мы надевали лавровые венки на вшивые головы;;

контраст у ставрогиной во всём. в её бледно-фарфоровой коже на фоне чёрно-смолянных кудрей и алых, налитых кровью губ. в том, как дочь генерала, аристократка до мозга костей, шляется по столичному петербургу с, что называется, отребьем общества, с пьяницами, кутёжниками в каких-то трущобах. в её беспорядочных приступах, в которых она извивается как в агонии, а после резко входит в недвижимый ступор, и сидит так часами. в её отношении к людям, сейчас ставрогиной до потери сознания невыносимо общество петры степановны с бесконечной её болтовнёй, что николь чуть ли не сдерживается, чтобы не вгрызться ей в горло, а через две минуты громко смеётся вместе с ней с глупых сплетен, которые верховенская уже успела где-то подцепить. nicole не ощущает почвы под собой во многие моменты, знать не знает, что она делает, почему окружает себя чернью петербурга, почему вдруг публично глубоко оскорбила даму, с которой они прежде были в высоких дружеских отношениях, почему при этом подпольно на спор вышла замуж за юродивого хромоногого, не знает, и знать не хочет. не хочет знать и то, в какой момент контрастировать с её бледно-белой кожей стали голубые соцветия гортензии, извергаемые из её лёгких с удушающим кашлем. за ставрогиной по медвежьим углам столицы обречённо таскалась студентка-инженерка алёна кириллова, за границей получавшая образование с шатовой, за невозможностью женского образования в россии. та была явно обеспокоена состоянием дворянки, и не понаслышке знала, сколько всего ставрогина может ни с того ни с сего импульсивно учудить на своём привычном автоматизме, а потом сокрушаться о содеянном. но кириллова уезжала в родной уездный город ставрогиной, чтобы предложить для строительства моста там свои чертежи, поэтому инженерка ответственно предоставила непредсказуемую даму верховенской. та, впрочем, просьбу приглядывать за ставрогиной приняла ветрено, как и обычно слушая кириллову вполуха. верховенская тоже часто была с ними, даже была вместе с кирилловой единственными свидетельницами того, как ставрогина расписалась с хромоногим, но чаще крутилась по всяким идейным обществам, лепя, как она выражалась, 'пятёрки'. петра всегда до невозможности театральна и манерна, перед каждым принимает удобный для оного облик, льстиво любезна до приторности, но они со ставрогиной, кажется, уже успели изучить друг друга вдоль и поперёк, пролезть за 'маски' и утонуть в гнили, скрывающейся за ними. ставрогина хорошо знала её низкую и жестокую натуру, которая была, несомненно, николь омерзительна. но что-то в этой рыжей бестии повально влекло николь к ней и не хотело отпускать. возможно, она чувствовала, как в этой девушке находят отклик её собственные бесы, да впрочем, н е х о т е л а з н а т ь. верховенскую, кажется, до невозможности разгорячило то, что ставрогина по отъезду кирилловой ныне предоставлена почти только ей. вспомнила свои старые медовые песни с заграницы про революцию, которую должна повести ставрогина с её 'демократическим обаянием'. стала по пятам бегать за nicole, и явно не от беспокойства за неё, как это делала кириллова. petra — революционерка, нигилистка, которая старается жить без личных симпатий и привязанностей по своему катехизису. она психологически препарирует людей и изнутри ими манипулирует. ставрогина и про себя была уверена, что ей чужды всякие человеческие привязанности и симпатии, нет для неё ничего морально ценного и святого. была. весь этот 'кутёж' николь всеволодовны явно был обострившимся состоянием её душевного недуга, за которым должна следовать 'кульминация' прежде ремиссии. и петра, и николь это прекрасно понимали; хотя, сложно было утверждать, понимает ли ставрогина в нынешнем состоянии хоть что-то. навязчивое общество верховенской к этому как нельзя