Сыновья Луны

      Дома Альберт появился, только когда мокрый снег сменился равномерной бледной серостью осеннего неба, а метель, что было напомнила городу о забытой зиме, унеслась из долины вместе с клином северных чаек. Особняк на улочке Ивы встретил его теплом камина и жёлтыми огоньками свечей. За ним по полу протянулась мокрая дорожка талого снега. Сбросив на пол опалённый плащ, отряхая обувь в прихожей, он осмотрел когти, исцарапанные о стены башни, и, втянув их до мягких ногтевых пластин, обнаружил в гостиной Чёрную кошку. Та лежала в кресле, протянув ноги в шнурованных сапожках к огню, почти сливаясь с пляшущими тенями в своём атласном, отливающем из чёрного в бардовый платье.       — Давно ты здесь? — нарушил её тишину Альберт.       — Вы давненько не спускались, — заметила кошка. — Я потихоньку прихожу греться чаем, ваш демон был не против.       — Нам с тобой нужно поговорить. — он подошёл к ней и опустился в кресло напротив. Не мог заставить себя держаться расслабленнее, и решил не играть, с прямой спиной подаваясь вперёд.       — Милорд, я знаю, что многого вам не рассказывала! — уронила руки на платье та. — Я раскаиваюсь, помилуйте. Я хотела справиться со всем одна, хотела сохранить свои кошачьи секреты, а теперь они взлетели на воздух всем на обозрение, и я их не поймала.       — Луиза, — шикнул он, заставив её осечься. Прикусить губу, никак от стеклянного звука ещё одной расколотой границы между ними.       — Можно просто Лу, — шепнула кошка под нос.       — Лу, как получилось, что ты… стала причиной всему этому безумию?       — По не зависящим от меня причинам.       — Так уж не зависящим?       — Так. У кошки забрали котёнка, и кошка ничего умнее не придумала, как проклясть похитителя, — процедила она, обдирая бахрому платья. — Но я опоздала. Раштейны действительно крысы. Они выжили в чуме. Тот, кто дал им фамилию, сдох. Те, кто пинали кошку, и кто грозил на кошку распятием, сдохли. Но крысы остались, — она поморщилась. — В крысах была кошачья кровь.       Альберт помнил страшную эпидемию, которая обрушилась на Гартхем, на самую уязвимую его часть — бедняцкие кварталы и гетто. Добрая треть города была оцеплена, над улицами, бурыми от нечистот, висел гнилой смрадный воздух, а они с кошкой стояли на крыше и смотрели на смоляной столб дыма, поднимающийся с кладбища. Серые дни пришли в город, Кужкор тяготился голодом и поднимающимся из могил Проклятием, Семья была зла, и злость толкала её всё ближе и ближе к грани разоблачения. Некоторые люди всё же видели вылетающие из чёрных клубов дыма существ. К счастью, проповедь обставила эти видения как шутки растревоженного рассудка.       — Ты принесла эпидемию? — переспросил, хотя уже знал ответ: хотел услышать от неё.       Луиза передёрнула плечами, отвернулась.       — Это не помогло. Мне следовало с самого начала убивать крыс, а не тех, кто их такими сделал.       Он мало что понимал, разве что то, что преступления кошки куда обширнее, чем ему думалось раньше. В чём ещё она была повинна, не окажутся ли мелочные кошачьи секреты чем похуже происков колдуна, и какую их долю кошка ему доверит, Альберт не знал.       — Ты хотела избавиться от того… кто забрал у тебя ребёнка?       Она промолчала, и Альберт чувствовал, что за поджатыми губами скрывается много боли и много слов. Но кошка явно не считала, что для них пришло время.       — Милорд, это длинная история моей попытки перевоспитания, и она полна кошачьих неудач. Вы знаете, как губительна Белая Церковь? А кошка знает лучше всех, распятие часто жгло её шкурку. Распятие жгло с груди, которую кошка хотела обнимать. Кошка горела и пыталась полюбить гореть. Это история про то, как кошка сходила с ума и училась ненавидеть то, что сама создала и потеряла. Будь кошка удачнее и убедительнее, не было бы в Гартхеме крыс.       — Но кошка никогда не признавала своих неудач, — кивнул он. — И никогда не попросила о помощи.       — Как могли твари помочь? Убедить, что они не монстры, не убийцы, что человечность — не просто маска охотника?! Помилуйте! Как могли не испугать? — она подскочила, изорвав подол платья, спрятала лицо, отворачиваясь к окну. До Альберта донесся её дрожащий в горле всхлип. Он поёжился: если кошка показывала кому-то слёзы, они были нормальными, тихими. Сейчас её будто что-то яростно царапало изнутри, вспенивало до крови с трудом вырывающийся голос. — Они и не смогли. Я не смогла. Не спрятала. А потом уже было поздно объяснять.       Альберт поднялся, протянул было руку, чтобы коснуться её плеча.       — Я убью тебя! — выкрикнула кошка в пустоту, хрипя от крика, сжимая кулаки, её волосы поднялись чернильным вихрем. — Они поверят мне! Они узнают!       Альберт замер.       — Так он сказал, — прошептала кошка, оборачиваясь. — «Они узнают».       — И впоследствии это стало их клятвой, — понял Альберт. Именно эта обида, этот гнев сына на свою мать повёл за собой людей.       