Fais-moi expier ma faute

      Архидьякон проспал утреннюю звонницу, равно как и службу. Когда же он наконец поднялся, чувствуя себя ужасно разбитым, солнце стояло высоко-высоко: близился полдень. Резко подскочив, священник протёр глаза и кинулся одеваться. Он уже и не помнил, когда в последний раз поднимался в такой поздний час; разве что год назад, когда на месяц заперся в своей келье и засыпал чаще всего лишь под утро, а вставал таким измученным, будто не спал вовсе.       Как он мог проспать?! Ведь он давно уже должен быть во Дворце правосудия! Как он вообще может спать, когда Эсмеральда томится в жутком каменном мешке, изнывая от страха и холода?! Ругая себя последними словами, монах торопливо нацепил сутану и, покинув монастырь, направился в западную часть Ситэ.       - Могу я видеть королевского прокурора? – с замирающим сердцем спросил Фролло, заглядывая в знакомый кабинет.       - А, отец Клод! Здравствуйте! Как поживаете? – любезно улыбнулся писарь.       - Спасибо, брат Жерар, Божьей милостью. Надеюсь, вы тоже в добром здравии?       - Как видите, мэтр, как видите! Но, признаться откровенно, должность при духовном суде меня также порядком утомила, и я уже задумываюсь, а не расстаться ли с ней. Увы, я не обладаю вашей решимостью и никак не осмелюсь доложить господину прокурору, что хотел бы удалиться на покой и провести остаток жизни в служении Господу.       - Мне, брат, напротив, кажется, что ваше желание и похвально, и справедливо, - заметил священник, обводя комнату нетерпеливым взглядом и гадая, куда подевался хозяин кабинета. – Всякий из нас избрал своё призвание по зову сердца, и было бы преступлением после стольких лет верной службы препятствовать вам в удовлетворении потребностей души…       - Ох, вы, как всегда, правы, господин архидьякон! Думаю, до конца лета я испрошу дозволения передать своё место кому-нибудь помоложе и со спокойной совестью вернусь в обитель… Ах, простите, я вас совсем заболтал, а вы ведь пришли по делу. Мэтр Жак Шармолю предупредил меня. Правда, он думал успеть встретиться с вами лично, но в полдень началось заседание по делу Петруса Дюбуа. Этот еретик в своих грязных проповедях порочил имя архиепископа Санского! А глупый народец слушал его, раскрыв рты. Ну, ничего, вчера бедняга испробовал дыбу и сознался в своих заблуждениях. Думаю, сегодня его приговорят к повешению с последующим сожжением, и уже до конца недели брат Петрус отправится в преисподнюю, проповедовать глупым грешникам… И опять я говорю не о том! Ведь вас эти дела больше не интересуют, вы теперь человек свободный.       - Так что мэтр Жак? – перебил архидьякон. – Сколько продлится это заседание?       - Да вам ли не знать, отец Клод! Конца края нет этим унылым тяжбам. Предвидя, что дело может затянуться, господин королевский прокурор поручил мне самому справить все бумаги и разрешил забрать цыганку, когда бы вы ни появились. Документ об освобождении я уже подготовил, осталось только снять копию с помилования Его Величества – и можете идти за заключённой.       - Спасибо, брат Жерар! Вот помилование, прошу, - Фролло протянул скрученную трубочкой бумагу и жадно наблюдал за тем, как текст дублируется на лежащий перед писцом листок.       - Отлично, всё готово! Итак, осталось получить подпись судьи, но это подождёт до вечера. А девчонку можете забрать хоть сейчас. Она в нижних этажах. Возьмите приказ, отдадите начальнику стражи. Он проводит вас к нужной камере.       - Благодарю! – схватив помилование и приказ об освобождении, священник откланялся и поспешил в ту часть Дворца правосудия, где томились в ожидании расправы виновные и осуждённые безвинно заключённые.       