больше близило. не потому, что её речи без умолку были так невыносимы николь, скорее, в какой-то момент одно её существование начало вызывать в ставрогиной абсолютно разнонаправленные амбивалентные чувства, которые ставрогина абсолютно не понимала, от которых черепная коробка до невозможности гудела. ставрогина была неизменно холодна к петре, но с ужасом стала чувствовать странный трепет к ней, который усиленно старалась подавить из отвращения к персоне верховенской. в одну из ночей, в которую ставрогина, благо, оказалась в своей съёмной квартире, и произошёл приступ. она в такие моменты была словно одержима; беспорядочно металась по комнате, сшибала все вещи на своём пути, неестественным образом изворачивалась и билась обо все твёрдые поверхности, как мотылёк, который не может выбраться из ловушки в виде склянки. она была полностью бесконтрольной и в абсолютном аффекте, способная едва не убить себя, а может и кого другого. но рядом вовремя оказалась верховенская, которая отчего-то всегда знала, как унять демонические конвульсии девушки, которые петра, впрочем, наблюдает не в первый раз, как говорится, клин клином вышибает. неизвестно, что могло бы случиться, если бы верховенская, с риском и для собственной жизни, не заломала бы ставрогину, завернув её в пуховое одеяло, и навалившись всем своим хрупким телом, не ждала бы, лёжа с ней на деревянном полу, пока та не успокоится и не войдёт в состояние ступора. в привычном состоянии ставрогина становилась этакой 'восковой фигурой' достаточно часто, но всего на час-полтора, в более глубокое оцепенение, продолжавшееся несколько недель, а то и месяцев, она впадала редко, и обычно это, как раз, было следствием рецидива. в последний раз такое произошло после того, как она приезжала наведаться в провинцию к маменьке. ставрогина и тогда была под влиянием классического шизофренического шуба, что стало понятно общественности после волны возмущения, вызванной странными импульсивными поступками барыни. на эти две недели верховенской, к её разочарованию юной революционерки, пришлось стать сиделкой николь всеволодовны. на удивление, выводить её из такого состояния верховенская тоже умела, и делала, опять же, не в первый раз. всё это время ставрогина была абсолютно недвижима, полностью парализована, но, тем не менее, все мышцы находились в напряжении. голова всегда находилась на весу, что под ней можно было спокойно провести ладонью сквозь 'воздушную подушку'. подними тонкую руку ставрогиной - она и останется неизменно стоять в пространстве от мышечного напряжения, словно она податливый воск, подплавленный над свечой. дама, кажется, стала ещё бледнее, хотя куда уж больше. выражение лица было очень сосредоточенным, а голубые глаза расфокусированно смотрели в какую-то одну точку. но, тем не менее, ставрогина находилась в сознании, и ясно понимала, что происходит вокруг. поэтому петра, пользуясь положением, вела полемики обо всём на свете, виляя от одной темы к другой, уже просто без тормозов и без умолку. но эта болтовня была далеко не пустой, для того, чтобы вывести николь всеволодовну из этого её состояния, требовалось наладить очень тонкую эмоциональную связь, и шажок за шажком, словно по канату, вернее, наверное, даже по ниточке, за руку вести её за собой в ремиссию. за сказанным приходилось тщательно следить, чтобы это не усугубило состояние блаженной ещё больше. общение со ставрогиной в оцепенении ввело бы любого другого человека самого в ступор от негодования. вот ты пытаешься вести диалог, а от собеседника н и к а к о г о отклика. ну, то есть, совсем, как будто с мертвецом общаешься, и тут же ломаются все привычные конструкции в голове о здоровой беседе между людьми, как это обычно бывает, сразу становится так неловко, что ведёшь на деле обычный монолог. а верховенской будто