Сыновья Луны

       Тишину Гартхемской ночи разбивал мерный стук колёс и копыт. Высокий брум семенил под тень замковых стен, спасаясь от ледяной луны. Мрачная громада Кужкора возвышалась над городом нагромождением башен с высеченными в толще камня барельефами вьющихся теней. Высокие стрельчатые окна терялись между рёбер фасада, с карнизов глядели горгульи, скаля каменные пасти, порталы давили извитой тяжестью чёрного камня. Кужкор был воплощением ураганного вихря, подчинившего неподатливый гранит и разметавший его в бурной стихии. От сырости рва под древним подвесным мостом, до ржавой решётки ворот — замок был неприветливым, тёмным и зловещим местом. Под стать своему прошлому.        Ворота разъезжались медленно, с сомнением пропуская ночного гостя. Но вид брума и извозчика, — безликой тени в плаще с капюшоном, — не допускал сомнений. У того, кто посмел тревожить ночной покой, были на то веские причины. С вороных конских грив поднимались струйки дыма, копыта синхронно опускались, не поднимая пыли, не оставляя следов. Над упряжью летала плеть, но лошади знали дорогу: через густую тень крепостной стены, подле наглухо запертых ставней городка прислуги, мимо погасших уличных фонарей, к тёмным аллеям парка и дальше, где древний камень дышал холодом, развеивая призрачный экипаж.        Дверца брума бесшумно отворилась. Альберт ступил на знакомые каменные плиты двора, вслед за ним упал дорожный плащ. Разумеется, он не пошёл к парадной двери, а скользнул в потайной ход одной из башен, хорошо ему известный по многочисленным вылазкам.        Он мог бы позволить себе пройтись по залам, вспоминая их величественный дух, подняться по широкой, устеленной коврами лестнице, оглашая своды звуком шагов и ведя рукой по стылому мрамору перил. Но, в отличие от других замков, Кужкор просыпался с наступлением темноты. Луна влекла созданий Ночи и примкнувших к ним, поднимала из постелей, манила сиянием и близостью к сокрытому от света дня таинству. И пусть эта жизнь, протянувшаяся на века, лишь отдалённо напоминала быт смертных, она была жизнью. Такой, какую Альберт не хотел бы встретить сегодня на своём пути. Было достаточно одного его запаха, что к утру выветрится с пыльных портьер.        Смутная тревога остановила его на узкой винтовой лестнице, всколыхнувшей воспоминания. Он пробежал по ступеням на носках, не обронив ни звука, задерживая дыхание и пригибаясь к земле, едва не ступая на кончики пальцев рук. Волосы упали на лоб от волнения. Камень здесь дышал запахом молодой весны и льдистой луны, запахами мрачной, кровавой старины и мёрзлой земли. В дюйме от высоченных, резных лаково-чёрных дверей Альберт разрешил себе дышать, гоня прочь тревогу и трусость.        Виллиам ждал его, ждал непростительно долго, и он распахнул двустворчатые двери без тени сомнения. Альберт почти перестал чувствовать прижигающую боль обнажённой плоти, но силуэт в объятиях лунного света напротив окна заставил грудь расшириться, и корсет стал ещё теснее. Шаг навстречу, не замечая комнаты — лишь очертания предметов в сиянии луны. Снял плащ, уронив к ногам, оставшись в свободной белой рубашке и брюках.        Ещё один крадущийся шаг, эхом отдающийся в комнате и теле. И снова Виллиам даже не поворачивает головы. Его тень громоздкая, неправильная, и сам он кажется другим. По венам стекает холодный страх, Альберт внезапно осознаёт, что за это время могло измениться слишком многое.        Он будто не становился ближе, хоть и неумолимо сокращал расстояние. Виллиам был так близко, но Альберт не преодолел бы этой пропасти даже лётом на ураганном ветре.        Остановился, выравнивая дыхание и приказывая себе успокоиться, найти слова.        — Боишься, — упало камнем слово, и тень шелохнулась. Виллиам запрокинул голову к луне, и та разворошила мягкие короткие волосы цвета ореха. — Меня?        — Нет, — соврал Альберт.        