Стать сильнее себя вчерашнего…
Распрямив усталые плечи, Наруто делает первый шаг в сторону врага. Рядом, готовая в любой момент поддержать, встаёт Хината. Боль и груз незаслуженной вины остались за спиной, на окровавленной пыльной земле, и медлить больше нет смысла. Воздух накаляется. Кажется, мир вокруг замер, ожидая важнейшей битвы. Битвы, которая может стать последней для всех. И всё остальное на время теряет значение. Как и чей-то недавно проигранный бой.* * *
В последний миг поменять направление тока чакры. Поменять в отчаянном, безотчётном порыве, будто надеясь на что-то, будто зная… Почувствовать вдруг, как всё тело будто выворачивает наизнанку, но уже не ощутить боли сквозь плотную пелену. И позволить себе, наконец, полностью раствориться…* * *
Возможно, после битвы мир стал немного ярче. Возможно, всё вокруг засияло новыми красками. Но явно не ему об этом судить. Он уже распорядился возможностью видеть жизнь в цвете — да и вообще видеть. Решил всё для себя совсем недавно… Но надолго.* * *
Веки вздрагивают, неохотно приподнимаясь. Тут же выступают невольные слёзы, и за ними ничего не увидеть. Пару минут жгучая влага непрерывно течёт из-под вновь сомкнутых ресниц. Наконец всё заканчивается, и приходит время ещё раз попытаться, щурясь, взглянуть на мир. Несколько секунд пустой взор всматривается в странно бликующую темноту, постепенно сменяющуюся размытыми цветными пятнами — кажется, силуэтами предметов вокруг. А дальше… Дальше ничего не меняется. Мгновение, ещё одно… Медленно, на цыпочках, боясь задеть что-то хрупкое неосторожным движением, вкрадывается в сознание первая робкая мысль. И будто спотыкается, грохотом падения пробуждая все чувства разом. С головой захлёстывает паника, воздух натужно продирается в лёгкие сквозь сжатую гортань, мелко дрожащие пальцы лихорадочно шарят по влажной, почему-то липкой земле, чтобы в итоге сомкнуться на рукояти рядом лежащего куная. Сталь холодом обжигает ладонь, заставляя тут же отбросить кинжал в сторону. Тело увязает в тягучей, вязкой, как паутина Кидомару, беспомощности, а жадная до крови паника разъярённым зверем вцепляется в шею, выпуская тупые когти. Над ухом, заставляя вздрогнуть, шелестит крылом птица, с пронзительным криком спустившаяся неожиданно низко к земле. Царапает когтями плечо. И обычно холодный ясный ум сразу немного трезвеет — и тут же словно цепенеет, замораживая все страхи, догадки и, кажется, здравый смысл, оставляя лишь одну мысль: «Что делать?» В ногах правды нет, а если ног и не видишь, то подавно. Но пока глаза ищут ершистые борозды на земле, а находят лишь однородное чёрное пятно, пропахшая страхом пустота в голове заполняется. Что, чёрт возьми, только что произошло?.. И почему пустота такая тихая: где привычное шипение чакры? Сначала приходят факты, потом понимание, лишь затем — принятие. Но он понимать отказывается наотрез: иначе, чего доброго, потеряет остатки смелости. Поэтому просто бездумно запечатывает всё, кроме трёх неоспоримых истин: он жив, он больше не шиноби и он ослеп. А ведь это значит… В шальном сознании искрой вспыхивает почти безумный план. Такой, который бы он былой немедленно отверг. Но других вариантов сейчас нет — ведь нет? — а время поджимает — кто знает, когда рядом окажется посторонний, быть может даже, враг. Ведь, кажется, недавно ещё вокруг кипел бой… Конечно, слишком многое в замысле зависит от обстоятельств. Но, с другой стороны, риск шиноби привычен, а сомнения часто губили. Так что всё верно: пора действовать. Недаром один из заветов его клана, помогающих воспитывать лучших шиноби деревни: «Нельзя легко поддаваться эмоциям. Нужно всегда уметь анализировать ситуацию и принимать соответствующие решения». Но, чёрт, как же это порой сложно!.. Неджи резко дёргается, чтобы сесть, и тут же, чуть не крича, падает обратно: раны дают о себе знать. Так, спокойнее: сейчас явно не время думать о луже крови под собой. И уж точно нельзя выяснять, откуда она натекла… Он предельно осторожно переваливается на бок и приподнимается на локте — снова садиться совсем не хочется, необдуманный рывок и так до сих пор отзывается вспышками боли во всём теле. Лёгкий присвист, и неуверенно протянутую вперёд руку недовольно