Малина и Мята

Вернувшись в 18.30 в свой кабинет из больничного кафетерия, я вдруг вспомнила про Хауса. Точнее, про цель его визита сегодня днём. Идущие подряд консультации так погрузили меня в работу, что я совсем забыла о своем обещании рассказать про пациентку Люси Майклсон, с которой я познакомилась около четырех лет назад, и диагностировала у нее послеродовую депрессию тяжёлой степени. Откровенно говоря, во всей сложившейся ситуации меня совсем не волновал Хаус, с его бесцеремонным поведением и нестандартными способами лечения больных. Я знала мало подробностей о том, как именно он ставит диагнозы, но была точно уверенна — ему подвластны самые сложные головоломки, и даже самые тяжёлые пациенты выписывались от него если не полностью здоровыми, то хотя бы живыми. Это поселило надежду в моей душе относительно Люси, о которой он не узнал бы, если бы она не поступила к нему в отделение. Но, к моему большому сожалению, уровень тревоги внутри меня к вечеру только усилился. И это с учётом того, что с Люси меня не связывало ничего, кроме совместной терапии в самом начале моей карьеры в Принстон-Плейнсборо. И если в любой другой ситуации я бы даже с места не сдвинулась, чтобы найти Хауса и рассказать про бывшую пациентку, то сейчас я подумывала найти свои записи, и лично отнести к нему в кабинет. Если, конечно, было ещё не поздно. Кожу рук привычно стянуло после частого использования антисептика в течение дня, и я на автомате потянулась за серым тюбиком крема на своем столе. Это уже походило на ритуал — пока я медленно втирала крем в кожу, мысли одна за другой проносились в моем сознании, часто позволяя принять правильное решение. И в этот раз, помимо всего прочего, промелькнуло необычное сравнение Хауса с мятой, аромат которой я так любила. Эффект от контакта листьев мяты с кожей был похож на «обжигание» холодом. Такая реакция происходила за счёт раздражения ментолом холодовых рецепторов кожи. В результате возникала ответная реакция организма на холод — поверхностные сосуды сужались, внутренние расширялись, снижался кожный кровоток, кровь приливала к внутренним органам…правда, Хаус совсем не производил эффект болеутоляющего средства, в состав которых часто входил ментол. Он «обжигал» своей грубостью и привычкой говорить все, что думает, только вот идти он должен был всегда в паре с викодином, потому что «послевкусие Хауса» нужно было чем-то сгладить. Пожалуй, мне повезло, что за четыре года работы в этой клинике я ни разу не контактировала с ним лично, до сегодняшнего дня. А вот мою коллегу, акушерку из родильного блока, Хаус уже доводил до слез, обвинив в распространении инфекции по отделению новорожденных. Тогда один ребенок погиб, а Мег — та самая акушерка, не смогла отделаться от чувства вины, хотя на самом деле была не причастна к сложившейся ситуации. Что-то мне подсказывало, что скоро она напишет заявление об уходе. Как бы мне не повторить ее путь, после знакомства с великим диагностом. Пока я спускалась на лифте в диагностическое отделение, я на полном серьёзе мысленно готовила себя к разговору с доктором Хаусом. Вспоминала все техники по усмирению негативных эмоций, готовилась дать словесный отпор, и не вестись на манипуляции. В конце концов, я дипломированный психотерапевт, у него просто не будет шансов воевать со мной! Не обнаружив Хауса в его собственном кабинете, я заметно расслабилась. Что ж, так даже лучше. Стеклянная дверь, ведущая из кабинета в переговорную, вдруг открылась, и на пороге показалась девушка, недоуменно глядя то мне в глаза, то на толстую тетрадь в моей руке. Я только сейчас поняла, что забыла надеть белый халат, и, по всей видимости, озадачила помощницу Хауса вдвойне. — Я могу вам чем-то помочь? — девушка скрестила руки на груди, и поправила очки на переносице. — Не буду скрывать, что отсутствие доктора Хауса меня даже обрадовало, — попыталась разбить лёд я, сделав несколько шагов на встречу к незнакомке, — я — Джейн Мастерсон. Врач из консультативного отделения, что несколькими этажами выше. Как только до девушки дошло, кто перед ней, ее брови выразительно поползли вверх: — Я думала, вы — мужчина, простите. И гораздо старше. — Хаус тоже так думал, — я улыбнулась, — здесь информация по Люси Майклсон, я вела ее четыре года назад. Думаю, вашего руководителя это интересовало. Информация про сроки принятия и дозировки перфеназина там тоже есть. — У нас уже есть ее старая медицинская карта, — не поняла брюнетка, озадаченно посмотрев на толстую тетрадь в моей руке. — Это личные записи. Люси была моей первой пациенткой, я тщательно следила за этапами ее выздоровления, и фиксировала почти все результаты наших встреч. Возможно, вышло несколько предвзято, но, думаю, лишним не будет. — Да, это здорово может помочь! Простите, я не представилась: Эллисон Кэмерон. Мы пожали друг другу руки, и моя тетрадь благополучно попала на стол, наличие на котором ещё двух кружек свидетельствовало, что Эллисон работает у Хауса в