Реакции персонажей «Free!»

Хиёри Тоно и Икуя Киришима. Романтизация селфхарма.       Селфхарм. Что это такое? Для обычных людей — это «ты причиняешь боль самому себе!», «зачем ты это делаешь?!», «в психушку тебе надо!», а для тех, кто страдает (либо же нет) от селфхарма — выход из безэмоционального, туманного состояния однотипной жизни; способ выплеснуть эмоции, бороться с проблемами; для более «опытных» — наркотик, приносящий колкое удовольствие с каждой новой дозой.       Но со временем селфхарм склоняется к одному — «проклятие». Этот наркотик, который душит и сковывает по цепям изнутри, а когда пытаешься бросить, этот монстр раскрывает свою пасть и дышит на тебя холодом. И руки начинают дрожать, глаза больше не пестрит свернувшаяся кровь на ранах, больше нет тех ярких синяков и разнооттеночных ожогов. Более ничего не печет и не болит.       Но как бы странно это не было — проводить по коже лезвием очень приятно. Трепетная боль щекочит место, по которому скользит острый край; ты прикладываешь к себе раскаленный нож или тушишь сигары о запястья и щеки — больно до сжимания рук в кулаки, но хочется еще и еще.       Для Икуи селфхарм стал чем-то привычным: как кофе с утра; как душ два раза в день; как глоток воздуха. Это стало способом избавиться от боли из-за неудавшихся заплывов и проигрышей.       Настолько часто он это делал, что уже носит лезвие под сердцем, а плавать перестал из-за видных шрамов. Да и боли от проигрышей уже не будет. Вот только это чудовище так просто не победить.       Ему это нравится и это не прекратить. И что? Зато никогда не скучаешь, и всегда есть выход и способ придти в себя. Это весело, это хорошо, это приятно, пусть и все еще страшновато касаться припухших шрамов на коже, так как они кажутся такими уязвимыми и отделенными от общей картины. Но резать по ним так легко. Интересно, что будет, если резать припухший шрам вновь и вновь, вновь и вновь? Что с ним будет?       От такой мысли на его устах расплылась улыбка. Икуя схватил лезвие и метнулся в ванную с такой скоростью, словно от этого зависит жизнь.       Острый край лезвия рассекал кожу так же легко, будто воздух, а рука двигалась в хаотичном порядке. Все равно на запястьях уже нет живого места, а Хиёри за полгода их отношений все еще не видел этого. Та и в самом начале зависимости не замечал — слишком хорошо Киришима прятал за маской и себя, и шрамы.       Даже звук открывающийся двери не вывел парня из этого процесса. Ухмылка так и не сползла с уст.       Глаза застывшего в дверях Тоно обрисовали его, сначала с улыбкой на губах, но после взгляд зацепили капли крови на белом умывальнике. Юноша резко подбежал к своему парню и судорожно выхватил лезвие в руках.       — Икуя, что ты… делаешь…?       «Пока не попробуешь, не поймешь!»       И он попробовал.       И вот, спустя три месяца они сидят в ванной из холодной воды и пены, на которой яркими, алыми, как свежая кровь, красуются лепестки розы.       Хиёри нежно обнимает Икую сзади и целует в искусанные губы, деля любовный поцелуй на двоих.       Тот медленно достаешь руки из воды. На них остается белая пена, подобная невинным и чистым облакам.       Хиёри берет истерзанные запястья в подрагивающие от холода руки и секунду просто держит, втупившись.       Затем влажное лезвие из края ванны тонко проскальзывает прямо в пальцы.       Тоно берет твою руку, легко сжимая у основания запястья и чуть неумело скользит по коже остриём. С легким трепетным страхом, все еще боясь сделать слишком больно.       Киришима кладет ладонь сверху и слегка надавливает, подталкивая. Когда лезвие начинает входить в кожу все глубже и по телу разливается приятная колкая боль, из его уст вырывается легкий стон, более похожий на вдох наслаждения.       На душе такое теплое чувство от того, что это делает он, что хочется остановить этот момент.       Хиёри оставляет лезвие на краю ванны и оттуда же берет красивый цветасто-нежный пластырь и маленькую светло-розовую розу, которой только предстоит распуститься.       Он кладет изысканный и молодой цветок на только что сделанный глубокий порез, из которого стекает алая кровь, сливаясь с пеной и водой. Её тонкие, острые иглы болезненно проходят в рану, неся за собою осторожное чувство приятного, заставляя нервы в ногах застыть, терпя.       Парень пластырем укрепляет розу и шипы впиваются в кожу. Точно так же, как и однажды селфхарм впился в его жизнь так же колко.       Юноша преподносит руку Икуи к губам и ласково целует пластырь, языком пытаясь попробовать впитавшуюся красную жидкость с привкусом металла на вкус. Незаметно.       Розе еще предстоит распуститься в твоей теплой крови. Харука Нанасэ. Романтизация суицида       Харука провалился. С треском провалился в свои двадцать.       В десять тебя называют гением, в пятнадцать — талантом, а как стукнет двадцать — уже обычный человек.       И это оказалось правдой. Вначале он был гением плавания, шел на два шага впереди остальных, а когда стукнуло пятнадцать — все привыкли к его возможностям и восприняли это как талант.       А в двадцать что-то пошло не так. Медленно и незаметно, но время в плаванье уменьшалось и уменьшалось.       И все бы ничего, если бы он до сих пор плавал только потому, что ему это нравится, а не ради побед. Но ведь однажды его переубедили, и Харука сполна ощутил этот сладкий вкус, похлеще любых конфет. Вкус того, что ты выиграл. Того, что у тебя получается и твои старания не напрасны.       