Диссонанс

Группа поддержки в лице Чинатсу и Рико примчалась без просьб и предложений спустя считанные минуты после моего объявления о расставании. Рико притащила с собой мешок конфет и килограмм мороженого. Чинатсу приволокла две бутылки вина, которые стащила из родительского бара. В чисто бабскую компанию подозрительно уместно вписался Лёня, искусно подражающий нашим групповым рыданиям, сочувствуя Бриджит Джонс с телеэкрана и столовой ложкой поедая мороженое. Из всех сочувствующих он был наиболее похож на стереотипную бабу. Когда я это наблюдение высказала, он возмутился до глубины души, изрёк фундаментальное «ой всё» и швырнул в меня подушкой, которую я случайно отбила в лицо Чинатсу. Так и началась маленькая война за мою вредность, спокойствие Рико, поруганную честь Чинатсу и право Леонида побыть сопливой бабой. Победила вредность. Впрочем, это было вполне ожидаемо, потому что я обзавелась самым лучшим боевым снарядом… который гордо именовался Иннокентием и обладал встроенной опцией когтей. Право Леонида, почему-то прихватив с собой опьяневшую от вина поруганную честь Чинатсу, ломанулось в мою комнату и заперлось там на все замки, которые смогло найти. Вредность со спокойствием переглянулись, посмотрели на недоеденное правом мороженое и подписали пакт о ненападении и, совместно с ним, о размежевании сфер влияния на мороженое. Настроение заметно поднялось.

***

А потом я пошла в школу, и это оказалось просто невыносимо. В прошлом месяце нас снова определили в один класс, и теперь приходилось сталкиваться с Акаши на каждом уроке, видеть его и слышать, но не иметь возможности прикоснуться. Это изводило до невозможности. Сейджуро с каждым днём становился всё больше похож на гордо идущий ко дну Титаник. Ему было не лучше, чем мне — за этот год я научилась понимать Императора. Но сейчас эта способность стала ничем. До одури хотелось поймать его где-то в школе, дать по шее и заставить держать себя в руках. И плевать, что только я замечаю, насколько его изводит эта ситуация. Он должен держать себя в руках. Идея пришла неожиданно. Пробравшись в мужские раздевалки до урока, я ключом нацарапала на дверце его шкафчика: «ты называешь себя Императором — так будь этого достоин». И это… подействовало. На уроке он появился скорее возмущённым, но уже не настолько отчаянно-грустным, каким ходил почти две недели после того разговора. Мотивации хватило на несколько дней — или это Сейджуро так долго переваривал мою претензию к его поведению. Но когда я пришла во вторник сдавать экзамен по математике, на моей парте были карандашом выведены аккуратные иероглифы, от которых сердце болезненно сжалось: «я понял, что люблю тебя». Акаши Сейджуро опустился до хулиганства. «теперь то, что ты понял, не имеет никакого значения» — вывела я мелом на доске перед началом тестов по географии, и большинство учеников восприняло это как знак свыше на то, чтобы завалить экзамен. Мы не пересекались. Не разговаривали. Не встречались взглядами. Но перед устным зачётом по литературе я нашла в своей сумке скомканный листок. «я не хотел, чтобы так вышло» Он, возможно, и не хотел. Но кем бы он себя не считал, он никогда не будет решать свою судьбу сам. За него всё решит его фамилия и его отец. Я бесстыдно пробралась в учительскую к проверенным тестам по истории и сделала под оценкой Сейджуро короткую надпись: «ты Акаши — твоя судьба быть разменной монетой отца» Когда нам раздавали результаты проверочной, Сейджуро сломал карандаш в руке. Я задела его, и задела сильно. С одной стороны, говорить это было подло и мерзко, но с другой… он и без меня это знал. Но извиниться стоило. Волейбольный мяч с написанным маркером «извини» прилетел ему точно в затылок. Да уж, извиняться я никогда не умела. Он потёр затылок, посмотрел на мяч и хотел уже низвергнуть свой гнев на окружающих, когда увидел послание. Его губы дрогнули в мягкой, но грустной улыбке — и он впервые за месяц посмотрел на меня. Таким родным, таким тёплым взглядом. Я поджала губы и отвернулась, выбегая из спортзала. В горле горчило и слёзы текли по щекам. Я тёрла глаза руками, размазывая тушь. Снова начало тошнить, но я устала убеждать себя в том, что это только от нервов. Я заигралась во взрослые игры. Я вмешалась туда, где мне совершенно нет места. Плеснув в лицо несколько горстей ледяной воды, я глубоко вдохнула и облокотилась спиной на покрытую холодным кафелем стену. Голова кружилась — забыв позавтракать, я выбежала из дома почти десять часов назад, и теперь подкреплённая голодом слабость, привычная за последние несколько недель, чувствовалась особенно остро. За окнами расцветал июнь. Придерживаясь рукой стены, я медленно вышла на улицу и, стараясь идти ровно, направилась в сторону дома. У остальных ещё был урок, на сегодня экзаменов больше не было, и уйти я могла без серьёзных последствий. Так я думала. Но когда чёрная машина затормозила, взвизгнув тормозами, прямо передо мной, и чьи-то сильные руки рывком втянули меня в салон, я пожалела о том, что не осталась в академии.