Проблем с начальником стражи не возникло, и уже пять минут спустя монах благополучно спустился в тот самый или очень похожий склеп для живых мертвецов, где уже томилась когда-то злополучная плясунья. Сердце архидьякона мучительно сжалось, когда он различил в свете факела скрючившуюся на голом полу тоненькую фигурку. На сей раз бедняжке не кинули даже охапки соломы, зато и не приковали ногу железным обручем. Она сидела на холодном камне, спрятав лицо в ладонях: очевидно, яркий свет пламени ослепил её и отозвался острой болью в глазах.       - Эсмеральда! – тихо воскликнул Фролло, опасаясь, как бы наверху их не услышали, и бросился к девушке; остановился в паре футов от неё, не понимая, что следует делать: помочь ей подняться, успокоить, подождать?..       - А, это снова вы, - не поднимая головы, глухо произнесла несчастная. – Что, опять пришли предлагать мне бежать с вами?       - Нет, - почти грубо отозвался монах: это напоминание заставило его вспыхнуть от стыда.       - Что же тогда? Пришли сказать мне, что Феб умер?       - А тебя бы это расстроило? – вопросом на вопрос ответил Клод.       - Не знаю, - безразлично отозвалась красавица.       - Эсмеральда, - мужчина осторожно тронул её за плечо. – Пойдём, тебя ждут.       - Нет, - возразила та, поднимая наконец ясный взор на своего визитёра. – Меня никто больше не ждёт. Матушка мертва, а остальным до меня нет дела. Её убили, святой отец. На моих глазах. Какой-то солдат ударил мою несчастную мать с такой силой, что она отлетела к стене, упала. И больше не поднялась. Она хотела защитить меня. Увы, ей не удалось.       - Мне удалось, - твёрдо проговорил Фролло, глядя в бездонные чёрные глаза, ради которых готов был убить. – И ты ошиблась: твоя мать жива, хотя и… не вполне здорова.       - Жива?! – девушка точно очнулась: купол тупого безразличия был сломлен. – Но это… это же прекрасно!.. О, подумать только, какой-то год назад я не хотела жить, потому что вообразила, будто этот негодяй Феб умер! Знаете, святой отец, я только об одном жалею: что ваш клинок оказался тогда недостаточно точен.       - А я, напротив, всем сердцем желал этого год назад, но сейчас благословляю Всевышнего, что он не позволил мне взять на душу смертный грех.       - Всё ещё печётесь о своей душе, преподобный? – плясунья состроила презрительную гримаску. – Надеетесь протащить через Райские врата контрабанду своих прегрешений?       - Нет, - архидьякон спокойно покачал головой. – Не знаю, смогу ли я когда-нибудь отмолить свои грехи, дитя, но если бы капитан тогда умер, я не смог бы раздобыть для тебя вот это.       - Что это? – удивлённо спросила Эсмеральда, поднимаясь и принимая из рук монаха королевскую грамоту.       - Ты ведь уже умеешь читать, правда? – он поднёс факел ближе, чтобы прелестница смогла разобрать текст.       - «Людовик, Божьей милостью король Франции… - начала плясунья и невольно вскрикнула. – В апреле 1482 года во Дворце правосудия Нашего города Парижа духовный суд вынес смертный приговор девице Эсмеральде, обвиняемой в убийстве. Осуждённая нашла на некоторое время приют в Соборе Парижской Богоматери, неприкосновенном Нашем убежище. За это время Наш храбрый офицер, в убийстве которого обвинили девушку, вполне поправился и вернулся к своим обязанностям. Таким образом, преступление, за которое приговорили заключённую, не было совершено вовсе.       Сим сообщаем, что, ввиду вновь открывшихся обстоятельств по делу цыганки Эсмеральды, сообщённых Нам мэтром Клодом Фролло, архидьяконом Жозасским, служителем Собора Парижской Богоматери и добрым вассалом епископа парижского Луи де Бомона де ла Форе, признать означенную девицу невиновной в убийстве капитана королевских стрелков Феба де Шатопера»… Это… это…       Прервав чтение, девушка беспомощно уставилась на кивнувшего ей священника.       - Я ведь обещал. Это твоё помилование. Тебе больше не грозит виселица. Ты будешь жить.       - Я… Клод… - потрясённая красавица не могла подобрать слов. – Спасибо вам!       Пожалуй, ради этого искреннего и тёплого «спасибо», сказанного таким тоном, архидьякон готов был умереть сотню раз.       - «Однако, принимая во внимание признание оной цыганки в колдовстве и проституции, из желания уберечь Наших подданных, приказываем осуждённой девице покинуть пределы Французского королевства в срок до праздника Преображения Господня. Если после означенного дня она не оставит французской земли, то подлежит казни по приговору духовного суда», - утихая с каждым словом, Эсмеральда к концу чтения надолго смолкла.       - Дитя? – негромко окликнул священник, аккуратно вынимая из тонких пальчиков грамоту. – Тебе дают почти три месяца на сборы. Это не так уж плохо. И, главное, ты будешь жить.       - Жить?! – в отчаянии закричала плясунья. – Да лучше бы я умерла: по крайней мере, мои мучения окончились бы разом! Изгнание!.. Вот всё, чего вы смогли добиться! Куда я пойду?.. Одна, без табора, без денег!.. О, лишь бы матушка согласилась меня сопровождать – тогда мне и чужбина станет родиной…       - Она… - мужчина заколебался, - она не здорова, как я говорил. Не думаю, что это хорошая мысль – тащить её в такое далёкое путешествие.       - Что же мне, отправляться неизвестно куда в полном одиночестве?! Без права вернуться, без надежды ещё хоть когда-нибудь увидеть мою бедную мать! Тогда заберите своё помилование обратно, я не хочу его, слышите?       - Ты свихнулась?! – зашипел Фролло, перехватывая свободной рукой тонкое запястье и пытаясь утащить яростно сопротивляющуюся девушку к выходу. – Я излечиваю её мать, еду в Тур, встречаюсь с королём, добываю помилование, возвращаюсь – и всё для того, чтобы услышать это жалкое «Я не хочу жить!». Ну уж нет, ты будешь жить, ты обязана, слышишь? Мой брат остался заложником у вашего короля нищих, и свободу ему вернут только в обмен на тебя, в целости и сохранности!       - Жеан?.. – переспросила девушка, вырывая руку. – Хорошо, я пойду с вами. Но не думайте, что я покину Париж без матушки, слышите? Уж лучше умру, но проведу последние месяцы рядом с ней! Единственным человеком, который меня любит…       - Я люблю тебя, я!.. – в отчаянии зашептал архидьякон, тиская рукоять факела. – Тебе необязательно покидать Францию навечно. Когда Людовик умрёт, я добьюсь полной отмены приговора, обещаю тебе! Разве я не сдержал своего слова, не сделал невозможного, добыв у Его Величества помилование?.. Но сейчас ты должна уехать, понимаешь? У тебя хватит времени проститься с матерью; но не позднее, чем через дюжину дней, мы покинем Париж.       - Мы? – плясунья удивлённо вскинула брови.       - Я поеду с тобой, - отвернувшись к лестнице, спокойно сказал Клод, словно речь шла о чём-то само собой разумеющемся и давно решённом. – Пока не знаю в точности, как лучше провернуть это дело, но не беспокойся: я что-нибудь придумаю.       - А если я не хочу, чтобы вы ехали со мной? – прищурившись, спросила разъярённая его словами и тоном строптивица.       - Я не спрашиваю – я говорю, как будет, - холодно отрезал священник. – Я вылечил твою мать; теперь я найду для неё спокойную обитель. Я добыл для тебя помилование и спас от виселицы. За всё это я ничего не попросил. Думаю, у меня есть право сказать: я буду сопровождать тебя. И вернусь во Францию не раньше, чем это будет позволено тебе. Пойдём. Не сомневаюсь, у тебя осталась ещё сотня аргументов против моего эскорта, но давай обсудим их в более подходящем для этого месте. Идём. Тебя ждёт бедная сестра Гудула, а меня – мой непутёвый брат.       