А сейчас ему невероятно больно смотреть на то, как все его старания тонут. Он даже забыл о том, как плавать свободно и просто, хотелось двигаться быстрее, еще быстрее!       Но Хару по-прежнему любит воду. Она не сковывает его, не заставляет бороться с ней, как с врагом, даже несмотря на то, что плывет все медленнее.       Но это вовсе не значит, что это все, что нужно, и вкус поражения заставляет сердце обливаться вначале холодом, а потом кипятком.       И Харука Нанасэ… не выдержал. Он больше не может рвать цепи своих слабостей, которые сковывают ноги. Он уже не способен на попытки всплыть с тем валуном, что тянет вниз всего его.       Поэтому он перестал бороться с этим потоком реальности и собственной беспомощности, и просто дал себе утонуть.       Правильно, он любит воду, как никто другой, значит, именно она должна забрать его навсегда.       И вот Харука стоит на обрыве, глядя вниз и наблюдая, как колышутся волны, бьются о скалы. Как пена разлетается в разные стороны и вновь возвращается.       Ветер перебирает черные с приятным синим отливом волосы и щекочет лицо.       Харуке не страшно. Это как последний прыжок перед заплывом, и вот он делает первый шаг. Потом второй и на третий, нога уже не ощущает под собой опору. Нанасэ падает вниз, как птица со сломанными крыльями.       По телу скользит дрожь из-за холодного потока воздуха, что окутывает тело.       Он погружается в воду, перед этим ударяясь о такую тонкую, как казалось ранее, гладь. Острая боль разлетается по телу, превращаясь в тупую, но он не замечает.       Далее он тонет, а холодная вода заполняет легкие. Для Харуки это как кислород. Он не чувствует той боли и того, как перестает дышать, для него это способ избавиться от проблем и горечи проигрышей.       Парень чувствует, как приятная и нежная вода окутывает его, омывает.       Открывает глаза и видит над собой клочок ясно-голубого неба с медленно плывущими по нему чистыми, белыми тучами. Какая удобная ложь.       Он засматривается так, что в глазах начинает мутнеть.       Отведя взгляд в сторону, замечает, как около него проплывают красивые разноцветные рыбы, взмахивая своими грациозными хвостами, как японские красавицы веерами. Сколько же их там? Около пяти уже проплыло столь беззаботно. Как же хорошо вместо водорослей, уныло плавающих в воде, видеть красивый подводный мир с беспечными его морскими обитателями.       Это так красиво и завораживающе, что дрожь проходит по телу.       Но на самом деле становится холоднее и губы все синеют и синеют.       Харука видит, что в воде начинают тонуть нежные лепестки сакуры. Но как?       Их спокойный розовый цвет еще больше туманит глаза и рассудок.       «Я покажу тебе кое-что удивительное!», — эти слова всплывают эхом в голове парня и он невольно улыбается.       Нет, Рин. Нет ничего удивительнее этого.       Голова кружится, а в легкие больше не заливается вода.       В глазах темнеет. Медленно, плавно, но настырно. Вот и пришел конец этой красоте?       «Доброе утро, Хару-чан.», — в этот момент захотелось снова открыть глаза. Прощай Макото, прощай Рин… прощайте. Удачного вам всем пути.       Вода теперь навсегда заберет упокоенную душу Харуки и похоронит эти чувства вместе с ним. И все равно, что там будут говорить другие. Его самоубийство было идеальным. По крайней мере, так видел это он. Рэй Рюгадзаки и Нагиса Хазуки. Романтизация шизофрении.       Будни были однообразными, серыми и скучными. Из развлечений с самой младшей школы были лишь уроки, уроки и снова уроки.       Трудно ли жить, когда в твою голову с самого детства вбивают, что ты должен создать себе хорошее будущее, что для этого нужно учиться и быть лучшим в классе? Трудно. Особенно когда твой день состоит из школы, подготовительных и домашки. Ни кружков, ни свободного времени.       Хотя куда там, сейчас это уже неважно, ведь у него нет ни друзей, ни увлечений. А как еще? Как можно еще, когда с самого твоего рождения родители пытаются через тебя исполнить свои мечты, добиться своих целей, чего не достигли в юном возрасте. Они так и делают, ссылаясь на «мы хотим для тебя лучшего будущего».       Рэй уже давно стал тем самым угрюмым, одиноким и из-за этого в глазах остальных странным одноклассником, которого каждый видел хоть раз в жизни. Отличник без друзей и хобби. Типичный сюжет для какого-нибудь аниме, вот только там на протяжении всех серий все будет идти к лучшему: например, появится какой-нибудь учитель, который поможет; в класс переведется новая девочка, которой почему-то из всех одноклассников станет интересен вон тот неприветливый парень в углу; в конце концов, появится такой же хмурый, как и он, и они будут вместе меняться.       Но в реальности не так. Сейчас же Рэй не заглядывает в будущее, не чувствует эмоций, выплескивает негатив на себя.       Он вновь проводит бритвенным лезвием по коже. Прям по вене, не боясь в любой момент вскрыть её и смеясь смерти в лицо.       Боль расплывается по телу приятно и колко, но до чертиков скучно. И не важно, что раны набухают.       Иногда он вспоминает того живого себя, который еще два года назад пытался бороться, выхватывать крупицы свободного времени, даже в секцию плавания записался, а теперь? А теперь он отчаялся и смирился. И живет только по одной причине…