А затем Николай использовал эту клятву, чтобы взрастить на ней верных и покорных слуг, что даже не знали о своём кукловоде. Быть может, он даже подпитывал их гнев к тварям ценой кошачьих неудач. Альберт прищурился, без всяких улик чувствуя след руки колдуна в этой истории.       — Раштейны больше не опасны. Тот, кто ими управлял, низвергнут, — произнёс он. — В деяниях Тринадцати нет твоей вины, это всё было игрой Николая.       — Это не умаляет того, что они стали такими из-за меня, — мотнула головой Луиза. — Извините, милорд, — прошептала она, ведь сорванный голос уже не желал становиться громче. Кошка отошла от окна, утирая глаза. — Я тут помолчу. А после отвечу перед государём. Я должна была давно это сделать.       Он сжал кулак, впиваясь когтями в ладонь. Понимая, что, если кошка пойдёт к Виллу, тот назначит ей наказание, соразмерное всем её деяниям, не тронутый заботой о незнакомой девушке. И одной Тьме известно, сколького кошка ещё не рассказала ему, что государь потребует раскрыть. Вилл не его слабый воспитанник, от древнего вампира даже хитрой кошке ничего не утаить.       — Не пойдёшь.       Луиза обернулась, в недоумении сдвигая брови.       — Не пойдёшь, потому что ты не состоишь в его Семье. Ты под моим крылом, ты — моя Семья. И это мне отвечать за тебя перед другими бессмертными.       — Милорд… — прошептала Луиза, теряясь.       Альберт прикрыл глаза, тщетно приказывая дыханию уняться. Он только что создал Семью, повесил на себя обязанность, несоразмерную предыдущим, но отчаянно не хотел об этом думать. Настолько не хотел, что выскочил от Луизы за порог, но собственная рука удержалась на дверном косяке, останавливая его.       — Я серьёзно, Лу. Не ходи. Он убивал и за меньшее.       Оглянувшись на подругу, Альберт сбежал с крыльца. В целом, сбежал. Чтобы не находиться здесь, чтобы пойти бродить в тишине дождя среди лабиринта улочек. Остаться наедине с собой, без разборок, без тяжёлого прошлого, должного давно умереть, но всё ещё ноющего внутри. Он и сам хотел бы навсегда забыть многие моменты, поверить, что они остались только с ним и могут быть придушены напрочь, не будучи воскрешёнными кем-то ещё.       Ноги несли его сквозь пелену мягкой стылой мороси, по лестницам, что стали водопадами, по высоким бордюрам над ярусами садов, по скользким корням над расхлябанными тропками. Альберт не удивился, когда вышел к опушке леса. Сейчас он чувствовал себя здесь наглым вторженцем, потерявшимся в буре мотыльком с мокрыми крылышками. Он, к тому же, вышел без плаща и промок насквозь, но холод будто не желал встревать в его чувства. Дождь шумел в пологе облетелых крон, изредка долетая до земли. Альберт старался не думать, что будет, если его увидят здесь.       На территории Стаи он не был с той незадавшейся дуэли, когда его мягкосердечие и жалость спасли вожаку жизнь. Так он определил это для себя. Полуправда, пускай. Ведь правда совершенно наверняка разрушила бы всё.       Округа холма будто пришла в упадок, поддавшись осенней хандре. На пустеющих площадках для тренировок мокла нетронутая грязь, отсыревали деревянные мечи и чучела. Краска старинного узора смылась багряными потёками с кабаньих черепов. Ставни были заперты, омытый дождём сруб потемнел, и смиренная тишина затопила деревню. Менгиры блестели от дождя. Он скользил их тенью, затем прятался за высокой травой, не особо думая, что делает. Дом вожака Стаи не пустовал. За окном чадила на столе одинокая свеча. Альберт скользнул через незапертую дверь незаметным шорохом, прокрался на кухню, набросив на плечи пыльный серый сумрак. Там он и остался, примостившись на одиноко стоящем у стены табурете, сливаясь с тенями, где только намётанный, привычный к своему дому взгляд мог его заметить. Деревня спала за пеленой дождя, лиственницы сеяли тусклое золото. Охра и серая акварель расползались пятнами по мокрому стеклу.       — Альберт, — раздался голос Марку. Он, кажется, не был удивлён, научившийся видеть его в тенях, возможно, чересчур подозрительный к ним со дня их знакомства.       — У тебя был ромашковый чай, — пожал плечами Альберт, сбрасывая прозрачный морок. Марку ушёл, а он оценил тихую упругую поступь волчьих шагов, ставшую куда осторожней.       Он мог стать сильнее, испив свет розовой луны, но едва ли силу требовалось просто получить. Вожак принял его магию, понял и научился жить с ней. Он менялся, становился не просто молодым альфой, но тем, кто в будущем мог бы наточить когти и клыки. Альберт улыбнулся уголками губ, смотря за окно.       Марку вернулся с двумя кружками чая, и Альберт благодарно кивнул, сжимая тёплые керамические борта, вдыхая травяной пар.       — Я подумал над вашими словами, — Марку прислонился к стене за его плечом. — Я действительно вёл себя не как вожак, я был глупым щенком, ведомым собственным эгоизмом.       — Государь пока что так не думает. Он послал меня найти виновных.       — За этим вы пришли, — прошептал Марку, замирая то ли чтобы схватить у пояса отсутствующий там клинок, то ли в жалкой попытке защиты.       — Я пришёл, потому что мне нравится твоя тишина и ромашковый чай, — улыбнулся он над паром. — Мне нравится твоё общество, Марку, но разве это имеет хоть какой-то вес в тени Кужкора? Вот и я так не думаю.       Марку приглушённо выдохнул, не отводя взгляда, но заливаясь краской от этого признания. Альберт пришёл не по его душу, но к нему, занял его сторону. Видимо, вожак думал, что после того, как наказание задержалась на пару дней, оно всё ещё могло настигнуть его. И сейчас, когда Альберт был здесь, страх потихоньку отпускал, уступал место иным мыслям.       Но виновных ему найти всё же придётся. Когда-нибудь, когда подвернётся удобный случай, когда потребуются жертвы, и когда найдутся неугодные ему самому волки.       — Значит, — осмелился Марку. — Вы не злитесь из-за всего, что я устроил?       — Злюсь, — улыбнулся тот.       Марку сглотнул, задерживая взгляд на его мягком профиле, серых от сырости вьющихся прядях, небрежно заправленных за заострённое ухо.       — Я рад, что ты услышал мои слова, но за любую глупость должна последовать расплата. Я пойду на маленький обман и не назову государю твоё имя в числе провинившихся волков, но и от тебя я жду не меньшего. Как минимум, Виллиама ты должен бояться как огня.       — Потому что я, как вожак, допустил это?..       Потому что Вилл убьёт его как только узнает, в чём состояла его роль. А когда труп волчьего вожака будет лежать у ног вампира, Вилл обернётся на него и припомнит, что ещё Альберт от него утаил. Он даже не лелеял надежд о том, что Виллу может быть неизвестна хоть малейшая часть его секретов. Когда на службе у государя Проклятие, чья природа и плоть — есть сам город, о каких тайнах может идти речь. Но и Вилл давно знал его природу и мирился с ней, иногда с доброй насмешкой, иногда с тугой ужимкой, но мирился.       — Марку, я сказал, что мне нравится твоя тишина, — с долей раздражения бросил Альберт.       Тот послушно замолк, и присел на пол подле него. Дождь шумел, бился в стёкла, облетал мокрый лес и гулял меж менгиров ветер, звеня стекляшками на ветвях. Альберт прикрыл глаза, вдыхая травяной пар. С ним растворялась хандра, и таяли последние мокрые льдинки на полевой траве.

***

      Им удалось миновать волчьи патрули и пересечь границу незамеченными. Свет ясной, очнувшейся от дождя ночи устилал серебром дорожку в полевой траве, сверкал гладью спокойной реки, что какое-то время тянулась по правую их руку, а затем потерялась среди ив, убежав на юг. Они пришли в город в сумерках, и, миновав вечно открытые настежь кованые ворота, заметили, что в доме на улочке Ивы горит свет. На пороге вместо демона их встретила Луиза. Альберт всё ещё называл её про себя кошкой, но не мог не признать, что после всего рассказанного ей, «кошка» было бы слишком безлико.       — Вот вы где, — глянула она на Марку, щурясь с привычной своей озорной улыбочкой тёмных карминовых губ. Ни следа дневного срыва на ней не было, только, быть может, чуть больше растушёванных чёрных теней.       — Ничего, что я пришёл к себе домой не один… — прищурился он, пытаясь намекнуть, что кошка здесь немного лишняя.       — Замечательно, милорд! Мы уж хотели начинать без вас.       — Начинать что? — Альберт переступил порог, порываясь заглянуть в гостиную, но та остановила его. — Лу, это пока что мой дом!       — Празднование создания новой Семьи, конечно, — замурчала Луиза. — Проходите, уже все готовы.       — Ничего нельзя уже удержать в секрете, — процедил он.       — Новой Семьи? — Марку отступил, явно чувствуя себя лишним. — Сегодня у вас, похоже, другие заботы.       — Останься, — вздохнул Альберт. — Если они вздумают принимать обращение, я хотел бы, чтобы кто-то дотащил меня до кровати.       — Это можно, — смущённо кашлянул Марку.        В доме обнаружилась Рыжая кошка, сжавшаяся в углу дивана, скорее всего, пришедшая извиняться, и Янсен с парой незнакомых людей. Альберт раздражённо глянул на них. Стоило заикнуться о Семье, как к нему пришли для обращения. Люди были прославлены в веках своим тотальным непониманием этого процесса, и от троих потенциальных слуг у него заныли виски.        — Это ещё кто? — шикнул он в сторону. — Бах, почему ты не убил их?        — Я решил, что, раз у них благословлены распятия, это будет невежливо, — протянул тот. — Но если вы настаиваете…        — Стой. Янсен, что за люди?        — Первый взнос в копилку душ, — охотно ответил тот, вытягиваясь в струнку, капельку более смелый в компании Рыжей кошки. — Я рассудил, что безопаснее привести их сначала сюда. К тому же у вас горел свет, и я надеялся посоветоваться с вами перед Кужкором.        Что ж, хоть сколько-то крови он сохранит. Так или иначе, даже эту часть вскоре выпьют проблемы посерьёзнее.        — Кужкор теперь набирает людей прямо как Стая, — протянул Марку.        — Этот Раштейн смог сторговаться с Виллиамом за свою жалкую жизнь, — фыркнул Альберт, оборачиваясь на волка. Тот уважительно кивнул, протянул Янсену руку, назвавшись.        — Бандит с большой дороги, я полагаю, — тоненько хохотнул тот, смотря на грубую ладонь и истрёпанный, распахнутый на груди кафтан оборотня.        — Третья по значимости тварь после Виллиама, — улыбнулся Альберт. — Вторая — это я.        Бах скромно улыбнулся, подливая чай спутникам Раштейна. Янсен побледнел, подняв взгляд на Марку. Оставив эту немую сцену развиваться в сторону большего негодования и ужаса, Альберт попятился прочь.        — Я должен вас оставить, — взбежал он на лестницу. Замер, повиснув на перилах. — Мне надо справиться с тем, что в моих владениях Раштейны, которых я не могу убить. Поплакать, покричать в подушку… В целом, вы не заметите моего отсутствия.        Наверху Альберт скинул дорожную одежду, стоя перед зеркалом. Оперся руками на раму, затылком чувствуя присутствие демона. С ночи битвы он неосязаемо был рядом, но не всегда позволял себя почувствовать, по крайней мере, до их разговора.        — Луиза права, мне нужно развеяться, — проговорил он, не глядя на своё отражение. — Знаешь, я даже благодарен ей за то, что она притащила этот сброд ко мне в дом.        — Отдыхайте. Ночью я провожу их в замок.        — Спасибо тебе, — выдохнул он.        Бах подошёл тенью, тяжесть тёплых ладоней легла ему на плечи. Альберт прикрыл глаза, не пытаясь справиться с собой, ни возражая, ни пресекая отзывающееся в теле чувство безопасности. Похожее он испытал, когда только взял в руки горячий ком остывшей магмы в жерле спящего вулкана. Не камень, но окаменевшее на внешнем холоде, свернувшее в клубочек небольшое существо. Демоническая суть, тот их вид, который был сердцем и согревающим пламенем Конца. Альберт склонил голову, кладя щеку на тыльную сторону ладони на своём плече, соглашаясь с его присутствием. Рвано выдохнул от лёгкого прикосновения губ к бугорку позвонка у основания шеи. В груди демона трещал и гудел пожар. Так было нужно. Ему это было нужно. Он осознал это впервые тогда — стоя на раскалённых камнях вулканического кратера, и снова — сейчас. Теперь всё медленно, с неподатливым скрежетом вставало на свои места.        Спустился он в лёгком шёлке домашней одежды и расклешённой атласной мантии, вышитой белыми птицами. Обратившиеся на него взгляды скользили по светло-серой, летящей тканью, теням изменчивого тела под ней. Люди и твари, собравшиеся в его стенах, наблюдавшие нечто новое, даже для него. Альберт позволил иллюзиям стаять и показать на его месте иное, не принадлежащее этому месту существо, лишь деталями отличное от человека, но источающее нечто зловещее. Люди отступили, кошачьи глаза заинтересованно просыпали искорки, Бах подал ему руку, застывшему подле лестницы. Альберт с улыбкой принял этот жест.        — Благословенные и проклятые твари, добро пожаловать в Семью, — проговорил он. — Я буду рад принять вас, изъявите только желание служить.        Он не знал, на какое количество подчинённых рассчитана сила его крови, у него был лишь пример Вилла, за которым шли сотни. Но рядом с ним стояло сильнейшее существо с самой изнанки мира, демон, и его рука была крепкой, а улыбка — тёплой. Быть может, их общая кровь могла бы повести тысячи.        — Я изъявляю своё желание, — подошла Луиза, приседая в реверансе. — Я хочу быть частью вашей Семьи, милорд Альберт.        В прошлом он присутствовал на церемонии посвящения в члены Семьи, стоя за спиной Вилла, и видел достаточно, чтобы преисполниться мрачной церемониальностью происходящего, подчёркнутого строгостью чёрных мантий и обращённых в пол покорных взглядов. Но в его доме не место тяготеющему мраку Кужкора, и его древним традициям. Альберт выпустил когти и протянул ей руку, сжимая её в кулак. Струйка крови выбежала к запястью, и кошка послушно слизнула её, мурлыча в знак благодарности.        — Добро пожаловать, Лу, — улыбнулся он.        Луиза утерла губы, возвращаясь на своё место. За ней поднялась и прошла на тяжёлых ногах Рыжая кошка.        — Зря я на вас тогда разозлилась, не зная ни о распятии, ни о том, что у вас хоть что-то выйдет. Но и вы хороши, знали ведь, что я любой страх пойму как приглашение в драку, — усмехнулась она, коротко оглядываясь на Янсена. — Напугали вы меня, милорд. Думаю, это сойдёт за извинение.        — Извинения приняты, — протянул он ей руку. Рыжая коротко закатила глаза, но и сама понимала, что есть в жизни вещи поважнее, чем доказывать вампиру его неправоту, не будучи бессмертным. И накрыла губами его ладонь, облизнулась, пробуя непривычный вкус его магии.        — Есть ещё желающие? — обвёл он взглядом присутствующих, когда Рыжая направилась в свой угол, мазнув по спине тяжёлой косой.        — Позвольте и мне стоять рядом с вами, — Бах поставил руку на перила, склоняя голову.        Альберт поражённо замялся, никак не ожидавший этого от него, но его руку настойчиво взяла тёплая ладонь. Его не должны были волновать ни свойственный всем демонам подхалимаж, ни смыкающаяся от прикосновений тьма вокруг, но Бах умело играл на его самолюбии, проводя языком по ранкам и лезвиям когтей, что Альберт был вынужден отвести взгляд, сглатывая.        — Как там было… Теперь вы благословлены тьмой и прокляты! — усмехнулся он, возвращая себе самообладание. Луиза отсалютовала графином. — Отныне и впреть вы под моим крылом. Так пусть ваша первая ночь в Семье покажет вам новый вкус нежизни.        Всего лишь формальные слова, они были нужны ему сегодня, они вернули его стенам и душе некое подобие спокойствия. А для собравшихся стали сигналом к опорожнению графина с вином. Люди принимали из рук кошек стаканы без прежней боязливости, и вскоре Альберт обеспокоился, доведёт ли их Бах до замка в прежнем виде. Но, переведя дыхание, он приказал себе не думать об этом, а просто отдыхать. В конце концов, пока что он справлялся, и нити теневых уловок держались на его пальцах, а что ещё нужно…        Он опрокинул кубок, направился к Марку, который прислонился к дубовому дверному косяку со стороны прихожей, посматривая на улицу сквозь оплетённое плющом оконце у двери.        — Теперь следует звать вас мастером? — спросил оборотень. Альберт прыснул, положил руку ему на плечо, сжимая и треская ногтями нити вышивки.        — Мастерами величают тех бессмертных, кто может создавать упырей и воскрешать, ну и вскармливать учеников, как это случилось со мной. Этот титул не звучит из уст того, к кому не применяли магию. То есть, для тебя он — государь.        — А вы — милорд… Да?        — Это иностранный титул, да, но Виллиам как-то придумал мне предысторию странствующего аристократа, и я пока её придерживался. На самом деле оно просто созвучно с «милый». Титула у меня нет, Марку, нет даже фамилии.        Зелёные глаза у того округлились, но Альберт с короткой улыбкой притянул его за воротник, поцеловал, и, не размыкая губ, пока ноги оборотня были лёгкими, потащил в комнату.        — Давай, не стой в стороне, — усмехнулся, выволакивая его на ковёр. — Бах, сыграй нам что-нибудь.        Демон будто только и ждал приглашения. Зазвучала музыка, Луиза радостно вскрикнула и схватила ближайшего человека, пристукнула каблучками, пряча дьявольский огонёк янтарных глаз за обаятельной улыбочкой, повела его танцевать. По глазам Марку, не отпускающим его ни на мгновение, было видно, что он ещё не вполне владеет собой, и Альберт пользовался этим мороком, кружа его по комнате в каком-то подобие танца, едва попадающего в ритм. Движения не были важны, только ощущение контроля над чьим-то сердцем, над чьей-то судьбой, и собственной свободы. Даже ругая себя за опрометчивые чары, он не мог не согласиться, что это приятно — быть центром чьих-то мечт, быть тем, кто ведёт и очаровывает. Он притянул Марку, улыбаясь красноте меж веснушек и искрам зелёных глаз, наслаждаясь властью, тем, что послужил их причиной, ликуя над своей победой.        Отпуская Марку в когти Луизы, увлекающей его в танце, Альберт не смог сдержать смеха. Он чувствовал, как из беспомощного, слабого мотылька становился кем-то новым, опасным и взрослым. Это чувство опьяняло лучше крови. Отступив чуть, он угодил в руки демона, и уже не вздрогнул: обернулся, кладя руки на широкие плечи, вступая в шаг плавного танца.        — Бах, а знаешь, я верю, что теперь на что-то способен, — высказал он на одном выдохе.        — Без сомнений, хозяин, — руки демона легли ему на талию, и подняли над полом. — Но вы способны на большее, если я буду рядом.        Поставив его на ноги, Бах крутанул его вокруг своей оси и подхватил у самого пола, когда Альберт потерял равновесие, замерев над ним. Альберт осознал себя едва не коснувшимся пола затылком, а руку демона у себя на пояснице. И только хотел как-то отшутиться от нависающего над ним Баха, как раздался настойчивый стук в дверь.        — Кого ещё там принесло?! — рявкнул Марку, снимая щеколду и распахивая двери с визгом петель.        Перед ним чернела мантия на золотых цепочках, обхватывающая широкую грудь там, где он ожидал увидеть голову.        — Здравствуй, Марку, — кашлянул Вилл, и волосы на шее оборотня встали дыбом.        Попятившись от порога, Марку схватился за сердце, оседая на пол. Вилл проследил, как он сползает по стенке и растягивается на полу. Государь поднял голову, не переступив порога, и Альберт почувствовал, как заливается краской, застигнутый вот так. Бах медленно поставил его на ноги, руки сами собой нервно разгладили одежду, но Вилл не выказал какой-либо злости: он казался отстранённым, и это не могло не настораживать.        — Альберт, — кашлянул Вилл, не спеша проходить в комнату. Мастер так редко называл его по имени, что он насторожился. — Кое-кто хотел бы увидеться с тобой.        Вилл отступил в сторону: за его плечом стояла незнакомая женщина в простом дорожном платье с глухим воротником. Её руки покрывала чёрная норковая муфта, мех тонким покровом лежал на плечах. Едва заметное чувство узнавания защекотало ноздри, Альберт пригляделся к гладким чёрным волосам, убранным в высокую причёску, к линии высоких скул и тонким чертам. Её линия плеч, гордая посадка маленькой головы, узкая талия, не нуждающаяся в корсетах… что-то казалось неуловимо знакомым. Женщина улыбнулась, но улыбка её не затронула глаз.        — Мне казалось, я оставила сына. — Её голос был низкий и певучий, в нём сквозила желчь.        Это были долгие минуты переодевания, после которых он оставил лишь мантию, даже не подпоясав её. Женщина, не пожелавшая переступать порог его дома, представилась именем Моран. Уставившись в зеркало, Альберт ещё раз сопоставил её облик со своим, находя неутешительным явное сходство. Спустился, нарушая воцарившуюся тишину поступью босых ног. Мать ждала его во дворе, не поворачивая головы. Рядом стоял Вилл, глядя на серп месяца в безоблачном небе.        Альберт подошёл по кирпичной дорожке к ним, поджимая пальцы на мокром камне, вдыхая прохладную ночь и магию, без сомнения древнюю и могущественную рядом с двумя бессмертными. Они не смотрели друг на друга, но между ними явственно чувствовалась натянутая леской связь, характер которой он, тем не менее, различить не мог.        — Пойдём, — обернулась к нему Моран. — Мне есть, что тебе показать.        Мысли были полны вопросов, но, когда над ними сомкнулся купол отводящей глаза магии, Альберт послушно сбросил мантию и расправил крылья вслед за матерью.        В своём истинном облике она не превосходила его размерами, но её кости были сложены плавнее, лоснилась чёрная шерсть и блестели полупрозрачные кожистые перепонки в короне стальных сверкающих когтей. Она оттолкнулась от земли и в несколько взмахов поднялась над Гартхемом сильной проворной тенью. Он лишь однажды видел женщин-бессмертных, в Южной Африке, где их тела были более поджарыми и долговязыми, как и людские обличья. Альберт последовал за ней, извитой змейкой поднимаясь в небо над крышами и струйками дыма из печных труб. Вилл остался на земле, смотря им вслед и смыкая вокруг них непроницаемый купол магии.        Моран летела быстро, не оборачиваясь и разрезая грудью непокорный ветер, врываясь в поток всем своим поджарым мускулистым телом, блестящим темнотой в лунном свете. Альберт прикладывал все силы, чтобы не сбить дыхания и не отстать, привыкший набирать высоту, а не скорость, даже не глядя вниз, где уже давно стелился лесной ковёр. Гартхем и Кужкор остались далеко позади.        Ночной ветер туго обнимал, перебирал шерсть и холодил перепонки крыльев. Над ними мерцали звёзды, под ними проносились огни людских дорог и селений, ночь дышала в лицо. Скоро они миновали границу территории, скользя над людским миром неуловимыми тенями.        Моран начала поворачивать к скалам, пока не устремилась вниз стрелой. Альберт спикировал за ней, высматривая острые скальные выступы. Когда его когти скрежетнули по камню плоской площадки, она уже стояла на краю обрыва в человеческом облике. Тусклый лунный свет обволакивал её обнажённое тело, серебрился в тугой косе, спускающейся к бёдрам.        — Это случилось здесь, — внезапно произнесла она, глядя вниз. Под её ногами разверзалась пропасть глубокого ущелья. — Раньше там была пещера, очень уютная… впрочем, от боли мне мог показаться уютным и обветренный айсберг.        Альберт затих, глядя вниз и вдыхая её запах, — одновременно новый и отдалённо знакомый. Её присутствие оглушало. Он искал в лице женщины что-то, что люди видели в нём самом, но смотреть в лицо самому себе было очень страшно, а её мягкий профиль и изгиб тонких губ не обещал ничего хорошего.        — Ты был такой маленький, — улыбнулась она. — Мокрый беленький комочек. Первой моей мыслью было… Почему белый? Я прочитала твою луну и…        — Поняла, что я был слишком слаб.        — Я подумала, что родила урода.        Он прикрыл глаза, налетел режущий ледяной ветер. Моран посмотрела на него в упор. Алые радужки, в которых застыл острый серп молодого месяца, — её луны, — подцепили и пригвоздили его душу, заставляя вздрагивать от каждого слова.        — Я подумала, что всё это было ошибкой. Что я не принесу тебя в гнездо и не вернусь с тобой на свою территорию. Я не знала, что мне делать. Бросить тебя? Убить? Я была так зла на саму себя, что даже сдавить тебя в когтях мне казалось гуманнее, чем оставлять на потеху жестокому миру. Я проклинала твоего отца… быть может, так случилось потому, что я не любила его… ха, — она прервалась на мимолётную улыбку. — Любовь. Любить нас научили люди, точнее, изображать её. Наводить иллюзию так же, как с этим телом. Внушать всем, что мы не просто твари, жаждущие жрать и размножаться, что у нас есть их чувства.        Альберт хотел бы не слышать её. Он болезненно поморщился, ощущая каждое слово глубоко вонзённой иглой.        — Три раза после тебя я приносила жизнь в этот мир, и ни разу я не любила отцов своих детей. Полюбить, значит предать себя. Я же хотела убедиться в том, что не ненормальная, и что мои другие дети будут здоровы.        Он не верил, что слышит это. У него были братья… сёстры, которых он никогда не видел. И он знал, что она не позволит ему. Ресницы задрожали, но ей была бы только на потеху его слабость, и он заставил себя перевести тему.        — Почему Кужкор?        — Это сложно, да? — она прищурилась, пряча невесёлую улыбку в мимических морщинках. — Быть с ним. Быть для него одной из его шлюх, которых он может получить сколько вздумает. Я не хотела, чтобы он сохранял тебе жизнь. С самого начала я знала, что ты либо умрёшь, либо убьёшь себя. Так и произошло. Но ты выбрал медленную смерть.        — Отвечай, почему ты пришла именно в Кужкор.        — Я не хочу ломать тебя ещё больше, — поморщилась она. Альберт рвано выдохнул, отступая от края обрыва. — Я вернулась сюда в третий раз, мой сын. В прошлый раз я отдала тебя реке. В первый раз я зачала здесь.        — Я не поверю в это.        — Тем не менее, — она расправила крылья. — Жизнь жестока, малыш. Полетели, мне надо показать тебе ещё кое-что.        Они сорвались сперва вниз, затем подчинили ветер и поднялись над залитой лунным светом долиной. Внизу мелькали ленты дорог, громыхал, поднимая клубы дыма, поезд. Моран держалась на потоках ветра, словно искусная ладья, в её исполнении полёт был искусством. Альберта ветер не слушался, собственные крылья казались деревянными, и когда Моран оборачивалась, на тонких чёрных губах её острой морды ему чудилась победная улыбка. Когда они сели, луна уже приблизилась к западу. На сей раз это была старая деревня с покосившимися домами, но ни в одном окне не горел свет.        — Ты соврала, — обратился Альберт, шагая, через высокую траву. — Виллиам не может быть моим…        — То мои озвученные чувства, — уклонилась та. — Из всех возможных отцов я выбрала того, кого лучше знала. Вот, посмотри, здесь началась наша с ним история.        Она прошла по заросшей тропе, оглядывая провалившиеся крыши, будто видела ту былую реальность, что была скрыта за стеной старых воспоминаний.        — В моих силах показать тебе больше. Сегодня Луна позволит нашим глазам стать одним, — проговорила она, беря его за руку. — Иди ко мне. Это продлится не дольше минуты.       Он позволил обхватить свою голову, притягивая для соприкосновения лбами. Её дыхание было прохладным, в бормотании магических формул слышалась гортанная дрожь. Постепенно всё вокруг померкло, оставляя их в пустоте.       Над лесом поднялась стая ворон, знаменуя приближающуюся опасность. Земля гудела под копытами коней, звон оружия и доспехов, стекающий лавиной по склону, перекрывал биение сердца. Их ещё не было видно, но встречное войско уже ощерилось копьями. Сидя по-дамски на лошади, она подняла голову, услышав оклик. Голос был знакомым, но не язык — железный, похожий на латынь, звучал в её голове абсолютно знакомым, понятным смыслом.        — Уезжай, Моран, — проговорил Виллиам на этом языке, обнажая страшный меч почти в собственный рост, сталь которого потеряла блеск от количества выпитой крови. Конь под ним не двигался, под попоной и воронёными латами горели алым мёртвые глаза. — Ты узнаешь, если что-то пойдёт не так.        — Я не оставлю тебя, — Альберт почувствовал, как с его губ срывается её голос, его слова, их мысли, смешанные воедино.        — Я покажу им нечто худшее, чем смерть, — покачал Вилл головой, поднимая взгляд на гребень холма. Между деревьев показалась конница, вскоре новые и новые всадники потекли по склону чёрной лавиной. Их было много. Слишком много, и в его груди ёкнуло сомнение. — Езжай.        Моран обернулась на те жалкие остатки войска, которые ему удалось собрать с податных земель. Люди из последних сил сдерживали страх, готовясь принять бой. Бедно одетые, плохо одоспешенные, сжимающие нехитрое, грубое оружие, с первого взгляда обречённые. Она пришпорила коня и понеслась прочь. Альберт зашипел, заставляя её обернуться.        — Ты бросила его, — прокричал он, перекрывая дрожь земли и стук сердца, храп надрывающейся в галопе лошади. Лицо Моран исказила гримаса боли. — Ты бросила его!        Позади конница налетела на копья, вздымаясь на дыбы и роняя всадников, поднимая пыль, брызги крови и истошные крики. Авангард был прорван, люди смешались. Гвалт и звон металла слились в какофонию, в нос ударил терпкий запах смерти. Моран пришпорила коня. Её шерстяное платье развевал ветер.        — Он не хотел, чтобы я погибла, — прошипела она, отворачиваясь от битвы. — Он хотел, чтобы меня не было под рукой, когда он сделает это.        Альберт затих, обращая её взгляд к оставленному позади войску. Засвистели стрелы. Две армии схлестнулись, а затем… Сперва он подумал, что вокруг Вилла разверзается воронка тьмы, но она стала его клинком, его тьмой и силой. Люди гибли, отступали, с ужасом внимали происходящему безумию и со смертями своих товарищей понимали, что нечто, представшее перед ними, не знает о пощаде. Проклятие сражалось его руками, они предстали перед людьми единым ужасающим монстром. Враги обратились в бегство. Вилл стоял посреди побоища, среди трупов своих и чужих, а под его рукой стоял зверь, сотканный из тьмы. Альберт впервые видел Проклятие в подобии плоти, и не мог сопоставить его с чем-либо существующим в их мире.        