Fais-moi expier ma faute

      Всю субботу Агнесса с трепетом прождала, когда появится Ренар. Клод в этот день вернулся раньше обычного, очевидно, проинформированный на сей счёт Жеаном, и с подозрением уставился на взволнованную девушку.       - Уже успела повидаться с ищейкой Сфорца? – надменно бросил он, без особенного успеха пытаясь скрыть ревнивое подозрение и обиду.       - Нет, - плясунья покачала головой, досадуя на вернувшегося прежде, чем она рассчитывала, любовника.       Тот лишь неслышно выдохнул: успел.       Впрочем, как выяснилось позже, нужды торопиться не было вовсе. Ни в этот день, ни на следующий рыжий плут так и не соизволил объявиться.       Трудно описать ураган эмоций, который породило в сердце Эсмеральды столь непоследовательное поведение. Сначала говорит, что исколесил ради встречи с ней пол-Европы, а потом просто исчезает столь же внезапно, как и объявился. Нетерпение сменилось удивлением, недоумение обернулось гневом. В следующие два дня бедняжка буквально не находила себе места, переходя от мыслей о грозящей, быть может, Демаре за помощь им опасности к обиде и невольным параллелям с пустозвоном капитаном.       Клоду тоже пришлось несладко. От вида Агнессы, восемнадцать часов в сутки размышляющей о другом мужчине, хотелось тоскливо выть и ругаться самым непристойным образом одновременно. Он, однако, не делал ни того, ни другого, приходя в ярость скорее от собственной невозможности переключиться, чем от ситуации в целом. Для него всё было очевидно: история повторится, красивый павлин снова упорхнёт, а влюблённая Агнесса останется с ним. Волноваться было не о чём: никто всерьёз и не покушался на его сокровище; и всё-таки Фролло терзался пустыми обидами и сожалениями, не в силах изгнать их из своей головы, и это-то раздражало пуще всего.       Лекцию в понедельник он прочитал из рук вон скверно, рассеянно ответил невпопад на вопросы недоумевающих слушателей и заперся в своём кабинете. Плясунья не зашла к нему по обыкновению по окончании занятия и, к изумлению самого Клода, он почувствовал даже некоторое облегчение от этого обстоятельства. Ему не хотелось видеть её, потому что встреча эта, он знал, лишь усилит раздражение и волнение; а для работы учёному нужен был покой.       Побродив с полчаса по заставленному кабинету и не находя себе места, хватаясь то за книгу, то за перо и не в силах сосредоточиться ни на чём, мужчина в конце концов замер в жёстком кресле. Перед внутренним взором замаячила картинка встречи возлюбленной с проклятым бретонцем, и рассохшееся дерево подлокотников жалобно хрустнуло под стиснутыми кулаками.       Резко поднявшись, Фролло отпер дверь и стремительным, твёрдым шагом направился этажом ниже, туда, где по-прежнему обитал старец Христиан Розенкрейц.       - Неужели снова из-за той чернявой малютки? – произнёс немец вместо приветствия, приподнимаясь из-за стола. – Клод, да ведь тебе, хвала Господу, не двадцать лет! Уж как я радовался, когда ты приехал из Милана!.. Такой увлечённый, такой умиротворённый. «Ну вот, - подумал, - вернулся наконец к себе», хоть я и не сторонник таких развлечений, какими вы занимались с тем флорентийцем. А теперь что же?.. Ты ещё и зайти не успел, а у меня уж голова разболелась от твоего волнения. Неужто тебе самому это нравится?       - Здравствуйте, учитель. Прошу простить, что беспокою вас в столь удручающем состоянии духа. Увы, грешен: тревога моя велика, и сам я не в силах её одолеть. Пришёл смиренно просить наставления и вразумления.       - Да ты, никак, поболтать вздумал со стариком? – улыбнулся Христиан. – Ну, тут я тебе не помощник. В тридцать шесть лет женщины интересовали меня ровно в той же мере, что и сейчас, в сто шесть, а именно – нисколько. Мой путь не путь семьянина и мирянина; меня никогда не привлекала сама мысль об обыкновенном человеческом счастье. Надобно понимать, для чего Творец послал тебя в этот мир, брат. Человеку заурядному и хорошо и богоугодно заводить семью и беспокоиться о её благополучии, продлевать род свой, следуя наказу Божьему, в поте и трудах проводить дни свои, зарабатывая на хлеб насущный. Но если Господь даровал тебе ум изрядный, если сводит с людьми исключительными, если талантом наградил и усидчивостью и даёт возможность прикоснуться к тайне божественной, а ты вместо того в пустой суете время отпущенное растрачиваешь… Нет, не ждёт такого человека ничего в жизни, кроме разочарований.       - Знаю, - Фролло нервно прошёлся по крохотной каморке и склонил голову, будто стыдясь смотреть старцу в глаза. – Знаю, но что я могу поделать?.. Я устал, я не хочу – но у меня нет сил бороться; сатана сильнее меня, мэтр.       - Да полно, Клод!.. А ты боролся ли?.. Стыдись говорить такие речи! Ведь тебе совсем уже скоро предстоит занять моё место среди орденских братьев, нести людям свет просвещения…       - Скоро?.. Как – скоро? – он изумлённо уставился на старца, но тот безмятежно улыбался.       - Уж не думаешь ли ты, что я из праздного развлечения учу тебя всему, что знаю сам? Так предначертано – и так будет. Не нам изменять то, что написано Создателем.       - Почему вы не говорили мне?..       - Ты бы испугался. Твоя смешная мальчишеская любовь мешала бы тебе, как мешает теперь. Ты бы начал колебаться, взвешивать – а так ты просто следовал зову души, не задумываясь о серьёзности вопроса и не видя в невинном увлечении новым знанием угрозы своей семейной идиллии, если это можно так назвать. Впрочем, я ведь и сам не знал, как оно сложится. Допускал даже мысль, что маленькая француженка станет твоей супругой; ведь и апостол Пётр был женат, и верная спутница его облегчала труды его, когда проповедовал он слово Божье. Но тебе и самому давно уже ясно, что пагубная страсть твоя не есть любовь. Это не тихое пристанище и не мирная бухта потрёпанного штормами корабля – это разъярённая стихия, которая рвёт тебя на части, туманит разум, не позволяет быть самим собой.       - Всё так, - тихо подтвердил собеседник, обессиленно опускаясь на скамью. – Когда мы только покинули Францию, когда Эсмеральда нуждалась во мне, на мгновение мне показалось, что мы сможем быть счастливы. Она, действительно, старалась быть нежной и покорной, как должно покладистой жене; но она лишь пыталась надеть ту маску, которая была не по ней. Стоило ей пообвыкнуться в Павии, и всё изменилось. Она снова стала капризной, своевольной; она осознала свою власть надо мной и начала пользоваться ею. Я понимал всё это, даже, возможно, лучше, чем она сама; но ничего не мог изменить. И теперь – не могу! – в отчаянии закончил он свою короткую исповедь и спросил почти с надеждой: - Может быть, это всё же колдовство?       - Это страсть! – сурово ответил немец. – Похоть. Грех, которому ты поддался и который разрушает тебя изнутри. Он убивает душу, саму основу твоего существа. Вытеснил из священника веру, а теперь отбирает у учёного любопытство, тягу к знаниям. Это не любовь, Клод, не обманывай ни себя, ни меня, не её. Ты любишь своего брата, и ты дал ему уйти, чтобы он жил. А эту девушку ты только мучишь, и мучаешься сам – где же здесь, скажи на милость, любовь?.. Нет, сын мой, имей смелость признать, что ты всего лишь жалкий раб собственного тела, и ничего больше. Не ищи возвышенное там, где его нет; не пытайся обелить себя в собственных глазах.       - Похоть… Но разве всякий любящий мужчина не хочет видеть рядом с собой ту женщину, которую избрал? За что же вы уличаете меня?..       - Любящий мужчина хочет видеть свою женщину счастливой. И если он не может стать для неё целым миром, не может стать её улыбкой и нежностью, то гордый муж предпочтёт быть для неё никем, нежели униженно выпрашивать крохи внимания.       - Кажется, я уже забыл, что такое гордость, - вздохнул Фролло.       - Так вспомни! Хотя бы потому, что ни одна женщина не полюбит мужчину, оставившего ради неё всякую гордость. Она всегда будет презирать тебя за твою слабость. Перестань же глядеть на неё, как на божество – ведь это только женщина, Клод. Женщина, стоящая неизмеримо ниже мужчины. Заставь её склониться перед твоим умом – или позволь уйти. Вытрави из себя эту слабость, даже если выдирать её предстоит с плотью и кровью.       - Да как же?! Я не могу уже терпеть её холодные насмешки. Но и отпустить – тоже не могу. Боже, что за мука любить женщину!..       - Я могу помочь, - Розенкрейц сурово взглянул на ученика. – Но это будет лишь малая кроха; остальное тебе придётся делать самому. Готов ли ты очистить свою душу от греха, готов ли похоронить свою страсть, даже если вместе с ней предстоит закопать кусок собственного сердца?       - Готов, - Клод не колебался ни секунды. – Я готов был сделать это ещё в Париже, до того, как пал. Но я не сумел, не смог. Полагая себя сильным, я был слаб; гордость сгубила меня. Теперь я смирен, я чувствую свою слабость, я ни в чём уже не уверен…       - И в этом твоя сила. Только дураки и гордецы, что зачастую одно и то же, всегда и во всём уверены. Умный вынужден всю жизнь колебаться, искать ответы, искать себя.       - Не думаю, что я так уж умён, - Фролло нерешительно покачал головой. – Прежде я не сомневался в этом, но теперь… Встретив вас, познавшего мудрость и тайны Востока; познакомившись с Леонардо, который не похож ни на одного из людей, каких я когда-либо знал… Нет, я и прежде встречал людей умных, образованных; чувствовал себя с ними на равных и почитал себя одним из них. Но, выходит, в сравнении с иными умами разум мой столь несовершенен, что я боюсь порой сказать лишнее слово, дабы не прослыть дураком.       - В этом и заключается истина, Клод. Глуп не тот, кто чего-то не знает и потому молчит об этом предмете; глуп тот, кто болтает о том, в чём не смыслит совершенно.       - И тот, кто подчиняет свою жизнь капризам ветреной женщины… - пробормотал собеседник. – Женщины, которая тебя не любит и знать не желает. Ах, если бы она только захотела!.. Пустое.       - С этого дня ты должен прекратить видеться с ней, - внушительно произнёс Христиан.       - Но я… Мы ведь живём вместе, - Фролло попытался воспротивиться столь кардинальному решению.       - У тебя здесь свой кабинет. Никто не запретит притащить постель и ночевать в университете – мне ведь не запрещают. И ещё десятку служителей, ты и сам знаешь.       - Нужно хотя бы предупредить её… - мужчина предпринял ещё одну попытку отсрочить приговор непреклонного старика: он вовсе не был уверен, что сможет последовать совету, даже если очень захочет.       - Не нужно, - отрезал немец. – Если что-то случится, она знает, где тебя искать. Если не ищет, значит, и ты не ищи встречи.       - Боюсь, я не удержусь, - тихо признался Клод, опуская взгляд.       - Я ведь сказал, что могу предложить тебе небольшую помощь, - глава ордена позволил себе улыбнуться. – Бери.       - Что это? – Фролло удивлённо уставился на простую деревянную коробку, по которой учитель похлопал сухонькой ладонью.       - Секрет, который я привёз из Дамкара.       - Но это ведь… - Клод заглянул внутрь и потёр лоб, после чего уставился на учителя непонимающим взглядом. – Это, кажется, камни.       - Верно, камни, - развеселился Христиан. – Серые, белые; один вот даже в крапинку, смотри-ка!       - Я ничего не понимаю, - устало проговорил собеседник и вернулся на скамью, терпеливо ожидая объяснений.       - Здесь тринадцать камней. Посмотри, какие они плоские, но всё же недостаточно. Каждый камень заряжен силой стихий; кстати, вот этот самый в крапинку наполнял энергией лично я, во время обряда посвящения. Когда я покидал Дамкар, наставники подарили мне эти тринадцать камней, наказав, что, если я столкнусь с проблемой, разрешить которую не в силах, камни надлежит выложить башней, один на другом. Как только это удастся, запертая в них сила высвободится, и я немедленно достигну того, о чём думал, складывая пирамиду. Но случилось так, что за свою долгую жизнь я не повстречал на пути ничего, над чем был бы не властен или не мог примириться. Возьми; быть может, тебе они пригодятся больше.       - Вы хотите сказать, - мужчина в волнении снова встал и подошёл ближе, - что, стоит мне составить друг на друга тринадцать камней, и Агнесса ответит на мои чувства? Но что это за странная магия?.. Я не читал о таком ни у Аверроэса, ни у Николы Фламеля, ни, уж тем более, у менее известных авторов.       - Ох, сын мой, уж кто-кто, но ты-то давно должен бы понять, что по-настоящему ценные знания книгам не доверяют. А мастера Дамкара вообще книг не пишут: у них другой путь и совершенно иные интересы в этом мире.       - Значит, я должен составить башню из… этого, - задумчиво и с некоторым недоверием произнёс Фролло, рассматривая камни. – Да ведь они все покатые! Эти камни никогда не встанут один на другой. Может быть, первые пять… Но не больше.       - Клод, ты снова всё перепутал. Это не волшебное средство решения твоих проблем – это только посильная помощь слабому человеческому естеству. Если тебе станет совсем невмоготу, достань эту коробочку и позволь отдых измученному борьбой разуму. Когда однажды камни изотрутся настолько, что ты сумеешь уложить их друг на друга, ты поймёшь, чего ищешь на самом деле. И обрящешь это.       - Хм, - неопределённо и с явным неудовольствием промычал тот, но коробку всё же послушно взял и утащил к себе. Равно как и выпрошенную у занятого университетским хозяйством Хуана Фео постель.       Естественно, первые полтора часа Клод Фролло провёл, развлекаясь построением каменной башенки. Все эти полтора часа он усиленно думал об Эсмеральде. Поначалу с любовью и трепетом, но, по мере роста количества неудачных попыток, с усиливающимся раздражением, будто это маленькая чаровница мешала ему составить нужную композицию. Кончилось тем, что мужчина зашвырнул глухо ударившуюся о пол коробку в пыльный угол и сел за трактат по анатомии, с небывалым рвением набросившись на последний. Поначалу мысли об оставшейся дома Агнессе то и дело проскальзывали в мозгу, заставляя то застыть на минуту без движения, то по три раза перечитывать одну строчку. Но вскоре привычное дело увлекло настолько, что образ возлюбленной остался ненавязчивой тенью где-то на периферии сознания, не покидая разума, но и не мешая работать. Правда, перед сном пришлось всё же снова взяться за камни. Клод вдруг понял, что это очень хорошо помогает отвлечься: он настолько увлёкся процессом, что уже и сам не хотел идти домой; к тому же ему удалось составить целых семь камней, что было на два больше, чем днём.       Ворочаясь перед сном в непривычно жёсткой постели, Фролло мучительно размышлял, не сможет ли он разыскать такого математика, который высчитает ему идеальное положение для устойчивости конструкции. Убаюканный этими мыслями, мужчина провалился в сон.       ***       На следующий день во время лекции Клод тщетно высматривал на обычном месте одетую в скромное платье Агнессу: девушка не пришла. Кое-как дочитав материал, отмахнувшись от желавших задать вопросы слушателей, мужчина заперся в кабинете, сходя с ума от беспокойства и ревности. Он уже хотел было бежать домой, наплевав на все свои благие намерения, но в эту самую секунду в дверь постучали. Хозяин кабинета бросился открывать – но на пороге стояла вовсе не Эсмеральда, а Христиан Розенкрейц.       - Услышал твою близкую к помешательству тревогу и решил зайти, - впервые древний немец перешагнул порог кабинета своего ученика. – Выпей.       Клод, не глядя, плеснул содержимое бутыли тёмного стекла в почерневшую деревянную кружку и залпом осушил. Пряный вкус настойки обжёг горло, из глаз невольно брызнули слёзы.       - Легче? – заботливо спросил учитель, усаживаясь на скрипнувший стул.       - Там ножка шатается, - прохрипел Фролло, но гость лишь небрежно отмахнулся. – Что это было? Кажется, отпустило. Спасибо.       - Ну вот и слава Богу. Это так, кое-что из старых запасов… Забористая вещь, а уж после тридцатилетней выдержки… Ты давай-ка лучше садись за свои конспекты. Прибежишь сейчас – хуже сделаешь. Сама она придёт; терпение имей. А если нет терпения, то с каменьями развлекайся – зря я тебе их отдал что ли? Миллион раз сложишь – глядишь, и отполируются у них бока: лягут, как тебе надо.       - Когда она придёт? – нетерпеливо спросил собеседник, теребя рукава соттовесте ¹.       - Откуда мне знать? Я ведь не пророк, - Христиан пожал костлявыми плечами.       - Но вы говорите…       - Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что твоя зазноба явится непременно. Да ты и сам это понимаешь, только не даёшь себе труда хоть капельку подумать, вместо того чтобы носиться, будто кипятком ошпаренный.       - Да… Да, верно… - Клод рассеянно огладил лысину и обвёл комнату пустым взглядом; мысли путались, он не мог сосредоточиться; на секунду показалось, что он отчётливо различает беспардонный стук завладевающего разумом безумия – это испугало его по-настоящему.       - Если хочешь, я могу посидеть с тобой немного. Увы, что-то рассказывать тебе сейчас бесполезно. Но нужно занять разум чем-то более продуктивным, нежели паника. Чем-то монотонным, успокаивающим.       - Нет. Нет, не нужно со мной оставаться, учитель, - Фролло вылил в кружку остатки настойки и проглотил, на сей раз даже не поморщившись. – Всё в порядке, уже в порядке. Думаю, ваш подарок придётся весьма кстати: едва ли я сейчас смогу сосредоточиться на завтрашней лекции или трудах Алкмеона Кротонского.       - Что ж, пусть так. Для начала просто научись переключаться. Запомни: твоё тело подчиняется разуму, а не разум опускается до потребностей тела!       С этими словами Розенкрейц легко поднялся, будто не тянули его к земле более чем солидные годы, и покинул кабинет. Клод ещё какое-то время стоял неподвижно, не в силах отвести взор от закрывшейся двери и боясь пошевелиться, словно любое движение могло запустить механизм необратимого безумия. Наконец он заставил себя повернуть ключ в замке и достал из угла знакомую коробку.       Три часа кряду Клод Фролло провёл за складыванием башенки. Если бы кто-то увидел его в тот момент, непременно бы подумал, что учёный муж занят разрешением одному ему ведомой, но очень серьёзной задачи – настолько сосредоточенным и бесстрастным оставалось его лицо. В реальности же в обыкновенно светлой голове этого человека воцарилась почти совершеннейшая пустота. Было ли то работой крепкой травяной настойки или усилием решившегося бороться разума – неизвестно. Тем не менее, Клод не думал даже о том, в какой последовательности размещает камни: он механически складывал их один на другой, пока башня не рассыпалась, и тут же принимался по новой, не испытывая по поводу неудачи ровным счётом никаких эмоций. В голове проскакивали обрывки мыслей – он не позволял им развиться и сложиться в целостную картину. «Она придёт… непременно придёт. Нужно только дождаться. Только выждать. Время. Я смогу. Смогу».       Когда в комнате сгустились плотные сумерки, мужчина с облегчением осознал, что может работать. Он убедил себя, что, не попрощавшись, плясунья точно не исчезнет, и решил во что бы то ни стало дождаться её появления, а не бежать самому. Он даже заставил себя сесть за лекции, раз за разом мужественно отгоняя непрошеные мысли и буквально вынуждая разум сосредотачиваться на работе. Эта борьба настолько утомила беднягу, что в какой-то момент он просто замер без движения и бездумно глядел на пожирающее воск жёлтое пламя. Когда огненный мотылёк задрожал, предвидя скорый конец, Фролло, не раздеваясь, рухнул на постель и почти мгновенно уснул. Всю ночь напролёт его терзали тревожные видения, сон его был чуток и беспокоен, так что проснулся мужчина настолько измученным, словно не спал вовсе. Увы, даже во власти дремоты разум несчастного не находил покоя.       