Fais-moi expier ma faute

      После откровенного разговора с Луи де Бомоном минула неделя. Клод, как и обещал, взялся за месяц обучить иерея Жана Гроссе всем премудростям должного надзора за епархией. Отныне всё свободное время он проводил, корпя над учётными бумагами вместе с молодым священником. К чести последнего отметим, что юноша, как и предсказывал архидьякон, оказался серьёзным, прилежным и смышлёным учеником. Побеседовав с кандидатом на должность викария, Фролло не без удовольствия выяснил, что в вопросах теологии, схоластики и церковных положений отец Жан разбирался ненамного хуже его самого. С тем большим усердием Клод начал посвящать мэтра Гроссе в тонкости управления благочиниями и сельскими приходами. В этих ежедневных занятиях архидьякон почти не думал об Эсмеральде, с головой погружаясь в дебри преподавания; воспоминания накатывали ночью.       Часто, читая в уединении своей кельи вечернее правило, склонив широкий лоб, Фролло вдруг прерывал молитву и, вперив невидящий взгляд в пламя лампадки, погружался в сладостные мечты. Ему грезилась новая, уже маячащая на горизонте жизнь мирянина, манящая сотней неизведанных трудностей и наслаждений. Не пройдёт и месяца, как он скинет ярмо монашеских обетов и окунётся в совершенно иной мир – мир земной, греховной жизни. Мир серый и скучный, обыденный, от которого он бежал и который презирал. Но который расцветёт мириадами ярких красок и наполнится тайным смыслом рядом с ней.       Все эти незаметно промелькнувшие семь дней священник не позволял себе навестить прекрасную плясунью, но сегодня, после справленной в честь Троицы пышной службы, едва скинув стихарь, он поспешно облачился в сутану, надел поверх чёрный плащ, дабы не быть узнанным, и направился на улицу Тиршап. Клод решил, что теперь, когда предприятие его движется к верному успеху, он вполне может посвятить девушку в дальнейшие планы. Заранее готовясь к её возражениям и уже начав приводить мысленно разумные аргументы в пользу своего решения, архидьякон быстро шёл по парижским переулкам. Сердце его отчаянно колотилось при мысли о долгожданной встрече. Ох, только бы достало воли удержать себя в руках! Не совершить ошибки, не напугать прелестную ласточку силой своей страсти. И тогда, быть может…       Фролло со свистом втянул воздух, замедляя шаг от внезапной слабости – столько блаженной надежды таило в себе это «быть может».       - О, братец, а вот, наконец, и вы! – улыбающийся школяр распахнул дверь перед опешившим монахом. – Эсмеральда говорит, от вас уже дней десять как никаких вестей о сестре Гудуле. Нельзя же так: девочка переживает, волнуется. Бросили её в этом домике и забыли!       - Же… Жеан?.. – удивление быстро уступило место негодованию. – А тебе не пора ли возвращаться в коллеж?       - Ну, обычно я задерживаюсь подольше, так что старый ворчун привратник уже привык…       - Обычно?! И часто ты здесь бываешь? – Клод вошёл внутрь, скинул капюшон, одарил гневным взглядом примостившуюся за столом плясунью и испытующе посмотрел на брата.       - Стараюсь заскакивать каждый день, но не всегда получается, - ничуть не смутился белокурый чертёнок. – Малютка, кажется, так привыкла жить взаперти, что уже и на улице боится показаться: мне насилу удаётся уговорить её прогуляться до ближайшей лавки. Посудите сами: разве это дело для красотки – часами просиживать над «Хрониками» старика Фруассара? Я всё пытаюсь уболтать её выйти, как бывало, на Гревскую площадь и станцевать для столичных зевак, но она ни в какую.       - Никаких танцев! – загремел священник, задохнувшись от возмущения. – Я не позволю, чтобы моя… чтобы Эсмеральда выплясывала там… перед этими!.. Когда я с таким трудом избавил её от петли…       - Ой, братец, ну чего вы вечно брюзжите, - беспечно отмахнулся повеса. – Помилование при ней, я уж его вертел-читал так и этак. Про изгнание – это, конечно, неприятно; но вот о запрете на выступления там и слова нет – взгляните сами!       - Ты… ты… - не сумев подобрать достойного эпитета, архидьякон только яростно махнул рукой и указал на дверь. – Ступай. И никаких площадей! Я сказал.       - А когда вы уезжаете? – предусмотрительно отступив к двери, спросил мальчишка. – И куда? А возьмёте меня с собой?! Братец, ну, пожалуйста!.. Торжественно клянусь выучить за это древнегреческий и нынче же получить степень magister artium liberalium ¹!       - Жеан, не говори ерунды, - поморщился старший Фролло. – Ты пока даже не лиценциат. А насчёт всего остального… Зайдёшь ко мне как-нибудь на неделе – тогда и поговорим.       - Vivat libertate! ² Прощай, Париж! До свидания, старушка-Франция! Свидимся лет через десять! Ура!.. – под эти радостные крики, к облегчению Клода, школяр, наконец, убрался восвояси.       - У тебя не болит голова каждый день выслушивать его болтовню? – раздражённо спросил Клод, поворачиваясь к Эсмеральде.       - А почему это, интересно, мне нельзя танцевать на площади? – проигнорировала вопрос красавица. – Что, опять начнёте таскаться за мной и выкрикивать гадости?       Священник промолчал. Чёрт! Опять, снова всё складывалось совсем не так, как ему мнилось. Он думал найти девушку в одиночестве, смиренной и тихой. Надеялся, что его сдержанность успокоит её, расположит к нему. Но, кажется, место страха в её сердце заняла не благодарность, а дерзость.       - Мы уезжаем через месяц, - плеснув себе браги, архидьякон присел за стол и уставился на горящий в очаге огонь. – В Савойю, а оттуда – к морю.       - А как же моя мать?! – плясунья вскочила и сжала кулачки. – Когда вы последний раз были у неё? Ей лучше? Почему вы заставляете меня мучиться неизвестностью?! Вы ведь знаете, я не поеду без неё!       - Поедешь! Поедешь, и это не обсуждается.       - Нет! Лучше отправлюсь в одной рубахе на Гревскую площадь, чем куда бы то ни было с вами! Притаскиваете меня сюда, не позволяете увидеть матушку, запираете её в каком-то монастыре. И ещё смеете являться и диктовать мне свою волю?!       - Смею и буду!.. – Фролло тоже поднялся и, опершись о стол, вперил в прелестницу немигающий взгляд. – Твоя мать больна, ты сама это знаешь. Я навещал её накануне: никаких улучшений. Если… если до истечения июня разум вернётся к ней, она поедет с нами. Если нет – такова воля Всевышнего. А тебе следовало бы молиться о её скорейшем выздоровлении, а не коротать время за непринуждённой беседой с моим братом!       - Мы занимались латынью, святой отец! Vir sapiens et fortis est et vir doctus robustus et validus ³.       - גֶּבֶר-חָכָם בַּעוֹז; וְאִישׁ-דַּעַת, מְאַמֶּץ-כֹּחַ, - процитировал монах на древнееврейском и, поняв, что его познания не произвели на Эсмеральду ровным счётом никакого впечатления, пояснил: - Так звучит эта фраза в оригинале, в Книге притчей Соломоновых. Впрочем, сегодня не каждый школяр даёт себе труд ознакомиться даже и с латинским переводом Иеронима Стридонского, поэтому мне не в чём упрекнуть Жеана. И твоя тяга к знаниям похвальна вдвойне, ведь женщине неизмеримо сложнее постигать науки. Хотя я не вижу большой надобности в том, чтобы ты читала по-латыни: едва ли тебя заинтересуют когда-нибудь научные трактаты или церковные книги.       - А это не ваше дело! – оскорбилась плясунья. – Я и не прошу вас учить меня грамоте. А что касается отъезда, я уже всё сказала: без матушки я никуда не поеду, и вы меня не заставите.       - Что ж, прекрасно! – яростно прошипел Клод. – Оставайся здесь, ведьма, а ближе к осени тебя вздёрнут. Как думаешь, сильно обрадует эта новость твою бедную мать, когда болезнь отступит? Да она умрёт от горя, узнав, какой жестокой смертью ты погибла, не решившись оставить её!       Эсмеральда молчала; только в чёрных глазах блеснул бессильный гнев: строптивица не могла отрицать правоту оппонента.       - Послушай, дитя, - заметив, что решимость красавицы поколебалась, мужчина постарался сменить тон на более мягкий и убедительный, - я ведь говорил тебе, что, едва умрёт старый король – а ему, поверь мне, осталось совсем немного, – я приложу все усилия, чтобы получить для тебя разрешение вернуться во Францию. К тому времени сестра Гудула наверняка уже всё вспомнит и будет с нетерпением ждать вашей встречи. Вы сможете уехать в Реймс или остаться в Париже, зажить наконец свободной жизнью, без страха. Но для этого сейчас тебе нужно покинуть страну, пойми.       - А Жеан? Он тоже поедет, правда?..       - Пока не знаю. Я ещё не решил.       - Он должен, должен непременно отправиться с нами, слышите? Без него я не поеду!       - Ты не в том положении, чтобы ставить условия!       - Это не условие, - голос плясуньи также стал мягче и тише, - это просьба. Он мой друг – один из немногих, кто ещё остался. Пожалуйста, позвольте ему поехать.       От этого нежного, умоляющего тона у священника сбилось дыхание. Он встретился глазами с просящим взглядом колдовских очей, скользнул взором по приоткрытым устам…       - И матушка. Я должна увидеть её перед отъездом, хотя бы раз! Вы ведь сможете провести меня в обитель, правда?..       Архидьякон склонил голову и медленно выдохнул. Маленькая чаровница словно гипнотизировала его: он тонул в этих тёмных очах, растворялся в хрустальном звоне её вибрирующего от напряжения голоса, сходил с ума от желания утопить пальцы в растрепавшихся смоляных локонах… Он пришёл только сообщить ей своё решение, а в итоге снова потерял волю, увяз в паутине низменных помыслов и вожделения, сломленный обаянием юности и безбожной красотой.       - Эсмеральда… - пробормотал Фролло, страшась поднять взор.       - Так мы договорились, преподобный? – осторожно спросила та; девушка легко угадала свершившуюся в его настроении перемену и опасалась, как бы накрывшая влюблённого лавина страсти не опалила и её.       - Да, да, моя прекрасная колдунья, тысячу раз – да! – мужчина стремительно обогнул стол и обнял горячими руками тонкие плечи вздрогнувшей плясуньи. – Всё, что пожелаешь, только будь со мной. Ты видишь, я всего лишь смиренный пёс у твоих прелестных ножек. Любое твоё слово – приказ; любой жест – натянутая цепь; твой голос – что хозяйский хлыст для норовистого жеребца. Я не могу противиться твоим чарам, дитя, и ты это знаешь. Так слушай: когда ты будешь моей, я не откажу тебе ни в чём! И я убью всякого, кто посмеет приблизиться к тебе. Ты моя, только моя!.. Люби меня, умоляю!       Клод с силой сжал хрупкую фигурку, одним движением подхватил на руки и, присев на жёсткую постель, усадил красавицу к себе на колени. Чуть упираясь ладонями в широкую мужскую грудь, девушка испуганно глядела на священника, однако вскочить или вырваться пока не пыталась. Предостерегающе выставив ненадёжную преграду из тонких ручек, она, точно любопытный зверёк, что настороженно изучает приманку, словно бы размышляла, настолько ли сладка добыча, чтобы рискнуть, и не лучше ли бежать без оглядки, пока не стало слишком поздно.       - Не бойся, - обнимая одной рукой узкую талию, пальцами другой архидьякон осторожно поправил выбившийся локон и коснулся порозовевшей скулы. – Эсмеральда… Ты ведь уже не девочка, и ты понимаешь, какой сладкой пыткой мучит меня твоя близость. Ты не любишь меня, увы, и я не в силах изменить этот факт. Но ты могла бы найти во мне верного слугу, преданного друга, любящего отца. Я смогу защитить тебя, обеспечить нам достойное существование; ты ни в чём не будешь знать нужды, сможешь заниматься науками с моим братом, если только захочешь. Ты станешь полноправной хозяйкой моего дома и моего сердца, хранительницей очага и моей госпожой. Куда бы мы ни отправились, ты будешь мне единственной женщиной и женой, моей спутницей и моей жизнью. Я буду любить тебя, как не любил ни один мужчина в этом мире: так же нежно, как дочь, так преданно, как сестру, страстно, как любовницу, и почтительно, как супругу. Ты согласна?       - Я уже пробовала на вкус любовь, - медленно произнесла плясунья, точно взвешивала каждое сказанное слово. – Этот плод оказался настолько же ярок и привлекателен снаружи, насколько горек он был внутри. Я не хочу больше любить так, как женщина любит мужчину. Вы много сделали для меня, хотя и явились первопричиной моих несчастий; но оставим прошлое в прошлом. Если правда то, в чём вы клянётесь, если ваша любовь умеет быть не только жестоким и беспощадным тираном, но и ласковой, покорной нежностью, тогда… тогда я принимаю ваше предложение.       Глаза Фролло вспыхнули ликованием долгожданной победы, а через секунду на тонких губах его расцвела несдерживаемая счастливая улыбка.       - Но помните о своём обещании! – предупредила девушка, прежде чем собеседник успел раскрыть рот. – Жеан едет с нами, а вы позволите мне увидеться с матушкой до того, как мы покинем Париж.       - Хорошо.       - И ещё. Вы не станете запирать меня в четырёх стенах, будто в тюрьме, и не станете напрасно изводить беспочвенной ревностью.       - Но, дитя, я люблю тебя! Как я могу не ревновать, когда…       - Замолчите, святой отец! – перебила Эсмеральда, прикрывая собеседнику рот маленькой ладошкой. – Я обещаю, что буду верна вам; а если я что-то обещаю, то именно так и поступаю. Но при условии, что вы не станете подозревать меня, следить и устраивать сцены.       Вместо ответа Клод накрыл смуглые пальчики своими и начал с упоением целовать каждый дюйм заставившей его замолчать ладошки. Медленно поднялся к запястью, проложил дорожку из влажных поцелуев по предплечью, почувствовав, как вздрогнула в его руках очаровательная танцовщица.       В следующую секунду девушка уже оказалась на кровати, подмятой под архидьяконом. Последний не сумел сдержать блаженно-болезненного стона, почувствовав под собой затрепетавшую прелестницу. Припав к коралловым устам, он с упоением ощутил мягкость её послушных губ; мужская рука с нежной силой сжала женскую ладошку.       Не говоря ни слова, забравшись под верхнюю рубашку, священник начал быстро высвобождать из-под юбок заправленную камизу.       - Нет! – остановила плясунья, заставляя тяжело дышавшего Фролло прекратить домогательства и сесть.       - Почему? – спросил тот, не отводя влажного взора от обнажившегося в этой беспорядочной борьбе плоского животика.       - У меня… у меня женские недомогания, - залившись ярким румянцем, тихо сказала Эсмеральда, поднимаясь и поспешно оправляя одежду.        Монах вздохнул. Неудовлетворённое желание напомнило о себе вздыбившейся плотью, которая бесстыдно выпирала под тканью чёрной сутаны.       - И, раз уж речь зашла об этом, я хочу попросить вас ещё кое о чём, - продолжила девушка. – Пообещайте, что не притронетесь ко мне до тех пор, пока мы не покинем Францию!       - Это ещё почему? – насупился архидьякон, которому отказ в любовных притязаниях нисколько не улучшил настроения.       - Потому что мне нужно время. И гарантии. Что вы сдержите слово. Кроме того, не забывайте, преподобный: меньше года назад я ненавидела вас так сильно, как только могла. Пусть я кое-что и переосмыслила с тех пор, но не думайте, будто моё отношение к вам сильно потеплело. Для меня это только сделка, помните. Хотя и более честная, чем та, которую вы мне навязали зимой. И я соглашаюсь на это не из жалости к вам и, уж конечно, не из страха перед неизвестностью. Но вы единственный, кто может помочь мне вернуться во Францию, к моей бедной матушке, которую, несмотря на свалившееся на неё несчастье, я не желаю вновь потерять, и теперь уже навсегда.       Клод долго не отвечал. Желание угодить девушке боролось в нём с жестокой похотью. Он не представлял, как сможет прождать ещё несколько недель и не сорваться, особенно когда они будут путешествовать вместе, как муж и жена. Когда будут спать в одной комнате…       - Хорошо, я не трону тебя, - в конце концов, с усилием проговорил он. – До тех пор, пока мы не отъедем достаточно далеко от столицы, чтобы переменить имена и обличья и назваться мужем и женой. Думаю, разумнее всего встретиться где-нибудь в Бургундии, скажем, под Семуром… Или чуть ближе. Вы с Жеаном покинете Париж неделей ранее, чтобы не вызывать подозрений. Но обещай мне, чаровница, что, когда мы увидимся вне Парижа, ты перестанешь бежать моих объятий и будешь вести себя так, как и полагается покорной жене!       - Я вам не жена! – вспылила Эсмеральда. – И я говорила, пока мы не покинем Францию, а не Париж!       - А я говорю, что при первой же нашей встрече за пределами столицы ты станешь моей!.. – священник вцепился в изящное запястье и с силой дёрнул. – Или здесь, сейчас! А может, ты выдумала свою болезнь, чтобы избежать моих постылых ласк? – Фролло подозрительно сощурился.       - Нет! Нет, клянусь, это правда! – плясунья тщетно пыталась высвободиться из стальной хватки. – О, хорошо, будь по-вашему!.. Да отпустите же меня, в конце концов! Вы делаете мне больно.       - Надеюсь, ты не успела побывать в чьей-нибудь постели с той нашей встречи? – ревниво спросил монах, скорее распалённый, нежели успокоенный её согласием.       - Да как вы смеете! – девушка топнула ножкой в негодовании. – И ведь вы только что обещали, что не будете душить меня своей глупой ревностью!       - Ты не ответила, - холодно заметил собеседник, выпуская её ручку.       - Конечно, нет! Где, интересно, могла я найти себе любовника, если боялась высунуть нос из дверей?       - Хорошо. Поклянись, что с этого дня ты будешь верна мне и только мне! Поклянись жизнью своей матери, девчонка!..       - Клянусь! Довольны? А теперь оставьте меня, наконец! Жеан принёс мне на днях «Большие французские хроники»; между прочим, он утверждает, что это первая печатная книга на французском языке. Хотя читать летопись становления династии Меровингов не так уж занимательно, но, по крайней мере, это в тысячу раз лучше, чем терпеть ваше общество! В отличие от Гренгуара, у вас, преподобный, невыносимый характер, и я не представляю, как смогу ужиться с вами под одной крышей! Подумайте об этом на досуге и прекратите вести себя, словно ревнивый осёл! Я сказала, что буду верна вам – значит, так оно и есть. Но это вовсе не подразумевает, что я собираюсь терпеть ваши нескончаемые истерики и скандалы. За каждую сцену ревности я буду на неделю изгонять вас из своей постели. Поэтому постарайтесь научиться вести себя так, как подобает доброму мужу, и я, в свою очередь, обещаю вести себя так, как подобает честной жене.       Мужчина не мог понять, какое чувство преобладает в нём в эту секунду: бешенство, негодование или восхищение. Не лишённые справедливости упрёки выводили из себя, однако разумное зерно рассуждений этой девочки заставляли склониться перед её бесхитростной мудростью. Не найдя, что ответить на эту возмущённую отповедь, монах отступил и, помедлив, направился к двери.       - Святой отец! – окликнула Эсмеральда; Клод остановился, но не обернулся. – Пожалуйста, не забывайте о моей бедной матушке, навещайте её как можно чаще. И если вдруг будут улучшения, немедленно сообщите мне. Прошу. Это важно для меня.       Кивнув, архидьякон стремительно покинул скромный домик на улице Тиршап.       ***       Жаркий июньский полдень уступил место предвечерней прохладе. Фролло отпустил Жана раньше обычного: завтра им предстояло отправиться в небольшое путешествие по ближайшим к Парижу приходам, находящимся в ведении второго викария. Священник намеревался представить своего преемника в некоторых храмах, а заодно и проверить, насколько хорошо тот сумеет применить полученные знания на практике. Архидьякон предупредил молодого кюре, что это будут внеплановые визиты, во время которых иерею самому придётся беседовать с клиром, сверять приходские записи, возможно, прочитать проповедь собравшимся поглазеть на столичного гостя прихожанам. Сам Клод не собирался вмешиваться: он хотел только посмотреть на мэтра Гроссе в деле и оценить, насколько тот готов к новым обязанностям.       В выдавшееся свободное время Фролло решил навести порядок в своей алхимической лаборатории: день отъезда неумолимо приближался, и нужно было попрятать по сундукам и полкам книги, прибрать тигли, колбы и прочую посуду, навести порядок в записях и заметках. Кое-что учёному очень хотелось забрать с собой, и он нашёл сегодняшний день вполне удобным для того, чтобы разобраться с этим делом и быть вполне готовым покинуть Францию.       Итак, вот уже часа три, как архидьякон с упоением возился в своей лаборатории, расставляя рукописи, запирая в окованных железом ларях таинственные предметы, посуду, порошки и даже черепа, пролистывая старые записки и откладывая кое-что в отдельную стопку. Вдруг до его слуха долетели далёкие, едва уловимые, похожие скорее на мираж звуки бубна.       - Не может быть… - тихо прошептал монах, застывая с книгой в руках и автоматически откладывая её на стол; его остановившийся взгляд замер на приоткрытой двери. – Это не она. Она бы не посмела!       Стремительно сорвавшись с места, он вылетел из кельи, даже не вспомнив о том, чтобы запереть дверь, и уже через минуту оказался на вершине северной башни. Кинув единственный взгляд на Соборную площадь, священник словно окаменел, не в силах отвести взгляд от кружившейся в танце Эсмеральды. Он почти уже забыл, насколько хороша она, мечущаяся в вихре быстрой пляски под рокот бубна. Непривычно было вновь увидеть её в экзотическом цыганском наряде, с непокрытой головой, с вплетёнными в чёрные косы мелкими монетками. Это была та самая нимфа, при виде которой он когда-то потерял голову, – и совсем не она. Эта гибкая девушка танцевала точно так же, но глаза её, в которых плескалась прежде бурным ручьём жажда жизни, замерли в серьёзной неподвижности; когда она вскидывала голову, Фролло не видел прежней открытой детской улыбки, обнажавшей жемчуг зубов; во всей её фигуре сквозила взрослая сосредоточенность, а наивное вдохновение уступило место безукоризненной точности.       Первым желанием Клода было немедленно сбежать вниз и разогнать только начавшую собираться толпу, сурово отсчитать Эсмрельду и, если понадобится, за руку отвести её на улицу Тиршап. Но желание это отпустило столь же стремительно, как и накатило: вскоре священник мечтал только о том, чтобы девушка танцевала вечно. Он стоял, опершись о балюстраду, и не мог оторвать взгляда от этой быстро вертящейся в огненных закатных всполохах саламандры, которая отложила бубен и взяла в руки кастаньеты.       Если прежде архидьякона влекла невинность девушки, то теперь его манила чувственность женщины, сквозившая в каждом па всё того же, но столь разительно отличного фанданго. Пляска девочки-Эсмеральды была сродни полёту мотылька: беспечная радость, жизнь единственно сегодняшнем днём, неискушённость юности наполняли каждый жест и делали её танец чем-то сюрреалистическим, эфемерным, воздушным. Теперь же священник видел внизу, на Соборной площади, юную женщину: прелестную лицом, превосходно сложенную, без остатка отдающуюся прихоти быстрой пляски, но, несомненно, земную. Она являла собой олицетворение не спустившейся с Олимпа Венеры, но воплощение человеческой красоты и изящества. Лёгкая, гибкая, она словно не касалась ковра своими быстрыми ножками; создавалось впечатление, будто девушка боится остановиться хоть на миг, зная, что танец – это лишь наваждение, отдушина, что позволяет на краткое мгновение воспарить. А по окончании его приходит пора заново учиться ходить по грешной земле, пить из горькой чаши разочарований и мечтать о том часе, когда на смену оковам вмиг потяжелевшего тела вновь придёт минута свободы и незримые крылья позволят порхать над ярким ковром в вихре поклонения языческой богине Терпсихоре.       