Наигранная невинность

— Что ты делаешь? — старший Уоттерсон скептично приподнимает бровь, с некой опаской замечая небольшие поползновения в его сторону. Дарвин привычно играет в невинность, делая вид, что он вовсю увлечён видеоигрой, которую они недавно решили приобрести. Но Гамбол не может ошибаться. Он знает Дарвина почти всю осознанную жизнь, знает гораздо лучше других, он, как никто другой видит различия. На данный момент Гамбол видит лишь показушное спокойствие, которое буквально излучает брат, но уже знает — дела обстоят вовсе не так, как пытается это выставить Дарвин. Рыжий не отвлекается от мутного экрана телевизора, молча улыбаясь, а его бедро с каждой секундой становится всё ближе к подогнутой ноге Гамбола, пока не упирается впритык, наводя на несуразные мысли. Гамбол, нервно сглотнув, легонько пытается отодвинуться, но как назло, братишку не отлепить, и он продолжает обеспокоено сдавливать джойстик, стараясь не смотреть на притихшего Дарвина. Сказать что-либо — страшно. Опасения того, что ему снова начинают мерещиться несуществующие вовсе вещи, слишком сильны. Сердечный ритм ускоряется, а ладони начинают потеть, отчего скользить по джойстику становится в разы легче. Он на автомате перебегает пальцами от кнопки к кнопке, с силой вдавливая их в пластмассу, молясь, чтобы это мучение прекратилось. — Не торопись ты так, я не успеваю читать, — спокойно советует Дарвин, откидываясь на спинку дивана для большего удобства. Гамбол глубоко вздыхает, насилу успокаиваясь. Он переводит косой, беглый взгляд на Дарвина, расслабленно провалившегося в углубления между подушками, и решает продолжить прохождение игры. Это не так трудно. На несколько минут он даже успевает погрузиться в не больно дорого анимированный мир, с осторожным любопытством советуясь с напарником, как им лучше сыграться, до тех пор, пока чужое бедро снова ощутимо не касается его, вызывая гору маленьких, шустрых мурашек. Дарвин продолжает с энтузиазмом болтать что-то об интересной задумке авторов, улыбаясь уголком губ, в то время как Гамбол сгорает от смущения, переводя взгляд на его светящееся лицо с ответной, натянутой улыбкой, но его губы резко вздрагивают, когда он чувствует уже локоть его руки на своём колене. Он бессильно замирает с неестественно прямой спиной, кажется, забыв, как дышать. Опирающийся на него Дарвин весело хохочет, откидывая джойстик на пол и переворачиваясь на живот, расположив тёплые руки на раздвинутых коленях, заглядывает в его застывшее лицо. Он смотрит снизу вверх на растерянного брата, тепло улыбаясь и наигранно наивно поднимает брови в удивлении, в его глазах Гамбол различает маленькую искорку ехидства, что нехило так его взбешивает. Он нахмуренно отталкивает его от себя, поджимая губы: — Сколько раз повторять, не липни! И так жарко, — он ловко откидывает тянущуюся к нему руку, — Дарвин! Дарвин недовольно вздыхает, закатывая глаза, прежде чем с мстительной улыбкой напасть на него с усиленным рвением, задирая его белую домашнюю футболку и с хитрым прищуром щекоча бока. Гамбол скептично фырчит, пытаясь лягнуть его, да посильнее. — Я не боюсь щекотки, — он самоуверенно лепечет, тщетно стараясь не давать ему повода усомниться в этом, — Дарвин! Не с-смешноо… Он обрывается на полуслове, заливаясь в громком смехе, но быстро берет себя в руки, глаза сами зажмуриваются и он задерживает дыхание, сильно раздув щеки с демонстративным превосходством, мол «смотри и видь, что и тут я уже преуспел». Дарвин прекращает щекотать его, укоризненно садясь перед ним, сложив руки на груди. Его глаза темнеют в тихой злости, на лбу появляется маленькая морщинка между бровями, он злится, всегда злится, когда Гамбол непринужденно и снисходительно относится к нему, как к малышу. Младшенькому, которого нужно холить, да лелеять, следить за тем, чтобы он не наломал дров и не поранил себя да окружающих, как