тюкают, и только тогда на предплечье, наконец, тяжело устраиваются, издавая любопытный клёкот. Можно лечь обратно: в прежней позе провернуть остальное слишком трудно. Получается до противного медленно… Собравшись с мыслями, Неджи тянется другой рукой за пазуху, вытаскивает шершавый обрывок бумаги, поколебавшись мгновение, вырывает у себя тёмный волос и бережно привязывает пустую записку к тонкой птичьей лапке. Отлично… Мягкое оперение под грубой ладонью радостно топорщится, и в крылатом посланце по неаккуратным вихрам в хвосте с удивлением узнаётся та самая знакомая птица, Девятая. Теперь остаётся найти того, кто поможет привести план в действие. Имён в голове крутится много, подходящих людей — почти нет. Члены клана провернули бы всё блестяще, не касайся дело его. Ум тянется к друзьям и Гаю-сенсею (1) и тут же шарахается обожжённым ужом: не поймут и попытаются отговорить. Список быстро сокращается до нескольких человек, и теперь он выбирает без колебаний. Что ж… Птица не ёрзает и не пытается улететь, когда её приподнимают чуть выше. Не дёргается она и тогда, когда ей куда-то в перья — наощупь — с трудом выплёвывают имя адресата. Может, поэтому и не получается усомниться, что всё поймут и исполнят. В конце концов, она же Девятая… Груз на руке исчезает, и тяжёлый выдох слышен неожиданно чётко. Грязные пальцы вцепляются в спутанные волосы на затылке, пытаясь болью заставить голову остыть. Думать, мыслить… но не понимать. Не поддаваться панике. Такое могло приключиться с ним в любом сражении. Если здраво рассудить, ему ещё повезло. Гениям всегда везёт. Очнуться, когда рядом никого нет — ни одного шороха рядом, он уверен — и никто не сможет узнать, что он выжил. Никто, кроме того, кому он сам хочет об этом сообщить. Послать тому самому человеку обрывок бумаги с Девятой птицей, так вовремя и послушно оказавшейся рядом, — все обстоятельства складываются на удивление удачно. И остаётся только ждать… И ни в коем случае не думать ни о чём больше, чем требуется: время предаться тяжёлым мыслям и глухому страху ещё будет. Будет время понять. Паника сонным зверьком ворочается в темноте и накрывает голову хвостом, оставив приоткрытым один глаз. Её не забудут разбудить.* * *
Он знает: тот придёт. Заметив знакомую птицу и пустой клочок бумаги, перевязанный длинным тёмным волосом с запахом белоглазого гения, не сможет не прийти — догадается: случилось невероятное и кое-кто желает передать что-то действительно важное. Он знает: тот придёт один. Возможно, оставит рядом с другими клона. Или, напротив, пошлёт клона к нему. Но никому ничего не расскажет — выдающийся ниндзя всегда превосходно чувствовал ситуацию и видел, когда что уместно и необходимо. А ещё он знает: если сможет убедить того сейчас, больше можно будет не беспокоиться. С Хатаке Какаши их, наверное, нельзя было бы назвать даже хорошими знакомыми. Мастер и чужой ученик… Но доверять друг другу им уже приходилось — как и узнать наверняка, что каждый из них — человек чести. На слово каждого из них можно положиться… Именно поэтому сейчас Неджи так важно уверить Копирующего в своей правоте: если получится это, получится всё. Если же нет… Лучше об этом не думать: подходящий план он придумать так и не смог. Сейчас же нужно собраться и не нервничать: от чётко подобранных слов зависит вся его дальнейшая жизнь. Знать бы ещё, какая… Лишь бы Какаши-сан в этот раз изменил своей легендарной привычке опаздывать… Он знает: тот придёт. И даже не подозревает, что вокруг нет никого не просто так, а из-за мощной вражеской техники. Что почти все сейчас находятся под влиянием иллюзии. И лишь чудом нужный ему человек сможет избежать её и откликнуться на странный зов. Не подозревает, что и сам не должен был уже очнуться. Что все его фокусы с чакрой пропали бы зря, если бы не Кацую, искавшая живых и наткнувшаяся на него. Слишком торопившаяся помочь большому количеству шиноби и потому не смотревшая, кого исцеляет, — тогда перед ней был лишь раненый, нуждающийся в срочной помощи. Просто вытянувшая из плоти колья и подживившая повреждения до состояния, позволявшего еще немного продержаться до так и не состоявшегося прихода ирьёнинов (2), подтолкнувшая мозг к пробуждению и, мимолётно