… Это мой путь ниндзя.
Прощание с павшими нельзя назвать чересчур торжественным, нет. Простые, незамысловатые слова, фотографии на чёрном фоне, понурые люди, кладущие цветы на каменные надгробия. Жёсткие движения, суровые лица, застывший гнев в уголках глаз. Слёзы, всхлипы, проклятия. Кто-то, напротив, широко улыбается и хихикает в кулак. Раздражаются многие — не одёргивает никто. Отводя взгляд, беззвучно плачет Ино. Старается сдерживаться из уважения к отцу, но не может. Ей подставляет плечо Шикамару, сохраняя нечитаемое выражение лица, как и тогда, после гибели Асумы. Мрачной тенью маячит подле Чоджи. Хмуро молчат Киба и Шино. Рядом с Наруто, всё ещё еле держащимся на ногах, Хината; отчаянный извиняющийся взгляд её направлен на одну из рамок. Туда же смотрит и Ли с каким-то упрямым неверием. Чуть поодаль приютилась Тен-Тен с упёрто вздёрнутым подбородком и блестящими глазами, лишь руки немного подрагивают; с сожалением смотрит на товарищей Сакура, забывшая о Саске: болью отдаются в висках имена погибших, а душу медика терзают неспокойные мысли: «Не смогла, не спасла, не успела…». Привалившись спиной к погнутому дереву, Неджи видит всё — даже прикрыв глаза. Слишком хорошо он знает традиции, слишком хорошо знает друзей.* * *
Печальный чёрно-белый фоторяд. Друзья, товарищи, незнакомые шиноби… Со всеми ними он бился плечом к плечу. Вот члены родного семейства, заплатившие кровавую дань деревне. Война нанесла серьёзный удар по Хьюга Ичизоку: боевой клан весь восстал против врага в самом пекле битвы. Многие пали… А вот и он сам. Какаши-сан сделал всё в лучшем виде, как и всегда. Всё же у него было достаточно чакры для поддержания техник преображения и замены тела все похороны. Техник примитивных, возможно, лишь чуть усложнённых по случаю, но достаточно убедительных. Никто ничего не заподозрил: все видели, как он умер. Ни одному Хьюга даже не пришло в голову проверять труп Бьякуганом. Наверняка сейчас с застеклённой фотографии на мир взирает со своей обычной холодной отчуждённостью гений досточтимого клана. Друзья, конечно, найдут здесь отголоски скрываемой теплоты, утешения. Таков был Хьюга, каким его запомнили здесь. Верный товарищ. Хороший друг и брат. Герой, погибший за мир. Но ничего искать не нужно: настоящий Хьюга сейчас стоит здесь, живой и вольный. А язык огнём проедает горечь. Свободная птица, распахнувшая клетку, раб, сбросивший оковы. А на душе грязно до тошноты. Предатель — не деревни, но себя и всех других. Трус. Эгоист. Но нет! Неужели лучше бы было ему сдаться, умереть, лишь бы только получить право находиться сейчас среди павших, где он и должен был быть? Свобода и выбор? Или ложь? Если ложь, то ложь омерзительная: почему решил, что он заслуживает шанс? На его месте мог быть любой. Нет, любой бы не мог, только гений. А значит, он всё сделал верно. Тогда не ложь — свобода… Его свобода, а кто уж этот «он» — не так и важно. Потерять жизнь на пути шиноби или путь шиноби на пути жизни… Если твоя жизнь и есть путь шиноби, так ли важно, что выбрать? Ему — важно. Личностью он платил не за человеческую жизнь. Не за человеческую жизнь отказался от себя, имени, товарищей. Это была цена победы, важнейшей победы — во имя достижения извечной цели. И это была приемлемая цена. Ведь так? Или, может, стоило открыться? Признаться: он жив, пусть больше и не ниндзя? Странно, но кого-то это точно сделало бы чуть счастливее. Но тогда бы он снова добровольно вернулся в вечное рабство — в клан. Шиноби или нет — это не отменило бы долга члена побочной ветви. И он бы ждал. Ждал, пока Судьба вновь потребует своё. А она бы точно потребовала — в самый неожиданный момент. И на