***
Скоро Альберт узнал всех слуг, обращённых и тех, в чьих жилах ещё текла желанная кровь. Первые составляли костяк приближённых, а люди работали подле них, наученные не искать следы порезов и симптомы анемии. Семья приняла его сперва как диковинку, затем как новую игрушку хозяина, и только после, в ореоле широких улыбок и восхищённых вздохов, признала второго бессмертного на территории первого. Виллиам неотрывно следил за бруксами и упырями, что отпускали нескромные взгляды на тонкую шейку. Вкусившие нежизнь, твари хотели крови, что наполняла их тела силой, и готовы были увидеть хозяина и в ребёнке. Луна не открывала свои грани глазам, затуманенным жаждой. Едва ли кровопийцы знали, насколько она слаба. В одну из долгих зимних ночей, в канун Рождества, Альберт пропал. Ни один зал не заснул под стук каблучков на быстрых ногах и хлопки неокрепших крыльев, ни одних мраморных перил не коснулась мягкая ладошка, только холод ещё яростнее кидался на окна снопами снега, и заливала льдом мир Ночи Луна. Гартхем у подножья нарядился в огни. Снежок на покатых черепичных крышах истоптали босые ножки проказливых фей, мерцали растопленные камины за оконными решётками, разукрашенными морозом, раскрасневшиеся компашки студентов галдели возле пабов. Но он не был бы государём, если бы не слышал горестные стоны метели в подворотнях, беспокойное шипение дворовых кошек в тёплых подвалах и звенящий цокот копыт приближающейся беды. Виллиам нечасто покидал стены своего замка, оставляя Семью на произвол судьбы, и уж тем реже с наступлением темноты раскрывал крылья, примеряясь к неспокойному ветру, стоя на обветренном шпиле одной из башен. Но он с зари посылал брукс, и ни одна не взяла след. А когда раз за разом прячут взгляд, кусая губы, признаваясь в собственной бесполезности, то невольно заподозришь, что кто-то из них недоговаривает. Боится гнева того, кто руководит зимой как оркестром, чьё слово может, хоть и раз в году, стать выше слова хозяина. Так что Виллиам опустил шаль темноты с укутанных в тучи небес, погружая город в темень, и шагнул в пасть пропасти, обращаясь распластанной чернильной тенью. От башни отделился силуэт и с вихрем метели скользнул к подножию скалы, крышам и дымящимся печным трубам. Он не был бы государём, если бы ветер не шептал ему, откуда исходит утробная тревога, где колышется мрак беспокойных снов, где горячее топливо Ночи покидает кровоток. Этой ночью небеса упали его крыльями на узенькую улочку, снег припорошил плечи и поднятый воротник плаща. Перед ним высился старый кирпичный дом, за высокими зашторенными окнами мерцало тёплое пламя камина, слышались голоса и звонкий смех. На улице моргали фонари, едва ли даря Гартхему тот свет, который полыхал за этими стенами, на который прилетел очередной мотылёк. Виллиам прошёл мимо конюшни, где фыркали, вздымая ветвистые рога, олени. Сани стояли на дворе. Он поднялся на крыльцо, огладив рукой в перчатке запорошенные снегом перила, наклонился, чтобы войти в двери. От скрипа петель голоса притихли. Послышался шорох ткани, шаги торопливо пересекли комнату и замерли в дверях. — Вилл! — Альберт радостно улыбнулся, его волосы под лентой растрепались. Рубашка была расстёгнута до половины, щёки зарумянились. От него за пять шагов пахло вином. — Я уж думал, ты не придёшь! Николай сказал, что отправил эльфа, но я уже думал, что ты… — …получил приглашение, — кивнул он, проходя в коридор перед ярко освещённым дверным проёмом. — Но ты должен был сперва спросить. Не дело вот так убегать. — Я… — Альберт остановил его, потянув за рукав. Виллиам обернулся, и тени, уже нахлынувшие грозовым фронтом на стены и потолок, проглотившие свечи и вдохнувшие в комнату холод, отступили. — Я не хотел. Он словно очнулся от сна, ледяной сквозняк забрался под воротник, рука с подточенными острыми ноготками на его рукаве