удивившись, что из-за каких-то неполадок с чакрой у пациента лучшего результата достичь никак не удалось, поспешившая дальше. Не подозревает, что и весь его нынешний план обернулся бы прахом, не будь Сакура, передававшая в тот момент медицинскую чакру Кацую, слишком сосредоточена на происходящем вокруг и исполнении самой техники, чтобы уследить, кого именно лечила Королева слизней. С иронией размышляя об удаче гениев, он даже не представляет, как ему действительно повезло. Наконец неподалёку вырастает знакомый расплывчатый силуэт. Значит, пора. Наверное, стоит попытаться подняться на ноги. Конечно, не сразу: сначала как-то встать на четвереньки, затем — на колени. А потом и выпрямиться… И во что бы то ни стало избежать сидячего положения — тот опыт повторять нет ни сил, ни желания. Но и без того… Хорошо бы пережить это усилие. Что ж, сейчас всё и закончится… Так или иначе. Раз и навсегда.* * *
— Итак, ты здесь. — Не вопрос, просто констатация факта. Спокойный, ровный голос… и лишь едва заметное неподдельное удивление мелькает в конце фразы. Что ж, как и ожидалось от легендарного Копирующего Ниндзя. — Как? — И, конечно, сразу же переходит к сути дела. — Чакра. Думаю, можно назвать это самоуничтожением. — А он сам, ожидаемо, всё так же немногословен. И говорит будто загадками. Но это неважно. Всё и так уже ясно… — Занятно… — Явно возникает желание расспросить подробнее, узнать больше. Но в этом нет необходимости: секреты виртуозного владения чакрой клана Хьюга Хатаке всё равно никогда не постичь. Лишь потерять время. Сейчас же нужно подходить к главному. На несколько секунд воцаряется молчание. — Им сейчас тяжело. — И пояснений не нужно. Несложно догадаться, о ком речь. Ни тому, кто слушает, ни тому, кто говорит. А вот если бы был кто-то третий… — Знаю. — Сохранять спокойствие невероятно тяжело, голова гудит от боли и кровопотери. Только бы вытерпеть, не показать слабость. После разговора точно нужно будет заняться ранами… — Ты им нужен. — Нет. — Тело не слушается голоса разума, ноги подкашиваются. Тут же рядом возникает заботливо подставленный локоть. Уцепиться покрепче, снова встать ровно… и оттолкнуть чужую руку. Даже последнему гордецу иногда приятна — и нужна! — помощь, но… Из-за того, что он собирается сказать, он больше не имеет на неё права. Он мог бы поклясться, просто исходя из собственного опыта, что сейчас в глазах Копирующего уже во второй раз за весь разговор мелькает удивление. И на этот раз к нему примешивается и лёгкое раздражение. — Поясни. — И отрицание, и жест. Но нет. Значение второго Какаши-сан потом обязательно поймёт сам… Стоит ему узнать смысл первого. — Всё просто. Я мёртв. Точнее… Я уже не жив. И, поверьте, я им не нужен. — Сухой треск неподалёку на мгновение отвлекает внимание. — Не пытайтесь обмануть меня. Я ведь вижу, что вы уже и сами всё поняли. — Видишь? — Кривая усмешка. И понимающая ухмылка в ответ. — И что теперь? И почему обращаешься ко мне? — Я ухожу. А вы меня прикроете. Сейчас понять меня можете лишь вы. Я… Вы… Прикройте меня. Повторю: я мёртв. И так всё и должно оставаться. — Забавно, говоря эти слова, он, сам не зная причин, не позволяет себе усомниться, что Альянс победит и Хатаке действительно окажется способным как-то помочь. Даже сейчас убеждённость в силе… шиноби родной деревни слишком крепка. — Нет. — В интонации звенит сталь. — Оно не должно так оставаться. И прикрывать тебя я не стану. Напротив, сделаю всё возможное, чтобы не дать тебе уйти. — И почему-то тоже нет ни капли неуверенности в исходе самой войны. — А если всё же сбежишь, расскажу о произошедшем всем, буду преследовать. Да ты и сам всё знаешь. Шиноби, самовольно покинувший деревню, считается отступником. Так хочется стать нукенином (3), а, Неджи? Предателем? — Усталое хмыканье ударяет по гордости не хуже слов. — Да и куда ты таким пойдёшь? — Очень невовремя снова подгибаются колени, но попыток помощи больше не следует. Стоять всё тяжелее, да и выпрямиться полностью уже не удаётся. — Нет, ты не можешь уйти. Сложно сдержать очередной смешок. Копирующий Ниндзя всегда знал, куда бить. Шаринган (4) хорошо учит видеть слабые точки противника. И вот опять. Чётко, резко, раздельно. И невероятно точно. Всё