Диссонанс

Голова гудела невыносимо. Сознание возвращалось шаткое, как с лихой пьянки. Глухая, едва пульсирующая боль обосновалась на правом виске, а голова была словно чем-то туго стянута. Как будто в тисках. Опасливо не открывая глаз, чтобы мир не организовал мне ещё больший кавардак цветов и света бесплатным бонусом к пляшущему ощущению пространства, я с третьей попытки попала ладонью на лоб. Это была катастрофическая дезориентация. А под пальцами была ткань - шершавая, тонкая и намотанная в несколько слоёв. Кожа под бинтами в знак протеста отчаянно чесалась. Часть пазла сложилась. Память в знак бонуса за догадливость подсунула мне последний кадр падения в обрыв, щедро сдобрив его пышным букетом всех едких ощущений. От резкого осознания случившегося, а, может, от вновь пережитого ужаса, я с перепугу распахнула глаза. Зрение возвращалось ещё более плачевно, чем сознание. В мутной пятнистой картинке с оттенком импрессионизма, услужливо предоставленной глазами, я с трудом различала очертания комнаты - широкую линию окна, протянувшуюся вдоль сразу двух стен, высокий шкаф, стайки цветных бумажных журавликов, парящих под потолком, очертания старого лимонного дерева в дальнем углу. Взгляд сфокусировался более отчётливо. Светло-молочные обои с разными кольцами мраморного оттенка, чёрная акриловая мебель и гора ярких лазурных подушек вокруг. Цветы на тумбочке у кровати. Рыжий кот, тайно жующий бутон с упоением на своей эстетической харе, и его чёрный собрат, мирно спящий на свободном от моей туши куске кровати. Да. Ответ очевиден. Я дома. Сквозь назойливый шум в ушах с некоторым запозданием донёсся до адекватного восприятия звук, очевидно, и вырвавший меня из сна. Телефон возле подушки гулко громыхал известными аккордами ранее любимой песни - неделю назад я совершила грубейшую ошибку, поставив её на будильник. Так было на практике доказано утверждение, что от любви до ненависти один шаг. Будильник, судя по показаниям памяти, настроен был на семь утра, когда я по новому обычаю подрывалась на пробежку к школе, чтобы сразу попасть на урок физкультуры. Логика скоординировала свои показания с памятью, явив мне факт того, что сейчас шесть утра среды, школу никто не отменял, а проспала я почти три дня. Значит, выспалась. Значит, фора исчерпана. Значит, нужно встать. Координация оказалась просто катастрофически ущербной. До ванной я предпочла добраться на четвереньках, нехитрым способом раздобыв себе две дополнительные точки опоры в этом нелёгком шествии. Потом - торжественно приземлила свой многострадальный зад на мягкий резиновый коврик, с неподдельным ужасом воззрившись на непреодолимое препятствие. В моём состоянии бортик ванны казался столь же неприступным, сколь Великая Китайская Стена, и мне стоило просто титанических усилий перевалить свою тушу в заветную впадину на ножках. Прохладный душ был как манна небесная для гудящей головы, повторно убедив меня в том, что вода - лучший друг человека, а не какая-то клыкастая слюнявая фигня различной степени мохнатости.. Дружили мы минут сорок, пока повязка на голове окончательно не откисла и бинты не уплыли с великой целью забить слив. Пара грубых швов на виске оптимизма не добавляли, оставив меня гнить в недовольстве миром и собой в частности. А потом мне судилось увидеть себя в зеркале. Чудище - косматое, с гнездом мокрых волос на голове, из которого интригующе торчало самое настоящее перо. Цвет лица больше приравниваем к оттенку свеженького трупака из болота, под краснющими глазами залегли темнеющие круги (да и над ними - тоже, так что аж хрен разберёшь, что от макияжа, а что природное). Свежие грубые шрамы, губа разбита, боевито рассечена бровь. Космос в обличии синяка на правом плече в ореоле желтизны от мази. Феерический ужас. Надо срочно бежать в Голливуд и пробоваться на сьёмки - ходит слух, они там про апокалипсис собрались снова снимать. Я вполне подойду на роль предводителся