…он еще не умер.

      За полгода резать себя стало привычным делом, как бы странно для остальных это не звучало. Все руки, даже ноги и плечи покрылись шрамами и рубцами, конечно, скрывать это вечно было невозможно, и это заметили в школе. Рассказали родителям, Рэй поговорил со школьным психологом и его… отправили в психбольницу. Пока что лишь на месяц, но это уже поставило печать на будущем, чтобы этот факт не ускользнул. Теперь будет труднее поступить в хороший университет, найти престижную работу. Теперь у родителей точно поедет крыша, а если все пойдет гладко — у Рэя даже может быть право выбора.       Но сейчас же он стоит на пороге серой палаты с небольшим окошком, а сзади что-то рассказывает его лечащий врач: видимо, о распорядке дня, о приемах пищи и таблеток, о свободном времени.       И вот уже спустя пару минут парень ставит на пол небольшую сумку с личными вещами: одежда, пара книжек…       На его выбор две кровати, все около окна, что можно скорее назвать форточкой, все не очень удобные на вид.       У него нет соседа и Рэй надеется, что не будет. Хотя, возможно, где-то внутри него мелькает светлячок надежды, что к нему подселят кого-то, с кем можно будет хотя бы поговорить. Но в то же время это бы стало большой проблемой.

***

      Дни в больнице однообразны. Хоть что-то интересное есть на групповых творческих занятиях, хотя и то не всегда. Часто к ним же обращаются либо как к маленьким, либо как к идиотам. Ну конечно, психически здоровые врачи круто выделяются на фоне больных какой-нибудь шизофренией, психозом или аутофагией.       Конечно, в столь сером месте, которое мнимым прохожим кажется тюрьмой для психопатов, где везде крики и вопли, несуразные речи, есть и вполне нормальные пациенты. По крайней мере внешне и по крайней мере они не опасны: найти подход и проявить капельку осторожности и щепотку терпения, и уже есть с кем хотя бы о погоде поговорить. Хотя она не имеет тут значения, пусть редко больных и выводят на улицу.       А в комнате у Рэя все так же никого, кроме него самого. Хотя даже пустые и серые четыре стены ему в какой-то мере как рай: никаких уроков, никаких придирчивых родителей, никаких скучных лекций и занятий. Конечно, юноша так привык к учебе, что бросить её за такой короткий отрывок времени невозможно. А еще он любит читать. Книги иногда спасают, ставят невидимую грань между реальностью и выдумкой. Но эта выдумка такая волшебная и интересная, что назад уже никак не хочется.