Стоило открыть глаза, как в ушах тонко зазвенело, будто назойливый комар бился в паутине где-то за тощей перегородкой. Отгоняя противный писк, Клод заставил себя подняться, с неудовольствием оглядел измятую одежду и начал собирать бумаги к лекции, с ужасом понимая, что в голове пусто и он совершенно не помнит, о чём собирался рассказывать сегодня студентам.       С грехом пополам мужчина собрал по кускам предательскую память и углубился в чтение собственных записей, пытаясь сосредоточиться. Не то чтобы ему это блестяще удалось, но когда за стеной послышались шорохи собирающихся на занятие студентов, Фролло уже имел некоторое представление о том, о чём будет сегодня говорить.       Помимо воли, едва войдя в аудиторию, он бросил беглый взгляд туда, где обычно сидела она. Конечно, место пустовало. Он заранее готовил себя к этому, но и без того скверное настроение всё равно окончательно испортилось: от беспокойного, зудящего нетерпения Клод переходил к отчаянию.       Лекция снова вышла комканой, трудной для восприятия. Он скакал по своим записям с одного на другое, не мог ясно излагать мысли, путался, часто прерывался и подолгу молчал, думая о вещах совершенно посторонних. Конечно, очередная проваленная лекция оптимизма не прибавила. Нужно было срочно что-то делать, вот только мужчина понятия не имел, что именно.       Когда в три часа пополудни в дверь кабинета постучали, он вздрогнул всем телом, будто загнанный зверь, и, подскочив, немедленно бросился открывать. Сердце рванулось вскачь, ещё не зная, что то была она.       - Ты… - на большее у него просто не хватило сил.       - Я знаю, где похоронен Квазимодо, - без всяких предисловий начала Агнесса, аккуратно прикрывая за собой дверь и с удивлением глядя на отшатнувшегося от неё, на глазах бледнеющего Клода.       - Знаешь?.. Он сказал тебе, конечно!.. Значит, те ночи, что я провёл на холодном полу своего кабинета, ты провела в его объятиях?!       - Ты спятил?! – взвизгнула девушка, краснея от негодования; звонкая пощёчина опалила небритое лицо. – Да как ты смеешь вообще! Сам сидишь в своём университете, забыв о моём существовании, а теперь ещё обвиняешь Бог весть в чём!.. Да, я виделась сегодня с Ренаром: он вернулся в Павию и показал мне место, где закопали твоего воспитанника и моего друга, как и обещал. И я наивно решила, что ты тоже захочешь навестить его могилу. Но нет, вместо этого ты не даёшь мне сказать и слова и закатываешь сцену ревности! И зачем я только пришла…       С этими словами гостья развернулась, намереваясь уйти, но тут же болезненно поморщилась и вскрикнула, когда запястье её стиснули с такой силой, что несчастная невольно вспомнила об испанском сапоге.       - Не смей уходить, пока я тебе не позволю, - прошипел Фролло, притягивая упирающуюся Эсмеральду и награждая жадным, яростным поцелуем.       - Пусти! – отбивалась та, но силы были явно не равны.       - Чтобы ты побежала к своему рыжему ублюдку?!       - Сам не появляешься дома, а теперь оскорбляешь меня? Пусти, говорю! Ненавижу тебя!.. Ты просто сумасшедший!       - Кажется, ты не особенно скучала в моё отсутствие.       - Клод, пожалуйста!.. – взмолилась плясунья, когда в ответ на очередную попытку вырваться мужчина с силой заломил хрупкую ручку. – Мне больно! Прекрати, ты сломаешь мне руку!       - Пойдём, - тяжело дыша, тот всё же отпустил мгновенно отскочившую от него красавицу.       - Куда? – настороженно спросила она, растирая ноющее запястье.       - Покажешь, где лежит мой приёмный сын. Потом делай, что хочешь.       