой-то договор, Коннор, запретная зона, весь этот сумасшедший дом с вроде бы пленом и последующей передачей людям. Я уже перебрал тысячу вариантов того, как этот мир стал таким, каким я его увидел, но так и не смог себе его внятно представить.       Открывается кормушка, въезжают две миски с «клеем». Выпиваю свою порцию; Роджер, пододвинув свою к себе, не спешит, пальцы его нервно барабанят по пластиковой кромке.       — Что ты делал в лесу? — неожиданно спрашивает он совершенно нормальным голосом. От его истерики не осталось и следа, даже придурковатость, казалось, куда-то испарилась.       Лихорадочно соображаю. Вот так дела. Значит, не я его буду спрашивать, а он меня. Ну что же. Касаюсь поджившей ссадины на лбу, рассказываю, что ничего не помню после того, как приложился головой. Бродил по каким-то зарослям, пока меня не подобрали эти.       Роджер внимательно слушает, машинально кивая. Его темные глубоко сидящие прищуренные глаза смотрят на меня с чуть заметной усмешкой. Ах вот ты как, впрочем, я бы тоже не поверил, расскажи он мне такое. Хотя, терять мне нечего. Я продолжаю вдохновенно импровизировать:       — Эд, ну, киборг, который так назвался, все говорил про договор, запретную зону, Коннора, но… — я беспомощно трясу головой, — я не помню, вообще ничего. Понимаю, звучит глупо, но… Что все это значит, помоги мне, расскажи, а?       Роджер смотрит на меня с непонятным выражением, на этот раз без усмешки. А он не прост, ой как не прост…       — Рассказать… Да рассказать-то не проблема, — медленно произносит он, покусывая губу. — И откуда мне начать?       — С начала, — прошу я.       — С начала, — он усмехается. — С начала было слово…       — Нет-нет-нет, не из такого далека. С начала войны.       Все с таким же непонятным выражением на лице он начинает рассказывать. Если он не врет, а он едва ли врет, слишком серьезны его глаза, и лицо стало злобно-ожесточенным, то события в этой развилке приняли весьма неожиданный оборот.       Начнем с того, что война в этом мире тоже случилась, ну, это я понял и без него, но началась она не 29 августа 1997 года, как в моем мире, а в апреле 2011 года.       Людям не везло с самого начала, то ли от того, что машины оказались здесь более совершенными, чем в моей реальности, то ли от того, что так встали звезды, этого я не уловил. Люди, несмотря на ожесточенное сопротивление, сдавали позицию за позицией и реально оказались на грани истребления, пока командир одного из отрядов, некто Джон Коннор, не прибрал все руководство к своим рукам.       При упоминании имени Коннора Роджера прямо-таки перекосило, я аж испугался. Какое-то время людям под его руководством удавалось сдерживать натиск, но потом все рухнуло и события понеслись с калейдоскопической быстротой. Бойцам Сопротивления и так не очень-то нравилось, что Коннор окружил себя машинами, а когда он поставил во главу отрядов перепрограммированных киборгов, а чуда не произошло, последовал взрыв возмущения. Коннор был отстранен от командования, изолирован, но, поскольку взявшие в руки бразды командования быстро поняли, что без него, создавшего и построившего за эти годы Сопротивление такое, которое могло хоть как-то противостоять взбесившимся машинам, и замкнувшему на себя и своих киборгов все рычаги командования, не обойтись, то его не отдали на расправу обезумевшей в своем гневе толпе, а вполне себе оставили жить, сделав, по сути, зиц-председателем и консультантом. Впрочем, Коннор, на удивление многим, воспринял это скорее с облегчением чем с сожалением и не пытался изменить положение дел. Все киборги, перепрограммированные в своем время Коннором, были уничтожены, люди попытались обойтись своими силами, но время было упущено. Возможно, что шансов у людей и изначально вообще и не было, а если учесть, что людям противостояли не только киборги со всей их мощью современного оружия, но и третья сила, люди, преследующие какие-то свои цели, то положение сил Сопротивления быстро стало бы безнадежным, если бы… Вот тут я не совсем понял, скорее всего Роджер, рассказывающий мне все это, и сам не знал. По какой-то причине Скайнет не стал ставить мат человеческой цивилизации, а напротив, заключил с Сопротивлением перемирие, закрепив за людьми часть территорий без права развивать дальше технологии и выходить за пределы анклавов. Несколько таких анклавов на территории Северной Америки, Евразии и Австралии поддерживали с собой лишь радиосвязь, и последние сто шестьдесят лет варились каждый в собственном соку, не имея возможности контактировать никаким другим способом.       