Мэттью и Марилла Катберт На имя: Себастьян Лакруа
— Мне срочно нужно в Зеленые Крыши. Не волнуйся, я вернусь вовремя, чтобы помочь тебе накрыть на стол к ужину, — предупредил Баш и направился к входной двери. Но замер на полпути и обернулся к Хейзел. — А вообще, ты не против пары гостей? Я хочу отпраздновать.~~*~~
Должно быть, он заметил ее в окне сквозь тонкие занавески, потому что дверь перед Энн распахнулась еще прежде, чем она успела постучать. Она отскочила назад в ожидании увидеть дружелюбное, но при этом неизменно серьезное лицо Роллингса. Однако перед ней стоял Коул. На нем был дорогой костюм каштанового цвета, но взлохмаченные пшеничные волосы и лучистая улыбка выдавали в нем все ту же родственную душу, пусть и облаченную в изысканный наряд. Через секунду Коул уже сжимал ее в объятиях, а еще через одну — кружил, оторвав от земли. — А вот и моя королева Куинса! — выдал он сквозь смех. Энн выскользнула из рук Коула и поправила полы его пиджака. — Я планировала прийти раньше, но водоворот из встреч с профессорами и приветственных мероприятий для первокурсников оказался таким увлекательным, что у меня почти не было свободного времени. Однако я здесь не только для того, чтобы наверстать упущенное, но и по делу, — объяснила она. А затем достала из сумки маленький мешочек со шнурком и протянула вперед. — Скажи, этого хватит, чтобы заказать портрет? Коул даже не заглянул внутрь мешочка, а только посмотрел на нее со странной смесью веселья и замешательства на лице. — Ты имеешь в виду свой портрет? — Да, — Энн постаралась ответить как ни в чем не бывало, но ей плохо удалось скрыть зарождающееся внутри волнение. — Энн, в моем портфолио куча твоих портретов. Почему бы тебе просто не взять один из них? Она отрицательно покачала головой, и завитые локоны, выбившиеся из новой прически, забавно запрыгали перед ее лицом. — Мне нужен настоящий портрет. Он станет подарком. Фотография мне не по карману, так что я решила предложить тебе столько, сколько смогу, за не менее подходящую вещь. К тому же, портрет, вышедший из-под твоей руки, лучше любой, даже самой искусной фотографии. Так что я пришла к тебе с предложением и оплатой и хочу узнать, когда тебе будет удобно приступить. Коул, казалось, обдумывал ее слова. — Я не хочу брать у тебя деньги. Мне известно, сколько тебе пришлось работать, чтобы их получить, — честно ответил он наконец. Энн подалась вперед, взяла его руку и вложила в ладонь мешочек. — Это плата за услугу, которую ты мне оказываешь. Ты теперь профессиональный художник, Коул. И твой труд достоин оплаты, — настаивала она. — К тому же, чем быстрее ты примешь деньги, тем быстрее я смогу рассказать тебе, что к чему. Коул закусил губу и наконец согласно кивнул. Он схватил Энн за руку, потянул за собой в дом и усадил в гостиной. После чего направился на второй этаж за всеми необходимыми принадлежностями, но вдруг остановился. Энн услышала его голос, доносившийся из холла: — У тебя же сейчас есть время, верно? — Ага! У меня целый день свободен. Он появился через минуту с огромной пачкой бумаги в одной руке и кожаным чехлом в другой. Только когда Коул начал обустраивать свое рабочее место точно напротив нее, Энн поняла, что он специально посадил ее под лучи солнечного света. Боковым зрением она заметила, что ее волосы теперь словно сияли теплым золотом. Снова взглянув на Коула, Энн обнаружила его сосредоточенно раскладывающим карандаши и краски в пределах досягаемости. — Джо не будет до вечера, так что, если у тебя есть время, ты должна остаться на обед. Иначе, если она узнает, что ты была здесь и не дождалась ее, еще не раз тебе это припомнит, — Коул достал чистый лист бумаги, с предвкушением и притворным профессионализмом расправил плечи. — Ну, а теперь, мисс Ширли-Катберт, расскажите мне, каким вы видите этот портрет? Энн уже открыла рот, чтобы ответить, но тут же сжала губы и, как ей казалось, таинственно улыбнулась. — Ну, — помедлив, протянула она, — как