***
— Я, двадцать четвёртый султан Балбадда, Али-Баба Салуджа! — ликование народа на миг оглушило меня. И кого я вижу в толпе? Хакурю. Должно быть, приехал поздравить меня. Однако, когда мы встретились «лоб в лоб», его физиономия не была настроена отпускать что-то радостное. — Аладдин мёртв — Я знаю — Так зачем ты явился? — Я привёз с собой убийцу — Невозможно — Ещё как возможно, она созналась сама — Ты хочешь сказать, что это «она»? — Да. Дочь Арбы, Элейн. Она созналась, что это она убила его. — Когда она будет казнена? — Утром завтрашнего дня. — У Арбы же двое детей? — Да, Илин скоро будет найден и казнён вслед за своей сестрой — А что Гьёкуэн? — Мертва — Уверен? — Абсолютно. Тут к нам присоединилась Мор. Она что-то рассказывала пока мы шли, но её, очевидно, никто не слушал. Куда мы шли? Всё просто. Мы отправились в одну из комнат, в которой, собственно, и была подсудимая. Но давайте оставим на потом этот очень важный разговор. Предлагаю перенестись немного назад, к Элейн.***
Я сидела в своей комнате. Мне было плохо, очень плохо. Не стоило есть так много. Ах да, совсем забыла сказать, по моему возвращению домой устроили пир. Вот прям конкретно «на весь мир». И я, дура, объелась всякой по#боты, и теперь мучаюсь с расстройством желудка. Ближе к обеду меня немного отпустило, и я вышла из своей комнаты. Какого же было моё удивление, когда я увидела в окне маму, очень «любезно» разговаривавшую с Хакурю. Они устроили поединок не на жизнь, а насмерть. Она мертва. Арба мертва, всё как в манге. Но… И тут мысль ударила меня в голову «Бежать! Быстро бежать!» Однако, мне не хватило ума просто спрятаться и ждать. Нет, нужно же бегать по дворцу и искать помощи. И я нашла, но только не помощи. Короче, я бегала по дворцу в поисках Лин, братца, хоть кого-нибудь! И, как вы уже могли догадаться, любезнейший читатель, я напоролась на Шицзе. И я, наивная дура, будь я сто раз проклята, подумала «вот же моё спасение» и я почти даже не ошиблась, не учитывая, естественно, тот факт, что она потащила меня к своему пришибленному брату. И как я поняла, идём мы на обед. Раньше все сидели напротив друг друга, но теперь на месте мамы, на её подушке сидел Хакурю. Да простит мне читатель, но я вынуждена сказать, что моей героине было искренне жаль Арбу, какой бы плохой она не была. Да, вот такая милосердная моя Элейн. Ещё мне приятен тот факт, что моё произведение хорошо приняли, несмотря на колоссальную перестройку канона, и всего к нему прилогавшегося. Но вернёмся же к Элейн. Я села на своё место, отведённое мне ранее. И пошло-поехало. — Здравствуй, Элейн — он был безумно доброжелателен. Я клянусь, у меня чуть ебало не перекосилось, настолько он внушал мне ужас в этот момент. — Добрый день — с непринуждённым выражением лица ответила я. — Вы ведь уже знаете? — спокойно, что пресуще хладнокровному убийце, он посмотрел мне в глаза, — Вы ведь уже знаете о её смерти? — Наслышана — всё так же, будто бы безучастно отвечала я. — И что, вас это совсем не шевелит? — в его голосе слышалось нетерпение, однако я не смогла понять вовремя, к чему этот «добрый знак». — Печально осознавать, что дорогого тебе человека не стало, однако это не повод для суицида как такового — ситуация начинает меня напрягать, но я успешно не подаю виду. — Ах вот оно что, — он неожиданно встал с подушки и дал какой-то знак страже, — тогда может быть это тебя расшевелит. И прежде, чем я успела что-либо сообразить, меня схватили под руки и куда-то поволокли. Меня несли по всему дворцу и я даже не заметила, что оказалась в каком-то темном коридоре с множеством дверей. Хакурю шёл