Настоящее время
В допросном кабинете холодно. Руки в наручниках сложены на столе. Взгляд оглаживал округлый металл. Они неприятно стягивали запястья. Забавно ощущать себя арестованной, словно преступница. Я знаю, в соседних кабинетах допрашивают отца и мать. Мы с отцом успели пересечься, когда его проводили мимо меня, и он быстро пытался оправдаться передо мной, тараторя что-то о заговоре конкурентов, но они ничего не докажут, но меня это не волнует. Возможно, я догадывалась, что рано или поздно это должно было произойти. Уж слишком чисты для этого манжеты. У хорошей жизни тоже есть срок и законы. Мне больше приносит боль человек, которому впервые в жизни стала доверять. Двери распахнулись, и этот человек вошёл. Весь такой престижный и уже переодетый в полицейскую форму. Мингю расстегнул наручни, тихо произнеся «прости», и сел напротив, пока я тёрла запястья. — Интересно, за что ты извиняешься? — стрельнула я на него разочарованным взглядом. Школьная форма шла ему больше. Он постарался улыбнуться, но вышло вяло и уныло. — Ты ждёшь объяснений? — Было бы неплохо, — хмыкнула я. Я не нуждалась в них, всё, что было необходимо, уже успела понять, но хотелось бы услышать его жалкие оправдания. Чем ещё он меня удивит? — Ты злишься. Наверно, я бы на твоём месте тоже злился. — Но ты не на моём месте, — склонилась на стол, прищуриваясь, смотря прямо в его глаза. В эти глаза, которым начала открываться. — Я не злюсь, я презираю. На мгновение увидела ошарашенность. Его плечи напряглись, а потом он выдохнул и сложил руки перед собой на столе. Я же, наоборот, отстранилась, откидываясь на спинку стула, скрестила руки на груди, взглядом утыкаясь в изучение стены. — Цзыюй, господина Чжоу заподозрили в мошеннической деятельности, но прямых доказательств не было. Было принято решение внедриться в вашу семью под видом работников для добычи документации о незаконной деятельности. Я вошёл в команду как самый молодой сотрудник и вполне мог бы сойти за школьника. — Короче говоря, вы тупо шпионили за нашей семьёй. Молодцы! Вам и премию наверняка выпишут. А теперь объясни мне, почему я должна слушать этот бред? — Послушай меня, пожалуйста. Склонив голову, я всё же посмотрела вновь на него. Губы плотно сжались. Что ещё ему надо? Хочет добить? Чтобы я ещё раз ощутила себя ещё большей идиоткой? — Зачем ты устроил этот цирк днём? Не проще ли было сразу меня сдать? Ты же обо всём уже знал. Я права? — Права. Я не лгал, когда говорил, что хочу побыть с тобой. Я не хотел, чтобы всё так вышло. Выражаясь простым языком: да, я тупо оттягивал время, чтобы не встречаться с тобой тут. Я хотел, чтобы ты успела понять меня. И я знаю, что понимаешь. Я заметил, как ты осуждаешь отца, хотя и любишь. Родителей действительно не выбирают. Я знаю, что ты не виновата, и сделаю всё, чтобы с тебя сняли все обвинения. Тебя и мать выпустят, что нельзя сказать об отце. А тут, наверно, я должна была подскочить от радости и броситься с благодарностью ему на шею? Ох, какое облегчение! — В мои обязанности входило войти с тобой в дружеский контакт. По крайней мере, теперь объясним его напор, настырные расспросы и вечное отирание лжеродственчков возле кабинета папы. — И ты хочешь, чтобы я тебе верила? — По крайне мере, чтобы постаралась. Я нарушил свои указания. Превысил полномочия. — А по-моему, у тебя это блестяще вышло, но именно довериться тебе оказалось моей самой главной ошибкой. Так что слабо верится, что такой ценный сотрудник мог оступиться. Немыслимо! — сегодня сарказм моя второй язык. — Вполне. Просто я не учёл одного. Он улыбнулся, снова вызывая спазм в сердце. Такой улыбкой, которая уже успела стать мне близкой. Я смотрела в его блестящие глаза, живые, с прежней задоринкой, и хотела раскусать губу в кровь, чувствуя, что готова расплакаться. Мои чувства разрывали на части, унося в невообразимые американские горки. Я ненавидела его, презирала, считала предателем и сволочью. И всё же моё сердце успело прикипеть, успело проникнуться им, и это чувство оказывается сильнее. Именно от этого боль тихо разъедала меня изнутри. Предатель! Гнусный предатель! — И чего же ты не учёл? — Я влюбился. Взгляды встретились. Я прикусила внутреннюю часть губы от желания снова поцеловать его. И всё равно же козёл…О чём ты молчишь?