будто Дарвин — неразумный ребёнок. Как будто Гамбол — уже нет. Он понимает, что брат дурачится, шутит, а он, возможно, все слишком близко к сердцу принимает, но обида от этого не рассасывается, а только усиливается в разы, вынуждая силой сдерживать агрессию внутри. Теперь уже Гамбол беззаботно смеётся, залихватски хлопая его по плечу, Дарвин лишь молчаливо смотрит на него исподлобья, низко наклонив голову. Темные ресницы перекрывают ярко-зеленый оттенок его глаз, делая в разы мрачнее его и так тяжелый взгляд. Старший неловко замолкает, словно кипятком ошпаренный, отдергивает руку, заметив пристальный, недовольный прищур; резко становится как-то некомфортно рядом с таким Дарвином, в комнате будто пробегает холодный ветерок, хотя это странновато, под конец жаркого лета, посреди дня. Стены морозит инеем, а само пространство скоро начнёт порастать высокими, снежными сугробами. Дикие взгляды, которые кидает на него Дарвин — равнодушные и колкие градинки льда. Старший неуютно ёжится, мнёт пальцами футболку, сжимает и разжимает ладони. Но молчит. Тишина провисает. Тянется неловкая пауза между колеблющимся Гамболом, напряжённо раздумывающим, что обидело брата на этот раз и самим Дарвином, который, ещё чуть-чуть, и дыру в нем прожечь сможет. — Знаешь, чего ты точно испугаешься? — низким, вкрадчивым голосом проговорил он, легонько усмехаясь. Гамбол недоуменно качает головой, открывая уже рот в попытке извиниться. За что только — неясно, но не успевает, обрываясь на начале фразы. Младший валит уже абсолютно растерянного Гамбола на диван, плотно обхватывая его туловище руками и… поглаживая. Старший тут же хватается за его плечи, пытаясь оттолкнуть, но удивленно отмечает, что он ничего не может сделать, будучи придавленным к дивану. Он рвано хватает ртом сжатый воздух, крепко сжав чужие плечи, когда Дарвин припадает лицом к его животу, мягко, но ощутимо целуя кожу над пупком. У Гамбола отвисает челюсть, он ошарашено оглядывается, чтобы удостовериться, что никого поблизости и правда нет, никого, кто мог бы это увидеть. Он впадает в неясную панику, обхватившую его горячими ладонями поперёк туловища и не отпускающую из своих тисков. Дарвин удовлетворенно кивает сам себе, неосознанно щекоча волосами чужой впалый живот, с удовольствием отмечая ответную реакцию в виде кроткого, прерывистого вздоха. Его медленно накрыло волной жара, тёплое дыхание брата будто распалялось уже по всему телу, не только по покрасневшему от касаний животу. Его целиком будто охватило пламенем, только пожирающим не материальное, не плоть, а туманное сознание Гамбола. Дарвин, как в замедленной съемке, поднимает взгляд вверх, сталкиваясь с расширенными голубыми глазами Гамбола, такими расфокусированными, словно на них мягкая белая дымка. Дарвин, улыбнувшись ему, мокро прикусывает мягкую кожу и в заключение, тут же легко дует, посылая кучку маленьких мурашек бродить по затылку брата. Контрасты температур. Гамбол шумно вдыхает носом. Кожу морозит, как и все под кожей. Вскоре он встаёт с его бёдер, как ни в чем не бывало прислоняясь к истертой уже спинке, победно вскидывая подбородок. Он с хитрой улыбкой медленно вытирает слюну со рта тыльной стороной ладони, краем глаза безошибочно замечая пунцовые щёки друга. Слышится скрежет открывающейся ключом двери и Гамбол испуганно подскакивает, не глядя на вновь смеющегося Дарвина и улепётывая вверх по лестнице, перепрыгивая через несколько ступеней, стремится поскорее покинуть напряженную атмосферу комнаты и запереться в ванной, чтобы хорошенько все обдумать. Стоящая в дверях Анаис с небольшим темно-коричневым портфелем в руках, удивлённо смотрит ему в след, молча кивая в сторону сбежавшего брата, беззвучно интересуясь поведением старшего. — В туалет, — лениво отвечает Дарвин, сладко потягиваясь и подгребая валявшийся на полу джойстик, самодовольно сдув невидимые пылинки.