впереди всех, затем обернулся ко мне, нагнулся чтобы быть одного со мной роста и произнес : — Ты знаешь, что это за место, Элейн? — после моего отрицательного качания головой, он ответил — это, моя дорогая, камеры пыток. Скрывать не буду, вся жизнь перед глазами пролетела. Особенно этот его взгляд, полный одновременно скорби и какого-то злорадства. Он несомненно знал о смерти Аладдина. Затем он снова дал страже какой-то знак, и меня отнесли в одну из камер. Сейчас я попытаюсь описать вам эту комнату. Примерно 6×6 метров, выполнена из кирпича темного цвета. Сверху, под высоким потолком, было милипиздрическое, (извиняюсь за такие эпитеты, но я больше никак не могу это описать) оконце, да и то с решёткой. Можно подумать, кто-то до него доберётся. Дальше я хочу отметить скудность интерьера. Я, конечно, понимаю, что несчастных особо не жалуют, но БЛЯТЬ, даже кровать нормальную поставить не удосужились. Мало того, что кровать уже разваливалась, так ещё и простыни были заляпаны кровью десятков страдальцев. Когда мне велели сесть на кровать, я с минуту потупила, но потом мне доходчиво объяснили, что лучше слушаться. Когда я села на кровать, то ко мне начали пробираться первые порывы ужаса. До меня, если честно, только сейчас дошло, что мне хотят сделать больно, но я была не в силах что-либо с этим сделать. Потом я уловила то, что мне говорили. — Итак, Элейн, Вам известно о смерти достопочтенного маги, Аладдина Иохаз Абрахама? — это говорил какой-то странный мужчина, по всей видимости, прокурор, заботливо приглашённый Хакурю для меня. — Да. — Замечательно. Вам известно, что Вас подозревают в этом убийстве? — Нет, в первый раз об этом слышу. — Так вот теперь знаешь, что ты единственная достойная подозреваемая из всей вашей крысиной норы — вставил Хакурю. — Ваше светлейшество, прошу не перебивать меня, для составления точного протокола. Итак, на чём мы остановились? — На том, что вы подозреваете меня в убийстве. — Ах, благодарю. Так вот, Элейн, признаёте ли Вы себя участницей преступной организации «Аль-Сармена», неоднократно выступавшей против человеческой гуманности и правосудия? — Нет. — Почему же? — Послушайте, Monsieur¹, я может быть и дочь бывшей королевы этого сброда, но я не имела никакого отношения к их муткам против человечества — такой ответ, судя по всему не устроил прокурора, и он решил продолжить. — Хорошо, — протянул он, — в таком случае, Вы и не признаёте себя в качестве убийцы юного маги, я прав? — Совершенно верно — я не понимаю, зачем я тогда солгала, возможно, думала, что это спасёт хоть как-то положение. Мсье прокурор повернулся к Хакурю, терпеливо ждавшему позади. — Господин, она не признает себя виновной, с чего начнём? — Начнём, пожалуй, с «Испанского сапога»² Я не понимала тогда, про какой сапог они говорят, но поняла, что это что-то страшное и вне моего хрупкого понимания. И действительно, они оголили мою правую ножку и обули на меня какую-то херовину чуть ниже колена. По команде стражника, другой стражник, с помощью специального оборудования начал сжимать сапог и мою ножку внутри, соответственно. Это было невыносимо больно. От такой боли не только в своих грехах покаяшься, но и в грехах своей прабабки, блять. Я орала как резаная, нога болела ужасно. — Ну так что, любезная, вы признаётесь в своей непосредственной связи с Аль-Сарменом? А в преступных действиях против Аладдина Иохаз Абрахама и всего человечества? — Признаюсь, признаюсь, во всём признаюсь, только отпустите! — Прекратите пытку — скомандовал прокурор стражникам. Я, обессиленная, рухнула на полуразвалившуюся кровать, и отключилась.