31 мая 2020 г. в 18:23
Три месяца. Уже целых три чёртовых месяца. Девяносто два дня, как Мингю сводит меня с ума. Мы не встречаемся. У нас нет отношений. Нет чувств. Нет ничего. Абсолютно ни-че-го. Мы до безумия разные. Я не понимаю, чего он добивается. И ещё больше не понимаю, чего хочу я лично. Порой его болтливость сменяется на молчание. Тягучее и странное. В эти моменты по-особенному интересно наблюдать за ним. Словно таким образом появляется возможность прочесть всё в его глазах, но там наглухо забиты все створки и через них не пробиться. Тогда же и именно тогда мне кажется, что ты молчишь о чём-то главном. Очень важном. Но я же пофигистка. Ты же меня не волнуешь. Я тебя презираю. И в этот момент понимаю, как жалко звучат слова, прокручивая их в голове. Впервые мне хочется сказать так многое, но не могу. Даже себе. Да и что стоят слова, которые разнесутся пустым звуком в пространстве?
Я просто стала чаще отвечать на его вопросы и задавать ему свои. Просто перестала одёргивать руку, когда он касался меня. И просто стала стоять с ним рядом, чувствуя, как переплетал наши с ним пальцы. И что самое главное, я не хотела, чтобы он отпускал меня. Но всё это ровно до того момента, пока он рядом. Его нет, и я словно пробуждаюсь ото сна, и снова «какого чёрта я творю». Моя внутренняя стерва негодует и устраивает истерику, обвиняя во всём бестолковое сердце, напоминая ему, кем является этот недоносок. А потом внутри резко что-то трескается, побуждая ненависть к себе.
Как я веду себя? Как подаю? Разве это вина остальных? Нет. Я сама себя таковой сделала. Дозволенность, деньги, безнаказанность развязывают понятие морали и делают окружающих в собственных глазах обязанными мне.
А что я, собственно, пытаюсь доказать всю жизнь?
Что я лучшая? Что я лидер?
Но при всём этом человек остаётся одиночкой до тех пор, пока не найдётся очень упрямый, просто невыносимый и заносчивый наглец, пробивающий броню характера, выуживая слабые точки и изнеживая сердце. Невыносимо!
И всё чаще мне приходится напоминать, что у меня нет чувств к Ким Мингю. Их просто не может быть. Не должно.
Тяжёлый выдох срывается с губ, и уставшие веки опускаются, прикрывая глаза. Голова обессиленно опрокидывается на спинку сиденья. В салоне автомобиля пахнет освежителем воздуха, что-то из разряда морского бриза. Громоздкая сумка, как и прежде, занимает соседнее место. Занятия становятся ожесточённее, подготовка к экзаменам идёт полным ходом. И готовят нас заранее. Конечно, такая ответственность у учителей, чтобы детишки богатеньких людишек выпустились как особо одарённые чада. Опустим подробности давно уже купленного достоинства школы и престижа.
Когда собирались отъехать, в окно со стороны улицы постучали. Я широко распахнула глаза. Мингю улыбнулся водителю, когда тот открыл окно:
— У вас там заднее колесо спустило.
— В самом деле? — удивился шофёр, но для достоверности вышел, чтобы проверить.
Когда мужчина обогнул сына экономки и обошёл машину сзади, это «внезапное недоразумение» ворвалось в салон на водительское сиденье и, воспользовавшись тем, что машина уже была на ходу, снял её с ручного тормоза. Нажав по газу, Мингю с рёвом сорвал авто с места, резко и на скорости покидая территорию школы.
— Ты больной?! — взревела я, обернувшись назад. Мой личный водитель бежал следом, пытаясь догнать нас, но это бесполезно, авто довольно быстро уносило нас, оставляя его далеко позади. — Мингю, останови машину! — снова прокричала я, теперь уже уцепившись за спинки передних кресел и уставившись на парня. — Какого чёрта ты творишь?
— Немножко безумства никому не повредит, — не отвлекаясь от дороги, оповестил он.