верно. Он никогда не мог отказаться от чувства долга. И никогда не мог пойти против собственной гордости. Предать деревню… Стать отступником… Невозможно. Только вот… Остаётся последнее средство. И на мгновение встаёт тишина. Противно взвизгивают ненавистные невидимые цепи. Готов ли он признать это и озвучить, готов ли безжалостно растоптать последние остатки ранимого самолюбия… во славу имени? Нет. Он понимает, что нет, и заволновавшаяся было гордость понимает это тоже. Но в том и дело: он обещал себе не понимать. Одна из цепей медленно распадается с омерзительным скрежетом, губы всё-таки растягиваются в улыбке, и так удивительно легко слетают с них тяжёлые слова: — Не волнуйтесь, я пока могу трезво мыслить и оценивать свои возможности, так что не уйду далеко. Сначала проследую за вами к деревне, где смогу лучше скоординировать свои действия, потом покину её, но останусь в пределах Страны Огня, затеряюсь среди мирных жителей… на время. После, наверное, отправлюсь дальше. А что о долге… Но ведь я больше не шиноби. Вот и всё. Не возразить. И он это знает — не шиноби не зависит от Деревни. Его не останавливают местные законы. И решение уйти он вполне может принять самостоятельно. И к ответственности его за это никто не привлечёт. Да, он знает, что Хатаке нечем крыть. Но все равно в лёгком волнении ожидает ответа. Ведь тот может просто отказаться помочь… Напряжённое молчание длится несколько секунд. Несколько секунд длится столкновение воль… Хотя все сильнее становится подозрение, что противник лишь оценивает, какое решение лучше принять. Наконец неизменно спокойный голос явно неохотно, но твёрдо отрезает: — Я обо всём позабочусь. И как же тяжело подавить неуверенный вздох облегчения… Вместо этого короткий кивок. — Знал, что вы поймёте. — И эта простая фраза, как всегда бывало и раньше, выражает всё, что так и не было сказано. Небрежное уважение, немое извинение… И вместе с тем непоколебимое упрямство и уверенность в собственной правоте. А в слепом взгляде точно можно уловить что-то ещё, едва заметное… Кажется, благодарность.* * *
А в глазах Хатаке Какаши отчётливо читаются раздражение и почти отеческая грустная жалость.</i> Он не может одобрить решения мальчишки перед ним. Но и отговаривать не вправе. А воспрепятствовать не получится. Не оттрепать за ухо, как Наруто. Не привязать к дереву, как Саске: этот и так выслушает. Но не послушает. Нет, здесь Копирующий бессилен. Да, в глазах Хатаке Какаши отчётливо читается жалость. Но тот, кому этот взгляд предназначен, больше не читает вообще. А если бы и читал — хмуро сжал бы губы и сделал вид, что ничего не заметил.</i> Мгновение помедлив, безродный отныне Хьюга отворачивается и, уверенно — по-другому он, кажется, просто никогда не умел — спотыкаясь каждые два шага, направляется прочь — остановившись лишь раз и как-то странно поёжившись. А оставшийся на месте Копирующий некоторое время смотрит ему вслед, пока не вспоминает о своей команде, нуждающейся сейчас не в его клоне, а в нём самом. А ещё необходимо выполнить обещанное. И почему только в его ускользающей фигуре ему чудится не своевольный подросток, а бесприютный старик?.. Хатаке Какаши уже не видит, как бывший гений великого клана, пройдя ещё несколько шагов, всё же падает в пыль и, закусив губу, продолжает путь уже на четвереньках, периодически замирая и корчась от боли.* * *
Последняя проблема улажена, до похорон ещё несколько дней. И он должен там быть: попрощаться. И уйти, не оборачиваясь. А до этого следует затаиться на время и подготовиться к долгой дороге: сначала до деревни, откуда ему уже будет легче сориентироваться даже без способности видеть, а потом прочь из неё. Необходимо хоть как-то перевязать раны, он и так уже потерял слишком много крови. Увы, сделать это, почти ничего не видя, точно будет непросто. Теперь непросто будет всё: натренировать до предела слух и обоняние, единственные чувства, которые смогут вести его отныне… Нельзя шиноби, пусть даже и бывшему, натыкаться на стены, как слепой котёнок. С губ вместе с тихим проклятием почти срывается благодарность Гаю-сенсею за глупую идею тренировки вслепую. Как он злился тогда… Не будь Ли с его соперничеством, наверняка бы сжульничал. Но разве