Стоит усомниться хоть на секунду в собственных убеждениях,
и всё будет кончено.
— Война — злая тварь, — сухой старик в пёстром халате еле шевелит обвисшими губами, но пять пар молодых глаз ловят каждый выдох. — Она никогда не марает рук сама. Превращает друга во врага, говорит его языком, заносит кунай его рукой… и молись, чтобы убила тебя, а не ухмыляющегося рядом товарища. Впрочем, на него у войны тоже зуб наточен, у него и так немного шансов… Старик хрипло смеётся и тянется за трубкой. — На войне живут мигом. А если повезёт вернуться — будешь всю жизнь торопливо давиться этой самой жизнью, как слишком большим куском хлеба, роняя крошки, не чувствуя вкуса и боясь прерваться. Впрочем, что жизнь… Подай мне доску, — кивает он мальчишке помладше. Новенькая доска для сёги, только коснувшись узловатых пальцев, летит на пол. Желтоватые фигурки с печальным треском рассыпаются по полу. — Вот она, ваша жизнь, — важно кивает старик. — Играет с вами, играет, азартно сверкает глазами, а потом просто переворачивает доску. Не нравится? — Старик усмехается, замечая наморщенные лбы и поджатые губы. — Ну, раз вы своей жизни сами хозяева… Тогда ваша жизнь — эта самая игра. Без выживших. Кон закончен — считают людей, только не оставшихся, а ушедших. До последней партии не дойдёшь, какие стратегии ни выстраивай. А всё-таки играешь, играешь до последнего, надеясь, что следуюший на вылет — не ты… Увлекательней игры не придумать. — И ты всё ещё играешь? — вдруг серьёзно спрашивает принёсший доску мальчишка. — Хода два, наверное, в запасе ещё есть. — А война на тебя замахивалась? — На меня — нет, — качает головой старик. — На деда. Разбросанные по полу фигурки насмешливо блестят лакированными гранями: «Не послать ли философию Лису под хвост, старик? Всё не так».***
Доска опрокинута. Кости разбросаны по полю и предоставлены сами себе — и друг другу. Ладони в засыхающей грязи, лицо заливает потом, волосы давно слиплись от крови и сукровицы, голова раскалывается, а глаза болят от перенапряжения, но дать им отдых нельзя, не сейчас. В сражениях нет места людям — только телам и умениям. Развернуться, отбить неумелую — недостаточно умелую — атаку справа, разорвать артерию ребром ладони. Кожа «слышит» удар чужого сердца за миг до — но они все уже научились не вслушиваться. Снова развернуться… Пригнись! Чёрт возьми, «свои» могли бы быть и поточнее. Протектор сейчас пришёлся бы очень кстати, но серая лента затерялась где-то в пыли. Белёсая тень навстречу — чужой кулак, да только что сделаешь против «мягкой ладони». Хорошо, очень даже хорошо… Пора проверить, как другие. Хината-сама хмурится, уворачиваясь, но её чакра в порядке. Молодец… А вот Наруто выглядит уставшим. Что ж… Пора добавить главной надежде шиноби немного уверенности. Хьюга Неджи распрямляет плечи. И отрывисто, как всегда, бросает Наруто несколько слов: — …одержать победу… только ты… нужен… будем защищать, пока стоим… — гвалт вокруг перебивает слова, но главное Наруто слышит, улыбается и одними губами шепчет: «Спасибо». А ещё главное — увы — слышат другие: уважение, одобрение в чужих глазах жжёт спину. Оно неуместно: сказанное попросту очевидно. Неджи коротко кивает. Разворот, захват, треск костей: к нему бесполезно подкрадываться со спины. А дальше — снова в гущу битвы. Очертя голову: уважению не ровен час стать восхищением, а уж его он может принять только от того, кто дал ему право самому назваться гением — после стольких лет.***