Прелестница негодующе фыркнула, но всё-таки послушно последовала за архидьяконом. У неё, и правда, ещё будет время подумать об отъезде, но сейчас нужно поскорее встретиться с матушкой и понять, что же монах подразумевает под словами «не здорова».       Дорога до Двора чудес заняла почти час.       - Сначала посетим ваш кабак, - заметил Фролло, не оборачиваясь и решительно следуя мимо дома Эсмеральды.       Та сначала остановилась, гневно сверкнув очами, но, вспомнив о школяре, вздохнула и, оглянувшись на оставшийся по левую руку домик, пошла за монахом.       - Вот ваша сестра! – провозгласил архидьякон, не доходя до конца лестницы и пропуская плясунью вперёд.       - А вот ваш брат!.. – заплетающимся языком прокричал успевший снять латы Жеан, обнимавший в трёх столах от входа развязно хихикающую девицу.       Клод ничего не сказал – только грозно скрестил на груди руки и сурово свёл брови. Увы, на юного повесу эта жестикуляция не произвела ровным счётом никакого впечатления.       - Вина моему братцу, вернувшему свободу красавице Эсмеральде!.. – провозгласил он. – Вообще, всем вина! Это дело надо отметить, друзья мои бродяги! Ergo bibamus! ¹ Мой брат архидьякон платит за всё!..       Презрительно фыркнув, священник развернулся и покинул нищенский притон.       - Кажется, вашему брату не особенно нужна помощь: он прекрасно себя чувствует. В отличие от моей матушки! – выпалила вылетевшая вслед за ним девушка.       - Ты бы предпочла увидеть его пленником? – парировал монах. – Ладно, неважно. А теперь внимательно выслушай меня. После твоего ареста и удара, пришедшегося, очевидно, в голову, сестра Гудула, она… не в себе.       - Что вы хотите этим сказать? – вздрогнула Эсмеральда.       - Только то, что говорю. Она не в себе. У неё помутился рассудок. Возможно, временно; пока рано делать какие-то выводы. Просто имей в виду, что она может не узнать тебя. Может броситься. Или нести полную ерунду. Не спорь с ней, не раздражай понапрасну. Это важно. Если у твоей матери есть шанс на воссоединение духа с телом, для этого ей нужен покой. Ты поняла меня? Никаких истерик, никаких слёз и споров! Пожалуйста, дитя, если ты любишь её, хоть раз сделай, как я скажу.       Глаза плясуньи влажно блеснули. Она смешно наморщила носик, стараясь удержать невольно навернувшиеся на глаза слёзы, и мужественно кивнула.       - У тебя есть запасной ключ? Дверь заперта.       - У Безносого Поля есть, - шмыгнула носом девушка. – Он живёт под нами.       - Ты знаешь, где старик хранил ключ?       - Да, на косяке, прямо над дверью… Почему хранил? Откуда вы знаете, что он старик?..       - Это он предал тебя, - безжалостно ответил Фролло. – Продал твоему драгоценному Фебу за тридцать солей! Сегодня ночью ваш предводитель приказал повесить его. Поэтому – хранил.       - Нет, - невнятно пробормотала прелестница. – Нет, этого не может быть! Поль любил меня, он помогал мне, покупал продукты… Его оклеветали!.. Вы, это сделали вы?!       - Это сделал он! – теряя терпение, рявкнул архидьякон. – Он сам признался в этом – мне и всему вашему сброду! Пошли, ты ему уже не поможешь.       Притихшая Эсмеральда молча пошла к дому. В голове шумело. Вот оно! Снова!.. Ещё один человек, которого она считала другом, предал её, продал, выдал на расправу! Кому же после этого можно верить?.. А ненавидимый когда-то ею поп столько сделал для неё и для матушки… Всё перемешалось, всё так зыбко. Её несёт под откос, словно брошенный неосторожной рукой камень. И уж не понять, где верх, где низ, кто прав, а кто виновен…       - Матушка?.. – нежно позвала плясунья сквозь закрытую дверь.       