я уже говорила, этот портрет станет подарком. Я хочу оформить его в рамку и послать моему поклоннику. Он просил что-нибудь, напоминающее обо мне. Коул стукнул по колену карандашом и едва не сломал тот пополам. Выражение восторженного удивления на его лице едва не заставило Энн рассмеяться. А ведь она еще не рассказала ему самого главного. — Энн Ширли-Катберт. Ты всего неделю в колледже, а уже обзавелась поклонником! Что ж, наконец-то юные джентльмены острова Принца Эдуарда осознали, какая жемчужина все время была у них прямо перед носом, — принялся хвалить ее Коул. Спустя мгновение его лицо стало более закрытым, а в голосе зазвучала нерешительность. — Значит ли это, что тебя больше не волнует Гилберт? На долю секунды она вспомнила последний их с Коулом разговор о Гилберте. Тогда Энн еще думала, что он женится, а она продолжит любить его, даже когда их будет разделять целый океан. Она в точности вспомнила и то, насколько больно было тогда отпускать его. Именно поэтому то, что она готовилась произнести, было причиной ее неконтролируемой радости и рвалось наружу широкой улыбкой. — Портрет как раз для Гилберта. Коул моргнул. — Для Гилберта, — озадаченно повторил он. И, чуть не опрокинув все свои вещи, воскликнул: — Для Гилберта?! Энн засмеялась и спрятала в ладонях свои разрумянившиеся щеки. — Ох, Коул, я готова лопнуть от счастья при одной только мысли о нем! Эта история как будто вышла прямиком из книги сказок. Коул указал на Энн острым концом карандаша. — Я же говорил тебе! Еще давным-давно! — самодовольно воскликнул он. Энн снова рассмеялась и закивала головой, при этом изо всех сил стараясь остаться в идеальном положении для позирования. — Ладно, теперь я хочу узнать все делати. Сиди и не шевелись. Ты — рассказываешь, я — рисую.~~*~~
Баш мог только догадываться, что было в письмах. В первом, которое он передал Марилле, вероятнее всего, говорилось о намерениях Гилберта. Другое письмо было от Энн, и оно, еще более вероятно, было примерно того же содержания. Катберты читали одновременно: Марилла — письмо от Гилберта, Мэттью — от Энн. И делали они это с такими серьезными лицами, что Баш в какой-то момент испугался — вдруг Марилла сейчас сомнет письмо и отправит прямиком в печь? Баш ерзал на лавке и ворчал про себя: «Интересно, я буду читать так же медленно, когда стану старым?» Мэттью закончил читать первым и осторожно положил свое письмо перед Мариллой. Она же быстро пробежала глазами по последним строчкам второго письма, затем еще раз просмотрела все целиком и только тогда отдала листок Мэттью. Баш едва сдержал мученический стон. Могли они наконец пропустить эту часть и сразу приступить к празднованию отличных новостей? Его терпению пришел конец раньше, чем он полагал. Баш перегнулся через стол и заговорщическим тоном спросил: — Что в письме, Марилла? Та взглянула на Баша поверх очков и улыбнулась. Сидевший рядом Мэттью, покраснев, опустил письмо Гилберта и сложил руки на столе, словно пытаясь скрыть дрожь пальцев. Марилла коротко вздохнула и начала читать. «Дорогие Мэттью и Марилла, Вид из моего окна так сильно напоминает мне о моей прежней комнате! Я нахожу мелочи, навевающие мысли об Эвонли, повсюду, где бы ни находилась: будь то люди, с которыми я теперь делю дом, или полевые цветы, дикорастущие в соседском саду. Жители Шарлоттауна, вопреки моим опасениям, вовсе не грубияны. И мне кажется, я найду целый букет из родственных душ в Куинсе. Но не волнуйтесь, вы навсегда останетесь самыми дорогими из них. Боюсь, сейчас у меня совсем немного времени, чтобы написать обо всем, — Фрешетты навестят нас с минуты на минуту. Обещаю, куда более длинное письмо вы получите вслед за этим — сразу как только я окончательно освоюсь, чтобы максимально подробно рассказать о каждом волнующем событии, происходящем со мной здесь! У этой же записки есть только одна цель — предупредить вас о новости, которая, как мне кажется, доберется до Зеленых Крыш уже через несколько