повторный бой у него уже не хватит сил: ничто не выматывает больше чужой жалости. Тогда… маленькая победа перед неизбежным поражением? Нет. Он наконец-то сам выбрал свой путь и не отступится от него. Первый шаг уже сделан, развернуться — признать проигрыш. Остановиться… возможно, понять, что совершил ошибку. — Гордость не позволит, — непривычное горькое ехидство в своём же шёпоте заставляет вздрогнуть, а тело прошибает пот. Пожалуй, это гордость слишком многое себе позволяет… Но мертвецы действительно эгоистичны. И он снова запрещает себе понимать. Да и что бы он делал, если бы вернулся?* * *
Как он и думал, никто его не замечает. Мастерство не проглядишь. Слепой или нет, скрывался он умело. И не только сейчас, но и тогда, по дороге до деревни. Следовал за последним отрядом, держась на максимальном расстоянии, где были ещё слышны указывающие направление звуки, хватался за стволы деревьев, расцарапывал ветвями ладони и лицо, прятался в канавах, спотыкался, но не отставал и старался ничем не выдать себя. Избегал малейшего шороха, вздрагивал от слишком громкого хруста под ногами, забывая: зрячие плохо слышат. Заметить его действительно было сложно — но не невозможно для опытных ниндзя. А как же тот день, когда он обратился к одному из отрядов другой деревни за помощью? Тогда после странно долгого отсутствия поблизости снова объявились шиноби из Альянса. По обрывкам далёких разговоров он и смог узнать о победе соединённых сил ниндзя над врагом. И тянул до последнего, пытаясь справиться с повреждениями самостоятельно. Кровотечение он действительно кое-как остановил, испортив все имеющиеся бинты, запас которых есть у любого шиноби, но раны загноились, «состояние стало критическим, — пронеслось в голове раздражённым голосом Цунаде… или Сакуры, — идиот». Обычно после этих слов наступало краткое затмение. Наступило и сейчас: боль и слабость сбили с ног, необходимо было что-то предпринять. Как же он проклинал в те минуты традиции Хьюга Ичизоку, по которым ему не положено было изучать медицинские техники… и себя, который действительно их и не изучил. И пусть нельзя уметь всё — это понимание облегчения не приносило. А вот медицинские техники — очень даже. Пришлось чуть ли не ползком добраться до ближайшего лагеря. Он и так с трудом сообразил оторвать от и так уже разодранной штанины грязный лоскут — завязать глаза — он не знал точно, изменился ли их странный цвет после запечатывания Бьякугана, а привлекать к себе лишнее внимание не хотелось, тут уже было не до гигиены. Щебечущие девушки заметили его довольно быстро, замолчали и тут же занялись несчастным калекой. Гениям точно везёт: куноичи (1) оказались ирьёнинами. Увы, похоже, стресс на мышлении действительно сказывается: повязку с глаз они тоже решили снять, ответив на все возражения и уверения в духе «это лишь обычная слепота, с которой уже ничто не поможет» очень чётко: в их задачи входит обследование всех возможных повреждений, поэтому глаза тоже нужно осмотреть. Впрочем, если их вид и остался необычным, медики не выказали никакого удивления. Просто цокнули языком, огорчённо сообщив, что со слепотой они действительно пока не могут ничего сделать, и продолжили заниматься ранами и вливать в тело чакру, монотонно складывая печати. Свою работу они знали хорошо, но всё же… Кто-то из них был слишком окрылён недавней победой, кто-то скорбел по погибшим. Кто-то мысленно уже был дома, кто-то вспоминал тех, кто уже не вернётся. Все они были потеряны в размышлениях, пусть и перебрасывались шутками, и просто занимались своим делом — врачеванием, — не вдаваясь во всё остальное. Их не смутили ни странное нежелание пациента отвечать