бы и привычно было. ставрогина и в своём привычном облике её реплики игнорировала, хотя петре степановне всё равно навязчиво казалось, что николь всеволодовна слушает её, и продолжала. и сейчас было почти что так же. верховенская, пользуясь ступором ставрогиной, часто позволяла себе незначительные вольности — трепетно расчёсывала её тёмные кудри, распластанные по постели, во время диа-монолога начинала непринуждённо 'лепить' из запястий дворянки причудливые формы, загибая её тонкие пальцы, и каждый раз удивляясь тому, как они сохраняют форму, часто ложилась с ней рядом от скуки и сверлила с ней вместе взглядом потолок, пытаясь отследить, куда это ставрогина всё время смотрит. спустя неделю у ставрогиной последовал первый прогресс. она улыбнулась. улыбнулась на какую-то случайную фразу верховенской, а та сразу углядела это изменение в скованном лице блаженной, и ухватилась за поднятую тему, начала её развивать дальше. чуть позже николь всеволодовна смогла двигаться. очень медленно, скованно, но хотя бы могла есть, не без помощи петры степановне, конечно, пусть это действо и затягивалось где-то на час. ставрогина уже изредка меняла позы, но на петру степановну всё так же не реагировала и молчала. ещё позже начала отвечать, совсем однозначно и сухо, день на двенадцатый взгляд уже стал осознанным, а на вторую неделю ставрогина уже полностью вышла из ступора. первые несколько дней она полностью обессиленно продолжала лежать на постели после двух недель постоянного напряжения во всех мышцах. даже стоять не могла, и мирно набиралась сил в квартире, наконец со светлой головой в ремиссии. первое время ставрогина просто отсыпалась, потом верховенская заметила, что та стала коротать досуг за чтением книг, которые находила в квартире. 'загул' у ставрогиной закончился, и она была увлечена материалами про классификацию чешуекрылых. petra, убедившись, что ставрогина выкарабкалась, естественно перестала целыми днями сидеть с ней, и в хлопотах пропадала на собраниях идейных кружков. но такой контраст между тем, сколько времени и заботы уделяла верховенская ставрогиной, кажется, сыграл с последней злую шутку. верховенская не чувствовала в себе особого героизма, или эмпатии, вытаскивая ставрогину из её повального состояния. верховенской, прежде всего, требовалось, чтобы 'солнце' революции не 'погасло'. да и ей, в прочем, было интересно наблюдать за таким нечастым явлением, и нравилось чувствовать редкую доминирующую позицию над ставрогиной в этом оцепенении, являясь для неё единственной опорой, в которой николь всеволодовна может найти спасение. но верховенская, кажется, за это время сформировала слишком сильную эмоциональную связь со ставрогиной и даже с её стороны привязанность, что николь всеволодовна стала с ужасом понимать. с ужасом стала понимать, что ей крайне не хватает того вечного общества нигилистки, что она, сидя одна в квартире, начинает перебирать то, что слышала от верховенской тогда сквозь пелену галлюцинаций. и каждый раз была в непомерном отвращении от того, как начинала размышлять, что ведь petra не стала бы так просто уделять целые дни парализованной и одержимой, будь ставрогина ей совсем безразлична. тогда это, кажется, примерно и произошло. верховенской с утра не было дома, она, набросив свой дамский котелок, в привычном клетчатом платье выпорхнула за дверь, протараторив что-то вроде 'дела не ждут', оставила ставрогину снова одну в квартире. ставрогина коротала время сидя у окна, и читая брошюру про lepidoptera, вернее, только пытаясь. текст плыл перед глазами, пока в голову навязчиво лезли мысли об этой рыжей бестии, которую николь всеволодовна увидит теперь только часу в первом ночи, когда та явится обратно только лишь вздремнуть. в горле резко до нестерпения запершил, будто бы что-то инородное застряло