дней. Иными словами, если Гилберт Блайт вдруг напишет вам обоим о своих намерениях ухаживать за мной, прошу, не волнуйтесь. Он уже получил мое самое искреннее согласие, но Гилберт не будет Гилбертом, если не захочет заручиться вашим благословением. В последнюю нашу встречу нам не хватило времени, чтобы разобраться со всеми недопониманиями, так что я до конца не уверена, решит он написать вам или нет. В случае последнего позвольте мне сказать это первой: мы с Гилбертом теперь в отношениях. Ох, в последний раз я чувствовала себя так прекрасно, только когда впервые приехала в Зеленые Крыши и когда миссис Барри наконец разрешила нам с Дианой дружить! В самом деле, я на седьмом небе от счастья! Надеюсь, у вас все хорошо. Я невероятно по вам скучаю. Шарлоттаун никогда не станет моим настоящим домом, пока меня ждут Зеленые Крыши и Белая Дорога Восторга. Со всей любовью, Энн. (P.S.: Пожалуйста, передайте семейству Лакруа, что я скучаю по ним. Баш выглядел таким несчастным, когда мы виделись в последний раз)». Комната снова погрузилась в тишину, а мысли Баша заполнило воспоминание их последней встречи с Энн. Сжимая в руках букет из полевых цветов, она улыбалась, ее взгляд был полон надежды, а он только и мог думать, что о бесконечных ссорах с Хэйзел. Мог ли он тогда представить, что больше не увидит ее до отъезда? Только когда в его доме наконец-то воцарился мир, ему вдруг пришло в голову, что он так и не попрощался как следует с Энн с двумя «н». — Ну, Энн была права, Гилберт действительно прислал письмо, — подытожил Мэттью. Его голос при этом звучал как-то странно. — Надеюсь, парню удалось объяснить вам, почему он вел себя так глупо последние месяцы, — отозвался Баш. — По-моему, он привел очень убедительные аргументы в свою пользу. Можешь сам убедиться, если хочешь, — Марилла протянула ему письмо. Баш поднял брови, как бы спрашивая: «Вы уверены?». Она сдержанно кивнула и улыбнулась. «Дорогие мистер и миссис Катберт, Уверен, что мое письмо станет для вас большой неожиданностью. Особенно после разлетевшихся по Эвонли слухов о моей помолвке. Тем не менее, дело слишком важное, чтобы откладывать его до моего следующего приезда домой. В таких ситуациях мне бы очень хотелось уметь изъясняться так же изящно, как Энн. Но вместо этого мне остается просто признаться: я без ума от вашей дочери. И смиренно прошу вашего благословения, чтобы начать ухаживать за ней. Наверняка эти строки повергнут вас в замешательство, ведь новость о том, что я собираюсь жениться на девушке из Шарлоттауна, получила довольно широкую огласку. Я действительно почти принял это решение, но лишь по одной причине — наша свадьба с мисс Роуз могла подарить мне возможность обучаться в университете мечты. Все складывалось настолько удачно, что знакомство с Уинифред казалось мне судьбоносным. Но я был неправ, и моя ошибка причинила боль дорогим мне людям. Тем не менее, с тех пор, как я осознал это, я каждый день испытываю невероятное облегчение. Все мучившие меня сомнения исчезли, и теперь я полностью осознаю, каким был дураком, думая, что смогу забыть об Энн и своих чувствах к ней. Но это позади, я принял решение: мне не нужен успех, достигнутый за счет окружающих меня людей. Я хочу, чтобы эти люди были частью моей успешной и счастливой жизни, которой я добьюсь своими силами. Я говорю это, чтобы вы поняли: для меня Энн — не запасной вариант. Она всегда была и будет на первом месте. С дня нашего знакомства я восхищаюсь ее умом, горячим нравом и красотой души. Я мечтал не только о том, чтобы стать хорошим врачом. Какой в этом смысл, если я не смогу быть рядом с самыми дорогими мне людьми? Я всем сердцем люблю Энн и дорожу вашей семьей. И это главная причина, по которой я порвал свои отношения с Уинифред. Было бы нечестно с моей стороны претендовать на ее сердце, когда мое собственное навсегда занято кем-то другим. Это непохоже на меня — вот так открыто говорить о своих чувствах. Но эта тема действительно важна