Под плащом, накинутым на широкие плечи, темнота покачнулась и развела кожистые крылья. Мышцы шеи пришли в движение, поднимая их и натягивая перепонки. Громадные, чёрные как бездна, они сложились в подобие кокона, из которого протянулась бледная рука. Альберт накрыл её своей ладонью и шагнул в сомкнувшиеся за ним объятия. Луна пролила свет на очертания профиля Виллиама, казалось, не затронутые метаморфозой. Его осмотрели, прикасаясь дыханием к точёным скулам, платиновым локонам, глухому воротнику накрахмаленной рубашки.        — Столько лет, — рука с крепкими когтями, более не желавшими втягиваться в подушечки пальцев, прошла костяшкой по его челюсти до уха. — Оказывается, время тоже способно творить искусство.        — Вашими усилиями.        — Да если бы, — оттянул тот уголок рта. — Все мои силы ушли на поддержание этого облика. Но и они не безграничны. Я всё больше полагаюсь на фантазию портретистов, когда приходит время в очередной раз умирать и назначать наследника. А приёмы просто невозможны.        — Крылья — не все метаморфозы?.. — поднял брови Альберт, вспоминая тела предков, чьи мумии украшали подземелья, анатомические зарисовки в человеческих книгах. Но Виллиам лишь слабо улыбнулся.        — Ты пахнешь снегом. Настоящим, не таким, какой выпадает здесь. Твоя страсть к путешествиям когда-нибудь заведёт тебя к воротам Ада.        — Уже заводила. Разве я не рассказывал…        Виллиам наклонился к нему, зарываясь носом в волосы и тяжело вдыхая. Тот опешил, но, когда тонкий луч луны пробился сквозь кокон, падая на бледную кожу обнажённой груди, также приник к нему, жадно глотая запах, что давно выветрился с одежды, но не из памяти. А сейчас он был под его ладонями, дрожащими от ощущения кожи, такой настоящей после долгой разлуки. Его обняли, сжали аккуратно, боясь смять ленту в волосах, и одновременно даря тепло.        — Я скучал, Вилл, — выдохнул Альберт, приникая губами к ложбинке между ключиц.        Тот опустил крылья, позволяя лунному свету обрисовать черты лица. Государь Кужкора больше не выглядел как человек, как все свои портреты на стенах галерей. Он был иным. В общих чертах прежним, но в деталях... силуэтом за запотевшим стеклом проступал его настоящий облик, сотканный из людских кошмаров и потаённых грёз, вытесанный Луной из первозданной Ночи. То была участь всех бессмертных, плата за власть над Проклятием, напоминание о прошлом их вида. И их суть. Едва ли, по мнению природы, сотворившей бессмертных, земному воплощению смерти требовалась маскировка.        — Я видел, как ты падаешь на меч. Знал, что этот меч окажется серебряным. Что ты будешь ослаблен боем и не отразишь удар.        Альберт поджал губы, растроганный гортанной дрожью в голосе. Он догадывался о связи крови, но никогда раньше не чувствовал её протянутой от сердца к сердцу нитью, а сейчас она до боли натянулась. В утешение его плечи накрыли руки. Поднялись сзади по шее, скрещивая пальцы и разделяя волосы когтями. Глаза обратились вниз, невозможно близкие, полыхающие красным огнём пламени камина за его рёбрами и глубже, в основании души.        — Я учился у лучших, — прошептал Альберт с лёгкой улыбкой.        Он опустил веки, подаваясь вперёд и прикасаясь к неподвижному изваянию, к маске искусной магии. К уголкам губ, к мочке заострённого уха, к мышцам у основания шеи, тонкой перепонкой удерживающим крылья.        Магия запечатлела в веках образ, приходящий во снах, тенью следующий за ним в дальних землях, знакомый с того времени, когда его волосы ещё пахли лугом и мёдом. Ресницы задрожали, когда объятие стало крепче. Ему было отчаянно мало этих прикосновений, он слишком много ночей провёл наедине с одними мечтами, не в силах вылечить тоску разлуки.        — Ты устал с дороги? — когда рука прошлась вдоль спины, то встретила ощутимую дрожь.        — Это не усталость, — ему не удалось скрыть блеск глаз.        Вилл усмехнулся. Рука очертила овал его лица, спускаясь на шею. Ещё немного, и он чувствовал, как в груди зародится искра, что сожжёт его. Он медленно отстранился, падая в прохладу. Обошёл его, расстёгивая воротник рубашки, что безбожно просвечивала в лунном сиянии.        — Иди за мной, — отступил ещё на шаг, запуская руку под пряжку и роняя пояс к ногам. Крылатая тень медленно поворачивалась следом.        