сжалась, чувствуя перемену. Свет дверного проёма лежал под ногами, но отчего-то он пугал, обещая нечто большее, чем просто нарисованные воображением картины. Свет замер в ожидании, пока он оторвёт взгляд от радужек, окрашенных в алый. Подарок матери рассветов, ещё не сменивший пух на перья, с запахом чужих рук на коже. Виллиам не смог бы ответить честно, почему он был сейчас здесь, почему не давал зиме забрать своё, как то вершилось из года в год с нерадивыми мотыльками. Была то привязанность или обязательство защиты своего вида, эти грани сегодня не имели значения. Альберт прищурился, замечая отблески его терзаний за привычной маской спокойствия. Когда он стал так важен ему? Почему созданию рассветной Луны он во всём Кужкоре доверял больше, чем взращенным на его крови бруксам… Виллиам знал ответ, но едва ли мог признаться себе в этом. — А вот и ты, — громыхнул голос, и Виллиам отвернулся. В комнате ждал мужчина с седыми короткими волосами и аккуратной бородой, облачённый в длинный, отороченный мехом серебристый кафтан на восточный манер, сверкающий, словно снег. Его посох был прислонён к стене слишком далеко, чтобы до него можно было дотянуться. — Вынужден признаться, ты знаешь толк в мальчишках, — пожал плечами колдун. — Мы только начали, но будем совсем не против, если ты присоединишься. — И как далеко вы зашли? — Виллиам размеренным шагом приблизился к камину, оглядывая вальяжно развалившегося на диване Николая. На спинку была закинута знакомая горностаевая шубка, с оторванной в спешке и повисшей на нитке пуговицей. — Что успело случиться? — Ты опять занят тем, что возводишь никому не сдавшиеся стены, — колдун сделал замысловатый жест в воздухе, и одна из бутылок оказалась в его руке. Пробка слетела и плюхнулась в пустую рюмку, с горлышка закурился дымок. — Стремишься поймать всех птиц, чтобы не пустовала твоя… клетка. Он пропустил его тон мимо ушей, хоть и понимал, что пьян в этой комнате только один. — Пойми, — закинул ногу на ногу Николай. — Альберту не нужен твой Кужкор, его душа просит свободы. Которой ты никогда уже не сможешь ему дать. Виллиам не был бы честен с собой, если бы не согласился. Но он и не собирался удерживать его вечно. Рано или поздно настал бы тот день, когда дорога позвала бы Альберта, благо, изведанный мир широк, а каждый год приносит новые открытия и штрихи на картах. Но Виллиам бы не был государём, если бы не сознавал опасность внешнего мира. — Он покинет Гартхем только когда сможет постоять за себя, — от этих слов стоящий за приоткрытой дверью Альберт нахохлился, в возмущении царапнув по дереву. — Он здесь не пленник, я оберегаю его от опасности. Вроде тебя. Колдун заулыбался, прикладываясь к бутылке. Когда-то люди боялись его, и не без причины. Но век от века ему удалось посеять зерно сомнения в тенётах страха, и вот они уже готовы были пустить его на порог, словно овцы пастырю внемля красноречивым обещаниям и принимая дары. Отдавая взамен тех, кого он ласково называл «непослушными». Никто их больше не видел. Кроме Виллиама, но это случилось лишь однажды. Альберт с интересом прислонился к дверному косяку, будто мотылёк трепеща перед завлекающим пламенем. — А ты не хочешь делиться подарками, да? Что ж, могу понять, — Николай поднялся, запахнув кафтан, и поманил Альберта рукой. — Вот только, насколько я заметил, ты не торопишься им пользоваться. Нужен ли он тебе? Нужен ли ты ему, давай-ка, Альберт, скажи. Тот замялся, останавливаясь между ними, поднял взгляд на колдуна, совсем без опаски. — Вы предложили поехать с вами, — он украдкой взглянул на Виллиама. Тот прочитал на приоткрытых губах следующее слово до того, как оно было произнесено. Отпустил бы он его, зная, что рискует отдать навсегда переменчивой метели, потерять в буране на другом краю света, куда занесут их сани… Виллиам прикрыл веки, не в силах