Противный монах отобрал ключ и сказал, что войдёт первым. И лишь после, если сестра Гудула узнает его, позволит войти Эсмеральде. Девушка была против такого расклада, но возражения ни к чему не привели. Итак, они прислушивались, ожидая ответа. Однако его не последовало.       Переглянувшись с побледневшей красавицей, Клод бесшумно повернул ключ в замке, жестом показав спутнице отойти. Приоткрыв дверь, он проскользнул внутрь.       Пакетта Шантфлери сидела за столом, уронив голову на сложенные руки. Сначала священнику показалось, что она плачет. Подойдя ближе, он услышал прерывистое, тяжёлое дыхание и понял, что женщина просто-напросто спит. На всякий случай заперев дверь изнутри, мужчина подошёл ближе и осторожно тронул бывшую затворницу за плечо. В следующую секунду цепкая рука ухватила его запястье; безумные глаза встретили его настороженный взгляд.       - Сестра Гудула, это я, отец Клод, - стараясь ничем не выдать своего волнения, спокойно произнёс архидьякон. – Вы узнаёте меня?       - Отец мой?.. – женщина озадаченно моргнула. – Что вы делаете в моей башне? Как вы сюда попали?       - Всё в порядке, сестра, - голос Фролло звучал мягко и успокаивающе. – Вы тяжело заболели, были в беспамятстве. Добрые люди помогли вам, вытащили. Теперь всё хорошо, вы в безопасности. А скоро я определю вас под покровительство настоятельницы аббатства Христовых невест. Это добрая женщина, она позаботится о вас.       - Аббатства? – забеспокоилась Пакетта. – Нет-нет, отец мой, я должна поскорее вернуться в мою башню! Быть может, однажды Господь смилуется надо мной и вернёт мне мою дочь, мою крошку Агнессу…       - Сестра, да ведь Всевышний уже возвратил твоё дитя! – возразил священник. – Твоя Агнесса нашла тебя, она заботилась о тебе всё время твоей болезни. Неужели ты совсем ничего не помнишь?       - Агнесса заботилась обо мне?! – женщина рассмеялась беззлобным смехом. – Да ведь она совсем кроха, разве она могла бы заботиться обо мне? Ей самой нужна защита.       - Твоей дочери уже семнадцать лет, сестра. Это болезнь помутила твой рассудок. Не позволяй же ей взять верх над разумом!       - Нет, отец мой, Агнессе ведь едва исполнился годик! – запротестовала несчастная. – Ах, видели бы вы, какие крохотные, какие складные у неё ножки!.. Таких ножек не сыскать во всём Реймсе…       - Матушка!.. Матушка, ведь я здесь! – Эсмеральда заколотила в запертую дверь.       - Ах ты, проклятая цыганская стрекоза! – оскалилась Пакетта, вскакивая. – Это она, она украла моё дитя!..       - Сестра Гудула! Успокойся, - архидьякон преградил женщине путь. – Выслушай меня и постарайся вспомнить. Посмотри же на меня!       Мужчина встряхнул бывшую затворницу за плечи. Лицо её приобрело удивлённо-покорное выражение. Помешанная с непониманием уставилась на монаха, силясь, очевидно, собрать воедино разрозненные воспоминания.       - Отец мой?.. Ох, у меня так разболелась голова… Башмачок… Где мой башмачок?!       - Сестра, твоя дочь жива! – внушительно произнёс Клод, пытаясь достучаться до истомлённого страданиями разума. – Вы встретились четыре месяца назад. Она узнала тебя по детскому башмачку, вы жили здесь, в этой каморке. Но потом ты заболела, очень серьёзно заболела. И болезнь, видимо, повредила твою память. Я исцелил твоё тело, но своему духу ты должна помочь сама, я могу лишь направить – слушай же. Твоя дочь жива, она рядом, за этой дверью. Ты веришь мне, сестра? Ей уже семнадцать лет, и она любит тебя со всей нежностью своей юной души. Ну же!.. Я понимаю, тебе сейчас сложно восстановить события последних месяцев; но ты должна верить мне, ибо я желаю тебе только добра.       - Жива?.. Моя малютка Агнесса жива! Ах, ей нынче семнадцать!.. А где же она, где? Почему она не здесь, не рядом со своей несчастной матушкой?..       - Ты помнишь молодую цыганку с площади? С бубном и козой?       - Как не помнить! – взвизгнула Пакетта Шантфлери. – Ведь это её бесовское племя пожрало моё дитя!..       - Эта девушка – твоя дочь, и доказательство тому – второй башмачок, который она шестнадцать лет носила на шее, не снимая, вместо креста.       - Врёшь!.. Врёшь, священник! – разъярилась женщина, стремительно делая круг по запертой комнате, точно лисица по клетке. – Моя дочь – ангелочек. А эту ведьму давно пора сжечь!       Сдавленные рыдания послышались за хлипкой стеной.       - Кто это там стонет? – насторожилась больная. – Уж не та ли колдунья?! О, это её рук дело, это она выкрала мою Агнессу! Отняла у матери родное дитя, единственный свет, что озарил мою жизнь, подобно солнцу!.. Будь ты проклята, цыганская девка, слышишь, будь проклята!       Гудула снова заметалась по комнате, а потом, как подкошенная, упала на деревянный ларь и замерла в такой неудобной позе, что, кажется, должна была бы сразу вскочить. Однако она продолжала лежать, не шевелясь и не подавая признаков жизни.       Вздохнув, священник неслышно повернул ключ и быстро выскользнул за дверь. Эсмеральда тихо всхлипывала в узком коридоре, присев на корточки у потемневшей от сырости стены и спрятав лицо в ладони.       - Дитя… - мужчина осторожно дотронулся до чёрных волос, но та лишь зло тряхнула головкой, скидывая руку.       Вздохнув, Фролло спустился вниз. Не без трепета заглянув в опустевшее жилище Безносого Поля, он разыскал бадью с водой и зачерпнул большим деревянным ковшом. Порывшись в шкафчиках, извлёк полкаравая зачерствевшего ржаного хлеба. С этой жалкой добычей он вернулся наверх: девушка по-прежнему сидела, сгорбившись и не поднимая головы.       Пройдя в жилище плясуньи, монах поставил на стол полный ковш и положил краюху хлеба. Взглянул на лежащую на сундуке женщину. Спина её чуть заметно вздымалась от частого, неровного дыхания. Чуть помедлив, архидьякон вышел, прикрыл за собой дверь и запер на ключ.       - Эсмеральда, - нерешительно позвал он; на душе было мерзко: Клод понимал, что не знает ни одного способа, как можно было бы помочь несчастной – оставалось молиться и уповать на милость Божью.       - Она… Она поправится? – не глядя на него, глухо спросила девушка.       - Я не знаю, - честно ответил священник. – Клянусь, если бы это зависело от меня, я сделал бы всё возможное. Но не в моей власти возвращать разум. Лишь Господу под силу исцелять людские души. Всё, что мы можем – молиться о здравии бедной сестры Гудулы. Я, как и обещал, позабочусь о том, чтобы её приняли в монастырь Христовых невест. Там, под чутким присмотром добрых сестёр, она обретёт покой. Возможно, память восстановиться со временем, но я не могу этого обещать. Однако до этого момента тебе не стоит с ней встречаться: бедняжка не в себе и не отвечает за свои поступки. К тому же, свидание может сильно взволновать её, а больной необходим полный покой. Только в этом случае остаётся шанс на выздоровление.       - Хорошо. Я поняла, - утерев рукавом заплаканное лицо, плясунья медленно поднялась. – Вы вылечили её от грудной болезни, когда я уже начинала терять надежду. Вы учёный человек, я верю вам.       При этих словах сердце архидьякона заколотилось с удвоенной силой. Ему хотелось броситься к красавице, подхватить её на руки, прижать к себе, закружить и рассмеяться от счастья. А потом пообещать, что её матушка непременно, обязательно поправиться – о, он готов был и душу ради этого продать, лишь бы она верила ему, верила безоглядно, верила всегда!..       