Он освободил ноги от коротких сапог, ступил на ледяной пол, движением бёдер снимая брюки. Свет луны засеребрился на мягком капроне белых чулок. Белья Альберт не носил из принципа, и шёлк снова был безбожно прозрачным.        Запуская руку под пуговицы, он прошёл к кровати, лёг на спину перед фигурой мастера. Тот лёгким холодом одежд поднялся по его ногам, опустился на плечи, вдавливая в перину. Плащ его протянулся от самого окна, и теперь только крылья прятали их в тени взора Луны. Вилл поцеловал его над корсетом, оттягивая губами шарик соска, огладив икру на своей талии и ниже, к бедру. За дыханием пробивался рык: шутка ли, протянуть без любимого больше полувека.        Вилл опустился ниже, раздвигая его ноги. Вслед за рукой снизу вверх заскользили стрелки на тонком капроне, остановились у бахромы подвязок. Любуясь, наставник приник к его паху, движением руки заставляя с коротким стоном поднять бёдра.        Альберт позволил себе запустить пальцы в его мягкие волосы, вздрагивая от поцелуев на бедренной артерии и ласк, срывающих с губ тихие стоны. Он закусил костяшки, когда Виллу удалось перекрыть боль от шрама и заставить кровь хлынуть к члену, и чуть меньше к щекам. Румянец был столь редким гостем на бледной коже, что его порой принимали за мраморную статую. Один Вилл мог заставить его полыхать как девица, в своей неспешной манере подчиняя плоть. Альберт придвинулся к нему, встречаясь с раскалённым взглядом.        — Войди в меня? — прошептал. — Я прошу.        — Это займёт время, — процедил тот, давая понять, что не намерен ждать, но притянул его бёдра. Альберт охнул, когда кожу порезали когти. Вилл убрал руку, стараясь не смотреть на кровь. — Ты перевернись.        Он послушно утопил локти в подушке и постарался расслабиться, когда между ягодиц толкнулся язык. Когда он поддался, Альберт прыснул от выражения лица наставника.        — Я отправлю этого демона обратно в Ад, — пообещал Вилл, сминая пятернёй ягодицу, и устраивая его узкие бёдра между своих.        — Всего лишь горячая ванна и пара свечей… А ты уже ревнуешь.        Вилл углубил костяшку пальца, оттягивая кожу и вырывая вздох, медленно расправил, заставив стиснуть зубы. Альберт выгнулся дугой, кусая губы и обещая себе, что за болью последует награда. Вес тела мастера, касания прохладной кожи уже были ею, но до насыщения этого смертельно не хватало.        — Не думал, что пары свечей маловато?        Он уже поддался двум костяшкам, когда у входа встала третья. Щёки горели — никому из любовников не требовалось настолько его растягивать, а собственные пальцы не требовали долгих прелюдий. И от того крепло желание уже почувствовать его внутри.        — Только если ты изменился… Дева Мария, — ахнул он, когда темнота открыла взору тело Вилла. Альберт не видел такого ни в одной из книг, но заметно увеличившийся член потерял свою человеческую форму, стал шире в середине, твёрдые вены еще ближе подступили к коже.        — Не будь магии, ты бы и ходить не смог после такого, — невесело усмехнулся тот, сдабривая его слюной и естественной смазкой.        Сердце забилось чаще от того, как её было много — стекающей в ложбинку ягодиц, протягивающей нити за крайней плотью. Если Вилл контролировал это, то уж точно не надеялся, что обойдётся без крови.        — А так, только сидеть не смогу? — снова напомнил о себе шрам. Спина прогнулась в последней попытке избежать участи посаженного на кол. Альберт откинул волосы, открывая обзор, и едва сдержал скулёж, когда рассмотрел в деталях то, что в него собрались вставить.        — Капитулировать собрался? — его талию прижали к кровати, видя нервное движение плеч.        Он закрыл глаза, сжал зубы в едва слышном вое. Набрал воздуха в грудь, насколько позволял корсет. Головка вошла, дюйм за дюймом захватывая глубину. Альберт с первой возможностью перевернулся на спину, обхватил шею Вилла.        — Собрался принять тебя такого, каким ты стал.        — Поработай над уверенностью, её тебе явно недостаёт.        