отары зомби. Буду срывать бешеный куш на съёмках, прожигать ночи на шумных тусовках и встречать рассветы в обнимку с какой-нибудь жутко симпатичной знаменитостью. А пока что только монотонно сползаю по стеночке на пол и шевелю побитыми конечностями в направлении лестницы, вооружив себя чётким намерением достичь цивилизации, воплощённой в светлом лике холодильника. Впервые за свое житие в этой стране я удосужилась сосчитать ступени - честное слово, если бы не запуталась в собственных руках и не пересчитала эту чёртову дюжину углов позвоночником, я никогда бы этого не сделала. Но порой обстоятельства сподвигают нас к странным поступкам. Об этом я подумала, когда, не сумев эволюционировать в питекантропа, схватила с палку колбасы и, подпрыгнув на коленях, прицельно сбила с верхней полки холодильника бутылку воды. Ну что моя мать за женщина? Сладости, лекарства и прочую запретную малым ересь она держит на нижних полках, а самое необходимое суёт на самый верх? Никакого сочувствия к моему положению! Опустошённая бутылка затрещала тонким пластиком, когда я, забывшись, втянула в себя оставшийся в ней воздух. Этот тихий хруст малость отрезвил и вернул к реальности. Бедный желудок возликовал и заурчал тираду благодарности, когда я жадно запихалась сразу тремя онигири и закусила их куриным сукияки, случайно свалившимся на меня с "поднебесья"... - Эхем... Опомнилась я в тот момент, когда зубы монотонно пережевали палочку от сукияки в однородный деревянный паштет, в ревниво сжатых пальцах замерла наполовину сгрызанная колбаса, а за спиной нависла угрожающая тень. Медленно обернувшись, я судорожно сглотнула ком в горле. - Привет,... За широкой спиной влиятельно нависшего надо мной мужчины бегло промелькнули две ехидные малолетние морды. Послышался звон монеты и неразличимый тихий бубнёж. - ... пап. Икнув, я ничком отползла от холодильника и захлопнула дверцу. Огрызок колбасы улетел в направлении кошачьих мисок. Братья, пискнув, разбежались с пути вылетевших с лестницы мохнатых снарядов. Кто-то в зале отчаянно завизжал. Там же и что-то разбилось. - Привет, - сдержав непонятно какие эмоции, сухо кивнул отец и присел передо мной на корточки. Я вздрогнула. Папа всегда был со мной более, чем добр, но когда со мной что-то случалось... Под взглядом колких серых глаз мне стало не по себе - только его взгляд мог быть стальным не только по цвету, но и по остроте. Как будто меня ножом полоснули. - Как ты себя чувствуешь? - Замечательно, - выдала я без раздумий, едва удержавшись от того, чтобы не забить с победной гордостью пяткой в грудь. Папа хмыкнул. - Три сломанных ребра, пробитое лёгкое, сотрясение мозга второй степени, вывих плеча и запястья. Больше десятка глубоких ссадин, - он замолчал, сцепив ладони в замок. - Девять дней назад я приехал к дочери, но вместо неё увидел едва живое тело. А теперь я повторю вопрос: как ты себя чувствуешь? - Пап, это всего лишь авария... Я чувствую себя полноценной, не сломленной и стабильно живой! Он снова хмыкнул и посмотрел мне в глаза. Я задохнулась - как будто мне запретили дышать. Воздух с болью пробивался по лёгким. Папа протянул ко мне руку и откинул прядь волос с грубого шрама на виске. - Двое неполноценных, - он говорил тихо, но для меня его голос был оглушительно громким,- одиннадцать сломленных, двое не стабильных и четырнадцать не живых. В тот момент я на себе ощутила значение фразы "кровь стынет в жилах" - по телу пронеслась волна могильного холода. Как будто я на миг оказалась пятнадцатой - под тремя метрами сырой земли. - Из тридцати выжило чуть больше половины. И это чуть сейчас сидит передо мной... - Как калека на выгуле, да, пап? - прикусив губу, я подняла на него взгляд. - Дура, - он притянул меня сильной рукой к себе и уткнулся лицом в мокрые волосы. - Мы чуть не потеряли тебя... Об плечо ударилась горячая капля, щекоча кожу и оставляя за собой срочную дорожку. Почему-то мне захотелось