Вместо этого Фролло, насколько мог безучастно, произнёс:       - Поживёшь пока у меня. Тот домик на улице Тиршап по-прежнему пустует. С этого дня и до отъезда он в полном твоём распоряжении. Пойдём. Я провожу тебя, а потом отправлюсь к настоятельнице аббатства Христовых невест, поговорить о твоей матери.       Эсмеральда настороженно взглянула на него, будто пытаясь прочесть под маской равнодушия настоящие чувства, нечестивые помыслы, коварство. Но монах смотрел прямо, уверенно, даже с некоторым превосходством, будто и не ждал возражений. Сникнув под этим открытым, почти вызывающим взором, девушка только молча кивнула и первая начала спускаться. Лишь в эту секунду священник позволил себе вдохнуть и улыбнуться про себя.       До домика в ленном владении Клода они дошли в полном молчании. Лишь закрыв за собой дверь в пустующее жилище и оглядевшись в затхлом полумраке, мужчина решился заговорить:       - Здесь придётся для начала навести порядок: никто не жил в этом доме… с тех пор. А я на этот раз тебя не ждал и не заготовил даже дров. У меня при себе не так много денег – возьми, - он отвязал от пояса и бросил на стол тощий кошель. – Купишь самое необходимое, тебе ведь теперь можно свободно гулять по Парижу. Вечером я принесу ещё.       - У меня дома, в шкафчике, осталась пара ливров. Те самые, которые вы отказались взять, - тихо произнесла плясунья. – Вы ведь вернётесь туда приглядеть за матушкой, правда?.. Я бы сходила сама, но… Возьмите эти деньги, хорошо?       - Да, я принесу их тебе. Завтра. И вот ещё: твоё помилование. Если стража попытается задержать, покажи им эту бумагу. Я сегодня уладил все формальности во Дворце правосудия, но это не значит, что информация дошла и до патрулей. Этот лист – твой пропуск и твоя охранная грамота; ради Бога, не потеряй его. Дом в твоём полном распоряжении: обживайся, а я пока поспешу на Сен-Дени, встречусь с аббатисой.       - Спасибо, - шепнула девушка.       - Эсмеральда, дитя!.. – архидьякон порывисто шагнул к инстинктивно отпрянувшей плясунье и замер в шаге от неё.       - Не надо, - ещё тише сказала та. – Пожалуйста.       - Я только хотел утешить тебя. Я не трону тебя, если ты этого не желаешь. Забудь о нашем уговоре: это помилование не услуга, а подарок. Это искупление моего собственного греха, ты ничем мне не обязана. Но, прошу, перестань бояться меня!.. Разве не доказал я ещё своей преданности?.. Разве недостаточно того, что я уже сделал, чтобы ты поверила в моё раскаяние?.. Ты не хочешь меня в мужья, так позволь же мне стать хотя бы другом. Не беги моего общества, не чурайся утешения, которое я могу тебе дать. Разве ты не одинока, как и я? Почему же ты отвергаешь меня?       - Потому что вы не хотите моей дружбы, вы хотите большего, гораздо большего. Даже если сами верите своим словам. Значит, вы лжёте самому себе. И стоит мне подпустить вас хоть на шаг, вы уже не остановитесь, не сможете остановиться. Может, вы и заслужили благодарность – к тому же, в январе я сама имела неосторожность пообещать вам её, – но сейчас мне тошно даже подумать об этом. Я не отказываюсь от своих слов, хотя вы и даёте мне такое право. Но я прошу только время. Позвольте мне выплакать моё горе, примириться. А пока, заклинаю вас, сделайте всё, что в ваших силах, чтобы помочь моей бедной матушке. Если же… если же сделать это никак невозможно, тогда… тогда я должна отомстить за неё, прежде чем покину Францию!       - И думать забудь! – резко ответил священник. – Я не позволю тебе, слышишь? Хочешь вернуться в ту каменную конуру?! Не для этого я добывал для тебя помилование. Я сделаю всё, что в моих силах, а ты – ты молись и проси у Божьей матери за сестру Гудулу. Это единственное, чем ты можешь ей помочь.       С этими словами мужчина развернулся и покинул маленький домик, направившись прямиком к монастырю Христовых невест.