Ты нарвался, Джон Эгберт.

Джон пришел к Каркату. Снова. - Я забыл у тебя очки в прошлый раз. - Лежат на столе. Бери и проваливай, Эгберт. Джон пришел к Каркату. Снова. - Ты не выходишь из этой комнаты уже несколько дней. Что-то случилось? - Проваливай, Эгберт. Через некоторое время его отлавливает Канайя, и, к большому удивлению Джона, пытается убедить его не ходить больше к Вантасу, а на резонный вопрос «Почему?» начинает объяснять ровно то же самое про различную физиологию, благо, что не такими радикальными методами. -Я это слышал, Канайя. Это не объясняет его внезапного затворничества. Это не объясняет твоих отношений с Роуз. Это ничего не объясняет. Что вы скрываете? Она мнется. Вздыхает. Думает еще, кусая губы. - Понимаешь ли, Джон… - аккуратно начинает она, тщательно подбирая слова, - различия между троллями и людьми действительно очень велики. - Я уже говорил тебе, что я это уже слышал. - Нет, - неожиданно резко вскидывается девушка, отрицательно взмахивая руками, - Другое… Джон заинтересованно смотрит, молчит, стараясь не сболтнуть лишнего, поняв, что сейчас, что вот-вот ему собираются открыть ту самую тайну троллей. Марьям все медлит, подбирает верные слова, это так невыносимо долго для Джона, сгорающего от любопытства, но он не решается торопить ее. Но когда она начинает, Джон стремительно краснеет и ему кажется, что он обречен на еще одну лекцию «о тычинках и пестиках», только не от папы, но слушает: - Понимаешь ли, Джон… - вновь повторяет Каная, чувствуя себя еще более неловко, но понимающая, что кто-то должен это рассказать, и лучше это будет она, - Взрослые тролли предоставляют свой генетический материал в дочерние ведра, которые несут имперские трутни. И те, кто к прибытию их не успевают этого сделать… Лучше успеть. - Очень познавательно, - мямлит Джон, пряча пылающее лицо в ладонях, - Можно ближе к теме? - О. Да. Конечно, - она несколько раз моргает, собираясь с мыслями, - Так вот. Из-за этой необходимости за многие и многие тысячелетия у троллей выработался… некоторый инстинкт. Побуждение к поиску партнера, проявляющееся приблизительно к нашему возрасту. На Альтернии он никого не волновал, наоборот, количество личинок увеличилось в несколько раз, а Империя смогла позволить себе гораздо большее, завоевывая новые территории и заселяя их… - Каная, ты снова отвлекаешься. - Этот инстинкт, он… Помогает юным троллям заполнить ведра, хотят они того или нет. Особенно при кисмезисе. Ты же знаешь, что такое кисмезис, Джон? Джон кивает. Он уже решительно не хочет знать, что из себя представляет эта проблема, но Марьям, кажется, не остановить: - Очень утрированно говоря, в организме троллей вырабатывается гормон, который действует как… С чем бы сравнить из вашего, человеческого… О! Афродизиак. - Я не хотел этого знать, - сдавленно произносит Джон, - Каная, серьезно, если бы я мог взаимодействовать со временем как Дейв и Арадия, я бы вернулся назад и не дал бы этому разговору состояться. Марьям пожимает плечами – она свое дело сделала. Остаётся надеяться, что человеческий мальчишка Джон Эгберт больше не будет провоцировать Карката, осознавая теперь это. - Если он тебя ненавидит, Джон, если его чувства хоть сколько-нибудь близки к кисмезису – это очень опасно. Для тебя, в первую очередь. Но Джон все равно приходит к Каркату еще раз: - Я хотел бы задать один вопрос. - Валяй. - Ты меня ненавидишь? - Нет. Проваливай, Эгберт. - Каная, Каркат сказал, что он меня не ненавидит. - Поздравляю, Джон, тогда всё еще хуже. На этот раз у Джона нет конкретной причины – он уже использовал все варианты, какими бы глупыми они не были. Да что там, он не смог бы ответить и самому себе, зачем он пришел. Так он и отвечает на прямой вопрос Вантаса о том, какого же черта Эгберт забыл на этот раз. - Проваливай, Эгберт. Джон молчит несколько секунд, но на это раз не разворачивается, не уходит, а, набравшись