— Немножко? Да ты чокнулся! Нас всё равно поймают! А тебя к тому же посадят за езду без прав и угон автомобиля!
Мингю только косо улыбнулся. Должна признать, дорогу он чувствует довольно хорошо, даже профессионально. Но что толку говорить с этой бестолочью, раз мозгами обделён? Попытаться остановить его — вызвать только аварию. Я недовольно откинулась назад всем корпусом и скрестила руки перед собой. Пускай делает что хочет.
— Признай, ты всё же переживаешь за меня, — он наблюдал за мной в зеркало дальнего вида. Я скривила губы и показала средний палец, на что он заливисто рассмеялся и свернул с центральной трассы.
Место, куда привёз меня Мингю, незнакомо мне. Он сбавил скорость. В этих окраинах я никогда прежде не была. Какие-то трущобы. Убогие дома. Заброшенные территории. Но почему-то люди улыбчивее. Женщина придерживала полуторогодовалого ребёныша и помогала, чтобы он своими косолапыми ножками не свалился и не ушибся с абсолютно неподдельной счастливой улыбкой матери. Куча ребятни наперегонки гоняла на велосипедах и громко смеялась. Школьницы выхаживали в коротких юбках, но при этом на них минимум косметики. Старики прогуливались со своими питомцами. И каждый здоровался и уважительно кланялся, словно жили одной большой семьёй.
Мингю притормозил возле подобия футбольного поля. Поняв без слов, вышли и, не сговариваясь, сели на ближайшую лавочку, обогнув её с разных сторон. Молчали, погрузившись в наблюдение за тем, как кучки мальчишек лет десяти гоняли мяч, пытаясь подражать профессиональным футболистам. Приглядевшись, среди них обнаружилась пара девчонок, ничуть им не уступающая в игре. Для меня это необычно. А что я делал в их возрасте? Уже разбиралась, какого оттенка помаду подобрать к тону кожи? Так себе познания. Особенно чувствуется это сейчас, слыша их громкие крики, довольные улыбки, когда забивают голы или делают удачные пасы. А когда падают, не хнычут и не ноют, а только стряхивают грязь и снова бегут по полю. У этих детей целеустремлённости и упорства больше, чем у меня. Они настолько всецело поглощены игрой, так что не ощущают чувства голода. Они заряжены жизнью, а энергия бьёт ключом. Их не волнует, в каких домах они живут, сколько их родители зарабатывают, им совершено не интересно, какой цвет будет трендом весны. Рядом с ними я кажусь унылой бумажной куклой. Без жизни. Без смысла. Давно ли я это поняла или только сейчас из каких-то закромах просочилась нелицеприятная истина о собственной сущности?
— Зачем ты привёз меня сюда?
— Хотел побыть тут с тобой вместе, — он внимательно следил за юными футболистами.
— Из всех мест, куда можно было уехать, ты привёз меня именно сюда. Поэтому я спрашиваю, зачем?
Мингю обернулся. На губах не блистала привычная улыбочка. У меня складывалось ощущение, что ему хочется о многом мне сказать, но он молчит.
— Я вырос здесь и когда-то точно таким же пацаном гонял на этом поле. Знаешь, тут даже ничего не изменилось. Всё как я помню. Меняются только люди, но не место. Меняются взгляды на жизнь, и ты смотришь на одну и ту же вещь разными глазами. Лавочки обрастают новыми слоями краски. Заборы сильнее покошены. А сеток на воротах как не было, так и не появилось. Но посмотри на детей, как им хорошо, свободно. Они ещё не испорчены в своих мыслях. Для них не существует проблем даже в отсутствии сетки. И меня часто посещают здравые мысли, наблюдая именно за детьми.
Давно ли он-то стал взрослым? Я уже не представляю этого парня, живущего здесь. Возможно, когда-то и папа с мамой проживали в подобном месте. Мингю прав, людей меняет не место, люди сами себя меняют в зависимости от обстоятельств. Сложно представить мать, не обвешенную своими драгоценностями, в обычной одежде и прогуливающуюся со мной за ручку, интересуясь, что приготовить на ужин. Когда-то и отец умел честно зарабатывать, но жадность — это то, что портит людей. Провернув удачно первую аферу и вкусив плод, ему захотелось ещё, и с каждым разом всё больше увеличивались желания. И меня приучили к этому. Просто говорили, когда стану старше, сама всё пойму. И вот стала, но до сих пор не поняла ничего, кроме мерзкого осадка. Эти люди вокруг живут так, потому что другие люди, подобные моему отцу, наживаются за их счёт. И зная, каково так жить, мой отец уподобился деньгам, совершенно забыв о прошлой жизни.