на простые вопросы, ни избегание любых личных тем, поднимавшихся, скорее всего, тоже не из интереса, а по старой профессиональной привычке. Раненый точно не был врагом — остальное неважно. Хватило нескольких незамысловатых баек с прихрамывающей логикой и расплывчатыми описаниями, для Неджи подобные россказни же были лишь ещё одним гвоздём в крышке гроба его гордости. Вполне возможно, даже его уход после первой же перевязки, такой же внезапный, как и приход, остался незамеченным. Или просто не вызвал волнения. Как и исчезновение некоторого количества медикаментов. Такое простодушие поражало… Глупо было бы удивляться, что бдительность других шиноби ослабла: общий враг повержен, нет оснований ожидать нападения или любой другой угрозы. Всё это объяснимо. И всё же где-то в глубине души можно лишь усмехнуться такой наивности. Не погубит ли эта доверчивость его деревню, товарищей… Не так: это больше не его земля. Не его друзья. Это друзья того, погибшего Хьюга Неджи. Не его. И ему дела до них нет. И всё же слабая довольная улыбка вспыхивает в пустых глазах, когда тело привычно вздрагивает от запоздалого ощущения знакомого пристального и немного обеспокоенного взгляда. Быстрого, острого. Хатаке Какаши. Единственного, кто знает его тайну. Но которого не стоит опасаться: не расскажет — дал слово. Единственного, кто мог найти его сейчас. Потому что знал, что нужно искать. Доверяй, но проверяй, так, кажется? Нет, он ошибся: в Деревне всегда будут люди, которые настороже. И он оставляет её в надёжных руках. Наугад кивает Копирующему, и тот тут же отводит взгляд, удовлетворённый безмолвным ответом.* * *
Церемония подходит к концу. Постояв ещё некоторое время у надгробий, шиноби начинают расходиться. Им нужно жить дальше. Жить жизнью, в которой для него места нет. И у них получится. Наруто непременно станет Хокаге (2), пусть и не сейчас, в этом нет и сомнений. Слишком много горячей и искренней веры в его словах, слишком несгибаем его дух. И Хината, конечно, будет с ним счастлива. Они стоят друг друга… Недоверчивое хмыканье не сдержать, но от привычки и могила не избавит. Затёкшая спина отрывается от ствола, Неджи на миг прикрывает глаза и разворачивается, чтобы навеки скрыться в тени от посторонних взглядов. Делает один шаг, второй… и останавливается. Обострившийся слух засекает тихий, почти неслышный сдавленный шёпот: — Прости меня, нии-сан… Он инстинктивно оборачивается, сам не зная, что хочет увидеть, однако находит глазами лишь тёмное расплывчатое пятно. Впрочем, этого достаточно: и по голосу не составило бы труда определить — говорила Хината. Только она могла назвать его так… И, повинуясь какому-то внутреннему порыву, он так же тихо отвечает: — Прощаю, Хината-сама… И тут же прикусывает губу, боясь — она услышит… И втайне как-то отчаянно надеясь на это. Но она привыкла больше полагаться на зрение, не на слух. Иссиня-чёрная волна волос — не видит, скорее, помнит — мелькает в воздухе при медленном развороте. Шуршит трава под необычно тяжёлой поступью. Глотая слёзы, сестра направляется прочь. И уходит, чтобы потом снова вернуться, снова просить прощения, не зная: она его уже получила. И слушать судорожные всхлипывания будет лишь ветер. Тёмное пятно скрывается из мутного поля зрения. В груди неприятно колет. А в голове вновь прокручивается миг назад сказанная им самим фраза: «Прощаю, Хината-сама…». А за что он её простил? В чём она виновата? Почему с губ слетело именно это «прощаю», а не напрашивающееся «на вас нет вины»? Он не знает. И всё же чувствует: так было правильно. Может, где-то в его душе таился странный, нелепый упрёк к сестре… или он прятался в сердце Хинаты. Но