Фролло не отрывал от Эсмеральды жадного взгляда на протяжении всего представления. Но вот девушка завершила своё выступление, а её место занял не кто иной, как Пьер Гренгуар. Только сейчас монах заметил его, почти затерявшегося в толпе вместе с белоснежной Джали. Прелестная козочка, повинуясь приказам своего нового хозяина и преданного друга, демонстрировала чудеса сообразительности и ловкости.       Когда Пьер с Джали также откланялись, плясунья взяла бубен и, обойдя толпу, собрала причитавшееся артистам вознаграждение. Клод вспыхнул. Он вдруг подумал, что, возможно, оставил Эсмеральде слишком мало средств к существованию. Его возлюбленная не должна зарабатывать на жизнь подобным образом! Да ещё и в компании так называемого мужа!.. Сегодня же следует поговорить с ней и попросить впредь воздержаться от этаких бесстыдств. Если хочет танцевать, пусть делает это дома, перед ним, а не окружённая нахальными зеваками, которые только и ждут момента, чтобы взглянуть на оголившееся вдруг в танце колено!       Резко развернувшись, раздражённый архидьякон спустился обратно в башенную келью и попытался продолжить разбирать рукописи. Он не побежит к ней сей же час, словно ревнивый мальчишка – ни за что! Сперва закончит начатое дело, а уж потом отправится в знакомый домик и хладнокровно отчитает за непристойное и неосторожное поведение. Да, именно так он и сделает, как только сочтёт келью идеально прибранной, а небольшой сундучок – наполненным всем самым необходимым, без чего точно не обойтись на новом месте.       Промучившись три четверти часа и не сделав ровным счётом ничего, священник выругался самым неподобающим образом и, отложив окончание приборки в своей святая святых, быстро сошёл вниз и поспешил на улицу Тиршап.       Эсмеральда уже вернулась и с самым невозмутимым видом ужинала, когда в жилище ворвался разъярённый Фролло:       - Я только что видел тебя на Соборной площади! Ты развлекала там зевак своими развратными танцами в этом самом наряде, словно какая-нибудь язычница, а не доброе чадо святой матери нашей Церкви! Да ещё и Гренгуара к этому приобщила! Как ты посмела?! Ведь я запретил тебе!       - А вы мне не супруг, чтобы что-то запрещать, - спокойно ответила плясунья, будто ничего особенного не произошло, как будто визит взбудораженного монаха вовсе не стал для неё неожиданностью. – У Пьера же я попросила только вернуть на время мою подружку. Он сам не захотел расставаться с Джали и вызвался выступить вместе со мной. Они, кстати, даже придумали и разучили два новых номера. Муж сказал, его это развлекает: когда нет вдохновения, нужно немного отвлечься, поиграть с Джали, и строчки сами начнут появляться на бумаге. И слёзно просил не забирать козочку, дескать, она теперь его муза, без которой поэту никак.       - Я запрещаю тебе, слышишь?! – Клод подошёл к столу и в гневе сжал кулаки. – Никогда ты больше не будешь выплясывать перед толпой, словно уличная девка!.. Пообещай, что не будешь!       - Святой отец, хотите пообедать? – проигнорировав последнюю фразу, девушка подняла на него ясный взор.       - Пообедать?.. – от удивления священник даже позабыл о своём праведном негодовании.       - Я вчера затушила гусёнка с овощами. Горшок ещё горячий, только что подогрела… Впрочем, ладно, садитесь. Я сама, - с этими словами девушка поднялась из-за стола и наполнила глубокую миску ароматной пищей; поставила рядом стакан красного вина.       Архидьякон по-прежнему не шевелился, с немым изумлением глядя на эти приготовления.       - Садитесь же. Это вкусно, правда.       Фролло послушно сел напротив, не сводя глаз с невозмутимо вернувшейся к еде красавицы. Помедлил немного и, взяв в руки ложку, нерешительно попробовал предложенное кушанье.       Обед проходил в молчании. Мужчина никак не мог решить, что ему следует делать: с одной стороны, он по-прежнему был уверен в своей правоте; но злиться на маленькую колдунью уже не мог. Напротив, удивление уступило место умилению и тихой нежности: хотелось обнять её, приласкать, расцеловать в обе щёки, прижать к себе и никогда не отпускать.       - Спасибо, - пробормотал монах, окончив трапезу.       - Вкусно? – требовательно спросила плясунья.       - Очень, - искренне ответил Клод. – Но, Эсмеральда…       - Только не смейте говорить, что мне нельзя танцевать! – для убедительности девушка даже легонько стукнула кулачком по столу. – Не смейте, иначе я на вас рассержусь. Я хочу выступать и буду. Хоть здесь, хоть на новом месте. Всю жизнь я жила этим и не собираюсь отказываться от привычного заработка в угоду вам. Сами разбирайтесь со своей ревностью, а меня прошу избавить от ваших страхов и неуверенности!       Священник не знал, что ответить. Продолжать стоять на своём?.. Но упрямица всё равно не послушает, только отыщет в его просьбе причину для скандала. Позволить ей делать, что вздумается?.. Но этак бог весть до чего можно дойти!       - Хорошо, дитя. Хорошо, - архидьякон обхватил маленькую ладошку и заглянул собеседнице в глаза. – Я позволю тебе выступать, если это так важно. Но обещай мне, что никогда не заговоришь ни с одним из глазеющих на тебя ослов!       - И с вами тоже? – невинно спросила прелестница.       - Ты… Так ты специально пришла сегодня на Соборную площадь?.. Ты знала, что я увижу тебя.       - Конечно, - она кивнула. – Я не делаю ничего дурного и не собираюсь прятаться! Если вам не по душе мои танцы, не глядите. Но ваши запреты ни к чему не приведут.       - Я понял. Эсмеральда… Почему ты предложила разделить с тобой трапезу? Я думал… мне казалось, моё общество тебе неприятно.       - Да, когда вы становитесь невыносимым ревнивцем и изображаете из себя кухонного диктатора.       - Кого-кого?! – чуть не подавился монах.       - Я неправильно употребила это слово?..       - Да нет, вполне… верно, - невольно улыбнулся Фролло.       - Вот видите! Мне Жеан на днях занёс «Записки о Галльской войне». Сказал, с книги этого дик-та-то-ра начинают изучение латинского языка в университетах.       - А я-то думал, он наконец-то начал интересоваться историей, – поморщился Клод, припоминая, как при последней встрече школяр выпросил у него первый том сочинений Гая Юлия Цезаря. – Зачем тебе знать латынь?       - Интересно, - девушка пожала плечами. – Да и надо ведь чем-то заниматься в свободное время. Несколько месяцев вынужденной скуки и домашнего заточения заставляют по-новому взглянуть на многие вещи. Книги – та же жизнь. Только чужая. Неплохая альтернатива, когда больше нечем заняться.       - Ты необыкновенная женщина, - тихо сказал священник.       - Если вы хотите жить со мной, как с женой, вам придётся научиться видеть во мне не только женщину.       - Знаю. Ты прекрасна, ты удивительна! Всё в тебе необыкновенно. Я возжелал твоё тело, это правда; но чем больше я узнаю тебя, тем больше вижу красоты в твоей душе, твоём добром сердце. Теперь же ты изумляешь меня своей тягой к новым знаниям… Знаешь, у нас, быть может, больше общего, чем тебе кажется.       - Время покажет, - Эсмеральда неопределённо дёрнула плечом. – Как моя матушка?       - Она успокоилась. Сёстры присматривают за ней. Она нашла утешение в молитвах и вере. Ты по-прежнему хочешь с ней встретиться?       - Разумеется!       - Это может разрушить хрупкое равновесие, установившееся в её душе.       - Должно быть, вы правы. Вы человек учёный, вам виднее. Но я не могу, не могу уехать, не попрощавшись с ней, понимаете?..       - Понимаю. Хорошо, раз я обещал… Завтра я должен покинуть Париж. Буду отсутствовать неделю, в крайнем случае, дней десять. Молодой мэтр Жан Гроссе заменит меня на должности второго викария, и я хочу убедиться, что он готов к новым обязанностям. Впрочем, это очень прилежный и умный молодой священник, я не сомневаюсь в его силах. Жаль, что Жеан так мало на него похож… - грустно закончил мужчина.       - Вы несправедливы к брату. Жеан, и впрямь, слишком живой и увлекающийся, чтобы подолгу сидеть над книгами. Но у него масса других достоинств: он образован, остроумен, сообразителен. И он хороший друг.       - Ты права. Наверное, в нём есть всё то, чего так не хватает мне. Весёлый нрав, беззаботность… Он ещё так юн.       - Думаю, жизнь под одной крышей пойдёт на пользу вам обоим, - заключила плясунья. – Итак, вы уезжаете?       - Да. Когда я вернусь, вы с Жеаном должны будете покинуть Париж.       - Не раньше, чем встречусь с матушкой!       - Хорошо. Но потом вы уедете. Я выжду неделю и последую за вами. Ты помнишь… помнишь о своём обещании?       - Что мы будем путешествовать как муж с женой? – девушка покраснела и опустила взор.       - Именно.       - Я… я размышляю об этом каждый день. И стараюсь примириться с этой мыслью. Я пытаюсь увидеть в вас лучшее, оправдать ваши былые поступки. Я хочу понять вас, научиться уважать, как учёного человека и своего будущего спутника. Но это не так просто.       - А ты сможешь… Эсмеральда, ты могла бы когда-нибудь полюбить меня? Как мужчину?       - Не знаю, - голос плясуньи сделался ещё тише, так что архидьякону пришлось напрягать слух, чтобы разобрать слова. – Боюсь, это невозможно. Я никогда не смогу полюбить вас той любовью, о которой вы говорите. И, наверное, никого больше… Но я постараюсь стать для вас хорошей спутницей. Думаю, я смогу. Единственное, о чём я прошу вас: не пытайтесь ограничить мою свободу. Я такая, какая есть. Я привыкла жить на воле и не потерплю клетки. Я не легкомысленна, вы знаете, и не дам вам причин для подозрений, если только вы сами их себе не выдумаете. Но полюбить я вас не смогу, не просите меня об этом.       - А я всё равно не перестану надеяться, - Фролло ласково сжал маленькую ладошку. – Прости меня, дитя. Прости, что наговорил тебе глупостей. Я ревнивый осёл и желал бы, чтобы ты танцевала единственно для меня. Только подумаю, какие взгляды бросают на тебя эти мужланы…       - Такие же, как и вы? – насмешливо уточнила прелестница, лукаво глянув исподлобья.       - Нет! Нет, никто не смеет смотреть на тебя так, как я. Они только безнадёжно вожделеют тебя, как когда-то я сам. А я люблю тебя. И я знаю, какие божественные прелести скрыты под этой юбкой, под этим корсажем… тонкой рубахой… Эсмеральда!       Быстро обогнув стол, Клод присел рядом с зардевшейся девушкой и обнял её смуглые плечи. Завладел прекрасной ручкой и с непередаваемой нежностью начал целовать чуть дрогнувшие пальчики.       - Не бойся меня, дитя, - шептал мужчина, с упоением вдыхая пряный запах её кожи. – Я люблю тебя, люблю больше жизни. Я не буду покушаться на твою волю, клянусь. Танцуй, если желаешь того, пой, изучай латынь – только будь рядом. Эсмеральда!.. Моя Эсмеральда. Знай, что, если ты не оттолкнёшь меня, если полюбишь... О, люби же меня, маленькая чаровница, и ты ни в чём не будешь знать отказа!..       Плясунья слушала его, склонив голову набок и прикрыв глаза. Она позволяла обнимать себя, касаться; не противилась, когда, поднимаясь всё выше, священник развязал шейную косынку и начал покрывать поцелуями округлое плечико. Девушка напряжённо прислушивалась к собственным ощущениям, когда горячие губы нашли изгиб её шеи, – и не могла найти в этих прикосновениях ничего особенно пугающего или отталкивающего. Она не думала о том, кто к ней притрагивается – она только чувствовала требовательные ласки мужских губ, сильные пальцы на своём плече, жаркое, неровное дыхание…       - Красавица!.. – простонал монах, поднимаясь и увлекая Эсмеральду за собой.       С отчаянной страстью припал он к коралловым устам, чувствуя, как девичьи руки осторожно ложатся на грудь. А потом плясунья несмело ответила на поцелуй. Мужчина замер, боясь пошевелиться, а девушка медленно, будто пробуя на вкус, целовала его тонкие, обветренные губы.       Прижав к себе изящную фигурку, архидьякон задрожал от нахлынувших любви и желания, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле.       - Нет! – строго оборвала девушка, отстраняясь, стоило Клоду попытаться задрать юбку. – Мы ведь договорились, святой отец, помните?.. Не в Париже.       С великой неохотой священник разжал объятия и позволил Эсмеральде отступить на пару шагов. Однако его горящий взор красноречивее всяких слов говорил о том, чего ему это стоило.       - Что ж, я… я не чувствую в ваших объятиях ничего неприятного. Думаю, теперь мне несложно будет принять вашу любовь.       - Зимой ты не только принимала её, но и наслаждалась ею. Вместе со мной, - хрипло напомнил Фролло.       - Надеюсь, так будет и впредь, - плясунья в смущении потупила взор. – А теперь уходите. Мне становится страшно, когда вы смотрите на меня вот так.       - Прости, - архидьякон сглотнул. – Ты… эта страсть, она будит во мне дьявола. Когда ты так близко, когда я касаюсь тебя – когда только подумаю о том, чтобы коснуться!.. – я уже не могу помыслить ни о чём ином, кроме как о плавных изгибах твоего тела, о твоей смуглой коже, бьющихся под ней тонких венках… Я хочу тебя, маленькая чаровница, и я ничего не могу с этим поделать! Это сильнее меня.       - Тогда уходите! Сейчас. Уходите, я так хочу. Придёте, когда воротитесь из вашей поездки.       Помедлив, мужчина отвернулся и сделал шаг к выходу. Потом, будто вспомнив о чём-то, вытащил из кошелька пригоршню монет:       - Этого должно хватить, пока я не вернусь.       - У меня ещё остались деньги!       - Тогда прибери их куда-нибудь. Пригодятся в дороге. Прощай, девушка. Это будут самые долгие десять дней в моей жизни…       - Прощайте, - неслышно прошептала Эсмеральда, а в следующую секунду хлопнула входная дверь.