Я снова посмотрела на поле. Дети кричали «пенальти, была подножка». Забавно наблюдать, как одни выстроили в шеренгу, а пробивать поставили девчонку. Моя женская солидарность ликовала, невзначай я даже скрестила пальцы на удачу, тихо болея за девочку с растрёпанным хвостом и грязным пятном на щеке, но с уверенным взглядом. А когда она все же забила гол, мне хотелось подскочить с лавочки, поднимая руки кверху и вскрикнуть «да, молодчина!»
— И всё же улыбка тебе идёт больше, — голос Мингю прозвучал совсем близко, пока я отвлеклась, совсем перестав себя контролировать. Я поняла, что действительно сидела с улыбкой и подёргивала плечами от внутреннего ликования, только после его заявления. Губы тут же механически сжались в тонкую полоску. — Ну вот, ты снова всё испортила, — нахмурился он.
Мы снова замолчали, принимаясь наблюдать за действиями на поле. Без ограждений, мяч вылетел за границы и чуть не попал в припаркованную машину. Один из мальчишек отправился за ним.
— Знаешь, мне нравится, что в молчании ты всё равно делаешь свои выводы, — сказал Мингю.
— Откуда ты знаешь?
— Я наблюдаю за тобой.
Мы посмотрели друг другу в глаза.
— Не могу сказать о тебе того же. Хоть ты и много болтаешь, но молчишь ты о гораздо большем.
Он хмыкнул. Его рука аккуратно поднялась, захватив пальцами прядь моих волос, он поиграл ей, то поглаживая, то накручивая на палец. Я видела, как губы его поджимались. Казалось, до меня доносился ворох его быстро прокрученных мыслей. Хотелось крикнуть прямо ему в лицо: «Скажи мне! Скажи, о чём ты молчишь?»
— Нам пора, — тихо произнёс он, и я, соглашаясь, кивнула.
Машина притормозила возле заднего въезда на территории дома. Я понимала, почему Мингю так сделал, чтобы, по крайне мере, не сразу попасться на глаза. Проблемы и так обеспечены, но мы почему-то решительно оттягивали момент. Между нами образовалось наэктризованное напряжение. Чем ближе оказывались к дому, тем сильнее его руки сжимали руль. Его костяшки побелели, и вены ярко проступали. Я наблюдала, сидя на соседнем кресле, как глаза Мингю сосредоточено устремились на дом. Его нижняя челюсть напряглась, а кадык скользил в зависимости от сглатывания слюны. Мне не хотелось покидать салон, хоть и чувствовала, что пора. Пора уйти от этих непоняток и странностей его поведения, но не хотела. Я бросила беглый взгляд на зверушек из кустов. Отсюда их хорошо видно. Желание остричь их усилилось. Выкопать с корнями, как и свои разрождающиеся чувства к парню. Я убеждала, что эта маленькая поездка ничего не значит. И увидев, из каких он мест, должна была только сильнее понять, насколько мы из разных сословий. Я усиленно крутила эти мысли в голове. Занималась самовнушением. «Вспомни, Цзыюй, что он сын прислуги». Помнила… Точно так же, как и его губы.
Выдохнув, я дёрнула ручку дверцы, но выйти так и не дали. Мингю развернул меня за плечи, захватив лицо в ладони, и поцеловал, настырно раскрывая губы. Грубые ладони оцарапывали кожу, но я отвечала ему с пылом и не меньшей жаждой глотка чужих губ. Я не успевала вдыхать воздух, чувствуя, как задыхаюсь в его поцелуе. Руки вцепились в его, требуя, чтобы не смел отпускать, пока мы не насытимся. Тишину пробивало моё сердцебиение, оно доходило до барабанных перепонок и заглушало всё постороннее, словно огораживало от всего, что могло бы помешать нам. Языки встречались, бережно оглаживая друг друга. Тело реагировало на любое его движение, подстраиваясь под него, и отвечало, тянувшись навстречу. Дыхание утяжелилось, бросая в жар, сосредоточиваясь только на его губах, страстно сминающих мои. Здравый смысл потух, как выгоревшая спичка, зато вспыхнула душа. Этот человек творил со мной нечто невообразимое. Я рушусь и возрождаюсь заново.
