****
Но ото сна надо пробуждаться. Баррикейд при всей своей брутальности был крайне беззащитен, когда впадал в стазис. А при пробуждении обнаружить, как над тобой нависает огромная белая гора в лице мечника автоботов, было крайне страшно и неожиданно. Не успев понять, что произошло и как, Баррикейд насмерть хватается за клинок, желая отбиться, но Дрифт буквально нависал, да и весовая комплектация сыграла роль, отчего его приложили одним ударом. А пробуждение оказалось крайне быстрым. И где же? В святой святынь Солус Прайм, которая теперь являлась штаб-базой автоботов. Баррикейд злился, готовый расстрелять всех и вся, шагая по пустым коридорам такого яркого освещения, что били прямо в оптику, так как он привык к своей тёмной берлоге. И оружие всё сняли с него… Как они только смеют?! Вдруг из угла буквально появляется Скайквейк, без переговоров, без предупреждений схватив за дверца на спине и потянув в открытые шлюзы. Он раньше слыхал, что близнецы Омикрон довольно немногословны при убийстве, отчего первая мысль была не самая радужная. — Какого ш… Толкнув вперед, Скайквейк закрыл все пути к отступлению, скрестив манипуляторы перед собой, кивнув стоящей неподалёку Омикрон и Прайму. И теперь Баррикейд запутался окончательно. — Я же просила без грубости, — устало произнесла Омикрон. — Не углеродный, не сломался, — прогремел Скайквейк, смотря на тёмно-синего десептикона сверху вниз, на что сам полискар гневно прогудел движком. — Маленький саботажник хочет дать отпор? «Маленький саботажник» в лице Баррикейда нахмурился, собираясь вступить в неравный бой, но был тут же остановлен, точнее — парализован громким и грозным урчанием, переходящим в рык. И только потом десептикон обращает внимание, что зал пустует. Точнее, нет автоботов, которые обычно стояли позади Прайма, но сейчас не было даже Ультра Магнуса. Где же группа поддержки? Посередине находилась платформа, на которой лежал их маленький эмпат, подключённый к аппаратам жизнеобеспечения, вокруг которой стояли Оптимус, Омикрон и Дредвинг, ну и Скайквейк позади. И если на помилование со стороны конджукс-эндуры Лорда Мегатрона ещё можно надеяться, как и на гуманность Оптимуса, ибо он Прайм, но когда сбоку зарычали инсектиконы, сверкая в темноте алыми линзами-бусинками, чувство самосохранения обострилось, так как этих хищных и воистину жестоких существ не подкупить ничем. — Рада тебя видеть, — попыталась развеять обстановку Омикрон, пригласив жестом ближе. — Не мог бы ты проконсультировать наш случай? — С какой стати? — резонно спрашивает Баррикейд. — Это приказ, — прогремел Скайквейк, угрожающе наклонившись к аудиодатчикам полискара, отчего тот в ответной угрозе проскрипел дентами. — Ты нам должен, не забывай этого. Иначе твоя голова висела бы в нашей трофейной. Прояви должное уважение, маленький саботажник к правителю Каона. — Довольно! — не выдержала балагана Омикрон. — Это лишнее, Скайсквейк. Оптимус незаметно провентилировал, выдохнув токсичный воздух, переводя взгляд на лежащую на платформе фемку, чей холодный корпус начал тревожить. Он надеялся, что сможет сам вызволить её из стазиса, но как бы он не звал, Марни не откликалась, продолжая прибывать в глубочайшем стазисе. — С какой стати я должен помогать вам? — Хмыкнул полискар. — Угрозы меня не возбуждают. — Баррикейд, потому что я лично тебя прошу, — в смиренной простоте говорит могущественная фемка. — Не откажи в услуге. Десептикон молчит. Просьба — это уже другой разговор. Поразмыслив, Баррикейд лениво отходит от зелёного бомбардировщика, медленными шагами подходя к платформе, на которой лежала небольшая фемка серо-бурого цвета. Недоверчиво смотря на окружающих, кон задержался на ярко-голубых линзах Оптимуса, который словно вспоминал все моменты, когда он хотел убить его, его друзей и вообще всё человечество. — Что скажешь? — обратился Прайм к полискару, на что сам десептикон недоверчиво сощурил оптику. — Ты единственный эмпат, чьи способности могут помочь ответить на некоторые вопросы. Она нам нужна. — Как «оружие»? — спрашивает тут же десептикон, неотрывно глядя в ярко-голубую оптику Лидера автоботов, а потом широко ухмыльнулся. — Или как предмет соперничества для Дедлока и Кроссхейрса? — Баррикейд, — вмешивается Омикрон и жестом вытянутого манипулятора попыталась его остановить. — Прошу тебя. Чёрно-синий десептикон опускает взгляд