отказать. — Но нет, я не уеду. Николай отступил на шаг, его губы прорезала усмешка, холоднее вечной мерзлоты его владений. — Лишь вопрос времени, когда тебе надоест задыхаться здесь без внешнего мира, белёк, — проговорил он и прошёл до посоха, отчего Виллиам приготовился встретить магию, но тот лишь вынес грозное оружие за дверь. Створки хлопнули, отворились дверцы стойл в конюшне, послышался цокот копыт строящихся в упряжку оленей. Альберт опустился на краешек дивана, застёгивая рубашку и поёживаясь от сквозняка. — Почему ты отказался? Посмотрел бы мир, — он вспомнил карты на стенах его комнаты, бесконечные атласы и зачитанные до дыр трактаты путешественников. Альберту выпал жребий расти в эпоху мечтателей, одним из тех, чьи умы занимает неизведанное. — Он, конечно, тот ещё засранец, но раз тебе с ним нравится… — Не в этом дело, — покачал тот головой, будто она была тяжёлой. Уронил лоб в ладони, избегая смотреть на раскиданные вещи. — Просто он был… в чём-то похож… на тебя. В тот момент звуки со двора исчезли, оставив их в звенящей тишине. За окном медленно падал снег. Виллиам не помнил, что сделал тогда, но Альберт упал на его плечо и сжался, будто в ожидании удара. Его затылок мягко накрыла рука, ведя борозды между прядями метели. Полумрак вокруг сомкнулся, прикасаясь извитым чёрным дымом, курясь над полами плаща. Нечестно было с его стороны становиться единственным близким человеком Альберту. До сей поры тлела надежда, что он не захочет иметь ничего общего с Кужкором и тяготевшим над этим местом прошлым, что не увидит в хозяине замка никого кроме наставника, а за неравнодушие отплатит тем, что навсегда покинет этот край в поисках лучшей жизни, как и должно поступать детям бессмертных. Мрак касался острых плеч, признавая нового пленника проклятой им, Виллиамом, земли. Он мог видеть эту магию, потому как сам был её создателем и подчинённым. Уже очень, очень много лет. Не должно было всё случиться вот так. Если он и винил кого-то, то только себя. Ему следовало пресечь эту нежность, дать Альберту понять, что остальной мир отнюдь не будет стремиться понять его, что этот путь сулит только беды и несчастья, а дорога лишь для немногих не столь коротка. Но ему казалось предательством вонзать остриё в открытое ему нараспашку сердце. У Альберта будет время, чтобы принять этот удар, будучи готовым к бою, в броне прожитых лет и знаний. Дать которую и было его, Виллиама, долгом. — Знаешь, я могу и обидеться, — нашёл его тонкую кисть, намертво вцепившуюся в плащ Виллиам, когда за воротник стекла влага слёз. — Я получше колдую. От давящей тоски внешний мрак упал холодом, погасив пламя в камине до красноватых углей, Альберт поёжился, крепче обнимая его. В трепещущем огоньке теплоты между ними тьма схлынула, Виллиам вернулся в потерянную среди зимы комнату и сдул с потолка и стен тенёта старого Проклятия. По крайней мере до того момента, как силы сдерживать этот мрак не оставят его. Альберт зажмурился, без сомнения, понимая всё без слов. Виллиам обречённо вздохнул, переводя взгляд на горностаевую шубку, гадая, что он ещё успел понять. Николай никогда не отличался тактичностью, вторгаясь в чужие дома и сердца. От господина мороза всегда были одни беды, — их неупокоенные, беспокойные души из обиженных обрывков загубленных им жизней, летали за санями и чинили пакости, маленькие остроухие эльфы. В прошлом — прекрасные мотыльки. Виллиам никогда не задумывался о том, обрели ли они счастье. — Испортил он тебя, не углядел. Тебе сейчас бы показаться лекарю. — Ничего не было, — отстранился Альберт, уставившись на мокрые пятна на чёрном шерстяном плаще, шмыгнул носом. — Просто… я много спрашивал, мне было интересно, правильно ли то, что я чувствую… Он разомкнул объятия, смотря за окно, где сани взмывали в воздух, чертя полозьями сверкающие колеи. Разумеется, всё