решительности, выдает: - Нет. - Что? Джон молчит. Он действительно не знает, но чувствует, что это очень важно для них обоих. А еще он знает, каким образом можно нарваться на крупные неприятности, но наконец-то прояснить всё. Нужно сделать всего ничего. Нужно сделать то же самое, что и повлекло за собой всю эту нелепую череду событий. Ему нужно поцеловать Карката Вантаса. Так они и стоят друг напротив друга. Один – готовый выпинать надоедливого гостя за дверь, другой – решающийся, даже примеривающийся. - Не заставляй меня выпроваживать тебя силой, - хмурясь, произносит тролль. И Джон, понявший вдруг, что еще несколько секунд и Каркат его действительно выставит, и тогда уже ничего не изменишь, решается, выдыхает резко, как перед большим глотком очень крепкого алкоголя, в несколько размашистых шагов преодолевает расстояние, разделяющее их, касается губ тролля своими губами, почти невесомо… И, о боги, ему окончательно сносит крышу от того, с какой готовностью, с какой жадностью ему отвечают. А Каркат подхватывает его, усаживает на стол, запускает руки ему под майку, прижимает к себе, стискивая почти до боли, целует до крови, и снова, как тогда, в первый раз, довольно рычит. «Ну да, рычит,» - проносится в голове восхищенное - «Он же тролль.» Это безумие. Это абсолютно точно какое-то безумие, наваждение, затемнение рассудка… Но Джон тоже целует, обнимает, вжимается еще крепче, еще ближе, еще жарче, обхватывает Вантаса ногами за талию, тихо ахает и совершенно бесстыдно выгибается, когда Каркат спускается губами ему на шею, щекоча горячим дыханием бледную кожу, оставляя на ней алые отметины, и он первым пробует снять с Карката его майку, ненавидя в данный конкретный момент всю одежду в мире. И только сейчас понимает, как давно он хотел, нет – желал, нет – жаждал этого. Он пьянеет, ясно ощущая правильность происходящего, ему кажется, что вот так, как сейчас – это так надо, это хорошо, это следовало бы сделать давно, он не понимает, почему раньше был таким дураком… Но Вантас останавливает его руку в попытке избавления от ненужной одежды, целует мягко, даже по людским меркам – бережно, просто касается губ в каком-то извиняющемся, сожалеющем жесте, смотрит мутными глазами, говорит хриплым от возбуждения голосом: - Джон… Ты не знаешь. Нельзя. - Я знаю, - Эгберт мягко высвобождает свою руку, обнимает Вантаса за шею, кладет подбородок ему на плечо, дышит в шею, и какой-нибудь совершенно больной на голову индивидуум смог бы назвать этот момент милым, - Я знаю. Каная рассказала. И Джон кусает Карката неожиданно даже для себя, в шею, как можно более нагло и сильно, мол, совсем с ума сошел, они оба дышат тяжело, возбуждены донельзя, а у Джона стоит так, что, кажется, джинсы вот-вот порвутся, какое, черт подери, «нельзя» вообще может быть?! Впрочем, кожа у тролля действительно очень странная и прочная, шершавая, и на секунду Эгберту кажется, что он укусил подошву ботинок. Каркат резко выдыхает, стараясь подавить непристойный звук, но Джон слышит, улыбается. Вантас бережно отстраняет его, смотрит, будто любуясь, на недоумевающее лицо парня, нежно-нежно снимает с него очки, отбрасывает их куда-то за спину, не заботясь о сохранности, и на полном серьезе выдает: - Ты нарвался, Джон Эгберт. Ты действительно нарвался. И он снова целует парня, но так бешено, так жадно на этот раз, что Джон замечает, что его трясет, его на самом деле трясет от того, как же это приятно, даже больше чем приятно, божественно, и он с восхищенным страхом осознает, что раньше были еще цветочки, дальше будет гораздо… лучше? хуже? Его совершенно не заботит этот вопрос. Дальше будет. Джон, потративший драгоценные несколько секунд на совершенно тупую мысль: «У кого-то сегодня будет секс», с превеликим удовольствием наконец-то стягивает с Карката его треклятую футболку. К слову, тот с его собственной майкой расправляется много более