Гений. Не слово — вся его жизнь. Хлёсткая пощечина: да, гений, ты видишь дальше и владеешь чакрой лучше всех сверстников, да, ты самоучка, освоивший без всякой помощи то, что до сих пор с трудом даётся наследнице твоего клана… но зачем, если тебе умирать по знаку её царственного пальчика? — Рука обхватывает чужую шею. — А затем «гений» — смысл жизни, призвание и цель: доказать, что судьба не помеха. «Гений», — повторять, как мантру, уходя на миссию. — Хрип. — Повышаясь в ранге. — Слабая хватка на предплечье. Не поможет… — Сражаясь с Кидомару. — Хруст. — А всему виной тот первый экзамен на чунина, на котором «гений» впервые прозвучало не издевательством, а признанием… Признанием силы из уст одержавшего верх… — Шея под рукой обмякает, обвисает безжизненной змеёй. — …неудачника. Первое поражение — и первая победа. Треклятая кличка обратилась боевым званием. Первая победа — и главное проклятие. Как бы было проще, распирай, как прежде, тьма виски, злоба — грудь… Теперь боевое звание станет смертным приговором: ведь это имя он, если что, не сможет не оправдать — от смысла жизни так легко не отказаться… Стыдно признаться: от самой жизни легче. Забавно. Из тёмных лесов по южной кромке поля тихо долетает воронье карканье.***
Свободное мгновение: можно тщательно осмотреть поле боя. Просто так, по старой привычке: подмечать все детали вокруг, чтобы потом быстрее сориентироваться. Будто он сейчас увидит что-то новое… И будто увидит детали: давишняя слепота не прошла бесследно. Во все стороны простирается сухотравное поле, вытоптанное, грязное, заполненное людьми. Широкими проплешинами темнеет земля, устланная кровавой размякшей массой. Иглами дикобраза торчат деревянные колья. Линии Альянса редеют, но их позиции те же. На юго-востоке чернеет лес. Что ж… Как он и думал: ничего не изменилось. «Красный шар солнца закатился за горизонт, чтобы больше никогда не подняться. Все небо осталось во власти черных туч. Застывшую над полем бесцветным эхом крика мёртвую тишину прерывали лишь редкие раскаты грома и сотрясающие нутро до основания взрывы. Тишина давила на уши, заползала червем в голову и сводила с ума. А уж безумие открывало двери запаху: запаху дикого, звериного ужаса…» Но здесь нет тишины, «бесцветным эхом крика» нависшей над битвой в дрянных книжонках, которые Хината, краснея, напрасно протягивала вместо потрёпанного справочника по медитации. Нет, есть лишь шум сражения. Неясный гул, чьи-то хрипы, стоны. Взрывы. Ничего особенного. И даже не слишком громко: бой оглушает лишь в первые секунды. А может, и не только в первые: просто дальше слушать нет времени. У него — так точно. А редкие минуты затишья нарушают шум крови в ушах и собственное дыхание. Цвета же… Здесь нет багрово-красных отсветов или сверкающих молний. Нет пугающих вспышек, если не считать те же взрывы. Нет ничего примечательного, даже наоборот: всё кругом слишком тусклое. Даже тьмы нет, только земля сплющена ржавыми тучами. Мир посерел. Скорее даже, стал чёрно-белым. Впрочем, ему ли привыкать? «Командир… восток… — что-что? — на двадцать градусов…» — омерзительный механический треск перебивает связь и бьёт в ухо. Хорошо бы не опорожнить и так почти пустой желудок… — Вижу, — с трудом, — слушай внимательно… Запаха страха здесь тоже нет: воздух насквозь пропитался кровью и потом, различить что-либо ещё попросту невозможно. Что ж… Вполне привычно для тех, кто живёт в этом всегда, — шиноби. Почитала бы и ты лучше справочник, сестрёнка… Рядом кто-то кричит, и уже не до цвета неба над головой. Пальцы слишком хорошо помнят печати, им не нужен контроль — и тягучие мысли вновь захлёстывают, вращаясь по кругу и завлекая всё глубже. Одно и то же повторяется раз за разом, но краски всё темнее. Предчувствие? Вот этого не надо, спасибо… — Эй, с тобой всё в порядке? — Кто-то крепко встряхивает за плечо, заглядывает прямо в лицо и тут же нервно сглатывает, бормочет что-то и спешит скрыться. Тянет ухмыльнуться — или оскалиться. Этот человек не первый, кого испугали глаза Хьюга… В порядке? Нет, не в порядке: ему уже давно пора двигаться. И снова всё идёт по кругу: печати, мысли — а когда оно шло иначе? Запаха страха нет, а вот сам он есть. Конечно, есть: ему всегда найдётся место там, где бродит смерть. К нему, разумеется, привыкаешь, но он всё ещё шелушит кожу — страх… Сзади! Зубастая щепа с обиженным треском падает на пыльную землю, так и не задев плечо. К такому тоже, впрочем, привыкаешь. Синие всполохи чакры снова с шипением растворяются под кожей. Небо на миг светлеет. Страх… не вернуться? Возможно. Вряд ли кто-нибудь сможет точно его назвать. Он просто есть, и он совершенно — со-вер-шен-но — бесполезен. Ведь путей только два: можно либо выжить, либо нет. А выбирать всё равно не тебе, Судьбу не переспорить. Э, нет, ещё пара размышлений в таком духе… Но зачем бояться, если всё уже предречено? Зачем добровольно порочить своё имя, сознаваясь в трусости? Даже перед собой.***