***

      Одним днем, вернувшись после очередного группового занятия, Рэй, открыв дверь в комнату, увидел парня. Он лежал на соседней кровати и что-то увлеченно, с улыбкой рисовал.       — Кто ты? — спросил ошарашенно Рюгадзаки, пялившись на блондина так, что очки могли в любой момент скатиться на кончик носа.       — Привет. Рэй-чан? — спросил тот, как только обернулся.       На его губах светилась радостная улыбка. Что он в психбольнице-то забыл?       — Рэй-чан…? — недопонял парень, все еще стоя на проходе.       Проходящие мимо люди покосились на него так, словно он с пространством перед собой разговаривает.       — Рэй-чан, заходи, чего стоишь? — блондин спрыгнул с кровати и схватил Рюгадзаки за руку, потянув.       Они плюхнулись на край кровати.       — Меня Нагиса зовут. — произнес весело юноша.       Удивление все еще не спадало с лица брюнета, но он смог сдержанно кивнуть и чуть улыбнуться.       — Рюгадзаки Рэй. — сказал он, протягивая руку.       Так и началось их знакомство.

***

      За четыре дня их общения Рэй сделал кое-какие выводы: Нагиса оказался, как ему показалось, вполне нормальным парнем, но в таком месте он казался белой вороной; при Рюгадзаки он никогда не бредил, даже во сне, но это лишь то, что попадало в поле зрения; Нагиса был жизнерадостным, открытым человеком. Довольно веселым, а еще он, как и Рэй, любил плаванье.       Это, в общем-то, хорошо, но чем больше Рэй наблюдал, тем сильнее его кусал вопрос, что же этот парень делает в психбольнице, ведь даже каких-либо повреждений на теле блондина он не заметил.       А еще парень никогда не появлялся ни на процедурах, ни в столовой. Рюгадзаки видел его лишь в пределах комнаты, хотя… пару раз Нагиса все-таки проскальзывал в поле зрения, но тут же куда-то девался. А возможно, это место и способы лечения устроены так, что они просто не пересекаются?

***

      — Слушай, Нагиса. — позвал его юноша, лежа на кровати и пялясь куда-то в потолок.       — А? — блондин глянул на него с кровати напротив.       — Прости, что спрашиваю, но что у тебя за болезнь? Почему ты здесь? — Рэй повел глазами в сторону собеседника, выжидая ответа. Уж слишком он оказался нетерпелив. Хотя если бы Нагиса был другим, не таким оптимистичным и энергичным, то любопытство бы не мучило его так сильно, будто пыткой.       — Хм-м… — на секунду задумался тот, подняв взор вверх, — я не думаю, что это важно, Рэй-чан. — проговорил юноша на удивление серьезно.       Рэй удивился и уже было приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но тот бросил на него такой взгляд, что желание отпало в момент. Они так и не поговорили.

***

      Так пролетел месяц, на удивление незаметно, даже хорошо за разговорами с Нагисой. Рюгадзаки больше не касался темы его болезни, а лишь пытался подарить этому человеку еще больше радости, счастья. Нагиса почему-то стал ближе к нему. Рэю нравилось, когда тот хватал внезапно его руки, что-то возбужденно рассказывая; когда приближался, с искрами в глазах глядя куда-то вглубь души; просто когда был рядом.       Но те, кто видел Рэя мельком, странно косились на него, и это вводило в недоумение. А Нагиса лишь говорил не обращать внимание.

***

      Итак, чуть больше, чем через месяц, Рэя выписали. Он сначала хотел спросить у врача по поводу болезни своего соседа, но вскоре посчитал, что будет лучше, когда тот сам расскажет. Придет время.