команде не одна. Я на несколько секунд затаила дыхание, нервно ударив каблуком о пол, но все же спросила: — Люси. Как она сейчас? Эллисон резко перестала листать тетрадь, и подняла на меня глаза, полные сочувствия: — Она в коме. Ритм моего сердцебиения заметно усилился. Но никто об этом не должен был узнать, иначе, вот черт! Такой непрофессионализм! Проявлять к пациенту больше внимания, чем это того следует. Пусть и бывшему, но все же пациенту. — Значит, я зря отказала Хаусу в разговоре днём? Нужно было прервать консультацию, если это было так важно. — Нет, днём Люси была в сознании. Это началось около часа назад. Я закусила губу, тщательно обдумывая следующий вопрос: — Есть предположения, что с ней? — Сначала симптоматика напоминала острую нейролептическую реакцию: резко повысилась температура тела, появилась спутанность сознания. Затем, внезапно кома. Но у нас есть несколько теорий, ее состояние не вызвано лишь передозировкой перфеназина… — Постойте, — перебила я врача, — какая передозировка? Люси прекратила прием нейролептиков, что я ей назначала, через полгода после начала терапии. Рецепт был выписан мной на 6 месяцев, она не могла им пользоваться дольше положенного срока! — В моем кабинете слишком сильный аромат приторной малины, — послышался за моей спиной знакомый мужской голос, — никогда не любил малину. Я обернулась, но уже достаточно растеряла самообладание после последних новостей, что была не в состоянии ответить на реплику Хауса что-то стоящее. — Эллисон, оставь нас. Девушка послушно закрыла за собой дверь, бросив в мою сторону озадаченный взгляд. А затем ещё один, на Хауса, но уже с другой эмоцией, чем-то напоминающей ревностные нотки. Кажется, я нарушила любовную идиллию в этом отделении, где подчинённый так предсказуемо влюбился в своего руководителя, и мечтает доказать ему, что чего-то стоит. Уверена, сейчас она начнет с особым усердием изучать мою тетрадь, чтобы к приходу Хауса подарить ему новую догадку о причине болезни. — Я ошибся сегодня днем, — Хаус опустился на стул, закинув ноги на рабочий стол, — платье просто отпад. — Не обязательно искать повод разговорить меня, я итак согласна на оказание помощи, если вообще могу чем-то помочь, — я медленно подошла к столу и тоже села, напротив мужчины, чтобы наши с ним лица были на одном уровне. — Я и не искал повод. Это просто комплимент, — задумчиво произнес Грег, пробежав быстрым взглядом по моим сцепленным в замок рукам. — В таком случае, спасибо. Что вы хотели узнать о Люси? — С какой целью ты выписала ей нейролептик? Я молча «проглотила» тот факт, что ко мне уже обращались на «ты», и объяснила: — У Люси развилась послеродовая депрессия. Она жаловалась на бессонницу, отсутствие аппетита и невозможность встать с постели по утрам. Затем ситуация усугубилась бредом и галлюцинациями, и я поняла, что только антидепрессантами здесь не обойтись. В один из дней муж едва удержал ее, когда Люси принесла табуретку на балкон, и встала на нее, намереваясь прыгнуть вниз. Позже она объяснила, что так приказали ей голоса в голове. Было принято решение о госпитализации, и начале усиленной терапии. И все это указано в ее медицинской карте. — И почему медицина? — Что, простите? — Почему ты пошла в медицину? У Кэмерон я причину нашел, но ты головоломка посложнее. — Мне казалось, я здесь, потому что вам нужна моя помощь в лечении Люси Майклсон. — Помощь нужна только Люси, а мне нужен верный диагноз. Для этого вон за той дверью у меня сидят трое врачей. А к тебе я пошел из любопытства: возраст, должность, заслуги — как-то это не укладывалось в моей голове. Теперь ещё и узнал, что ты — женщина, и довольно красивая. Загадка стала сложнее. — У вас мало работы, доктор Хаус? — И как ощущения: выписывать нейролептики первой же пациентке? Чувство ответственности за ее жизнь не знала границ… Наверняка, ночами не спала, мечтая о ее выздоровлении. С мужем по этой причине развелась? Я снисходительно улыбнулась, покачав головой: — Мне пора возвращаться в свой кабинет. Если потребуется моя помощь в чем-то, вы знаете, где меня искать. Я встала из-за стола, под пристальным взглядом голубых глаз, и быстро зашагала к двери, борясь с желанием обернуться и произнести какую-нибудь язвительную реплику напоследок. — Джейн. Голос Хауса в эту секунду звучал иначе, и только этот факт заставил меня задержаться на пороге, и посмотреть на мужчину. — Палата 2004, — помолчав немного, мужчина добавил, — ты дважды в нашем разговоре назвала пациентку по имени. Как бы хорошо ты не держалась, твоя личная заинтересованность в жизни этой женщины слишком бросается в глаза. Только зайдя в лифт, я шумно выдохнула, заметив лёгкий тремор в руках. Разговор о Люси как и раньше вызывал слишком много личных эмоций, и Хаус, заметив это, забыл про сарказм, а просто сообщил мне, в какой палате она лежит. Знал, что я собираюсь к ней зайти. Может, не такой уж он и ужасный? Хотя, какое это имело значение. Главное, чтобы Люси поправилась.