для меня. И я с нетерпением буду ждать вашего ответа (говоря откровенно, если этого письма будет недостаточно, я сяду в первый же поезд, чтобы проделать весь шестнадцатичасовой путь домой и убедить вас лично). Я очень надеюсь, что у вас все хорошо. Искренне ваш, Гилберт Блайт». Закончив, Баш сложил листок и положил письмо на середину стола. Его переполняла гордость за брата, который наконец повзрослел. В последние месяцы Гилберт так спешил сделать это, что натворил целую кучу глупостей, однако теперь наконец вступил во взрослую жизнь осознанно и своевременно. — Ну так… И что вы на это скажете? — осторожно спросил Баш. Мэттью и Марилла обменялись взглядами, понятными только брату и сестре, прожившим всю жизнь вместе. После чего Марилла взяла со стола ручку и придвинула к себе чистый лист бумаги. На мгновенье Баш испугался, что сейчас она скажет: «Прости, Баш, но он не достаточно хорош для нашей Энн». Но в следующее мгновенье она посмотрела на него с довольной улыбкой, и Баш облегченно вздохнул. — Если ты дашь мне минутку, я напишу Гилберту, что мы благословили его еще задолго до того, как Энн ворвалась в кухню с криком «Я люблю Гилберта Блайта!». Ты отправишь письмо, когда я закончу? — С удовольствием, — тепло ответил Баш. И, помедлив, добавил: — Выходит, о чувствах Энн знали все, кроме самого Гилберта? — Похоже на то, — пробормотал Мэттью со смущением. — Энн говорила об этом так громко, что даже лошади в конюшне были в курсе.~~*~~
В их доме почти всегда было тихо, и в этом состояло главное преимущество жизни со студентом факультета философии. Тишина очень шла их Сансет Хаузу* — они начали использовать это название, сами того не осознавая, — и Гилберту порой казалось, что он сидит за столом в своем родном доме. Когда он прислушивался к пению птиц, доносившемуся из-за окна, или смотрел на нарисованные модели скелета, висевшие над его столом, Гилберту почти удавалось забыть, что он находится за тысячу миль от дома. Этому не мешал даже тот факт, что он делил рабочий кабинет с Роном. Тот корпел над книгами так тихо, что, казалось, иногда Гилберт слышал, как вертятся шестеренки в голове соседа. Учеба, как выяснилось, была в разы более насыщенной и утомительной, чем он мог себе представить. После двух недель занятий вокруг него образовалась странная компания приятелей — в основном, из людей, с которыми его познакомил Рон, что и объясняло особенности их характеров. Никто из них, как сказала бы Энн, не был его родственной душой. Зато с самим Роном Гилберт начал немного ладить, либо же просто стал понемногу привыкать к выходкам своего любопытного соседа. Так или иначе, в конце дня, когда Гилберту хотелось поделиться своими впечатлениями с кем-то, кто хоть немного его знал, он просто добавлял еще одну страницу к своему еженедельному письму Энн и рассказывал ей все, что было у него на уме. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с тем, чтобы рассказать ей все лично. Бывало, к вечеру он был не на шутку измотан и оттого лишь сильнее тосковал по дому. Тогда он представлял, каково было бы обнять Энн, положить голову на ее грудь, чувствовать, как ее пальцы перебирают его волосы. Убежденность в том, что она не оттолкнула бы его, превращало их разлуку в настоящую пытку, но такие тихие мечты поддерживали его. Он смотрел в окно и представлял Энн, танцующую в янтарном свете костра, когда с первого этажа донесся голос Рона: — Гил? Тебе тут письма пришли. Ножки стула царапнули старый деревянный пол — Гилберт быстро встал из-за стола и направился к лестнице. Он нашел Рона внизу. Тот перебирал в руках конверты и с любопытством посматривал на упакованный в бумагу сверток, привязанный к одному из писем. — Ну-ка, ну-ка. Одно от Себастьяна Лакруа, одно от Катбертов и… — поиграв бровями, Рон помахал перед его носом конвертами. — Одно от милой-премилой, рыжей-прерыжей Энн Ширли-Катберт. Господи, да ты популярен! — Отдай их мне, — с упреком проговорил Гилберт, а затем выхватил