О слухе и двух идиотах

Книгочей всегда говорил, что ученик у него – идиот. А последний идиот тот, кто поверил в россказни и слухи о любвеобильном рыжем Кролике. Лави, конечно, изначально и был тем, кто эти слухи создавал, хвастаясь направо и налево о своих похождениях, крича неизменное «страйк» при виде любой юбки – ну, а потом, кто-то подхватил, поверил, и оно просто приелось. Тем более, не сказать, что эта роль не так уж не подходила бы к общему, созданному на время образу экзорциста, так что, в целом, Лави все устраивало, а остальным было без разницы. За исключением, как оказалось, лишь одного экзорциста. Но правда всегда открывается, и, если бы книжники были честным народом, одному из них не пришлось бы сейчас так краснеть посреди коридора, не пришлось бы так судорожно выдыхать, так млеть под чужими напористыми горячими губами, раскрывая свои без сопротивления, и так еле стоять на подкосившихся очень внезапно ногах, на самом деле впервые пробуя на вкус это ощущение. Канда тоже не умел, и не скрывал особо, не хвастался попусту, а спросить никто бы и не осмелился, за исключением пары разов от разумеется-все-знают-какого-книгочея. Но Канда был смелее, что очевидно, и слишком уж долго пытался держать оборону и терпел такого надоедливого, вечно маячащего прям перед самыми глазами пятна – рыжего, взбалмошного, шумного и шустрого, ленивого, избалованного на вид, вредного, не заботящегося о личном пространстве некоторых определенных экзорцистов, такого надоедливого и с таким бесячим Канду поведением и репутацией, и сейчас, наконец, нарвавшегося на долгожданное и заслуженное. Они просто были на очередной тренировке: Канда, без своего вечного балахона длиннющей формы почти до пола, с растрепавшимися волосами, взмокшей челкой и сильными руками, крепко сжимающими Муген, смотрел в упор на Лави, в его обычной изношенной футболке и узких – даже, черт возьми, сейчас, на тренировке! – брюках – удивительно, но совсем не мешавших движениям его гибких ног. Лави дразнит, язвит, подкалывает – тренировка вскоре заканчивается, а Канда слишком поздно ловит себя и свои мысли об этом Книжнике, и особенно свое тело, будто самостоятельно двигавшегося, наконец дорвавшись до чего-то долго ожидаемого. Рука хватает чужое плечо где-то за углом среди коридоров, разворачивает, притягивает под удивленный вздох, сорвавшийся с чужих губ и тут же затихший. Пытаясь устоять, Лави вжимается спиной в ближайшую стену того коридора, где буквально ещё пару минут назад собирался в очередной раз устроить очередной цирк на глазах напарника. Сначала шутка удалась, было время посмеяться с отшатнувшегося резко куда-то вбок Канды, а затем, разумеется, прилетело от него же, и цирковая музыка звучала уже у Лави, в вылетевших мгновенно мыслях. Прилетело – однако не пинок и даже не удар – пока губы впились и столкнулись с чужими, с непривычки, звонко и ощутимо заодно и зубами, ладонь, схватившая и сжавшая подбородок, ощущалась тепло, не так уж и грубо, с явными небольшими мозолями от Мугена, шершавая и чуть влажная: Лави хмыкнул – Юу тоже, отчего-то, волнуется, и от этого становится как-то теплее. А еще уверенней. Разумеется, скорее всего, Канде привычней было бы стукнуть и лишить Книгочея возможности вдыхать необходимый прямо сейчас кислород – тогда бы не пришлось ругаться последними словами в мыслях на эту появляющуюся ухмылку. Канда видел, что Лави расслабился, и, зная его репутацию, наверняка чувствует себя в своей тарелке, и потому даже сквозь этот, скорее всего, неловкий и неумелый поцелуй со стороны мечника, тот так явственно и определенно издевательски, в своей привычной манере, улыбался. Лави же, в какой-то момент отклонившись назад на прохладную поверхность коридора и шумно вздохнув, собираясь, уже в следующий вновь прильнул обратно, будто и не он только что оказался пойман врасплох, кусаясь определённо играючи, и приоткрыл рот, пропуская чужой настойчивый язык и, глубоко в душе, радуясь и запоминая. По-настоящему, они оба не особо знали, что делать, но ощущения были новыми, и сами собой вели. Руки, закинутые на шею медленно, поглаживающими движениями добрались до чужой, интригующей уже долгое время, ленты в волосах, на грани от того, чтобы распустить, и в обычный день Канда бы задохнулся от такой наглости, но сейчас задыхался от иного, и лишь снова стиснул зубами чужую нижнюю губу, в то время как сам мертвой хваткой второй руки вцепился в яркий шарф, дергая его вниз – может быть и привычно для их нередких стычек, если бы не обстоятельства. Шея у Книжника под ним оказалась не менее горячей, чем его щеки и скулы, уже тщательно расцелованные, обведённые влажной кривой дорожкой и раскрасневшиеся; кожа после тренировки пропахла потом и усталостью, ничуть не отталкивая, и та самая одиноко пульсирующая венка выделялась на бледной коже, умышленно лишенной загара. Но, что уж скрывать, по, на долю секунды мелькнувшему мнению, тут загар был бы даже не к месту, и без него вполне неплохо, как раз, чтобы новые следы выделялись ярко и красочно. И, оценив возможность и перспективы, новых следов запланировалось прибавить в достатке, чтобы хватило надолго и показательно. Канда ведёт грубо, не собираясь отдавать контроль, соревнуясь неосознанно и собственнически за то, что и сам, и с помощью гуляющих слухов надумал; цепляется руками, почти не давая секунды воздуха, и в простом поцелуе делает так, как ему подсказывает уплывающее от такого внезапного жара чужого тела совсем рядом сознание. Лави отвечает, обводит пальцами узоры чужой формы на спине, переходит мягко на шею, притягивая и царапая её слегка, и накручивает темные пряди, зная, что эти его выходки уж на этот раз точно не останутся без внимания чужих глаз. А после смотрит чуть вниз, смущенным и сбитым с толку, но очень уж довольным взглядом. – Это... на первый раз с тебя хватит, – Канда смотрит снизу и исподлобья, дышит глубоко, старается избежать взгляда на эту чертову, точно влекущую, улыбку, но все же донести все то, что, как оказалось, хотел сказать давно, но не произнес бы ртом никогда в жизни. Пока что, не сейчас. – Как скажешь, Юу, – Лави облокачивается затылком о стену, прокручивает в голове последние пронёсшиеся минуты и слегка улыбается, когда касается кончиками пальцев собственных губ. – На самый первый. Канда моргнул, посмотрел в упор и фыркнул. Влюбился в идиота, и ещё не понял, что последний идиот тут только тот, кто верит слухам.