на платформу, осматривая корпус серо-бурой фемки, в которой ещё горела жизнь, но… Так внезапно и неожиданно запертая в своём корпусе, впав в собственное «Я». Баррикейд не хотел с кем-либо контактировать, но ему пришлось коснуться указательным пальцем лобной доли Марни, дабы уловить хоть какие-либо колебания эм-поля. В начале было никак — пусто. Он «капнул» дальше, сосредоточившись на чужих воспоминаниях. Стало тепло, потом прохладно, и далее невыносимо холодно, что по спине прошёлся разряд, словно мурашки, отчего дверца дёрнулись от неприятной неожиданности. И это не скрылось от зоркого взгляда Оптимуса. — С ней относительно всё в порядке, — отвечает Баррикейд, смотря на потухшие линзы фемки. — Жива. — Тогда что не так? — Я ощущаю усталость, — поняв, что ему не отвертеться от подробного ответа, произнёс Баррикейд. — Стресс. Страх… Или что там у вас творится в конторе? — Разбуди её, — немного приказным тоном произнёс Лидер автоботов. —… Баррикейд поднимает взгляд на Прайма, словно тот предложил ему скинуться с сотого этажа, отчего и уставился на него вопросительно. Видимо, его взгляд был громче всяких слов, отчего Омикрон немного прокашляла, переводя взгляд на Дредвинга, который ответил ей таким же незнающим взглядом. — Ты хочешь попасть в её голову? — уточняет чёрно-синий кон, после чего тут же вспылил, вспыхнув алыми линзами. — Она — эмпат, чьи границы возможностей манипулировать не ограничены чем-либо. Рисковать своей психикой я не намерен. В ее голове — на ее территории лезть в ее воспоминания равно самоубийству. Скайквейк и Дредвинг переглянулись. Оптимус нахмурился. Омикрон устало прикрыла оптику.***
Марни неотрывно смотрела — почти что влюблённо, на тонкую фигуру матери перед плитой, которая что-то готовила… Нет, творила искусство. И она слушала, даже не говорила ничего, просто слушала, как жарятся на сковороде тосты с яйцом, белым дымком маня её аппетит наружу. Видеть маму было так… странно. И так радостно на душе от домашней обстановки. Точно, она человек. И у неё есть душа. Марни помотала головой. Волосы небрежно рассыпались на плечах, щекотливо касаясь кожи. Приятно. Она дышала. Никогда бы не сказала, но воздух в лёгких невероятно освежает. Ладонь ощущает неровность стола. Такая тактильная чувствительность… Странно. И приятно. — Хэй! Девушка вздрогнула. И на спину запрыгивает тонкое тельце в полосатой пижаме. Объятия… Великолепны. Марни оборачивается, неловко потянув девчушку за руки и усаживая на колени. Взяв маленькое личико ладонями, она улыбнулась. Маринетт обладала очаровательной живой энергией, способная заставить улыбнуться всех, заражая оптимизмом. Эти светло-янтарные глаза «живые», в отличие от её собственных блекло-серых, как у усопшего. Да и в отличие от Марни Маринетт радостнее и энергичнее, талантливее… Лучше, чем она сама. И это радует. — Маринетт, Бога ради, умойся для начала, — устало произносит Сара, продолжая готовить завтрак. — И отца разбуди. В школу уже опаздываешь. Девочка спрыгнула на пол, потопала босыми ногами на месте, капризничая и размахивая ручками, имитируя гориллу, после чего ускакала на воображаемой лошадке. Марни переводит взгляд на часы — «09.20». И выжимает из себя улыбку — «она счастлива». Внезапно на плечи опускаются сильные руки, отчего девушка вздрагивает, но, ощутив запах древесины, широко раскрыла глаза, вспоминая всё забыватое и просто… расслабилась. Тёплая, но довольно грубая и мозолистая ладонь гладит макушку, и щетинистая щека мужчины касается её щёк, грея… Любя. У Марни где-то внутри разлилось тепло, как опрокинутое тёплое молоко с мёдом. Это что-то лучше, чем фейерверки в лунную прохладную ночь в последний день старого года. Лучше горячего шоколада с зефирками. Куда лучше тёплых разговоров с друзьями на капоте машины в безлунную ночь под яркими звёздами. — Маркус, осень не за горами. Нужно крышу укрепить, — поставив на стол тарелку с тостами, говорила Сара о делах домашних. — Еще один сезон дождей с подтекающей крышей я не переживу. — Да, знаю, — присаживаясь, отвечает мужчина. — Постараюсь найти покупателей в городе. Может, на стройке купить доски и закрыть крышу до конца этой недели. Марни не смогла сдержать улыбки. Отец у неё красивый. Рост в два метра и три сантиметра, весом за девяноста с лишним килограммов, мужчина был видным. Такого богатыря не заметить сложно. Из-за