Дёрнув плечом и презрительно фыркнув, Агнесса, не оглядываясь, вышла в коридор. Клод последовал за ней. Вспышка бессильного гнева полыхнула и погасла, оставив на память ноющую боль и смертельную тоску. «Это ненормально», - пришло внезапное осознание. Ненормально испытывать такую взрывную смесь эмоций, ненормально не контролировать действия собственных рук, ненормально быть настолько зависимым от одного только присутствия другого человека. Всё, что происходило с ним с момента знакомства с этой маленькой ведьмой – всё это было ненормально и неправильно. И так не могло продолжаться вечно.       «Когда рядом с тобой находится другой человек, ты принадлежишь себе только наполовину или даже меньше. Гораздо меньше», - горько усмехнулся Клод вслед вспомнившейся фразе, небрежно оброненной однажды Леонардо, поспевая за быстро лавирующей среди прохожих девушкой. Пора кончать с этим. Так или иначе, но пора положить этому конец. Даже если ради этого придётся убить или умереть самому.       - Здесь, - спустя три четверти часа Эсмеральда остановилась на пустыре, расположенном за оградой городского кладбища.       Земля была перерыта в нескольких местах; кое-где уже покрыта зелёным пушком молодой травки. Но там, где остановилась плясунья, копали недавно.       Склонившись, мужчина подобрал в стороне ком влажной земли и, приблизившись, бросил на безымянную могилу.       - Прощай, сын мой, - прошептал он; глаза противно защипало.       Второй ком земли полетел от имени Жеана.       - Не держи на него зла: он хотел проститься.       Свершив краткую заупокойную молитву, Фролло внезапно почувствовал, что у него совершенно не осталось сил: ни физических, ни моральных.       - Пойдём, - бросил он своей безмолвной спутнице и медленно побрёл к дому, до которого было ближе, чем до университета.       Здесь он быстро разделся и, не глядя на плясунью, залез под одеяло.       - Почему дома так холодно? – закрыв глаза и тщетно пытаясь унять дрожь, спросил Клод.       - Холодно?.. – удивлённо переспросила та. – Я топила сегодня, и мне совсем не… Да тебя всего знобит!       Маленькая ручка коснулась широкого, покрытого липкой испариной лба.       - Ты из-за болезни что ли домой не приходил?.. Боялся меня заразить? Вот глупый! Я приготовлю отвар из ивовой коры и укрепляющий настой. Как хорошо, что купила вчера голяшку – сейчас бульон тебе сварю. Отдыхай пока; я разбужу, как будет готово.       Мужчина не ответил и, притянув ноги к груди, пытался согреться. Сотрясавшая тело дрожь мешала уснуть, хотя он чувствовал себя ужасно измождённым. Фролло уже ничего не хотел и не ждал: усталость и слабость окончательно сломили его, оставив только одно желание – поскорее провалиться в спасительное забытьё.       - …Долго вчера провозилась, не решилась уже будить тебя, - Агнесса коснулась тёплыми губами небритой щеки.       Клод раскрыл глаза и констатировал, что наступило утро.       - Мне пора. Скоро начнутся занятия, - он попытался подняться, но женская ручка мягко удержала его.       - Нет, останься. Пожалуйста. Ты бредил сегодня ночью, у тебя был сильный жар. Отлежись дома хоть пару дней; никуда твой университет не уйдёт.       - Да ведь я даже не предупредил никого, - слабо воспротивился больной.       - Надо будет – сами придут проведать. А нет – ничего с твоими студентами за один-два дня не случится. Вот, выпей настой. Он укрепит твои силы.       - Решила начать практиковать новые знания на том, от кого их получила? – слабо улыбнулся мужчина. – Справедливо. Надеюсь, здесь нет яда, чтобы благополучно отправить надоевшего мужа к праотцам?       - Пока не попробуешь, не узнаешь, - усмехнулась прелестница.       Клод в итоге покорился её чуткой заботе и позволил ухаживать за собой. К вечеру он чувствовал себя почти совершенно здоровым: очевидно, ни о какой простуде не шло и речи – просто эмоциональное истощение. Возможно, одного присутствия любимой женщины было достаточно для исцеления, но, вкупе с травами, Фролло пришёл в норму даже скорее.       Трогательная опека поразила его до глубины души. Неужели эта девочка всё же испытывает к нему тёплые чувства?.. Пусть это всего лишь благодарность или милосердие – но уж никак не ненависть. Или Жеан был прав, и стоило ему на пару дней не отвернуться даже, а только сделать вид, как Эсмеральда сама потянулась к нему? В любом случае, пока рано делать выводы.       - Почему ты всё-таки не приходил домой? – спросила плясунья, когда за окном окончательно стемнело.       - Хотел дать тебе время подумать. Полагаю, завтра мне лучше вернуться в университет. Знаю, я не конкурент этому молодому красивому бретонцу… Но подумай, нужен ли тебе второй Феб де Шатопер, который ничего не умеет, кроме как впустую болтать?.. А если он тоже обманет – кто будет рядом с тобой, чтобы утешить твоё разбитое сердце? Готова ли ты рискнуть всем ради призрачной надежды на счастье? Молодость проходит, и что останется после?.. Но, если недостаточно тебе моей сгоревшей для тебя души, жестокая; если за все свои труды я достоин лишь презрения твоего; если за проведённые вместе месяцы ты так и не сумела хоть чуточку привязаться ко мне, я не стану держать тебя. Подумай только, что ты готова отдать предпочтение человеку, которому я однажды спас жизнь – а он в ответ хочет украсть то единственное, чем я дорожу в этом мире. Благороден ли он?.. Не думаю. Но впрочем, решай сама. Ты уже давно не ребёнок. А я уже давно устал вымаливать твою любовь. Я хочу покоя, Агнесса. Здесь, или во Франции, или в любом другом месте – у меня больше нет сил терзаться ревностью и сомнениями. Я люблю тебя, ты знаешь. Всегда буду любить. И я предлагаю тебе стать моей по законам людским и Божьим – я не желаю больше жить в грехе и страхе, каждый день опасаясь, что однажды ты исчезнешь навсегда. Подумай о том, что я сказал. Когда ты решишь, что делать дальше – ты знаешь, где меня искать. Если хочешь, можешь по-прежнему приходить на лекции: мои уроки всё же не прошли напрасно, как я вижу, и меня это безмерно радует. А теперь пойдём спать, любовь моя. Силы ещё не вполне вернулись ко мне, но я хочу просто обнять тебя. Хочу дать тебе почувствовать тепло моей любви. Быть может, однажды ты прозреешь. Ты увидишь разницу между обыденной пошлостью и настоящим чувством. И тогда я буду рядом, чтобы утешать и боготворить тебя. Иди ко мне, дитя. В последний раз.       - Ты так говоришь, как будто прощаешься, - девушка скинула платье и нырнула под одеяло, привычно прижавшись к горячему мужскому телу.       Ей было сладко и жутко от этих тихих слов. Она физически чувствовала окутавшую её волну мучительной нежности, и сердце сладко сжималось. Ей нравились и эта преданность, и смиренная покорность, и даже его боль. Только немного смущала и удивляла эта странная решимость оставить её наедине с собственными сомнениями и позволить сопернику безраздельно завладеть её вниманием. Неужели он готов вот так запросто уступить?.. Ведь не разлюбил же он, нет – она точно знает, чувствует каждой клеточкой своего тела. Тогда почему?       Так и не найдя ответа на свой вопрос, плясунья повернулась к крепко обнимавшему её мужчине и поцеловала его. Тот поначалу неуверенно ответил, но почти сразу отстранился:       - Эсмеральда, не надо. Это не то, чего я хочу. Ты только играешь со мной, красавица. Тебя, верно, развлекают мои страдания… Я готов был сносить их столько, сколько тебе бы вздумалось забавляться моим сердцем. Но я слишком устал, слишком. Я всего лишь человек, пойми. Всё, чего я хочу теперь – это покой. Если ты согласишься стать моей, я буду счастлив и спокоен; если уйдёшь, то убьёшь меня, но это тоже будет покой. Всё лучше, чем та мучительная тревога, которую я сношу уже два года. Я больше не могу, прости. За последние трое суток я постарел, кажется, на три года. Пожалей же меня, дитя. Хоть немного.       С этими словами Фролло уткнулся губами в плечо замершей прелестницы и вскоре провалился в глубокий сон без сновидений. А Агнесса ещё долго смотрела в чёрный потолок широко раскрытыми глазами и пыталась осмыслить слова того, от кого так долго убегала и кто в конце концов устал её догонять.