заплакать вместо отца, вместо застывших на пороге братьев, но слёзы тугим комом встали в горле - я смогла только тихо проскулить, уткнувшись носом в пропахшую табаком рубашку. На мгновение папины руки стали для меня всем миром. Миром, где я снова почувствовала себя той маленькой девочкой, что, сбив колени, бежала к папе и прятала заплаканное лицо в складках его пиджака. Единственное утешение которой - шершавые ладони, поглаживаюшие её по голове и низкий, хриплый голос, шепчущий утешения. А потом в мой мир вторгся звон разбитой посуды, и меня смело в охапку нечто нескладное и длиннорукое. Следом в больной бок ударилось два снаряда семилетней выдержки, и в самый последний момент плеча коснулась рука. Такими нежными могут быть только материнские ладони. Но момент всё равно был испорчен смеющимся до неприличия громко Лёней, который запутался между желанием обнять меня и прибить. Братьями, которые мстительно ткнули меня мелкими пальцами под едва сросшиеся рёбра и с злобным ропотом, стирая слёзы кулаками, унеслись строить козни. Мамой, которая чуть не захлебнулась в собственных слезах и радостных восклицаниях о том, что я жива и она наконец-то может заняться архиважным заказом на сумму квартальной платы за дом. Папа с приглушённым смехом поднялся, вытащил меня из хватки племянника и поставил на ноги, осторожно придерживая за пояс. - Как стоится? Может, вернуть тебя обратно в кровать? - участливо предложил он, пока я брала волю в кулак и стойко сгоняла дрожь с коленей. - Ни за что! Всё в полном ажуре, - сцепив зубы, я помолилась всем всплывшим в памяти богам, включая алхимическую Истину, и бойко сделала сразу несколько шагов на почти негнущихся ногах. Чудище, заточённое в черепной коробке, протестующе включило светопляску, подговорив органы зрения, но путь до стула я на тот момент преодолела. - Лёнь, может, прекратишь сотрясать воздух и сделаешь мне кофе? Я жуть как по нему соскучилась! Папа, встрепехнувшись, присел слева от меня, определённо готовый в любую секунду поймать самоуверенную дочь в полёте. Я же под мерное жужжание кофе-машины прокручивала в голове сбивчивый разговор с отцом, делая свои выводы. Значит, я переломала пару-тройку костей и уплыла в бухту Аида на добрую неделю с двумя сутками в бонусе? А из всех, кто ехал в автобусе, в живых ещё осталось пятнадцать человек? А одиннадцать из них покалечены, в том числе двое - безвозвратно? И ещё двое в нестабильной... коме? Похоже, нужно как можно быстрее связаться с кем-то из школы, пока я не начала вспоминать всех, кто сидел со мной. Пока я не начала думать... - Лёнь, мои вещи, где они? - стоило кружке с кофе фирменно стукнуть по столешнице, задала я самый главный вопрос. Причём тон мой был таким, словно я на брата набросилась. - Те, что были при тебе, дома. Остальные взорвались, - вскинув руки в примирительном жесте, брюнет отступил на пару шагов. - От удара повредился двигатель и автобус через некоторое время самоуничтожился. На это списали шесть жертв из четырнадцати, если вдруг спросишь. Не всех успели вытащить. - Боже... Не найдя, что сказать, я разом выпила кофе и помотала головой, силясь прогнать лишние мысли. Сама голова восприняла этот жест как команду к карусельке - я пошатнулась на стуле, потеряв равновесие, и две пары сильных рук подхватили меня одновременно. В себя я пришла уже лёжа на диване в красноречивой позе афинской девы. То бишь, полусидя, с театрально откинутой вверх рукой и глубоким, тяжёлым дыханием для полноты образа. Так дышат либо пробежав десять лестничных пролётов, либо свершив десять кульбитов с кем-то в постели. Ну, и третий вариант по случаю - потеряв сознание на несколько секунд. Испробовав все три, официально заявляю, что мне больше по душе второй вариант. - Без паники, я в ажуре, - спешно изобразив на вскинутой вверх руке галку из пальцев, я устало прикрыла глаза. - Сейчас полежу и пойду в школу... - Ты в прострации, а не в ажуре! - высказалась