гордость позволит? Впрочем, «спасибо» так и остаётся крутиться на языке непроизнесённым — этого гордость тоже не потерпит. А вот чуть улыбнуться разрешит — и пробудившаяся было наконец паника, заурчав, согласится подремать ещё немного. Похоже, учитель всегда видел глубже. И дал тогда опору — бесконечно малую для человека, всегда полагавшегося на зрение. Но гению подвластно и это, верно ведь? Снова бороться, совершать невозможное… Раз за разом перешагивать через привычный уклад и уязвлённую гордость… Да, ему найдётся занятие на эти несколько дней. А ещё можно, наконец, позволить себе полностью погрузиться в размышления. О своём выживании, ставшем результатом одного очень… необдуманного решения. Решения, которое и возможным было только из-за уникальной способности членов клана Хьюга выпускать чакру любыми участками тела и тщательно контролировать её перемещения. Пришло время понять. Резко запечатать остатки чакры в главном центре, каким-то чудом оставшемся не задетым кольями. И за миг до того, как центр разорвался из-за повышенного содержания чакры, перезапустить её ток и успеть нанести сокрушительный удар по сердечной мышце… Чем он руководствовался, идя на этот поступок? Он не знает. Да и как можно рассуждать о мотивах, когда смерть непозволительно близко? Тело сделало всё само. Но вот теперь приходит время подумать о последствиях. Предварительно сжав зубы и беспощадно затолкав все эмоции в железную клетку. Снова временно заковав себя. Направить чакру к сердцу — верное самоубийство. Направить её туда, усилив удар резким высвобождением энергии при взрыве главного центра, — ещё вернее. Если чакры достаточно. Если же её, как в его случае, остаётся смехотворно мало… Она подталкивает сердце к действию. Поддерживает биение. Спасает жизнь. И разрушает собственные каналы. Уничтожение за уничтожение. И именно поэтому он сейчас жив. И именно поэтому он сейчас не ощущает циркуляции чакры внутри — и больше никогда не ощутит. Потерять силу за жизнь, оставить путь шиноби ради простого существования… Обмен больше не кажется равноценным. Для члена мощнейшего клана смерть была бы, пожалуй, куда привлекательнее. Но даже не лишение стези ниндзя стало главным ударом. Как ни странно, есть и кое-что похуже: он ослеп. Да, ясно было, что Бьякугана он лишится, но на деле он потерял способность видеть вообще: чакра при выходе из каналов и запечатывании Кеккей Генкая слишком сильно ударила по глазам. Возможно, такое всегда должно происходить, просто никто ещё не проверял. Но сути это не меняет: теперь, вместо привычной чёткой картинки, он едва различает силуэты окружающих предметов. И чутьё подсказывает, что это не та временная слепота, с которой он нередко сталкивался в последней битве. Зрение — его главный козырь. Не лучше ли было просто погибнуть? И ведь даже сейчас ещё не поздно это сделать… Только протянуть руку к кунаю… Но ведь он гений. Гений, который не может так просто умереть. И не он ли только что перехитрил Судьбу, отдав ей силу вместо жизни? Не он ли только что доказал свою гениальность? Нет, умереть сейчас — это выпустить из рук уже забранную победу. В конце концов, не он ли всегда жил не благодаря, а вопреки? А теперь он ещё и свободен: проклятой печати больше нет — он знает то наверняка; жжение от старого клейма не спутаешь ни с чем, и… будто стало легче мыслить. Пусть нет его гордости, его волшебных глаз… Остаются запахи и звуки. Он справится, научится, достигнет прежних и новых высот даже с этим. И построит себе новую гордость, что станет прочным стержнем на месте старого позвоночника. Когда-то Наруто назвал его гением. Назвал именем, которому он сам позволил себя вести. И именно из-за этого прозвища он бросился перед Хинатой. Сам проглотил ключ от замка, уверенный, что освобождается. Но эту ошибку удалось исправить. Ведь гибель не символ торжества ума. Не умереть тогда, когда больше ничего не остаётся, — вот истинный показатель силы. Как интересно получилось… Одно слово подтолкнуло его в ловушку. И это же слово оказалось слабейшим звеном цепи. Нет, он не перестал быть гением. Наоборот, он на деле доказал истинность этого. Только вот теперь гениальность перестала быть препятствием. Какая ирония, не правда ли?