Гордость. Гордость и самоуверенность. Отталкивающие, неприятные черты… «Нет, — тут же ворчит он сам про себя. — То есть да, но в том и суть». Черты, из-за которых у него было так мало друзей. «Благодаря которым их было так мало», — снова поправляет он себя. Сам он назвал бы эти качества достоинствами, преимуществами. Такими же преимуществами, как Бьякуган: не будь его, он точно бы сейчас упал в пыль. А теперь изорванная земля только щерится кольями. И сейчас не так уж важно, что из-за глаз и началась вся история с печатью. Говорят, в мире шиноби без друзей не выжить. Лгут, конечно: не выжить без гордости в клане. Червя задавят, змею затопчут, кроликов передушат по одному. Простого смертного же… просто заклюют. А чтобы не быть простым смертным… «Или ты их, или они — тебя». «Но не бей без расчёта, а ударив, не промахнись! Промах убивает веру». «Кто поверит в того, кто не верит в себя? А не поверят — размажут». Друзья же всегда спутывают карты, перечёркивают расчёты, разрывают безукоризненно точные чертежи — ещё и нахально улыбаясь. Отвлекают от главного: от цели. А значит, они лишь досадная помеха. Такова была философия клана — а потому и его тоже. И как же он презирал свою слабую двоюродную сестру, Хинату, за то, что она не смогла принять эти идеи так же… Люди редко точны в выражениях: в мире шиноби просто не выжить без тех, кому можно доверять, кто и сам готов довериться тебе. И у Неджи такие были: не друзья — команда. Боевые товарищи, которым дозволено чуть больше. И которые, что лукавить, и готовы на большее: жизнь за жизнь. А привязанность — зависимость, — уважение, без которых, говорят, дружбы не бывает… Уважают — себя. Самоуважение — для него. Гордыня — для других. У этих деревяшек что, на него зубец наточен? Пыль раздражает глотку. Толстый кол вколачивается в землю, зарывая свежий, но уже смазанный след сандалии. И так продолжалось долго. Наверное, до того самого экзамена на чунина. Символично. Но только там он узнал, что — только возможно — гордость ослепляла его долгие годы. В конце концов, даже белому глазу не все дано увидеть. И не одна у него слепая зона… Удар по самолюбию — болезненный, но такую цену, пожалуй, стоило заплатить. Если дать тебе пощёчину, это будет достойная цена твоей чуть не потерянной сейчас жизни? Вряд ли. Может быть, он просто устал. «Лишившись ненависти, проще дышать», — уверенно кивали вокруг. Что бы они понимали… «Вся твоя прежняя жизнь прошла зря, весь твой привычный мир — заблуждение» — про такие ли новости говорят «будто выбили почву из-под ног»? Неважно. Важно, что теперь он уже ни в чём не мог быть уверен. Ясно же он знал лишь одно: всё изменилось. Изменилось, а не сломалось. Пытаясь заново собрать разбитую не им — или всё же им? — реальность, он решился снова присмотреться к товарищам, забыв на время про «бьякуган», про устоявшиеся истины: быть может, иногда цветное зрение всё же точнее? Сосредоточься, наконец, на битве. Хоть каким-нибудь зрением смотри за полем! Хватит витать в облаках — оставь их Шикамару. Присмотрись: что там справа?.. Присмотрелся. И вдруг понял, что воспринимает свою команду по-другому. Сокомандники — для него. Друзья — для других. Ничто не переменилось: остались его пренебрежительные взгляды, насмешки и колкости («Когда научишься летать — зови».), безоговорочное согласие Тен-Тен («Только громче!») и громкое возмущение Ли («Если не справлюсь, пройду на руках тридцать кругов вокруг деревни!»). Только