письма и притянул свою почту к груди. Секунду он раздумывал над перспективой сбежать наверх и запереть дверь в комнату. Но что-то подсказывало: Рон найдет способ достать его, где бы он ни попытался спрятаться. Гилберт смерил соседа предупреждающим взглядом, сел на софу и глубоко вздохнул. С какого письма ему лучше начать? — Ответ ее родителей, пожалуй, самый насущный, — сказал он вслух. Его пальцы застыли над конвертом, мелко подрагивая. Что если они ему отказали? Будь у него дочь и попроси болван навроде него самого благословения ухаживать за ней, он бы заставил беднягу бежать из страны. — Господи Боже, Гилберт, просто открой его, черт возьми! — воскликнул Рон, вырывая Гилберта из мыслей. Он разорвал конверт и осторожно достал письмо. «Дорогой Гилберт, Мы с Мэттью уже довольно давно ожидали подобного развития событий. Можешь не сомневаться, ты проявил себя как очень достойный молодой человек. Время от времени жизнь преподает урок каждому из нас. Полагаю, тебе еще многое предстоит узнать о делах сердечных — Мэттью и я до сих пор совершаем открытия благодаря Энн, — но это лучшая дисциплина, которую может изучить человек. Спасибо тебе за искренность и честность. Энн сообщила, что уже дала тебе свое согласие, и поэтому мы благословляем тебя. Хоть нам и немного грустно видеть, как наша маленькая девочка превращается в молодую женщину, мы не можем стоять на пути стремлений ее сердца. Надеюсь, ты знаешь, что мы не могли просить о лучшем молодом человеке для Энн. Мэттью и я желаем тебе преуспеть в учебе. Эвонли гордится тобой. С уважением, Марилла Катберт». Судя по всему, облегчение Гилберта было заметным — Рон перестал дуть на горячий кофе и многозначительно присвистнул. — Неужели ты думал, они тебя как ведьму сожгут или что-то вроде того? — спросил Рон. — За все то, через что пришлось пройти Энн из-за меня? Да. Именно так, — ответил Гилберт, полностью ошеломленный. Не в силах больше ждать, он взял в руки письма от Энн и улыбнулся при виде ее знакомого почерка. К одному из конвертов была приложена записка: «Я написала это письмо, прежде чем получила твое. Открой его последним». Гилберт не был уверен, было ли это хорошим знаком, но решил не думать об этом и наконец прочесть письмо, которое ждал целую неделю. Он откинулся на спинку софы и погрузился в чтение. — Ну, что там? — поинтересовался Рон. — Ш-ш-ш! — оборвал его Гилберт и поднес письмо ближе к лицу. Он читал, читал и никак не мог остановиться. Закончив с первым письмом, он обнаружил, что улыбается, как чеширский кот, и с нежностью выдохнул: — Она пишет, что любит меня. — Я думал, ты и так это знаешь, — ответил Рон. — Не наверняка. Когда я спросил напрямую, она поцеловала меня. Тогда этого было вполне достаточно, но письменное подтверждение приносит куда больше определенности, — объяснил Гилберт, одновременно открывая второе письмо. В этот момент его едва ли заботило, что в глазах Рона он, должно быть, выглядит последним влюбленным дураком. Энн любит его! «Мой дорогой Гил, Уже почти осень! Она заглядывает к нам время от времени, обдавая горожан своим холодным дыханием и окрашивая листья в оттенки темных цветов. Я часто думаю, замечаешь ли ты эти крошечные намеки на осень, находясь за тысячу миль отсюда. Я была очень рада узнать, что у тебя все хорошо и ты уже обживаешься на новом месте. Так и представляю твой дом на Северной Сансет Стрит! Скажи, он сделан из кирпича того же цвета, что и дороги на острове Принца Эдуарда? Надеюсь, через окно в твоей комнаты видна захватывающая панорама Торонто? Из моего окна, кстати, открывается замечательный вид на Шарлоттаун. Но когда выдается свободная минутка я предпочитаю лишний раз перечитать твое письмо, чем любоваться городом. Ты действительно любишь меня, Гилберт? О, я знаю, что любишь, но я ничего не могу с собой поделать, мне хочется, чтобы ты повторял это снова и снова — если тебя, конечно, не затруднит. При виде этих слов, написанных твоим почерком, у меня