в нём, и nicole зашлась кашлем. пришлось отбросить чтиво и всем весом приложиться на подоконник, чтобы не свалиться от приступа жуткой силы. едва не задохнувшись непонятно чем, ставрогина обнаружила на своей ладони, приставленной к устам, возможно худшее, что могло там оказаться. перепачканные слюной и кровью несколько лепестков и пара цветков гортензии. небесно-голубой, почти такой же, как хитрые глаза верховенской. тяжело дыша, ставрогина в непонимании смотрела на содержимое запястья. в голову тут же пришла догадка о неком ханахаки, смертельная болезнь, слухи о которой часто витали в обществе, но никто в здравом уме в неё не верил — из сердца больного начинают прорастать цветы от безответной любви, которые тот начинает откашливать, растения начинают распространяться на лёгкие и прорастать сквозь кожу, пока страдающему не ответят взаимной симпатией, иначе — смерть. только не из-за верховенской, только не со ставрогиной, такое не могло приключиться, просто не могло, не должно было! nicole сжала руку с гортензией до посинения, так, что ногтевые пластины стали впиваться в нежную кожу, и накрыла второй ладонью, словно пытаясь скрыть это от кого-то, словно пытаясь скрыть это от себя. стала с ужасом оглядываться по сторонам, надрывисто дыша, чувствуя, как выступает холодный пот, и как нарастает давящая паника, как подступает истерика. ставрогина распахнула оконные ставни, и вытряхнула на улицу эти чёртовы цветы, сама вываливаясь из окна почти наполовину, начала жадно хватать ртом свежий воздух. немного придя в себя, вытерев кружевным рукавом со лба испарину, николь всеволодовна с трудом заползла обратно в квартиру, и захлопнула окна. вся дрожа, стекает по стене вниз, всё ещё тяжело дыша. с выражением вселенского ужаса и отвращения на лице, судорожно оттирает перепачканные ладони о подолы платья, и закрывает лицо руками. просидев так с минуту, девушка резко подорвалась с пола, и бросилась к книжным шкафам, надеясь найти хоть немного информации о том, что это, надеясь на то, что она ошиблась, и что это никакая не болезнь от омерзительной страсти к девушке, от омерзительной страсти к верховенской. ставрогина беспорядочно швыряет на пол и все медицинские справочники, и ботанические, под руку попалась даже какая-то потрёпанная книжка, издательства времён правления павла i, про язык цветов. в квалифицированных медицинский книгах не было и слова об этой болезни, оно и ясно, ханахаки считалось чем-то вроде лженауки, единственную сноску ставрогина обнаружила лишь в той книге с языком цветов, и так не внушающей доверия. 'гортензія - холодность, безсердечіе, безразличіе, измѣнчивое сердцѣ¹; ¹блаженный ​ханахаки съ этимъ соцвѣтіемъ старается съ особой холодностью относится къ объекту симпатіи, не принимаетъ свои чувства; для наиболѣе эффективнаго лѣченія и душевнаго облегченія стоитъ прежде всего принять ​этѣ чувства для ​самаго себя.'. захлопнув книгу, ставрогина стала растирать ноющие от всего происходящего виски, качая головой из стороны в сторону. расставила справочники на те же места, словно стремясь сокрыть улики, и с потерянным взглядом вернулась к прежнему месту, разместившись на полу. она не могла допустить того, чтобы петра узнала. просто не могла. она не стерпит такого унижения перед ней. ставрогина просидела так, кажется, весь день, снова в каком-то оцепенении, смотря в пустоту. верховенская, на удивление, вернулась даже раньше привычного, часов в семь вечера, когда уже смеркалось. — вы только представьте себе, что удалось услышать немыслимого в этих грязных кругах, касаемо вашей внезапной пропажи! — воодушлевлёно начала верховенская, только очутившись в прихожей, стала снимать шляпу и у зеркала аккуратно поправлять руками в кожаных перчатках свои завитые волосы. — такие сюжеты о вас рисуют, николь всеволодовна, ахните