Нет, люди не смирились с таким положением вещей и, особенно в начале, совершали вылазки боевых отрядов против машин, всегда, впрочем, неудачные, не приносящие ничего, кроме полного уничтожения этих отрядов. Машины, казалось, стоически сносили эти выступления, не пытаясь ответно уничтожить людские анклавы, хотя у них имелись к тому все возможности. Единственное что, за каждое такое выступление они все снижали и снижали поставку ресурсов из анклава в анклав, выступая посредниками. Постепенно прекратились и эти вылазки, кроме действий на свой страх и риск одиночек, которые киборги, естественно, неизменно подавляли. А теперь все застыло, у человечества больше не было стимула жить, и анклавы, куда в свое время прибыли полные отчаянного желания воевать, накопить сил и ударить люди, превратились в скопище апатичных, коротающих свои дни угасающих ни к чему не стремящихся подобий людей. То, чего Скайнет не достиг в свое время, сейчас наступило само собой — человеческая цивилизация подошла к своему закату. Подошла на этот раз тихо и безболезненно, и не было никакой силы, способной этому помешать.       Роджер замолчал, глядя на меня в бессильной ярости. А потом продолжил:       — Что, ты этого не знал? ВЫ этого не знали? Конечно, зачем ВАМ было тратить ресурсы, выкуривая оттуда и отсюда отчаянно сопротивлявшихся людей? Вы же все просчитали. Вы сделали так, что нам самим не захотелось жить. Вы сделали это! — он уже кричал, обращаясь не ко мне, а куда-то к потолку и стенам. — Теперь вы изучаете нас, как некогда мы изучали животных, вы запускаете к нам лазутчиков под видом людей, чтобы оценить, сколько нам осталось. Так вот знайте, — это уже обращаясь ко мне, тяжело дыша. — Знайте. Мы все равно не сдадимся, никогда не сдадимся, никогда. — Неожиданно, быстрым движением, он подхватывает миску с так и не выпитым содержимым, и швыряет ее мне в лицо. Уклониться я не успеваю, и она попадает мне прямо торцом в переносицу.       Ослепленный острой болью, лишь чувствую, что он прыгает на меня, и, схвативши за плечи, прикладывает меня головой об пол. И снова, и снова, и снова. Пытаюсь стряхнуть его, но руки соскальзывают…       — …Э-эй, парень, — раздираю неподъемно-тяжелые глаза, сощуриваюсь, и неясный силуэт превращается в Роджера. — Очухался?       Пытаюсь приподняться; он помогает мне, поддерживает за плечи. На каждое движение многострадальная моя голова отзывается острой болью. Во рту — отвратительный привкус крови. Только и выдавливаю из себя: «Какого черта…». Роджер оживляется, суетится около меня. Он явно рад, что я не отдал концы. Да ведь он принял меня за киборга. Ну конечно, иначе не объяснишь его вспышку бешенства. Впрочем, будь я киборгом, не поздоровилось бы как раз Роджеру.       Дотрагиваюсь до затылка — ого, да он пробил мне голову. Морщусь, ощупываю лицо — нос уже раздулся, все отекло и дышать приходится ртом. «С-скотина.», — бормочу я; Роджер виновато разводит руками — пустяки, мол, дело житейское. Отворачиваюсь от него и закрываю глаза, всякое желание разговаривать с ним пропало.       Впрочем, сидим мы так недолго. С лязгом открывается дверь, и нас приглашают на выход. Мы идем по совершенно пустому коридору, на мой взгляд без дверей, хотя я не уверен, возможно, они есть, такие же, как в камере. Впадаю в какое-то равнодушное оцепенение — мне уже все равно, что со мной будет, не жду ничего хорошего ни от киборгов, с непонятной целью держащих меня здесь, ни от людей, которым меня собрались передавать.       Выходим на улицу, нас довольно грубо заталкивают во что-то, напоминающее небольшой фургон без окон. «Домой», — оживляется Роджер. Похоже, он попадает в такую передрягу не в первый раз. Сесть негде, и мы располагаемся прямо на полу.       Ехали, а скорее всего не ехали, а летели, уж очень гладким был ход, мы недолго. Сильно встряхивает, мы валимся друг на друга, Роджер, ощутимо приложившись плечом, вполголоса ругается под мою ухмылку. Нас так же бесцеремонно выволакивают на свет божий, мы стоим, стиснутые с двух сторон громилами-киборгами.       Прямо перед нами — что-то типа КПП; на вахте — парень-подросток и женщина средних лет. Мальчишка с любопытством таращится на нас, женщина явно знает коротышку Роджера, поэтому все ее внимание обращено на меня.       Похожие как близнецы киборги отходят на шаг назад. Один из них бросает: «Сеанс связи как обычно». Они синхронно разворачиваются и садятся в свой фургон.       Тяжелые ворота захлопываются. Женщина и Роджер дружески обнимаются; мальчишка по сигналу женщины ныряет из тамбура куда-то в другое помещение, возвращается, что-то сует Роджеру в руку. Тот ловко перехватывает — пистолет. Он и женщина теперь холодно смотрят на меня. Роджер ловко снимает с моей руки браслет с часами, стягивает с меня куртку и, поведя рукой, приглашает идти вперед. Покорно иду, опустив голову, ничего другого мне не остается. Меня вталкивают в маленькое тесное помещение и оставляют одного.       Сажусь на топчан, осматриваюсь. Собственно, смотреть тут не на что, больше ничего в помещении нет. Над дверью горит красный огонек — наверняка это камера, за мной в открытую наблюдают. Ну и черт с вами, думаю я, не разуваясь ложусь, поворачиваюсь спиной к двери и закрываю глаза.