захватывает дух! Поверь, у тебя есть все основания считать, что я люблю тебя так же сильно. Настолько, что мне хочется написать об этом больше. Возможно, однажды я опишу, как сильно влюблена в тебя, всеми словами, какими мое воображение только сможет подобрать. Но сейчас я лучше отвечу на твои вопросы. Ты спрашивал, когда у меня появились чувства к тебе. Честно говоря, я и сама задавалась этим вопросом. Когда я осознала, что ты мне не безразличен, я уже не могла вспомнить момент, когда дела обстояли иначе. В мыслях я все дальше и дальше углублялась в прошлое в поисках истока своих чувств, и вот передо мной холодное осеннее утро и отважный молодой человек, спрашивающий, не нужно ли меня спасти от какого-нибудь дракона. Временами казалось, что твои доброта и ум вызывают у меня не только раздражение и зависть, но и интерес. Возможно, это объясняет, почему я так долго была в замешательстве. С тех пор, как мы стали друзьями, с каждым днем я все больше осознавала, что я не только восхищаюсь тобой — меня влечет к тебе. Зато я точно знаю, в какой момент наконец полностью осознала, что ты мне не безразличен. Помнишь, как мы разучивали «Лихого белого сержанта»? Именно тогда я поняла, что хочу до окончания времен ловить на себе твои теплые взгляды и ощущать мягкие прикосновения твоих рук. Но только после той ночи у руин я осознала, что люблю тебя. Я не хотела быть той, кто удерживает тебя. Именно любовь дала мне сил отпустить тебя и радоваться тому, что ты будешь счастлив, пусть и без меня. Разумеется, сейчас я рада в тысячу раз больше, ведь мы намерены быть счастливыми вместе, а не врозь. Касательно того письма, что ты оставил в моей комнате… Мне стыдно признаться, но я порвала его в клочья, прежде чем прочла. До того момента я не позволяла себе злиться и вымещать свои чувства на ни в чем не повинных предметах. И так же быстро, как гнев взял надо мной верх, он исчез. Я попыталась собрать воедино кусочки письма, и из моей версии твоего письма я узнала, что ты не любишь меня и собираешься жениться на Уинифред. Но даже несмотря на это, я не выбросила то, что осталось от твоего письма. Его кусочки по-прежнему хранятся в конверте дома в моем письменном столе. Как думаешь, ты смог бы сложить их вместе правильно во время рождественских каникул? Фух! Теперь, когда тебе все известно, я могу немного рассказать о своих делах в Куинсе. Иногда я скучаю по дому и в особенности по тебе, но мне нравится учебная программа и мои однокурсники. В свободное время, когда я не пишу тебе или родным, я работаю над небольшими рассказами. Надеюсь, я смогу опубликовать что-нибудь из них и заработать достаточно для того, чтобы навестить тебя в Торонто. Рон не будет против? Рука уже устала, так что я буду заканчивать. Думай обо мне почаще, и тогда я уже не буду так далеко. Неизменно твоя, Энн. (P.S.: Я попробовала твое новое прозвище. Что скажешь?) (P.P.S.: По твоей просьбе я кое-что приложила к письму. Коул превзошел самого себя, не так ли?). Не теряя времени, Гилберт взял в руки сверток и разорвал оберточную бумагу. Как только его взгляд упал на маленький портрет Энн с подписью Коула Маккензи в углу, у него перехватило дыхание. Ее лицо было обращено к свету, на щеках играл легкий румянец, а губы своим цветом напоминали спелую вишню. Коул уделил поразительно много внимания ее веснушкам, ловко поймав каждую из них на своем месте. Прическа и платье Энн были те же, что и в день их последней встречи. А ее улыбка казалась такой настоящей, что Гилберт почти слышал ее смех, будто Энн была в комнате рядом с ним. Должно быть, он рассматривал портрет слишком долго — любопытство взяло верх над Роном, и тот, встав со стула, заглянул Гилберту через плечо. — А ты не шутил насчет рыжих волос, — прокомментировал Рон. Гилберт быстро взглянул на него, прежде чем снова посмотреть на портрет. — Почти такого же цвета, как морковка. Гилберт фыркнул и мечтательно улыбнулся. — Только не вздумай повторить это при ней.