***

      Вот только одной ночью случилось кое-что очень странное: Рэй тихо спал в своей кровати. На дворе глубокая ночь, тишина.       До помутневшего, сонного сознания долетел стук: кто-то кидал мелкие камни в окно, норовя разбудить.       Рэй через силу поднялся, потирая глаза и переносицу, рефлекторно взял с тумбы очки, выглянул в окно и увидел… Нагису. Он стоял, весело махая рукой и что-то говоря. Прям под окном.       Рэй открыл окно и, чуть повысив голос, спросил:       — Что ты тут делаешь?       — К тебе пришел! — донеслось снизу.       — Но… — юноша уже было хотел что-то возразить, но понял, что даже если они будут кричать негромко — могут кого-то разбудить.       И что он сделал? Спустился, конечно же, быстро прошмыгнув. Накинул то, что нащупал в темноте в прихожей, надеясь на то, что не разбудил родителей.       — Что ты тут делаешь, глупый? Тебя выписали уже? Куда ты посреди ночи? — тут же посыпался град вопросов на Нагису, который стоял с неизменный улыбкой на губах. Ему было как-то фиолетово, похоже.       — Ну… я сбежал… — признался он честно, — ради тебя! — будто эта фраза станет спасением, но Рэй покраснел после услышаного, — да ничего не будет, не переживай так, Рэй-ча-ан. — протянул блондин, уговаривая не пыхтеть. А вот тот уже корил себя — стоило бы и догадаться, что Нагиса выкинет что-то такое.       — Но… зачем? И что ты собираешься делать? Особенно, если заметят? Как ты вернешься?       — Тебя увидеть пришел, Рэй-ча-ан, вот зачем, — насупился Нагиса из-за того, что друг не понимает такие очевидные вещи, — когда закончим гулять, тогда и подумаю, как вернуться обратно, но меня точно не заметят! Я же тихонько! — шикнул весело парень на последней фразе, машинально подставив палец к губам.       Тот тяжко вздохнул. Так, что очки начали соскальзывать с носа.       — И что будешь делать? — спросил Рэй.       — С тобой гулять. — улыбнулся тот. Нет, ну этому Нагисе точно по барабану. Как же с ним тяжело-о.       Но Рюгадзаки заметил, что блондин был в обычной одежде, не очень теплой, а ведь на улице ночь и довольно холодного. Хотя сам он не лучше — выскочил, как мышка, накинув на себя лишь куртку поверх пижамы, и в обычных шлепках.       — Переодеться бы… — изрек брюнет как-то отстраненно, уже думая, как бы проскользнуть в дом так, чтобы никого не разбудить.       Мысль о том, что стоит отправить Нагису обратно в больницу, почему-то не появилась. Может, азарт парня так повлиял на обычно рассудительного Рэя? Кто его знает… Но он все же был рад появлению своего белобрысого друга.       Украсть (у себя же, ага) одежду как-то получилось, хоть Рэй и оставил Нагису ждать на улицу, на что тот обиженно надул щечки.       Гуляли они несколько часов, после первых пяти (или десяти?) минут прогулки забыв о всех заботах: о том, что они как бы сбежали, о том, что сейчас ночь, и еще о чем-то. Точнее забыл лишь Рюгадзаки. Нагиса, похоже, по природе своей не беспокоился. В принципе из его блондинистой головы вылетело и то, что как бы нужно не сильно кричать, и избегать полиции. Помнит об этом только Рэй. Только он и смотрит.       После этого случая Рюгадзаки больше не видел Нагису, но он плотно застрял в голове, буквально прибив себя на самом видном месте, или застыв на самой высокой полке сознания. И не хотел уходить.       Рэй растворялся в этом парне, как в космосе, его мысли витали одна около другой, путаемые ветром. Он понял, что влюбился в этого мальчишку…       Влюбился в его веселый, живой голос, в глаза, как розовый сапфир, в которых искрами бурлит энергия, в лицо, невинное и детское…       Вот только терзало кое-что: как Нагиса сбежал с психбольницы, и что у него, черт побери, за болезнь?! Кстати… а как парень его дом нашел? Откуда адрес знает…? От этого становилось жутко…       Вот настал тот момент, когда этого паренька выписывают. Точнее, он не говорил, когда это будет, а просто снова заявился к дому Рэя, благо, днем.       И в этот раз они снова гуляли, забредя в какую-то аллею парка, которую фиг найдешь. Из-за того, что тут не часто бывали люди — она была немного неухоженной.       Погода была самая благоприятная: солнечные лучи растворялись в воздухе, иногда слепили глаза; ветерок путался в зеленых листьях деревьев в аллее, что стояли сплошной круглой стеной; птицы отпевали свои серенады, старались во всю. Что может быть лучше? Даже Нагиса рядом…       — Не хочешь познакомиться с моими родителями? — осторожно, перед этим обдумывая эту фразу чуть ли не всю прогулку, спросил Рэй.       — Говоришь так, будто я — твоя женушка. — через секунду хихикнул ехидно Нагиса, прикрывая рот рукой.       — Глупый, как друг! — тут же покрылся густым румянцем тот, махая руками, словно отталкивая от себя этот подкол.       — Жена — как друг? — удивился блондин, а после заливисто рассмеялся, — лучше жена — как парень. — в следующий миг, который показался настолько нереальным, что пролетел через сознание Рюгадзаки, парень потянулся к нему и мимолетно, даже щекотно, поцеловал в щеку.       Тот застыл, а очки, будто живые, скатились с носа, и Нагиса подхватил их, поправляя и улыбаясь, чуть колко. Как тогда, когда что-то задумывает.       — Нагиса…? — ошеломленно спросил Рэй, просто потому что молчать не мог. А нужно ли?       Юноша сощурился, а розовые, как два драгоценных камня, глаза пробирали насквозь. Но он выглядел спокойным, удовлетворенным. Ни капельки не волновался, на вид.       — Я люблю тебя, Рэй-чан, — блондин обвил шею парня руками, — так что познакомлюсь с твоими родителями. — обольстительно прошептал он, сладко целуя юношу.