сейчас же от возмущ... реплика верховенской прервалась, как она прошла в общую комнату, и обнаружила ставрогину на полу со стеклянными глазами. девушка тут же просеменила к ней, стуча каблуками, и присела рядом. — ставрогина, чего вы? — обратилась к ней верховенская, положив руку на её запястье, и заглядывая в глаза. — вам хуже? но ставрогина, была, кажется, не в своём привычном ступоре. ощутив на себе прикосновение девушки, она шумно выдохнула, откинув голову назад, и тут же отдёрнула бледную кисть от верховенской, пряча её за бок. верховенская осталась вопросительно смотреть на неё. просидели они так минуты полторы, пока nicole не прервала неожиданно тишину. — завтра же выезжаем к la maman, — констатировала ставрогина, продолжая смотреть в потолок. — к маменьке? — с нескрываемым удивлением в голосе промолвила верховенская. — вы же, позвольте, собирались в уезд только через несколько месяцев? — вам, кажется, требовалось разобраться с papa и с выручкой с имения. — ох, да с папашей дела там совершенно не важны, я могла бы и повременить с этим, десять лет ждал петрушу свою, можно подумать, ему больно срочно стало, — с пренебрежением отмахнулась петра степановна. — но, право ваше. нам, в таком случае, требуется сейчас же начать собирать багаж, чего же вы на полу сидите? верховенская резво подскочила и протянула руку барыне. — благодарю, я сама, — сказала ставрогина, проигнорировав помощь верховенской. она поднялась, опираясь на стул, стоящий рядом, но тело совсем не слушалось, то ли от того, что полностью затекло за это время, то ли от того, что от общества верховенской ставрогину начало буквально трясти. мерзко-сладкая дрожь волнами проходила по телу, мешая с ним совладать, как вдруг ставрогину, пытавшуюся встать в равновесие, настиг приступ цветочного кашля. прямо перед верховенской. более неподходящей ситуации сложно было придумать. от этого ставрогина чуть было не свалилась обратно на деревянный пол, но тут же, как на зло, к ней подлетела верховенская, обвивая стан девушки руками, не давая ей упасть. ставрогина пыталась прятать высвобождающуюся гортензию в руку, одновременно стараясь выбраться из цепких объятий, ибо от близости верховенской становилось только хуже; приступ усиливался, а nicole бросало то в жар, то в холод, предательски дрожала, как осиновый лист, колени подгибались сами под себя. миниаюторной верховенской удерживать ставрогину уже не было сил, и она упёрла её в стол, всё ещё придерживая за талию. та, почувствовав наконец опору, сложилась над столешницей буквально пополам, содрагаясь от кашля. вскоре он наконец отступил, и пару раз тяжело вдохнув воздух, ставрогина судорожно стала собирать лепестки в руку, вытирая с губ кровь. — ну, что же с вами, николь всеволодовна, посмотрите на меня! — пролепетала верховенская, продолжая нависать над бедной ставрогиной, стараясь за подбородок развернуть её лицо к себе. — ба, да вас лихорадит! вы красны вся, знаете ли, что трясётесь мелкой дрожью, что я даже почувствовала? — убрав прилипшие от пота волосы со лба ставрогиной, петра степановна стала стягивать перчатку с правой руки, чтобы приложить тыльную её сторону к нему. — всё хорошо, ошибаетесь, — тяжело дыша, ставрогина оттолкнула, наконец, верховенскую от себя, и проковыляла к своей комнате, опираясь на стенку. — нет же, николь всеволодовна, я вижу, вы больны! — окликает её верховенская. — давайте повременим с поездкой, вам требуется оклематься! — к утру пройдёт, ничего страшного, собирайте вещи. — как же это 'ничего страшного', вы уверены? — если мне утром не станет лучше, то попросту не поедем, не глупите, — с ощутимым раздражением ответила ставрогина. — ну, что же, дайте знать, если понадобится лекарь, — вздохнула верховенская, озираясь по сторонам. — сложу наши вещи в общий чемодан, вы не против?