Заслужи

Прошло уже немало времени с тех пор, как блестящие черные туфли Малкольма стучали по Клермонтскому коридору. Он никогда не думал, что доживет до того дня, когда захочет быть здесь. С другой стороны, как он мог не предпочесть лечебницу дряхлой, похожей на зоопарк тюрьме Райкерс? Дверь с лязгом открылась, и перед Малкольмом предстала сцена, к которой он уже привык. Он глубоко вздохнул и попытался отогнать прочь все чувства благодарности, которые грозились всплыть на поверхность. Брайт был благодарен за то, что Мартин остался жив. Благодарен за то, что ему удалось вернуть его в Клермонт. Благодарен за их уединение. Все это не имело никакого смысла. Чего Малкольму следовало бы желать, так это чтобы его отец лежал на грязном бетонном полу Райкерс с безумной паникой в глазах, когда кровь вытекала из его губ, вторя алому пятну, вырвавшемуся из проколотой раны от заточки, засунутой ему в легкое или еще куда-нибудь не менее важное. Он представил это и попытался вызвать в себе какое-то чувство удовлетворения от этого сна наяву, но не ощутил ничего, кроме знакомого острого приступа паники. Недовольный собой, он вошел в камеру доктора Уитли с хмурым видом, который едва скрывал его злость. — А, Малкольм, – Мартин сидел за своим столом. Когда он произносил приветствие, в его голосе не было обычной жизнерадостности, и этот факт не ускользнул от Малкольма. Не менее странно было и то, что руки Мартина не были скованы наручниками и не были прикованы к поясу, но веревка все еще оставалась на месте. — Доктор Уитли, – он вошел внутрь и услышал, как тяжелая металлическая дверь с лязгом захлопнулась за ним. – А где твои вещи? – он с тревогой оглядел пустые книжные полки. Исчезли рисунки Мартина, его дневники, на столе не было даже карандаша. — Твои догадки ничуть не хуже моих, – Мартин встал. – Если бы мне довелось предположить, я бы сказал, что они, вероятно, выбросили все, когда перевели меня. Глаза Малкольма расширились, и паника сковала его грудную клетку. — Они, вероятно, и понятия не имели, сколько было доказательств в тех журналах. — Нет… – в ужасе прошептал Малкольм, бросаясь к зияющим книжным полкам и совершенно забыв о красной линии за ним. — Мне следует быть более расстроенным, нежели на самом деле, – продолжал Мартин, не сводя глаз с Малкольма, чьи пальцы скользили по тем местам, где когда-то лежали дневники хирурга. – Я уверен, что буду паниковать по этому поводу позже, может, даже ощущать некую потерю. Но сейчас все, что я чувствую – радость от возвращения в Клермонт. Малкольм повернулся к отцу. Его широко раскрытые голубые глаза изучающе смотрели на него. — Ты хорошо поступил, вернув меня сюда, – голос Мартина стал ниже, чем следовало бы. По телу Малкольма пробежал гул удовлетворения, но он постарался отогнать это чувство подальше. – И все-таки… – Мартин повернул голову, глядя в какую-то далекую воображаемую точку. – Тебе надо зайти куда дальше, чтобы вновь увидеть мою хорошую сторону. То счастье, которое Малкольм испытывал при первой похвале, угасло и погибло, оставив после себя лишь прах. Вспышка гнева ударилась об его грудь, и профайлеру пришлось стиснуть челюсти, чтобы не дать ей сорваться с его губ. Рука начала предательски дрожать, и он знал, что не сможет скрыть этого, даже если сожмет ее или спрячет в карман. — Я и не знал, что у тебя есть хорошая сторона, – наконец процедил он сквозь зубы. Мартин просто наклонил голову, как тигр, оценивающий свою добычу, и улыбнулся. От этого взгляда у Малкольма по спине побежали мурашки, и он с трудом подавил желание сделать шаг назад, отступить в относительную безопасность, которая жила по ту сторону этой кроваво-красной линии. Но теперь это будет выглядеть как слабость. Как будто Мартин молча подначивал его сделать именно это, и будь Малкольм проклят, если пойдет на поводу. Молчание, растущее между ними, становилось удушающим. К