это было неправильным — двое бессмертных в одних стенах, разделённые кровью и разностью лун. Конкуренция, ставшая непреложной истиной их вида, была бы слишком жестока, задумай она воплотиться в Кужкоре. Но столетиями воздвигаемый им оплот человечности сомкнул свои стены от внешнего мира и его правды. И потому Альберт изо дня в день засыпал без страха, улыбался своей луне, засиживаясь досветла за книгами. А Виллиама звал по-простому, как человека или равного — Вилл. Всё это было неправильным. — С тобой всё в порядке, — произнёс Виллиам, будто стекал тёплый мёд. — Это всего лишь одна из норм для нашего вида. Если хочешь, я найду в библиотеке старый анатомический атлас. Там есть пара схем… Но его встретил выжидающий взгляд, лёд за алыми радужками, — его магия, служившая защитным механизмом. Едва ли в чужой крови она подчинялась ему. Вот уж чему он был по-настоящему рад: осколок льда был способен защитить Альберта, отголосок сильной магии, маленький, но бритвенно острый, непокорный даже хозяину, и потому — надёжный. Виллиам медленно кивнул, любуясь воинственностью ученика и не сомневаясь, что она однажды спасёт ему жизнь, когда его уже не будет рядом. Хоть что-то он смог для него сделать. — Их я уже видел, — ответил Альберт вполголоса. — Я хотел знать только… что ты не отвернёшься от меня после этого. — Я никогда не отвернусь от тебя, Бель, — наклонился Виллиам, перехватывая его взгляд, ещё затуманенный огоньками вина, влагой слёз под слипшимися белыми ресницами. — Что бы ни произошло, сколько бы веков ни минуло, стоял бы Кужкор, или лежал бы в руинах, я всегда буду на твоей стороне. Альберт опустил взгляд, потеряв из виду звёздный след полозьев. Сжал кулаки, набираясь решимости, ресницы задрожали. Положив руки на воротник его плаща, он подался вперёд и легонько поцеловал Виллиама в губы, будто в отместку за все рассветы в замке, когда, отложив очередную книгу, его наставник наклонялся и целовал его в лоб, желая счастливых снов, прежде чем задёрнуть шторы. Отстранился так же быстро, смущённо пряча блеск под ресницами. Виллиам усмехнулся, но вышло совсем грустно. Единственное, что он мог сделать для него сейчас, это подготовить к встрече с непреклонной, порочной реальностью. Видит Луна, их связь не продлится долго, а впереди Альберта ждёт внешний мир. Он попробует смягчить удар. Останется рядом, послужит для него укрытием и защитой, его запах и имя станут оберегами, он воплотится примером, который Альберт будет искать в других, раз уж не вышло с наставником. Вряд ли ветреный юноша, сбежавший с первым заезжим гостем, обнаружит в себе кладезь верности.***
Прошли долгие годы, прежде чем та ночь перестала быть ощутимой границей прошлого и настоящего и стала одним из воспоминаний. Луна открывала и закрывала глаза, снега и метели обходили Гартхем стороной, вырастали дома и змеились мостовые, воровки выбегали из подворотен юркими кошачьими тенями, полнолуния знаменовал протяжный волчий вой, стелился дым печных труб и сточных канав, и всё так же находили зарубки на оконных решётках, как и много лет назад. Уставшая Луна присаживалась на шпиль башни Кужкора, и всё так же встречал бледнолицую путницу государь, из века в век храня тайну своей клетки. Десять долгих веков. Два из которых с ним был Альберт. Виллиам убрал прядь с его лба, не смея потревожить сна. Рассвет заглядывал в высокие окна, сменив угомонившуюся ночь, потушив звёзды и утопив луну в розовой дымке над крышами и остроконечными башнями Кужкора. Альберт потянулся во сне, тут же поморщившись от стянувших кожу нитей. Из раны стекла капля крови, Виллиам остановил её на полпути к перестеленной простыни. Всё это было неправильным, незаслуженным, недостойным… Так бы сказали все древние, быть может, даже Ночь, даже Луна. Но они были друг у друга, и, в сравнении с этим, всё остальное было неважным.