постоянной физической работы дровосека, Маркус имел широкие плечи, массивные предплечья, кисти и ладони, но при этом достаточно узкий таз и слабые ноги, что служили причиной для частых болей в коленях. С лица он не отличался ничем: крупный подбородок с щетиной, широкий лоб с морщинками, большие уши, тонкие серые губы и поразительные голубые глаза. Он был таким большим и сильным, что в собственном доме казался великаном, пробравшимся в кукольный дом к маленькой балерине. — Я побежала! — слышится голос Маринетт с другого конца дома. — Опаздываю в школу! — Ты не поела! Возьми с собой! — выкрикнула мать, но услышала торопливый хлопок дверью. — Вот же мартышка. Марни не вмешивалась, слушая, смотря и наслаждаясь. Утопая в своих грёзах.***
«Как я на это согласился?» — злился десептикон. Оптимус неотрывно смотрит и бдит. Неприятная дрожь прошлась от одного вида, когда тёмные пальцы Баррикейда окольцовывают аккуратный шлем серого цвета, неотрывно смотря на прикрытые оптограни. Он сделал правильный выбор, что не разрешил другим автоботам участвовать. Дрифту и Кроссхейрсу такое видеть не стоит. Да и Маринетт тоже. Всё же хорошо, что Ультра Магнус имеет определённое влияние на неё. Знай, что с сестрой что-то случилось, то предафем бы бросила все дела этого мира, ринувшись обратно. Баррикейд молчал долго, словно слушая чужие мысли, иногда шепча, говоря, будто отвечал неведомым голосам. Омикрон сидела неподалёку, а подле неё стояли Дредвинг и Скайквейк, также молча наблюдая, как и Прайм. Казалось, что вот-вот и серо-бурый корпус фемки дрогнет и заговорит с ними, но… этого не происходило. — Интересно, — произнёс Баррикейд, смотря в прикрытые оптограни фемки, ощущая её эмоции, читая, как открытую книгу. — В ней таится чувство безмерной утраты о ком-то очень близком. И она тоскует. Очень сильно… Винит себя, коря в чём-то неизбежном. Оптимус никогда не делил своих ребят и десептиконов на живых и мёртвых, чёрствых и чувствительных, но… Видеть даже каплю омывателя в уголках оптограни алой линзы головореза хватило ему, чтобы поверить в лучшее в этом мире. Но фейсплейт Баррикейда остался таким же каменным. Таким же холодным и неприступным — эмоции, что он ощущает принадлежат фемке, но… Заплакал бы он, если бы они были ему чужды? Нет. Он отлично знает какого это — отпустить то, что хочется оставить себе. И Баррикейд стыдится этого, незаметно, как он считал, смахнув влагу с оптики, продолжая заниматься эмпатией. И видели это все — и близнецы, и Омикрон, и Оптимус, но упрекать никто не стал. — Сможешь её пробудить? — спрашивает Омикрон тихим шёпотом. Эмпат ничего не сказал, лишь наклонился к спящей фемке и, выждав пару кликов, коснулся её лба своим. И молчание. Баррикейд повторно проводит пальцами по фейсплейту фемки — аккуратно, жалея её и её чувства, после чего прикрыл оптику, как никогда раньше ощущая остроту чужой скорби. — Она не хочет, — ответил десептикон, убрав манипуляторы, продолжая сканировать её уставшее и спокойное лицо. — Цепляется за прошлое. — Пусть отдохнёт тогда, — не стал давить на сонный мозговой модуль Оптимус. — Проснётся тогда, когда посчитает нужным. — Ты не понял, Прайм? — хмыкнул Баррикейд. — Она не хочет, также, как не хотела быть носителем Оллспарка. Помнишь, чем это кончилось? О да, он помнит — чуть не умер. Эмоциональный всплеск фемки ростом не больше семи метров буквально чуть не разорвал его мозговой модуль и Искру на части. — Она не просто эмпат, — шепнул Баррикейд и, выдержав задумчивую паузу, неуверенно произнес: — Это что-то… сильное. Ей нужно научиться контролировать всё это, чтобы не убить кого-то. Если она твоё оружие, Прайм, то стоило бы лучше заботиться о её самочувствии. Оптимус застыл. — Между вами связь, — говорил дальше Баррикейд, внезапно подняв свои алые линзы на него. — И она крепче, чем искровая близость. Она тебе подобна. Всё, что говоришь ты, она воспримет, как должное, поэтому фильтруй всё, что из твоего топливоприёмника лезет наружу. — Баррикейд, — предупреждающе произнесла Омикрон. — Это безответственно к своему сателлиту, — брезгливо говорит десептикон. — Убить кого-то разом и без жалости — и то милосердие, в отличие от того, что творишь ты, Прайм, — не говоришь, не слушаешь, не хочешь её понимать, когда ближе тебя ей нет и никто не будет. Ты должен быть ей другом и братом. Быть советчиком. Ох… Насколько же должно быть одиноко в толпе, что она пришла ко мне, когда ей было плохо? А я ведь убил её однажды. Не значит ли это, что она считает своего убийцу к себе ближе, чем тех, кто «спас» её? Выстрел в упор. Слышать от десептикона правду оказалось куда невыносимее, чем можно себе надоумить.***