счастью или к несчастью, Мартин положил этому конец. — Так как поживает твоя мать? – спросил отец с легкой улыбкой. Малкольм судорожно сглотнул. — Ты не имеешь права спрашивать о ней. Мартин выглядел ошеломленным. — Не имею права? – он фыркнул от смеха. – Она моя жена. — Бывшая жена, – ехидно заметил Малкольм. — Ладно. Да, ты прав. Но она, по крайней мере, мать моих детей… Я имею в виду, она через многое прошла… – настаивал он. – Я представляю, что ей сейчас нужно выбирать совершенно новый диван. Новый ковер. Может быть, шторы? Где была Эйнсли, когда она покрошила соломкой Эндикотта? Я могу вычислить общий эффект аортальных брызг на гостиную, если ты дашь мне знать, в какую сторону он смотрел, – усмехнулся он. Голова Малкольма опустилась, и он с трудом подавил надвигающийся приступ паники. — О, прости, – Мартин протянул руку и положил ее на плечо Малкольма. – Мне не следовало так говорить. Мне следовало бы спросить, как ты себя чувствуешь. — Тебе наплевать, как я живу, – дрожащим голосом произнес Малкольм. — Это не так, – попытался успокоить его Мартин. – Ты пережил глубокую травму. Ты видел, как этот ужасный Эдди душит меня… Я уверен, ты думал, что я вот-вот умру. — Как будто меня это волнует. — О, я думаю тебя это очень волнует, – Мартин сделал шаг вперед, вторгаясь в личное пространство сына. – Ты назвал меня папой… Помнишь? – он сказал это тихо, как будто шепотом, словно это была какая-то сокровенная тайна. — Да, а потом я видел, как ты… ты… Мартин дико улыбнулся. — Лишил его глаз? Внутри Малкольма все затрепетало. — Я сделал это ради тебя, сынок, – рука на плече Малкольма скользнула к его щеке. Контакт длился всего мгновение. Мартин тепло улыбался, но потом улыбка дрогнула, не оставив и следа. Его рука была совсем рядом, после чего соскользнула с лица Малкольма и вернулась к убийце. Хирург вышел из пространства Малкольма, повернулся и зашагал прочь. Он подошел к дальнему краю стола и оперся всем своим весом на деревянную раму. — Что это было? — Что? — Ты не прикасался ко мне уже двадцать лет. У тебя был шанс, а ты просто… коснулся моего лица и затем… отстранился? Мартин вздохнул и посмотрел на Малкольма. Послеполуденное солнце пробивалось сквозь буйные кудри Мартина, и Малкольму вдруг пришло в голову, что отец выглядит словно голым без своего привычного кардигана. — Я просто… словил момент. — И этот момент прошел? – бровь Малкольма чуть шевельнулась, растерянно дернувшись. Он думал, что Мартин ухватится за возможность прикоснуться к нему и продолжит это делать, когда поймет, что Малкольм не отстраняется и не убегает в ужасе. — Ужасное время постигло нашу семью, – начал Мартин. – Мне нужно было, чтобы ты был сыном своего отца, а вместо этого ты был сыном своей матери. Грудь Малкольма быстро вздымалась и опускалась. Слова Мартина были до жути похожи на слова Эндикотта. — Твоя сестра стала дочерью твоего отца. Моя девочка. Что-то большое и темное разломилось в груди Малкольма. Он сделал несколько шагов вперед. — Я все еще твой мальчик, – выдавил он, не понимая, как ему удалось дойти до такого. Именно в этот момент от отчаянно хотел, чтобы отец вновь коснулся его. Он отчаянно хотел услышать слова «мой мальчик». Эта отвратительная ревность вспыхнула вновь, с еще большей силой, чем прежде. — Зеленый цвет тебе не к лицу*, Малкольм, – сказал Мартин со спадающей интонацией. — Что я могу сделать? – эти слова повисли в воздухе между ними прежде, чем Малкольм осознал, что произнес их. Они были полны отчаяния, скребущей жажды, которую Малкольм не испытывал с самого детства. Это было опасно. Так опасно. Какого черта он вообще захотел одобрение Мартина? Зачем ему быть его главным объектом внимания? Малкольм не мог сейчас об этом думать. Что-то большое, темное и мрачное развернулось в его груди, заставив чувствовать, словно он задыхается. Слезы чуть не брызнули из его глаз. — Как