суть оставалась прежней: сестра хотела не отрицания. Она, как и он раньше, хотела прощения. И она его получила. Жаль, так и не узнала об этом… Нет, не жаль. Он не мог ей открыться. И чуть было не позволил себе страшную оплошность. К счастью, всё обошлось. К счастью… А Хината-сама сильная. Она справится. И когда-нибудь всё же узнает о его «вердикте» — когда простит себя сама. — Соберись! — Минутная вспышка чувств беспощадно подавлена очнувшимся разумом. Обрывается последняя нить, связывающая бывшего шиноби с прежней жизнью. И до новой остаётся лишь один рывок… Что ж… Ему больше нет нужды здесь оставаться.* * *
Каждый шаг шумом отдаётся в висках. Ухо улавливает каждый шорох, и в зрении не остаётся необходимости — другие чувства уверенно направляют его. Пусть он больше и не ниндзя, но бойцовские навыки дают о себе знать. И, чёрт возьми, это приятно. Кожу лба больше не тревожит протектор — символ принадлежности к шиноби. И знак несвободы, скрывавший ненавистное клеймо, — прятать больше нечего. Потерявшая теперь всякое значение серая лента с символом Листа безжалостно перевёрнутой страницей пыльного прошлого осталась лежать на кровавом поле. А мысли вновь идут по кругу.* * *
Душа наполняется каким-то мрачным удовлетворением. Да. Он потерял всё, что имел. Зрение, чакру, путь ниндзя. Для родных и близких он мёртв. Для себя, похоже, тоже. И всё же… Кое-что он приобрёл — уверенность. И свободу: ничто не ограничивает человека, отказавшегося от самого себя. Ничто не ограничивает того, кого не существует вовсе. А его именно не существует: остаётся лишь его тень, по-другому не назвать. Конечно, от этого немного горько. Но он всё же перехитрил волю Рока: Удовлетворённая гордость, закрытый долг, совершённый выбор — цепь окончательно распалась. Он преодолел важнейшее препятствие, доказал себе свою силу, одержал верх над самым страшным противником. И пусть это была последняя победа в его жизни, пусть цена её высока, он продолжит путь. Назло себе. Назло Судьбе. Теперь он имеет на это право. За сестру погиб любящий старший брат. За будущую главу клана пожертвовал собой безликий член побочной ветви. Сражаясь за друзей, лишился жизни верный товарищ. За деревню пал безымянный шиноби, один из многих. Свой долг Судьбе уплатил Хьюга Неджи. А гений действительно никогда не сможет стать неудачником.* * *
Предзакатные сумерки сгущаются над Конохой. Из густой тени на дорогу, на значительном расстоянии от главных ворот, ступает тёмная фигура. За плечами висит рюкзак с самыми необходимыми вещами и минимальным запасом воды и пищи. Пришлось для этого, конечно, попотеть… Сегодня после похорон в его одиноком домишке побывали последние посетители. Провели рукой по немятым покрывалам, забрали некоторые личные вещи. Смахнули вновь выступившие слёзы и ушли, прикрыв за собой дверь, чтобы уже завтра вернуться другими людьми, нацеленными лишь на дело: вычистить помещения, унести оставшееся имущество… Ему ли не знать, как это бывает. После этого можно было и самому прокрасться к старому жилищу. Нервно затаивая дыхание при каждом хрусте, спотыкаясь о мелкие камушки на дороге и тут же приникая к ближайшей стене, пережидая гулкий стук их о мостовую, — и пусть он всё равно был бы обнаружен, если бы кто-то из «соседей» догадался использовать Бьякуган. Нащупать ручку на знакомой двери, приоткрыть створку, молясь, чтобы не скрипнули петли, проскользнуть внутрь и пройти дальше, ни разу не сбившись с пути: всё рядом до боли знакомо. Уже примятые покрывала прохладно зашуршали под рукой. комплект тёплой одежды, последние продукты из полупустого холодильника и пара ничего не значащих безделушек, запрятанных под