— Мама, я люблю тебя. Сара обернулась и уголки розовых губ приподнялись. Слышать от дочери подобное непривычно — она так скупа на слова, предпочитая хранить чувства в себе. Смотря на свою дочь, кого она видит? Ребенка? Сильную девушку? Что в её бездонных серых глазах? Сколько несказанных слов в её омуте? Сколько слёз они выплакали? Почему их печаль так глубока, что даже каменное сердце мокнет от слёз? — И я тебя, Марни. Ты выглядишь уставшей. Марни не ответила, моргнув, медленно переведя взгляд на часы: «09.20». — Отоспись, — произносит мама, а янтарные глаза матери неотрывно следят за ней. — Завтра будет всё, как прежде. — Мама, — сглатывает Марни ком в горле и поднимает на неё серые глаза. — Это не явь. Ты — нереальна. — Нет, конечно же явь, — улыбнулась Сара, касаясь рук своей дочери. — Тебе надо отдохнуть и всё. Проснёшься, и силы прибавятся. — Но я не хочу спать. Я не хочу, чтобы всё кончалось, но я не могу жить обманом, — с дрожью в голосе отвечает Марни и взгляд серых глаз в миг обдал холодом. — Если это сон, Оникс, то прошу Вас, хватит этого шоу. Сара вздрагивает, смотря на дочь в непонимании, пока та неотрывно глядела на светлые и добрые черты лица, которые были неизменны, словно время прошло мимо или остановилось. Секунда… Вторая… Осознание в серых глазах. И мимика с лица Сары быстро исчезает, сглаживаясь, а светлые глаза неестественно ярко засияли жёлтым цветом. Как кукла, как робот… распадаясь на детали, сменяя цвет и рост, тело Сары трансформируется в кибертронца с крыльями и острым клювом, сохранив лишь относительно компактные человеческие размеры. Оникс вытягивает манипулятор, где через клик другой появляется посох, об который он опирается, чтобы не нагружать свою спину, учитывая его строение, а именно кентаврообразный низ. И его вид — детализированный и собранный из золота, взгляд желтых линз был такой же спокойный и рассудительный, милосердный и смиренный, понимающий… Крылья за спиной, способные защитить любого, кто останется под его тенью… Марни хотела бы знать о нём больше — как он умер?.. Почему он такой печальный? — Так ты знала? — спрашивает приятным, как мягкая вибрация, голосом Прайм. — Это место — твоё сознание. Даже мы не в состоянии им управлять, только частично можем… пристроиться. — Всё это нереально, — кивает с дрожью в голосе Марни, чувствуя, как к горлу подступает комок. — Это просто грёзы. Оникс кивает, после чего дважды стукнул по полу своим посохом и… Всё вокруг стало распадаться, стареть и изнашиваться. Стены покрылись мхами. Рамки окон, стол и стулья выцвели, облупившись, теряя свой прежний глянцевый блеск. Пол в миг заскрипел под ботинками. И лишь время на часах неизменно показывало: «09.20». — Пора возвращаться, — произнёс Оникс, немного наклонившись к её лицу, осторожно касается мягкой человеческой щеки своим когтем. — Почему ты плачешь? —… — Твоя мечта сбылась — ты часть чего-то большего. В сравнении с прошлым, твоё настоящее должно приносить тебе радость. Эта скучная работа, грубость коллег и серость будней… Сейчас всё иначе, — казалось, что Оникс пытается спросить, что он ещё может сделать для неё. — Я ведь воссоединил тебя с сестрой, и она будет жить с тобой долго. —… — Ты пробудишься и завтрашний день покажет этот колорит ярче. Марни втянула воздух, шмыгая покрасневшим носом, подняв глаза к потолку, чтобы сдержать слёзы, отчего капилляры склер полопались, а зрачки серых глаз расширились. Она качает головой, не соглашаясь со сказанным. — Вы не поняли, что меня мучает… Не будет никакого «завтра». «Послезавтра» и никакого «после послезавтра» тоже не будет здесь. Я не ценила то, что было у меня в «сегодня», — в отчаянии сказала Марни, отвечая Прайму, который действительно не понял сказанного. — У меня было всё в «сейчас». У меня была мама… Был дом — семья. Да, Я достигла своей мечты — увидела вас. И вы — настоящие, но… Я даже не попрощалась. Я хочу исправить, но… Всё случилось. 