я уже говорил, тебе нужно проявить себя, – сказал Мартин, отталкиваясь от стола. – Но, возможно, пока ты пытаешься придумать способ, чтобы сделать это, я мог бы… – он сделал какой-то жест руками, который Малкольм не смог понять. — Что ты мог бы? Мартин подошел обратно и встал перед профайлером. Даже он скучает по тому, как называл сына «своим мальчиком». Слова застряли где-то глубоко внутри, как острый шип, проткнувший его сердце. Он хочет сказать их, но гордость, которую он испытывал к Малкольму, словно испарилась. — Я мог бы наказать тебя. — Наказать меня?! – негодующе вскрикнул Малкольм. – Я не сделал ничего плохого! — Ты вообще ничего не сделал, – теперь Мартин на опасно близком расстоянии и убийственно серьезен. – Когда тебе нужно было действовать, ты застыл. Ты вел себя как испуганный маленький мальчик, а не как мужчина. А теперь… – он наклонил голову, и его взгляд скользнул вниз по лицу Малкольма, к его губам. – А теперь я накажу тебя, как мальчишку, и посмотрим, напомнит ли тебе это, что ты мужчина. Пульс Малкольма быстро вышел из-под контроля, и стало неимоверно жарко. Он не был так близко к Мартину с тех пор, как… довольно долгое время. Сейчас он видит каждую сине-зеленую искорку в карих глазах хирурга, каждую тусклую морщинку у глаз, каждую белую прядь в завитых волосах. Он хочет коснуться его, хочет провести большим пальцем по его жесткой бороде или запустить пальцы в кудри отца, чтобы проверить их мягкость. Он не знает, откуда берется это желание, и находит его по меньшей мере поразительным. — К-как бы ты меня наказал? – робко спрашивает Брайт. Мартин широко улыбается, сверкание его белых зубов усиливает то чувство тяжести, которое поселилось у Малкольма внизу живота. — Я бы тебя отшлепал. Малкольм почти забывает, как дышать. Он пытается найти слова, но прежде чем успевает сделать это, Мартин снова уходит от него, после чего садится на свою койку, аккуратно сложив руки на коленях. Ждет. Приглашает. — Если я сделаю это… — Ну, во-первых, ты это заслужил, – обрывает его Мартин. – Ты загнал свою сестру в угол. У нее не было выбора. — Она могла… — Нет! – голос Мартина поднялся почти до крика. – Она приняла это решение, потому что ты был не в силах, – прорычал он. – Это из-за тебя она теперь может называть себя убийцей, – сказал он тише, но все еще с неумолимой настойчивостью. – И ты должен быть наказан хотя бы за это. Брайт поймал себя на том, что внутренне соглашается. Он знал, что Эйнсли могла позволить арестовать Эндикотта, что у нее действительно был выбор. Но так ли это? Он обвинил Малкольма в убийстве, разбил сердце их матери, назначил награду за голову Мартина, он мог убить Гила – почти убил. Он заслужил смерть. Малкольм покачал головой, словно пытаясь избавиться от мрачных мыслей. — И что теперь, малыш? – Мартин выпрямился. – Что, опять замрешь? Убежишь от страха? Или все-таки собираешься столкнуться с экзекуцией лицом к лицу? Малкольм снял пиджак и повесил его на спинку стула Мартина, прежде чем двинуться к койке; каждый шаг оглушительно громко отдавался в тесном и пустом пространстве камеры. Брайт подошел и встал перед хирургом, сидевшим на своей маленькой кровати. Массивные руки отца потянулись к ремню Малкольма, его пальцы начали действовать. — Что ты делаешь?! — Ты сказал, что готов принять наказание. Передумал? — Нет… нет, но… мои брюки? — Я думаю, что они все же помешают мне надрать твою голую задницу, не так ли? – Мартин сказал это так буднично, словно они говорили вообще не о наказании. — Ты мог бы отшлепать меня через брюки… или… или нижнее белье. — Ты не можешь выбирать условия, дорогой, – Мартин сурово посмотрел на сына. Смесь ласковости и холодности, с которым были произнесены слова, врезались в Брайта. Малкольм ничего не мог сделать, кроме как тупо кивнуть, слишком ошеломленный этим неожиданным поворотом событий, от которого кровь прилила к его