жёсткую подушку — не так уж много всего ему и нужно было забрать. Поколебавшись, запихнул он в недра рюкзака и фотографию старой команды: если пропажу потом и заметят, не придадут ей должного значения. Грязная прядь снова выбилась на лоб. Вымыться, выспаться на привычной жёсткой постели было, увы, невозможно, время быстро истекало. Пришлось просто заправить волосы за ухо… Решительно тряхнув головой, избавляясь от столь приземлённых мыслей, он вышел наружу, жалобно скрипнула притворенная дверь. Рука упрямо нащупала в кармане уже бесполезный ключ, а дальше… Прижаться лбом к холодной стене, провести пальцами по шершавому камню и ускользнуть прочь. Впрочем, сразу уйти ему так и не удалось. Поддавшись секундному порыву, воровато повертев головой, он быстро наклонился и, немного пошарив вокруг, отковырял ногтями слипшийся комочек почвы, неаккуратно протиснувшейся сквозь уличные плиты. Уже выпрямившись, он ещё какое-то время рассеянно сжимал и разжимал кулак, испачканный в дорожной глине, плотно укрытой между пальцами. Стыдно и очень глупо. И вот он, раздражённый и смущённый, стоит у выхода из деревни. И вдруг так хочется опоздать на собственный побег… Приходит миг прощания. Горсть земли в ладони — последнее, что остаётся ему от прошлого, — жжёт пальцы. Смешно, наивно и излишне сентиментально. Пора, наконец, отпустить… И всё же… Он лишь крепче сжимает кулак. Отыскивает в кармане почти пустой платяной кошель на шнурке, не морщась, пересыпает в него сухую грязь и решительно повязывает мешочек на шею. Первый шаг прочь от знакомых улиц, второй, третий… С тихим хлопком защёлкиваются на запястьях незримые оковы — ощутимо до холодной дрожи. Но нет, теперь он свободен. Как же много сладости в этом осознании… Во рту кисло. Глупости. Последний взгляд на родную деревню в тщетной попытке уловить и запомнить навсегда такие знакомые очертания, глубокий вдох… Безошибочно сориентировавшись по запахам и звукам, потрёпанный силуэт, почти не выдавая своими движениями никакой неловкости, перемахивает через ограду. Металлическим звоном отзываются при прыжке невидимые кандалы, звякают цепи. В тишине слышится заливистый смех Судьбы. И вечной недосказанностью в воздухе остаётся висеть еле уловимый выдох: — Спасибо, Наруто…* * *
Так, гениальностью заслужив свободу, покинул Коноху бывший шиноби Листа. Слепой, но вольный. Или просто сам убедившийся в своей независимости. Отныне безродный, похожий на тень себя прежнего, но живой. Или просто уверовавший, что живёт. Одинокий, но отринувший все сожаления, почти счастливый. Или истинно несчастный, но виртуозно обманувшийся. Оборванный, с ободранными до крови в попытках удержаться от многочисленных падений руками, но с гордо поднятой головой и расправленными плечами. И твёрдо уверенный: он никогда не позволит себя согнуть. А когда-нибудь потом под зелёными кронами Деревни отгремит великое празднество, звучащее последними отголосками пережитой боли: свадьба героя Четвёртой войны и принцессы клана Хьюга. И мимолётной лёгкой дрожью пробежит по коже счастливой невесты чудящийся тёплый взгляд холодных белых глаз. И Хината всё ещё немного виновато улыбнётся, рассказывая фотографии брата об исполнении своих надежд и будто ощущая мягкое ободряющее прикосновение ледяных пальцев к щеке. В честь никогда не виденного дяди получит своё имя первенец Седьмого Хокаге (3). И прелестная девочка, широко улыбаясь, под руку с мамой будет приходить на кладбище, класть подсолнухи на нагретый надгробный камень и доверчиво шептать сухому граниту о своих светлых мечтах. А в сердцах жителей навсегда останется живым герой, павший за товарищей и мир, — Хьюга Неджи. Бессмысленно?..