теперь каждый знал наверняка, что уже через неделю Ли победно прокричит своё «Сила юности» с самого высокого и хлипкого к верхушке дерева в лесу (и пройдёт на руках тридцать кругов вокруг деревни — просто так), Тен-Тен покажет ему большой палец, а Неджи, напряжённо следивший за подъёмом, облегчённо выдохнет. Хорошие знакомые — для других. Друзья — для него. Стоило только изменить отношение. Двоюродная сестра — нет, сестра — перестала казаться безвольным ничтожеством. Она действительно пыталась заслужить его… одобрение? Нет, признание. И он позволил ей попробовать. И ещё раз, и ещё… К робости оказалось не так сложно привыкнуть. Перестать за неё презирать — тоже: за ней прятался крепкий характер. Кто знал, что так выйдет? Хотя он, возможно, знал. Потому и не сопротивлялся. А Наруто… Этому дурачью Неджи был благодарен. И по-своему привязан, как бы глупо это ни звучало. Кто бы мог подумать, что во тьме глаза этого недоразумения видят лучше? И всё-таки… Нет, не должно было это всё так обернуться, не должно было… Полоска леса на границе поля медленно расплывается и прячется в черноту. Чёрт, только не снова… Сестра, друзья… Всё это если не делало счастливым, то точно примиряло с несправедливой действительностью. По крайней мере, была смутная надежда, что теперь всё именно так, как и должно быть… и неясное чувство, что Судьба обязательно этим воспользуется: Судьба не умела проигрывать. Злая шутка, однако…***
Чёрная, разбухшая от крови, гнилая насквозь земля, трупная вонь разъедает глаза. И знакомые лица сейчас искать нельзя. Ведь, если всё же найдёшь… Нет. Слепая ярость в бою не помощник; отвлекаться нет права, иначе не сносить головы. Она и так с минуты на минуту расколется надвое… Сказал бы кто-то «не отвлекайся» сейчас его сознанию… Чей-то дружественный выкрик тонет в омерзительном горловом бульканье, и остаётся лишь стиснуть зубы. Не оборачивайся… Что-то со свистом пролетает мимо — похоже, новая потеря. Задевает руку… А рядом сражается Хьюга Ичизоку — клан, который он так долго ненавидел. Клан, который и сам, верно, боялся его, который умел лишь подчинять своей воле. И который все же доверил себя ему — выскочке из младшей ветки. Почётно.* * *
Долг. Перед деревней, перед кланом, перед друзьями… Вот что на первом месте — всегда и везде. И вот чего так и не смог понять Наруто. Нельзя бросаться на другой конец света, если у тебя миссия в соседней деревне. Если ты должен поймать обозлённую кошку, а на том самом другом конце света детей сжигают заживо, — лови кошку. Ты сам-то в это веришь? Не верю: не люблю кошек. Впрочем, детей тоже. И нельзя нападать на своего же нанимателя, если он оказался вдруг бесчестным трусом. И нельзя идти против приказа. Самому Неджи для подавления любых порывов хватало всего трёх слов: «Мы на задании». Всё. На миссии нельзя нарушать правила, подчиняться собственной прихоти. Поручение необходимо выполнить — любой ценой. А спасением утопающих иной раз придётся заняться и самим утопающим. Неужели это так сложно понять?.. Ты уверен, что понимать это нужно именно сейчас, когда в любой момент тебя или товарища могут перемолоть в труху? Правда, это не мешало ему, самому здравомыслящему, бросаться за друзьями всякий раз, когда остановить их уже было невозможно, а малейшее промедление с его стороны могло стоить уже их жизней, — и он ни разу об этом не жалел. Раздражался и негодовал, да, но не жалел. Но ведь долг превыше всего?.. Если будет следующий раз, возможно, стоит сразу забыть о правилах. И порасспрашивать Наруто: он лучше знает, что должны друзьям. В мутную черноту погружаются дальние отряды Альянса. Радиус обзора сужается неумолимо.* * *