09.20 не сдвинется ни на секунду. —… — Мама умерла. Я с отцом так и не поговорила. Жизнь Маринетт после моего ухода превратилась в сущий кошмар! — срывается на крик девушка. — Даже добившись своего я в конце напортачила, желая избежать ещё большей катастрофы! Оникс Прайм выпрямляется, задумчиво склонив голову на бок, после чего медленными шагами стал ходить вокруг Марни, когтями на своих четырёх конечностях клацая по полу. С виду казалось, что он загоняет свою жертву в угол, как опасный хищник, но на самом деле он пытался отгородить её от плохого. Он думал, пытаясь понять человека, ибо она ещё считала себя таковой, желая помочь. И самое ужасное чувство, что можно только представить — сожаление. Такая тягучая смола, не отпускающая в будущее, заставляющая день ото дня вспоминать худший момент, не в состоянии ничего изменить. — Сейчас… В «сейчас» — в настоящем, — поправил себя Оникс, остановившись напротив девушки. — У тебя есть всё вреальности. Так взгляни в «завтра» одним глазом, чтобы потом не было поздно. Чтобы ты так же не говорила, что не ценила «сейчас». Услышав скрип, Марни обернулась. Вектор Прайм стоял подле стола, держа в руке старую кружку, всматриваясь на инициалы «М.М.У.С», выгравированные на боку. — Я хочу изменить последнюю часть игры, — произнесла осторожно Марни, следя за Вектором, который, казалось, даже не замечает её. — Я до этого делала то, что вы хотите. И я согласна создать новую Искру, выносить её… Пожалуйста, дайте Кроссхейрсу шанс. Вектор Прайм плавно перевёл взгляд ярко-синих огней на человека и сощурился. — Ты не понимаешь кое-чего важного, моя дорогая, — показательно мягко, но с ноткой льда в тоне произнёс Вектор Прайм. — Выбор сделан, и больше нельзя что-либо менять. Ты сделала ход — отказалась от Кроссхейрса. И ты ведь знаешь, почему ты это сделала. — Ради мира… — шепчет Марни и кусает нижнюю губу. — Кажется, я люблю его. — Но он тебе не подходит, — вмешался Оникс и, подойдя к ней, приподнял её лицо за подбородок, всматриваясь в слезящиеся серые глаза. — Кроссхейрс не готов. Он молод ещё сознанием, пусть и мудр своей Искрой. — А Дрифт готов всецело, — ухватился за нить разговора Хранитель Времени. — Он прошёл через свой кошмар. Он принял своё прошлое и работает над своим будущим. Он уважает тебя, как личность. И его Искра готова дать новую жизнь. Чего не скажешь о Магнусе… — …который струсил. Побоялся завести разговор. Не то, что нам нужно, — хмыкнул Оникс и переместил манипуляторы с подбородка девушки на её плечи, немного помассировав. — Твоя Искра… Наша Искра Праймов достойна куда большего. Ты даже не можешь представить насколько твоя жизнь ценна, в отличие от всех других вокруг, даже наших. Ты должна довериться нам. «Должна»?.. — Но я не хочу, — прерывает Марни, убирая металлические конечности с себя, на что Оникс хмурится от чужой непокорности. — «Должна»?.. Почему это «должно» не может совпадать с тем, что я «хочу»? Если я вам подобна, почему у меня нет права голоса?.. Почему я не могу выбрать Кроссхейрса? Что, если я всё же сделаю это? Не так сильно от Дрифта и отличается! —? Кое-кто забывается. И Праймы смерили взглядами человека в гневном молчании, сузив оптики.***
Дрифт за свой относительно их расы небольшой, но довольно насыщенный промежуток жизни, понял кое-что очень важное, но сейчас сильно засомневался в этом — нет ничего важнее, чем то, что можно назвать дружбой. Казалось, что совесть разъедает нутро хлеще кислоты, а смотреть на того, кого раньше называл братом… невыносимо. Кроссхейрс на удивление всех был необычайно сдержан, буквально, сжав кулаки перед собой, опираясь на коленные сочленения, смотря перед собой прямо лазурной оптикой, при этом не видя и не слыша никого. Ещё чуть-чуть и рой его мыслей можно будет ощутить вокруг него физически. Веселья и смеха ситуация ни у кого не вызывала, но всё же зелёный автобот раньше находил в себе силы не опускать руки, а позитив и оптимизм помогали другим не сойти с ума, отчего нынешнее молчание режет аудиосенсоры даже, казалось бы, тем, кому должно быть параллельно на всю ситуацию — рэкерам. Балкхэд, Уилджек, Эпсилон и Смоукскрин сидели поодаль от заряженного до предела Кроссхейрса, не решаясь на смелость подколоть или просто прокомментировать, предпочитая перекидываться фразами по чату или личному комлинку. Взрывной характер темпераментных автоботов был надёжно взят под пресс появлением десептиконов, точнее — их вызовом самого Прайма. На удивление всех Омикрон и Оптимус отлично