***

      Настало время знакомства. Рэй очень волновался: может родителям не понравится Нагиса, или может они не примут его ориентации.       Но как бы там ни было, вот он уже стоит перед ними на пороге, крепко сжимая руку своего любимого, а родители смотрели на него до невозможности ошеломленными взглядами. В них даже мелькал… ужас…? Нет, не может быть!       Капля испарины появилась на виске Рюгадзаки, а он пытался тщательно отгонять от себя эту мысль.       Вечер знакомства выдался довольно странным: родители были такими потерянными, будто Нагису и не видели вовсе; они улыбались через силу, странно, очень странно поглядывая на сына; часто о чем-то задумывались. Черт, да что это за странности такие? Такая отрешенность, отдаленность. Что с его матерью и отцом?..       После этого случая весь оставшийся вечер родители даже не разговаривали с ним, лишь что-то тихо шептали в своей комнате, вздрагивая и отводя напуганные глаза, видя сына.       Но Рэй даже не догадывался, что уже в следующее утро он снова окажется в психбольнице. С диагнозом «шизофрения»… Асахи и Кисуми. Аутоканнибализм.       Асахи каждый раз винил себя. Каждый раз, когда шаткие цепи слетали с него, и больше не могли сдержать пасть. Каждый раз, когда его зубы впивались в собственную плоть, как клыки голодного вампира в добычу. И снова его захлестнуло удовольствие и осознание блестело уже не так ясно, уходило на задний план. Из ярко-черного оно становилось серым… нет, красным.       Асахи сходил с ума от металлического вкуса крови, которую готов пить, как изысканное вино. Ему нравилось отдирать кожу от тела. Противно, но это неважно. Она казалась деликатесом, сытила мозг или какого-то беса внутри него, но этому «кому-то» было мало, и в итоге все попытки заглушить желание были тщетными. Может, он сам — бес?       И вот Кисуми снова будет злиться на него, спрашивать «Ну зачем?!» и требовать причину. Придется придумать её, чтобы не казаться сумасшедшим, и придется сдерживать себя, чтобы не укусить ни в чем неповинного Шигино. Он-то не виноват. Не виноват, что где-то внутри Асахи живет нечто под названием «психическое расстройство». Иногда он чувствует себя гулем из манги «Токийский гуль». Ну, а что? Те тоже людей пожирают, и себя иногда могут. Тем тоже это необходимо. Может, гули — это люди с какой-то прогрессирующей аутофагией и каннибализмом? Как бы эволюция, все дела…       Да нет, бред. А вот то, что его парень такой красивый, общительный, дружелюбный… продолжать? И к нему лезет много-много всяких людей — правда злит. Очень. Хочется заклеймить его, как в той же манге. Укусить так, чтобы след на шее на всю жизнь остался и чтобы никто к нему не подходил.       Возможно, однажды он так и сделает.