— Я припаркую машину, — выдохнул Миню в губы, соприкасая наши лбы. Его рука оглаживала волосы, заплетаясь в них, а мне не хотелось открывать глаза, боясь, что всё это разом развеется, как лёгкий туман. И я улыбнулась, как полнейшая дура, впервые ощущая некое подобие счастья.
— Хорошо, — наконец взмахнув ресницами, я подняла взгляд, улавливая грусть в его глазах. Кончики пальцев огладили его щёку.
Мингю ещё раз мягко поцеловал меня, прежде чем я покинула салон.
Дурное чувство окрылённости и лёгкого мандража преследовало меня до самых дверей дома. Рука так и тянулась огладить припухшие губы от поцелуя. И потребовалось приложить немалые силы контролировать рвущуюся довольную улыбку, чтобы сразу не выдать себя. Но это и не потребовалось. Отворяя двери и преступив порог, я очнулась окончательно. Глаза расширились от удивления. И мозг, включая защитную реакцию, начал производить происходящее, как в замедленной съёмке.
Повсюду разносился топот множества ног. Люди в форме ходили из комнаты в комнату, переговаривались между собой, либо по рации, фотографировали комнаты и записывали что-то в блокнотах. Наверняка как съёмки фильма. Я медленно двинулась в глубь дома, озираясь по сторонам, абсолютно ничего не понимая, пока перед мной не встал мужчина средних лет. Значок полиции ярко блестел на нагрудном кармане. Он поправил фуражку.
— Чжоу Цзыюй, я капитан полиции Чхве Минсок, — представился мужчина, предъявляя удостоверение, но я смотрела на него абсолютно пустым взглядом. Только брови нахмурились. — Простите, но мы вынуждены вас задержать до выяснения всех причин. Мы получили ордер на обыск. Вынуждены вам сообщить, что ваш отец арестован…
— Всё это какая-то ошибка. Недоразумение! — раздался звонкий голос матери в соседней комнате, и я ошарашено смотрела, как её заковали в наручники, вывели через центральную дверь. Причёска матери знатно растрепалась. Да у неё начнётся истерика раньше, если до неё дойдёт, в каком виде вышла на улицу, чем осознает, что сидит в полицейской машине. А вторая волна истерии наступит, когда, скорее всего, поймёт, что всё же проиграла соседке по обустройству сада.
Капитан что-то рассказывал о незаконной деятельности отца, о множественных махинациях, подделках документов, мошенничестве, но я не слышала ничего. Не могла. Всё моё внимание сосредоточилось за его плечо, когда появился он. Другой сотрудник полиции приветливо встретил его, пожал руку и похлопал по плечу, проговаривая «отличная работа, Ким», а он с благодарностью кивнул.
Мозг упрямо не хотел воспринимать происходящее. Я не хотела соглашаться с тем, что происходило на глазах и слышали уши. Я хотела смотреть на него и прочитать всё в его глазах. Пускай он сам всё объяснит, пока я не стала ненавидеть себя ещё больше, понимая, как легко повелась на его речи. Сердце нервно сжалось.
— На вас оформлены несколько поддельных фирм. И подписи стоят на фальшивых документах, — продолжал капитан Чхве, а я всё хлопала безучастно глазами.
Я ничего не подписывала, это я точно помню. Дела отца никак не касались меня… только если он сам без ведома вовлекал меня. Неужели отец подделывал мою подпись? Не может же этого быть. Как? Моё совершеннолетие наступило лишь четыре месяца назад. Но подтверждение обрушилось как приговором, стоило прозвучать фразе: «мы вынуждены надеть на вас наручники».
Руки машинально протянулись капитану. Сознание находилось в нездоровом дурмане. Я лишь хотела, чтобы он, чёрт возьми, уже наконец посмотрел на меня. И он посмотрел. Смотрел, как наручники сковывали мои руки. Смотрел, как вели к машине. И он должен был, просто обязан был услышать, как скрипело, сопротивляясь, моё сердце. Надеюсь, тебе так же херово сейчас, как и мне.
Теперь я знаю, кто ты, твоё молчание всё сказало.
Только одно я до сих пор не понимаю, зачем ты привёз меня на то поле? Оттягивал время? И не говори, что и правда хотел побыть со мной своими рассказами о себе и мыслями о жизни. Не поверю.