члену. Мартину лучше поторопиться, иначе, когда он сбросит с сына брюки и нижнее белье, его поджидает возбуждение. «Черт. Быстрее, прошу» – мысленно попросил Малкольм. Мартин расстегнул Брайту ремень, пуговицу и молнию и просунул пальцы за пояс молодого человека. Он стянул ненужную ткань с бедер Малкольма, и его темные глаза потемнели еще больше, когда он обнаружил легкий стояк, который указывал на Мартина, как только исчезли ограничения в виде одежды. Один лишь взгляд хирурга на член Брайта заставил его подняться еще выше. Малкольму хотелось поджать хвост и убежать от стыда подальше. Он думал об извинениях и оправданиях, но ни одно слово не слетело с его губ. Он хотел этого, нуждался в этом. После мгновения, проведенного в шоке и оценке ситуации, Мартин продолжил стягивать брюки и нижнее белье вниз по сильным ногам Малкольма до самого пола. Брайт сбросил ботинки, снял брюки и боксерки, а также носки. По телу пробежали мурашки, то ли от холодного воздуха, резко обдавшего его, словно пощечина, то ли это был эффект от голодного взгляда Мартина. — Ко мне на колени, – прорычал хирург. Малкольм закусил губу, послушно забираясь на койку и укладываясь, куда велено. Его возбуждение теперь было болезненно очевидно и давило на внутреннюю часть бедер Мартина, когда пришлось лечь к нему на колени и подставить свою задницу для шлепка. Он приподнялся на руках. Безмолвное ожидание отдавалось в ушах звуком собственного дыхания. Взгляд Мартина на бледный зад был горячим и внимательным. Наконец, хирург дотронулся до сына. Он поднес руку к его заднице, ласково коснулся и невесомо провел вниз, отчего Малкольм чуть не выпрыгнул из своей кожи. — Ну и ну, мы еще даже не начали, а ты уже так нервничаешь. Рука Мартина была теплой и тяжелой. Это еще больше заводило его. Стыд и смущение сотрясали Малкольма, но он ничего не мог с этим поделать. Мартин уже увидел его возбуждение. Внезапно воздух наполнился звуком громкого шлепка, и Малкольм запоздало понял, что его ударили. Прикосновение к его правой ягодице покалывало под кожей и вырывалось наружу. — Ты был плохим мальчиком, Малкольм, – голос Мартина был таким низким, что прошелся молнией по всему телу молодого человека и усилил возбуждение. Шлепок по левой ягодице. Один – по правой. Еще один – по левой. — Что ты можешь сказать в свое оправдание? — М-мне очень жаль. — Так и должно быть, – удары становились все сильнее и быстрее, и после самого последнего Малкольм не смог сдержать стон, который сорвался с его губ и наполнил воздух. Мартин остановился, и Брайт заерзал под ним. Он ничего не мог с собой поделать, не мог этого скрыть. Даже когда стон затих, он все еще звучал в голове Малкольма. — Ты возбужден, – сказал Мартин с благоговейным трепетом. Малкольм уткнулся головой в одеяло, покрывавшее кровать Мартина. Он снова начал ерзать, и его мысли начали собираться в кучу, чтобы придумать какой-нибудь способ отвлечься. Но зачем? Зачем волноваться? Он повернул голову, одним глазом глядя на Мартина. — Схвати меня за волосы. Опусти мою голову вниз, – сказал он, задыхаясь. Мартин тяжело вздохнул и сделал, как ему было сказано. Цепкая рука легла Малкольму на затылок, схватила за волосы и резко прижала его голову к матрасу. — Я подумывал задушить тебя твоим же галстуком, – голос Мартина был более низким и хриплым. – Лишить тебя дыхания, смотреть, как ты извиваешься и кончаешь мне на колени. Малкольм издал отчаянный стон и уперся бедрами в одетые ноги Мартина. Очевидно, ему понравилось это предложение. — Давай… — Ты не должен наслаждаться этим, малыш. — Мне… мне жаль, – сказал Малкольм. – Ты всегда хотел, чтобы я был монстром, – заскулил он. – Оказалось, я не… – выдохнул он, прижимаясь к кровати, – просто не такой монстр, как ты думал. Ногти Мартина впились в правую ягодицу Малкольма, и он провел ими по мягкой фарфоровой плоти, заставив член Брайта