строили дипломатическую лестницу, сохраняя хлипкий мир, не без обоюдных уступок, разумеется. А внезапный стазис Марни показал, что отношения между двумя фракциями ещё можно восстановить, ибо Омикрон призвала как Нокаута, так и Дредвинга со Скайквейком, чтобы предложить помощь. Любую. — Не могу больше так сидеть, — не выдержал Уилджек, поднимаясь на серво. — Заменю Хот-Рода или Би… — Я тоже. — Идёмте уж, развеемся, — поддержала порыв друзей Эпсилон. — Смоук? Идём. Солдат из элитного отряда отказался, но… Эпсилон многозначно прокашляла, мотнув головой в сторону Дрифта и Кроссхейрса, после чего взглядом указала к двери. Смоукскрин не понял и Джеки хватает того в охапку, нависнув сзади и утаскивая того к выходу. И остались белый с зелёным наедине. Дрифт ощущал неприятное жжение в глоссе, будто должен заговорить. Будто он виноват и надо что-то, да хоть что-то, но сказать. Никогда раньше такого молчания между ними не было. Ссоры, драки и проклятия — всегда, но не гнетущее молчание. — Кросс, — позвал Дрифт, переводя голубую оптику на товарища. — Мы с тобой друзья или… Парашютист ответил — кивнул. Даже не посмотрел на него. — Я предъявил право на её имя. —… — Ничего не скажешь? Кроссхейрс повернул голову в сторону Дрифта, смотря в его оптику не моргая, желая сказать всё, что он, блин, в конце концов думает обо всём этом, но… Он лишь встал, даже не показав, как ему всё надоело, — сдержал усталый вдох внутри себя. И единственное, что он смог выдавить из себя сдержанное и даже вежливое: — Поздравляю. Рад за вас. И боты бы пожали друг другу руки, сказали бы ещё что-то, но… Подражать не хотелось, даже если культура землян повлияла на них всех. Дрифт поднимается вслед за Кроссхейрсом. Оба всматриваются друг другу в оптику, понимая, как они отдалились, а стена между ними стала такой, что её никак не перелезть уже. —… Всё. Дрифт выиграл, но почему-то нет ни удовольствия, ни радости… Захотелось попросить прощения у Кроссхейрса.***
Оникс выпрямился, отчего его корпус загородил свет, а тень упала на лицо Марни, которая неотрывно на него смотрела, поняв, что перегнула палку, забыв, что они ей не друзья, а путеводители. И довольно жёсткие, пусть и не жестокие. Оникс до этого свою более тёмную сторону не проявлял, чаруя своей добротой и пониманием, временами относясь к ней, как к своей избраннице, терпеливо молча, но сейчас… Словно у него кончилось терпение, а кричать — слишком низко. И он стоял. Молчал. Гневно взирая жёлтыми линзами маленькое тельце. И если Оникс Прайм проявлял свой гнев молчанием, то Вектор Прайм неестественно заулыбался, сверкая светлыми линзами, чей холод морозил душу. Марни не могла держать зрительный контакт, отчего отвернулась. Никто бы не смог. Никто бы даже не отважился говорить с двумя Праймами. Ни у кого бы Искра не дала столько смелости, чтобы сохранить самообладание. Но ведь этим она их зацепила — добротой и бесстрашием… И оба Прайма замерли в своих смешанных чувствах восхищения и негодования. — О, как заговорила теперь, — усмехнулся Вектор Прайм, скалясь, тем самым пряча проскользнувший наружу гнев. — Хочешь спросить, что будет, если ты сделаешь по-своему и будешь со своей «жабой»?.. М-м-м, ничего, за исключением того, что твой обожаемый зелёный десантник… умрёт. По твоей вине. Пора менять игру. Вектор Прайм не желает больше поддаваться и подкидывать ей козыри. — Вы не можете… — срывается шёпот с чувственных розовых губ. — Ради блага своего мира — ещё как смогу, — произнес Прайм стальным тоном. — Тебе придётся от него отказаться, иначе меры приму я. — Но… — Я — Прайм, кому подвластно время, и не намерен менять вселенские планы из-за твоих «хотелок». Но сделаю исключение ОДНО — и это принципиально лишь из-за того, что в тебя немерено много вложено труда. Выбирай — либо ты часть моего плана и делаешь так, как уже мы решили, либо умрут все, ибо это неизбежно, учитывая то, что весь план рухнет из-за твоего вмешательства. Ты выбираешь второе, как я понял? — Нет, — без колебания ответила Марни. — Но вы не могли бы сделать исключение… по другому? — Ох, Марни… Ты хочешь торговаться со мной? — усмехнулся мех. Действительно. Какая глупость… Она всё ещё платит. И платит много ради одной мечты, но… «Завтра» в настоящем может не наступить для них всех из-за её эгоизма, но… Что сделать и что сказать своим чувствам, чтобы они утихли? Оникс