радикальная партия, засидающая в соседнем кресле. - Школа твоя с прошлой недели освободила от занятий первую параллель, пока из более-менее живых организмов соберётся хотя бы один класс. Невольно я вернулась к подсчёту в памяти всех, кого видела в том автобусе. Когда в памяти учтиво всплыла картина заходящих в другой автобус знакомых ребят - я испытала просто райское наслаждение и почти впала в нирвану. А потом вспомнила сидящих рядом подруг и - чуть вдалеке - Акаши... - Я вернусь вечером, надо кое-какие вопросы в городе решить, ребёнок, - потрепав меня по больной голове, папа медленно удалился. Смерив взглядом недовольно сощуренные моськи партии юных радикалов, я отвернулась от них и изобразила спящую. Да так успешно, что сама в это поверила... . Звонок в дверь разбудил меня около полудня. С моей позиции коридор был закрыт спинкой дивана, так что мне оставалось только обратиться в слух, пренебрегая шумовой галюцинацией. - Ну что там? - на ломанном английском вопросил знакомый женский голос. Чинатсу давно пора завязать с сигаретами, нето совсем охрипнет. - Спит, как всегда, - гораздо более уверенно брякнул Леонид, и по шороху полотенца я догадалась, что он привычно протирает кружки. - Я завидую твоему оптимизму, - протянул тихим голосом теперь... неужели Хаяма? Непривычно слышать его голос без ноток смеха. - Она больше недели без сознания, а вы ещё можете верить, что она просто спит... - Это значит быть семьёй, - искуссно играл словами брат, повидимому, не желая первым раскрывать им тайну моего пробуждения. - Можно к ней? - сипло спросила Чинатсу, сделав пару неловких шагов вперёд. - Сейчас нет, подождите, - приняв роль дворецкого, смиренно заявил Лёня. - Кофе? И всем он так предлагает казённую провизию, паршивец? - У меня только сотка. В долг дашь? - приглушённо цыкенул Хаяма, сев за стойку - стул тихонько скрипнул под ним. - Американо дашь? Значит, больше сотки? За кофе? Эх, не зря мы дружли в детстве с Ёсей - еврей плохому не научит! Пока стулья поскрипывали, я улучила момент и удобно смяла подушку. Вода в чайнике заурчала и затихла, ложка пару раз стукнула по кружке. Чинатсу стучала ногтем по стакану с водой. - Леон, как она? - в привычной манере коверкая имя брата, тихо протянула она, и длинный ноготь со скрипом провёл дорожку по стеклянной грани стакана. Чина нервничала. - Идёт на поправку, - пожал плечам он, вальсируя по кухне в порыве ностальгии по бару. - Всё с ней будет хорошо. - Мне бы твою уверенность, - глухо выдохнул Котару, и у меня в тот самый момент возникла идея фикс. - Я уже ни в чём не уверен... - Больше позитива, мой юный друг. И не стоит недооценивать мою сестру, она ж вас потом с потрохами сожрёт за жалость к ней, - без преувеличений заявил брат. Я тем временем тихонько скатилась с дивана на пол и стала медленно продвигаться к кухне... - Да пусть хоть сожрёт, только бы очнулась! - в сердцах воскликнула Чинатсу, неприлично громко поставив стакан на стол. Я зацепилась за угол стены и медленно выровнялась в полный рост. - И правда, - поддакнул ей хлебнувший кофе Котару. Моя алчная натура уже во всех красках предвкушала момент, когда я положу им ладони на плечи и во всём блеске моего внешнено вида провозглашу нечто вроде "вкусные потроха, кушать подано!"... Внезапно земля снова уплыла у меня из-под ног, а сердце сделало бешеный кульбит. Но не от страха или падения, нет. От того, что меня поймали крепкие жилистые руки. Теплые ладони, шершавые от постоянных тренировок на площадке, и вдруг - непривычно стянутое бинтами запястье. Алые растрёпанные волосы. И глаза - золотисто-алые, смотрящие на меня со смесью удивления, смутной радости и укора. - Марина? Мир уплыл из-под ног. Выпавший из рук Чинатсу стакан с оглушительным звоном разлетелся на мелкие кусочки. И единственное, что смогла выдать я перед тем, как темнота встретила меня распростёртыми объятьями, как родную - это сиплый смех: - На счастье?..