Раздвинув ноги до дрожи в связках, он не позволил себе закричать. Его подняли над кроватью, когти вонзились в кожу. Альберт плавно опустился, выдыхая и откатываясь в новую волну тянущей боли. Схватив спинку кровати, опустил взгляд на оттянувшуюся кожу ниже корсета, рвано выдохнул, чувствуя раскалённую твердую плоть каждой мышцей. Движение — поначалу плавное, затем сорвавшееся в галоп, выбивало воздух, заставляло шипеть тлеющей мокрой лучинкой.        Тесный корсет сдавливал шрам, и он грозил выдать себя в оттенках стонов. Но какая бы не пряталась в нем боль, прикосновения Вилла её заглушали. Весь он — куполом кожистых крыльев, тёплым объятием, пронзающим до сердца огненным взглядом, был до мурашек, до гортанного рыка оглушительнее любой боли.        Альберт глотал воздух, жаркий от дыхания над раскрытыми губами. Вилл прижал его к стене, спинка кровати впилась в поясницу. Оба уже двигались не заботясь об аккуратности, чтобы согнать истому. Он оказался снова на подушках, лицом к стене, до позвоночника стреляло негой и рваной болью. Грань казалась хрупкой от бешеной заточки, грозила порезать до крови. Альберт проскулил, помогая бёдрами и слыша влажные хлопки о пах.        Подступило к груди и раскрылось чувство наполненности, он впился когтями в подушки, прижимаясь к нему, сливаясь в единое целое. Несколько рывков, и в его шею входят клыки, прижимают в характерном удушающем движении к подушкам. Вилл обездвиживает, вдавливает своим весом в кровать, не останавливая темп. Сквозь тяжёлое дыхание пробивается рык напряжения. Мышцы обхватывают, сжимают, Альберт едва двигает бёдрами, и Вилл вздрагивает, из широкой груди вырывается стон на дрожащих связках, разливается судорогой по телу, затопляет мышцы тёплым молоком. Нега рвётся тонкой плёнкой, брызгами падает на кожу и простыни, заглушая галоп сердца. Он падает на перину, не в силах пошевелиться.        Вилл грузным ворохом опускается рядом. Простынь под Альбертом быстро намокает, он ещё не может восстановить дыхания, а уже срывается в объятия Вилла, покрывая раны от своих когтей поцелуями, перегибаясь через его плечо к бугрящейся у основания крыльев спине. Но вот когти тянутся разрезать ленты корсета, и он перехватывает его руку.        — Нет, — отрывисто выдыхает.        — Ты что-то скрываешь?        Он возвращается на подушки, не разрывая взгляда. Сердце готово и без когтей разорвать прочные нити. Тело так ослабло, что он не чувствует боли, должно быть, распирающей плоть внутри глубокой раны.        — Это мой любимый корсет.        Тот прикрывает глаза, смиряясь с тайной.        — Я лишь хотел увидеть твои, — оттягивает уголок рта.        Едва справляясь с собой, Альберт вытирает потёки крови с подбородка и, как ни стыдно, бёдер. Луна затапливает комнату, ничто не уходит от её взора. Он опрокидывается на постель, не в силах больше прятаться от неё, даря ей все секреты кроме последнего, пульсирующего за корсетом. Вилл проводит по мягкому капрону очередную стрелку, размазывает семя по плоскому животу над белыми кудряшками, Альберт поднимает взгляд. Слишком долго смотрит на изгиб губ.        — Так как твоя поездка? — приходят они в движение.        — Раштейны получили по заслугам. Официально они потеряли людей из-за бурана, повозка сорвалась со скалы.        — Зная, как лютует Орден на севере, ты проделал тонкую работу, заметая следы.        — Твоя похвала превыше всего, — улыбнулся он.        — И всё же что-то пошло не по плану. Они ведь знали наши козыри, и что ты идёшь по следу.        Альберт помолчал, удивляясь проницательности мастера. Собрался с силами, чтобы продолжить. Даже сейчас, после дороги, в которой было достаточно времени, чтобы проанализировать все детали задания, ему было тяжело признать свою ошибку.        — Тот человек возомнил себя охотником, — наконец обронил Альберт. — Обычному наёмнику внушили, что все бесчинства, что он творил, есть богоугодное дело. И, верно, поэтому он выбрал меня своей главной целью.        — Самонадеянно. Из века в век люди не могут противопоставить нам ничего в равном поединке.        Он заставил себя не отводить взгляд. Поверить, что так оно и было. Труп фанатика примерз к скалам вовсе не окроплённый его кровью, вовсе не развороченный в яростной агонии пожираемого серебром бессмертного.        — Раштейны были обречены на участь клятвопреступников. Я бы не позволил уйти живым ни одному из них после того, как они отвернулись от вас, мастер.        Вилл кивнул, убирая от лица Альберта пряди и подставляя луне тонкий профиль. Тот знал, что многие видят в его лице мёртвую фарфоровую куклу — красивую до ужаса, дрожащего в пламени ненависти к инаковому.        — Этой вендеттой ты доказал, что нет больше того слабого Альберта, в чьей крови свет рассветной луны. Ты стал тем, кем наш род может гордиться.        — Я давал обет, что не подведу тебя.        Тот придвинулся ближе, притягивая его за челюсть, поцеловал крепко, глубоко. Альберт обнял его, прильнул к груди, не разрывая нитей слюны, огладил клыки языком. Вилл наклонил голову, легонько прокусывая мочку уха. Альберта пробрала дрожь, сзади по шее поднялась рука, склоняя к артерии. Он вонзил клыки — коротким филигранным уколом, тут же бросившись слизывать набухшие капли. По горлу разлилось тепло сильной магии.        Кровь Вилла была тем, отчего стоял ещё Кужкор, клетка жаждущих бессмертия душ. Тёмная сторона Гартхема грезила хотя бы раз испить её, принимая могущество, становясь чуть ближе к Луне, но и навеки связывая себя с её хозяином. Чем сильнее кровь, тем крепче мучительная тяга к ней, тем тусклее жизнь без неё. Но с этой магией, хоть однажды расцветшей на корне языка, любой человек мог приблизиться к истинному лику Луны, встать у ног бессмертных, принимая дар и Проклятие их рода.        Он забылся — только коротко зашипел, когда в его собственную шею впились крепкие клыки. Вилл сглотнул его кровь, и в широкой груди народился рык: распробовал гарь и боль. Альберт вырвался и одним прыжком пересёк комнату, забившись в угол.        Рвано выдохнул, застыв в спасительной темноте. Луч луны протянулся к Виллу, что угрожающе расправил крылья с острыми когтями. Пропустив удар сердца, Альберт потянулся к корсету, сжал скользкие жёсткие ленты в негнущихся пальцах. Ладони вспотели, рана пульсировала чистым животным страхом. Плоть стала липкой, влажной, просочилась сквозь нити тугого шва и обагрила шёлк. Он с треском каркаса освободился от доспеха, разламывая свою последнюю защиту. Тёплая кровь стекла по животу, на отвратительной ране набухли пузыри. Альберт не поднимал взгляда. Руки обмякли и отпустили корсет в долгое падение.        — Я покину Гартхем, — надрывно выговорил он то, о чём всё это время боялся сказать. — Я подвёл вас.        — Нет, — Вилл пересёк комнату, и будто бы уменьшился перед ним. Крылья спались в бесформенный плащ, руки протянулись к его рукам, но боялись прикосновения. Вилл замер, задерживая скомканное дыхание перед кровоточащей плотью.        — Я был слишком слаб даже для простого человека. Я не достоин называться вашим учеником…        — Нет, нет…        — Мастер! — глаза увлажнились. — Я не заслужил быть рядом с вами!        — Никогда не покидай меня, — он осторожно обнял его, прижал к себе. — Всё твоё путешествие было ошибкой. Я не должен был испытывать тебя. Не должен был растить из лозы кинжал. Не должен был отпускать…        Альберт задыхался и зажимал рот рукой, солёной от слёз.        — Прости меня, Бель, что я не был с тобой.

***

       Кошка взбежала по водостоку, поднимая в воздух раскормленных голубей. Запрыгнула на конёк крыши, принялась вылизывать лапку. Кужкор розовел в лучах рассветного солнца, недавно яркая луна тонула в сиреневой дымке у горизонта, грозя вовсе растаять за крышами. Кошка тревожно подняла загривок, слыша неясную дрожь прохладного воздуха. Предчувствие, тугое и скользкое как гадюка, заставило её подняться на лапки. Воздух взорвался. Оглушительно раскололся, исторгнул удушающий жжёный чад. Кошка подскочила быстрее, чем пуля просвистела мимо неё. Не дожидаясь повторного залпа, поскакала по крышам, оскальзываясь на черепице и скребя когтями.        Охотник сплюнул и перезарядил ружьё. Он не мог позволить себе так расходовать оружие. Ведь пуля, наглухо застрявшая в кирпиче одной из печных труб, блестела в рассветном солнце чистым серебром.