вандально, зато не прерывая поцелуй: та превращается в бесполезную тряпку, разорванная в клочья нетерпеливым троллем. Каркат вновь спускается на шею, оставляя одну отметину, спускаясь еще ниже… В следующую секунду слышится дикий, неестественный хруст костей, а затем влажный хлюп вспарываемой кожи. Джон замирает, оглушенный болью настолько, что даже не кричит, закусив губу, ощущая как по его пальцам ручейками стекает теплая кровь. Несколько секунд они тупо смотрят друг другу в глаза. - Ты… - глухо произносит он, - Ты сломал... нет, ты прогрыз мне ключицу. Поверить не могу. - А ты, - в тон ему отвечает Каркат, - От боли разодрал мне спину, - он морщится, поводит плечами, - Судя по ощущениям, у меня там кожа теперь клоками висит. Как ты вообще умудрился своими-то хилыми пальцами. Поверить не могу. Джон тоже морщится, рассеянно, ласково проводя руками по спине Карката, стараясь не задевать ровные глубокие царапины. Еще с секунду они смотрят друг другу в глаза. - Больше так не делай, - одновременно. А затем одновременно подаются навстречу друг другу, неловко стукаясь носами, Джон улыбается, а Каркат чувствует его улыбку губами, снова целуя, и даже не возмущен, не раздражен – и это странно, необычно, ново для него. Джон вновь ощущает то странное чувство, что и тогда, когда они целовались впервые, ту смесь боли и наслаждения, и, о черт, о боже, о… невероятно. Джон находит это невероятно возбуждающим, и ему не надо спрашивать тролля, чтобы понять, что тот разделяет его чувства. Нельзя сказать, чтобы ему нравилась эта боль – он же не гребаный мазохист и не идиот, в конце концов, и он определенно не хочет больше треснутых костей, но нельзя сказать, чтобы она мешала. Она делала ощущения острее, сильнее, волнующе, и Джон был абсолютно уверен, что ни одна земная девушка, даже Лив Тайлер, даже самая опытная шлюха… да что там, никто во всей вселенной не сможет трахаться так же крышесносно, как Каркат-гребаный-Вантас. И он озвучивает это, выдыхает троллю в губы: - Ты как Бог… - и не успевает договорить. Его вновь целуют, да так, что Джон совершенно не замечает, как оказывается без штанов, и что вообще властные руки Карката вытворяют с его телом, просто тонет в ощущениях и уже забывает о том, что хотел сказать, как слышит ответ: - Я и есть твой Бог, Эгберт. Забыл? Джону не хочется спорить. Вообще-то, ему кажется, что сейчас он может согласиться с чем угодно. И сделать что угодно, то есть, конечно, то, что хочется, а хочется ему того, что творится сейчас и ничего более, только больше, жарче, сильнее, наглее… Он тянется к джинсам Карката, на мгновение чувствуя запоздалый стыд, но все же решительно тянет молнию вниз. И очень удивляется, когда его ладонь неожиданно крепко охватывает что-то подвижное, мокрое, горячее. Это отвлекает. В очередной раз. Каркат уже сыт по горло заморочками Джона, и он хочет сделать двойной фейспалм, совсем как тогда, когда этот придурок «раздавал кроликов как дешевые сигары», когда тот восхищенно восклицает: «Да это же… щупальце?!» Но почему-то вместо этого тролль только краснеет: - Эгберт, ты феерический идиот. - Каркат, но это же щупальце! Джона хочется ударить. - А у тебя, - Вантас раздраженно дотрагивается пальцами до члена парня, сжимает, проводит по всей длине, - Дурацкая палка. - Каркат… - выдыхает Джон, и желание тролля все же воспроизвести эпичное лицоруку растет в геометрической прогрессии. Потому, что в глазах Эгберта сияет непритворное, щенячье обожание. «Чертов идиот,» - мелькает злая мысль, - «Ничего нормально сделать не может.» Но Каркату это почему-то неестественно нравится. Он снова довольно рычит, снова привлекает Джона ближе, крепко сжимает ягодицы ладонями, приподнимает над поверхностью стола, снова неистово целует, только сейчас наловчившись не раздирать ему все губы в кровь. Парень ахает от неожиданного напора, отпускает член Карката, чтобы обнять его