Даже в центре битвы иногда удаётся получить минутную передышку: избавиться от лишних мыслей, с интересом уставиться на кровоточащую руку… Надо же, дрожит. И будто размывается, превращаясь в тусклое красно-белое марево. Так, закрой глаза… Неловкая шутка брата по оружию, на миг привалившегося к плечу — перевести дух — заставляет рассеянно обернуться: — Ну, если эти штуки продолжат лететь в том же духе, с поля уползать будет ежиная братия. Неджи моргает раз, два и наконец почти ясно видит кривую — без юмора — улыбку и покрасневшие глаза. Рядом вспахивает грязь деревянный столб, и невесёлая ухмылка напрашивается сама: — Нет, с такими иглами только в дикобразы. Молчание. Недавний шутник прищуривает мутный глаз, закусывает губу. Она и так уже чем-то рассечена, кровь засохла на подбородке и теперь выступает снова, но, похоже, это пустяк. Нервно дёргается щека. Значит, не доверяешь?.. Наконец тёмное от грязи лицо осторожно расплывается в новой — теперь уже лукавой — улыбке, кровь чернеет в углу рта. Но зрелище почему-то радостное. — Смотрю, схватываешь на лету. Нервный смех через два человека, потом ещё… Нет, никому не весело, даже не забавно. Ну, может, совсем чуть-чуть. Но иначе слишком… страшно? Пусть так… Взгляд лениво скользит по округе, в любой миг готовый заостриться на слишком яркой или слишком тусклой точке. Вот небо прорезает восьмёрка птиц… Отдыху недолго длиться, и все идёт сначала. Оттолкнуть с пути шутника — зазевался, — закрутиться серым вихрем. А потом снова найти друга — разве, уже? — больными глазами: только бы не потерять… Будто в ответ, только-только опять замерцавшая на грани зрения лесная полоса пропадает из виду; перерыв глазам помог ненадолго. Усталость по-крысиному визжит, щекоча усами мокрую шею. Мир размывается. Голова кипит, волосы давят на спину, жилет стискивает грудную клетку, а от смеси пота, крови и пыли выворачивает наизнанку. Снова и снова приходится ловить юркую эгоистичную тварь — вялость — липкими руками и отвлекаться на что угодно, только не на себя. И тогда всё саднит будто у кого-то другого, а из мути снова выступает поле. Но или крыса всё проворнее, или он всё медленнее… Чёрт… Нет, пока руки работают… Выпустить чакру. В глаза лезет мокрая прядь — лишние секунды, чтобы… опрометью броситься вперед, изо всех сил молясь об одном: лишь бы не опоздать. И не расхохотаться: «лишь бы не опоздать» вдруг превращается в «лишь бы не выжить». Он ненавидит игры. В этой, например, его смерть станет залогом её спасения. А Хьюга Неджи не может проиграть. В прокопчённой вышине проносится знакомая птица, отличающаяся от всех других смешными вихрами в хвостовых перьях. Та самая, Девятая. Он опять её не заметил. И теперь только уверился, что сегодня у Судьбы на него свои планы — а его снова никто не спросил. Как иронично.* * *
Выбор. Которого не было и быть не могло… до экзамена на чунина. Уже смешно… Правда об отце и клане поколебала закостенелое чувство обречённости. Хотя, конечно, нисколько не разрушила веры в предопределённость Судьбы всего в мире: за что-то нужно было держаться. Но эта же Судьба оставляет каждому и шанс всё изменить. Иногда всего один, и даже тот предусмотрен Роком — пускай. В конце концов, важно то, что вдруг появился выбор. Или его иллюзия, иначе с чего бы ему сейчас принимать на себя удар, нацеленный на Хинату и Наруто? Кто бы дал ему что-либо выбрать… Раскалённая, усталая голова не успевает за ногами. Наверное, время последних мыслей, но сознание всё доводит до итога предпоследние, уже неважные: Он решился умереть за сестру — а погибнет за будущую главу клана, как и его отец когда-то. Побочная ветвь исполнит своё предназначение, и всё вернётся к началу. Он не гений — он дурак: его снова провели, заставили покориться неизбежному. И покориться с какой-то странной, горькой и обречённой радостью, ведь теперь оковы — всё, что дорого: Имя — подтвердить. Гордость — сохранить. Товарищи — защитить. Сестра — спасти. Долг — заплатить. Доверие клана — оправдать. Выбор — отказаться. Единственное, что раньше давало волю к сопротивлению, опутало намертво тяжёлой цепью. И теперь он не сможет не подчиниться. Просто не захочет. Несомненно, достойная участь для гения, верящего в Судьбу. Ведь так?***
Бессмысленно.