склонил голову, наблюдая за тем, как девушка отчаянно билась меж двух огней, что захотелось утешить и дать возможность всё исправить, но это невозможно. Только перезапуск, но это не даст ей счастья. Тяжело смотреть на то, как невинная душа сгорает в огне, но она сделала выбор… И никто её не заставлял. Она просто… поторопилась. — Значит, у меня выбор невелик, — шепчет Марни, сдерживая поток слёз, часто моргая и взирая к потолку. — Но это так нечестно… Да, несправедливо. Но и брата можно понять — он волнуется за всех, готовый лишиться туза, но дойти до конца и выиграть во благо своего мира. Но эта душа… Эта искра… Нет, стоять и бездействовать уже преступление! — Или же! — вмешался Оникс, пытаясь смягчить углы резкости своего брата, решив, что может немного изменить «сегодня». — Можем поставить барьер. — Какой ещё барьер? — ужаснулась Марни. — Который отгородит твои чувства на время, — хмыкнул Вектор, жестикулируя кистью. — Нам нужна новая Искра, а не на зло тебе свести с тем, кого ты любишь чуть меньше, чем того автобота. Скажем так, ты забудешь о своих чувствах к Кроссхейрсу. — Так ты будешь меньше страдать, — поделился своей мыслью Оникс. Марни в непонимании нахмурилась. Это не решает ничего. Скорее, как приятный бонус, но всё же… — То есть, я буду не знать о своих чувствах к Кроссхейрсу, но он будет жить с этим каждый день?.. — А ты думаешь, что он тебя любит? — вопросом на вопрос спросил Вектор Прайм, на что девушка… задумалась. — Взгляни правде в глаза, Марни. Он ведь не говорил тебе о своих чувствах. Почему ты думаешь, что он тебя любит? —… — Потому что он прыгнул в обрыв, а Дрифт нет?.. Ох, Марни. Ты мало знаешь о зависимости, — опечаленно покачал головой Вектор Прайм, начиная видеть сомнения в серых глазах. — Потому что он пылок, а Дрифт нет? Потому что он криклив? Страстен?.. Он болен тобой, но это никак не то, что ты называешь любовью. — Я не согласна! Нет! — вспылила девушка. — Он меня любит. Я это знаю! Я это чувствую! — Это зависимость и ничего более. — Но любовь — это и есть зависимость! — Ничего подобного. — Что это за любовь, если она не безумна?! — Довольно! И огромный меч в метре вонзился перед ней, на что Марни отшатнулась и упала, смотря на своё испуганное отражение в лезвии меча. Вектор Прайм тяжело вентилировал системы, словно всё эта игра, выходящая из-под контроля, которая начинает играться уже с ним. А в чужих играх он маячиться не планирует. И Оникс в понимании его гнева пропустил сей проступок, сделав вид, что ничего не было. — Я всё равно против, — проговорил человек. О, какая сила! О, какая отвага! Оникс восхищен чужой храбростью и желанием любить, но карты брошены. И просто… очень жаль. — Марни, согласись. Даже если ты права, тогда страдать будете оба, — попытался надоумить Оникс. — Зачем тебе это? Дрифт к тебе всей Искрой. Он не даст почувствовать тебя лишней. Хотя бы раз подумай о себе. Другого шанса может и не быть. — Но я забуду о Кроссе!.. — Зачем тебе помнить о том, что ты несчастна, если можно избежать этого? — не сдавался Оникс. — До поры до времени. Позволь мне помочь… Я не хочу, чтобы наша раса исчезла, как исчезли некогда мои творения. Но и не хочу твоих пустых страданий, ибо это не несёт ничего, кроме боли и безответной печали. Нам нужна новая Искра для будущего. Всё, что будет потом зависит от тебя только. —… И время дрогнуло… «09.21»***
Услышав зов, Марни медленно приоткрывает оптограни, щурясь от яркого света. Простонав от усталости, кряхтя от окоченевших конечностей, фемка закрывает лицевую ладонями, продолжая расслабленно лежать. Чувствуя присутствие Оптимуса, Марни не беспокоилась, не боялась, не переживала. У вас бывает чувство, что вы забыли кое-что очень важное? Что-то из сна, что нельзя было забывать… И хочется лежать и думать, пытаясь вспомнить или додумать. Такая глупость, не так ли? Что может быть важного в обычном сне? Оптимус просканировал хилый серо-бурый корпус фемки, отметив, что показатели ниже среднего, чем и обусловлена слабость. И было крайне невежливо отлеживаться перед Праймом, раскинув конечности, но… Оптимус ничего предъявлять не стал, ожидая, пока собеседница соберётся с мыслями. Пока Марни приходила в себя, красно-синий тягач отходит в сторону, подходя к панели управления, где он оставил… Ах, вот она! Слыша шаги тяжеловесного меха, Марни нехотя приподнимается, опуская