самого, и тролль, пользуясь этим, обвивает своим щупальцем член Джона. Тот замирает на мгновенье, словно по его телу пропустили электрический заряд, а потом стонет прямо в поцелуй, и это тоже невероятно по вкусу троллю. Но Джон действительно восхищен. Член Карката горячий, намного горячее температуры человеческого тела, очень влажный, настолько, что смазка им не требуется, как, в прочем, и нелепая процедура растяжки, потому что щупальце очень кстати начинается узким концом и утолщается к основанию, а еще оно подвижное, и позволяет Каркату не отнимать рук от тела Джона - идеально. Эгберт хочет попробовать его на вкус… как-нибудь в следующий раз. Стоп, какой, нахрен, следующий раз?! Но парень окончательно захлебывается в ощущениях, когда Каркат делает первое движение, первый глубокий толчок. И выдает внезапно: - Я не гей. Осознает смысл сказанного, глупо моргает, смеется – над собой и над ошалевшим выражением лица Карката. - Ты - идиот. - Ты говорил, - и улыбается. Ну, точно идиот. - Я повторю. - Эм, Каркат, - начинает Джон и очень вовремя краснеет, - Может ты уже… эм, ну… продолжишь? И смело двигает бедрами. «Чертовски возбуждающе» – признает Каркат мысленно. - А еще я повторю, -хрипло шепчет Вантас, и Эгберт уверен, что тот точно знает толк в эротических разговорах, - Что ты нарвался… Джон. От звучания его имени (впервые за долгое-долгое время произнесенное, между прочим) у парня подрагивают кончики пальцев, а Каркат продолжает: - Будет тебе… Продолжение. У Джона, кажется, от этого шепота краснеют даже кончики ушей. …И все бы ничего, но Каркат полностью выполняет своё обещание. И кончают они одновременно, и Джона посещают слишком философские мысли, когда он наблюдает на своем животе эстетически-прекрасную смесь из его спермы – белой, и Каркатовой – красной. Но на ощупь это не так приятно, как на вид, а потому парень безжалостно вытирает «произведение искусства» какой-то тряпкой, попавшейся под руку, в которой, прищурившись за неимением очков, узнает свою разодранную футболку. Вздыхает, стараясь не обращать внимания на колющую боль в ключице и в заднице, и ноющую – на губах и по всей шее. - Он еще и вздыхает, - ворчливо отзываются откуда-то справа, - Вот и что это было Эгберт? У меня хотя бы инстинкты, а ты чем объяснишь? - Понятия не имею, - простодушно отзывается Джон, подгребая под себя больше всяких тряпок, переворачиваясь на живот, чтобы можно было лицезреть Карката, развалившегося рядом, уже успевшего восстановить дыхание, в отличии от самого Эгберта, - И не ври мне тут. На Гамзи или Терези, к примеру, ты так не кидаешься, хотя поводов даже побольше будет. Каркат морщится, не отрываясь от созерцания серого потолка, произносит: - Прав, человечишка. Джон улыбается, нет, чуть ли не светится от счастья по поводу подобного признания, значившего гораздо больше, чем могло бы показаться на первый взгляд. А потом они вместе плетутся к Джейд – единственной, кто хоть как-то умеет взаимодействовать с аптечкой, выученная своим дедушкой. Та встречает их с ласковой улыбкой, словно ждала, воркует что-то о том, что «нельзя так драться, мальчики», несмотря на чересчур явные признаки секса. Диагностирует у Джона трещину в злополучной ключице, успокаивает Карката, что на спине у него всего лишь глубокие царапины и ничего больше, и как бы невзначай замечает, что они молодцы, и она ожидала больших повреждений. На резонные вопросы отвечать отказывается. А потом к ним заглядывает Каная. Стремительно зеленеет, увидев их: Карката с расцарапанной спиной и Джона с алеющей шеей, и сразу же захлопывает дверь. Открывает ее снова, смотрит во все глаза, зеленеет еще больше. Джон улыбается, как придурок, и машет ей рукой. Как только дверь за Марьям захлопывается окончательно, на смех пробивает – о чудо! – Карката. - Все будет хорошо, - снова заявляет Джейд как бы между прочим. И у Джона нет оснований ей не доверять.