дернуться. Профайлер извивался на коленях хирурга и чувствовал его твердый член у своего левого бока. Ощущение возбуждения отца заставило его почувствовать себя удовлетворенным где-то глубоко внутри. Ему хотелось стонать, с трудом веря в то, что он не только обличает свои темные стороны, но делает это перед Мартином. Доктор Уитли снова принялся шлепать сына по заднице, но на этот раз удар был слабым и пришелся между ягодиц. Боль отдавала в яйца Малкольма и поднималась вверх, покалывая член. — Т-твою мать, – выругался он. Уитли отпустил волосы и, схватившись за галстук, дернул его назад, начав душить молодого человека, как и грозился сделать. Мартину стало тяжело подавлять собственные стоны и рыки, а когда Малкольм позволил своим ногам раздвинуться, совсем чуть-чуть, то этого было достаточно, чтобы Мартин выругался и начал шлепать сильнее. Он душил Малкольма его же галстуком и шлепал-шлепал-шлепал, пока кожа под его руками не стала ярко-вишневой. В тот момент, когда Мартин подумал, что Брайт сейчас потеряет сознание, его дыхание с хрипом вырвалось из почти закрытых дыхательных путей, и хирург отпустил галстук. — Мой ма-а-альчик, – наконец протянул он, подчеркивая словами свой последний самый сильный шлепок. Воздух вновь ворвался в легкие Брайта. Он вцепился в покрывало, и его тело содрогнулось. Малкольм потерся своим ноющим членом о бедра Мартина и почувствовал, как его одолевает оргазм. — Твою мать, – еле слышно произнес он. Его член пульсировал, несмотря на полное отсутствие трения. Он излился на колени Мартина, бесстыдно потершись о его ноги. Наконец, Брайт затаил дыхание, и ударные волны его оргазма начали ослабевать. — Я… можно мне сесть? — Да. Малкольм неуверенно поднялся и сел на койку рядом с Мартином. Уитли переместился, толкнув Малкольма так, чтобы тот оказался прижатым спиной к подушке в изголовье кровати. — Ты слишком сильно наслаждался этим, – сурово сказал хирург, но не смог сдержать похоть, окрашивавшую его слова. – И ты испортил мои штаны, – он встал на колени и оседлал Малкольма, склонившись над ним. Мужчина сгреб немного спермы Брайта со своих штанов, поднося пальцы к своим губам. Грязный звук сорвался с губ Малкольма при виде этого. — Ты испортил мой костюм, поэтому я испорчу твой. А потом ты поедешь домой и подумаешь о том, как ты можешь проявить себя, – Мартин просунул большие пальцы за пояс своих белых брюк и спустил их вниз по бедрам. Малкольм не мог оторвать от него взгляда. Член Мартина был огромен. Разглядев сочащуюся пурпурную головку и пульсирующую вену на левой стороне, Малкольм облизнул пересохшие губы. Массивная рука Мартина потянулась к ноющему члену, и ему надо было лишь сделать пару движений по длине, чтобы тот начал пульсировать. Хирург направил его на рубашку Малкольма и излился. Брайт даже через ткань почувствовал жар от спермы. Он видел, как она вылетела из члена Мартина и приземлилась на тысячедолларовую пуговицу. Его член болел от независимой попытки встать снова. После мига, который показался вечностью, Мартин поднес руку к своему истощенному члену, собирая остатки спермы, и поднес к своим губам, чтобы облизать. Малкольм чуть не заплакал от желания; взгляд доктора Уитли несколько мгновений был прикован к нему, прежде чем тот стал натягивать штаны. Брайт понял, что Мартин собирается уйти, и ему была ненавистна сама мысль о его отсутствии. Действия Мартина, попробовавшего собственное семя на вкус, были направлены на то, чтобы помучить Малкольма. Ну ладно, в эту игру могут играть и двое. Брайт собрал рукой сперму Мартина со своей рубашки и поднес ее к губам. Мартин выглядел полностью сокрушенным. Его щеки порозовели, губы приоткрылись, дыхание участилось. Брайт ощутил вкус семени, обдавшего язык соленостью. Он закрыл глаза и промурлыкал что-то себе под нос. — Возможно, это и хорошо, что ты именно тот монстр, каким являешься, – ухмыльнулся Мартин.