Убогой армии податных земель с Виллом осталось немного, эти люди были испуганы, из их уст вырывались одинокие победные вопли. Они почти вкусили победу, эти чудом выжившие. Вилл обернулся на них, поморщился, и Альберт понял: Проклятие до сих пор было голодно. Озноб пробрал его, когда Вилл произнёс короткую, беззвучную команду, и Проклятие сорвалось с цепи, бросаясь на людей. Воздух напитался кровью и криками.        Моран отняла горячие руки от его висков и отстранилась, Альберт будто из омута вынырнул, возвращаясь в реальность. В первые мгновения, ещё не рассеянные отчаянным морганием и холодом, мир вокруг казался нереальным и сонным, а затем пришло осознание.        — Ты сам всё видел. Наш ненаглядный был тем ещё монстром. Легенды не врут, я бы даже сказала, что они мягко умалчивают почти обо всём. Видать, всё, что он не позволил узнать, то будет сожжено, закопано и забыто. Всеми, кто живёт недостаточно долго.        — Я знаю, кем был Виллиам раньше, он никогда не врал мне насчёт этого, — Альберт умолчал, что Вилл говорил о своём прошлом в самых общих чертах.        — Он не умеет врать, — улыбнулась та. — Но говорит только то, что позволяет тебе узнать. Мне жаль тебя, сын.        — Обойдусь без твоей жалости.        — О, как обходился без истины всё это время? Не сомневаюсь. Но так ли устраивает тебя эта медленная смерть в его тени… — прошептала она, оглаживая линию его челюсти. Альберт отшатнулся. — Это страдание, сын. Оно будет длиться ещё очень и очень долго.        — Это моя жизнь, и я делаю её такой, какой хочу видеть.        — Это сладкая иллюзия жизни, — приблизилась Моран. — Ты владеешь иллюзиями, ты знаешь, как они хрупки. Так сколько ещё правды тебе нужно?..        Он попятился, и она, запрокинув голову, опасно прищурилась.        — Главная правда в том, что, привязав себя к Кужкору, ты уже не сможешь назвать свою жизнь своей. Ты продашь себя этому месту и его Проклятию. А испив его крови, хоть в шутку, хоть в удовольствие, не сможешь от неё отказаться. Настолько она сильна.        — Зачем ты пришла сейчас, спустя почти три века? — выдохнул он, втягивая и выпуская когти.        — Это мой последний цикл, — равнодушно произнесла она. — После этой течки я не смогу иметь детей. Я лишь наведалась к тому, кто когда-то пригрел меня и отнёсся хорошо. Но для меня было новостью то, что он сохранил жизнь моему первенцу. В общем, мы встретились, вспомнили, кем когда-то приходились друг другу и договорились, что я посвящу тебя в эту историю.        — А после ты сделаешь его отцом твоих детей, — прошипел Альберт.        — Ещё раз, — кивнула Моран, окидывая его взглядом.        — Убирайся.        — Не стоит так болезненно реагировать на естественные вещи, — протянула она. — Я понимаю, что поколебала вашу маленькую идиллию, и даже не прошу у тебя прощения.        — Ты её разрушила, — прошипел Альберт.        Моран тихо рассмеялась.        — Ты покинешь Гартхем, иначе…        — О, я и без тебя знаю, чего мне ждать от этой земли. Не утруждай себя угрозами, которые не сможешь исполнить, — она улыбнулась уголками губ. — Я не прощаюсь, сын.        Развернувшись, Альберт оставил её и взмыл к небу в направлении города.        В доме на улочке Ивы воцарилась тишина. Когда Альберт вошёл в опустевшую гостиную, то медленно прошёл к камину, опускаясь в кресло напротив Виллиама.        — То, что она сказала насчёт тебя, что зачала в Кужкоре, — нарушил он тишину, чувствуя, как против воли дрожит голос. — Это правда?        Тот искоса взглянул на него, и Альберту показалось, что он сомневается.        — Нет, — наконец решил Вилл. — Во свои первые течки самки бессмертных неразборчивы и распутны, и облетают множество мужчин. То, что ей показалось, что она зачала здесь, ещё ни о чём не говорит. Такие вещи можно почувствовать. Был бы и вправду моим сыном, я бы узнал твой запах. Она соврала.        У него отлегло от сердца.        — Где она?        — Не знаю, — вздохнул Альберт. — Далеко.        — Так ты не пойдёшь с ней?        Альберт поднял на него удивлённый взгляд.        — Она сказала, что намерена остаться в Кужкоре и стребовать с тебя ещё детёнышей, но я убедил её в выборе другой цели для размножения.        Теперь настала очередь Вилла в недоумении поднять брови.        — Мне она сказала, что торопится, и что возьмёт тебя с собой.        — Она хотела убить меня, — хмыкнул тот. — Точнее, надоумить меня убить себя.        — Лучше. С её слов я понял, что она какое-то время охотилась в окрестностях и боится, что на неё выйдут охотники. Она ещё и Кужкор поставила под угрозу.        — Она действовала так, будто хотела вывести охотников на тебя, — понял Альберт.        — Не нравится мне это, — его голос перебил цокот копыт по брусчатке и голоса на дворе. — Да кого там ещё принесло…        Судя по ржанию коней, перед калиткой собралось не меньше десятка всадников. Вскоре шаги застучали по тропинке тяжёлыми подкованными каблуками.        — Открывайте! — в дверь замолотил кулак, отчего петли натужно скрипнули. — Именем Ордена!