серво с платформы, продолжая потирать оптограни, чтобы унять трезвон в голове. Говорить не хотелось совсем, и это Оптимус понимал прекрасно. Что еще лучше для него, как Прайма, что эм-поле фемки стало стабильнее и даже суровее, словно она… изменилась — повзрослела. — Долго спала? — спрашивает фемка осипшим голосом. — Относительно, — уклончиво ответил Прайм, подходя к ней, неся что-то перед собой. — Вы оба созрели, я думаю. Оптимус несёт глянцевую коробку красного цвета, на которой были выгравированы символы, по которым проводит широкая ладонь меха, словно оценивая ручную работу, которая стоит похвал самого Прайма. Аккуратно поставив на коленный сустав фемки, самое главное — не касаясь её сервоприводов даже пальцем, мех учтиво и уважительно сел на приличном расстоянии от неё. — Что это?.. — У нас есть традиции, но не всякий их чтит, — издали начал красно-синий тягач. — Я, как «хозяин» твоей альтформы, несу ответственность за твой актив, ибо теперь где буду я, там будешь ты. Своего рода я твой опекун. — Это подарок от вас? — Нет. Это Дрифт заявил право на тебя через меня, — объяснил Оптимус, на что Марни вопросительно перевела взгляд на него. — Предложение быть друг для друга конджукс-эндура — создать Искровую связь. Марни внимательно слушала Прайма, осторожно открывая коробку ручной работы, с красивыми глифами с одной стороны и крупным символом посередине, напоминающий звезду или сияние. Проводя чувствительной поверхностью пальцев, сенсорикой ощущая всю аккуратность работы, фемка чувствовала… удовольствие. Казалось, что наконец-то её начали ценить. И где же? Не на своей планете. Наконец-то удостоили уважения, как женщину. И кто же? Не люди. Внутри — в душе — иль Искре, было так спокойно, словно после долгой и разрушительной бури с проливным градом и дождём наступила тишина. Наконец-то кошки на душе показали, что могут не только царапаться, но и мурлыкать. — Я дам тебе совет, — произнёс Оптимус, смотря себе на сервоприводы, словно переживал какой-то отрезок жизни заново, сжимая сильные ладони в кулаки, что не скрылось от фемки. — Для таких, как я и ты, Марни, любовь — это временный подарок… Люби, пока можешь. За силу и мудрость надо платить. А мы с тобой рабы, облачённые в золото. Мы теряем эту способность со временем. Черствеем. Когда-нибудь ты станешь артефактом, позабыв обо всем. Станешь оружием. Не теряй ни минуты. Оптимус вентилирует системы и, похлопав фемку по плечевому сегменту, встаёт с платформы и покидает отсек, давая время на размышление. Сама же Марни на своё удивление понимает сказанное, ощутив ту печаль от той ответственности, что нёс на своих плечах Оптимус, что аж стало паршиво и дурно. И ведь действительно… Если сейчас сравнить себя с той, кем была, то такое чувство, что эмоции высосаны, а взгляд всё серьёзнее и серьёзнее. Неужели когда-нибудь она станет, как все Праймы — холодными и расчётливыми, готовая отдать свою жизнь за других? А Марни всё сидела на месте, смотрела на красоту внутри коробки своими светло-голубыми линзами, которые отражали её усталость и безразличие ко всему, проводя тонкими пальцами по узорам и гравировке. Качнув головой, фемка осторожно привстаёт с места, проверяя функцию вестибулярного аппарата, чтобы не упасть, после чего подходит к серебристому шкафу, который мог сгодиться в роли зеркала. Достав подарок, ощущая небольшой вес, серо-бурая фемка, рассматривает сей предмет, пытаясь понять, что это и куда это прикрепить, но… Стоило взглянуть на своё отражение, как манипуляторы автоматически подтянулись к прессовой броне, на что белоснежный пояс намертво цепляется за корпус. — Тебе идёт. Марни обернулась на голос Вектор Прайма, который стоял в паре с Ониксом, смотря на то, как фемка примеряла подарок от будущего партнёра. — Мотылёк, который попал в бурю сомнений и безумства, — срывается шёпот с уст Марни, а потом уголки губ слабо приподнялись. — Как-будто только сейчас вырывается на свободу… Или нет? И незаметно взгляды Праймов пересеклись — «или». Всё было бы иначе, если бы он был готов. Если бы он созрел. Если бы он просто… не бежал впереди всех, а научился ждать. А жаль, ведь Оникс до последнего надеялся, что будущее сбросит карты так, чтобы мир выжил, но теперь… Он хочет, чтобы звёзды сошлись на ярко-зелёной броне десантника. Но увы. Кроссхейрс проиграл сражение. Но война еще не окончена.