Вторая жизнь чайки

Сегодня меня, против обыкновения, не мучает тошнота. Поэтому, как следует проголодавшись на свежем воздухе, я с энтузиазмом набрасываюсь на еду. Мы расположились в удобных плетеных креслах за маленьким столом на открытой веранде, вдыхая густой аромат цветущей яблони и наблюдая, как ветер парусами вздымает белые занавески. — Позволь спросить, — Артур прерывает наше вечернее молчание, после того как мы заканчиваем с основными блюдами и переходим к чаю. Я неуверенно киваю, потому что, если честно, боюсь вопросов. Боюсь его пристального внимания и выводов, которые он может сделать. — Я обратил внимание, что ты… Какое бы слово подобрать? Боишься что ли, своей беременности? Изображаю удивление, хотя нисколько не удивлен, рано или поздно этот вопрос был бы задан. — Ты совершенным образом не рад, — тем временем продолжает Артур, — как был рад до аварии. Ты не трогаешь живот, не говоришь о нашем ребенке, не готовишься к его появлению. Такое ощущение, что ты пытаешься сделать вид, будто никакой беременности и нет. Скажи, разве я не прав? Меня непроизвольно передергивает, и я знаю, что он замечает это. — Да, ты прав. Но представь себя на моем месте. Представь, что однажды ты просыпаешься чистый, как белый лист, в новой жизни, где твое прошлое безвозвратно стерто, — и слава богу! — Теперь ты ничего не знаешь о себе, о своих близких. Фактически у тебя нет никого, кого бы ты любил или кому, хотя бы, доверял. Нет места, где ты бы чувствовал себя дома. Даже собственное тело для тебя — чужак, а ребенок в этом теле — чужак вдвойне. — Но разве для омеги не естественно… — снова начинает Артур, но я перебиваю его. — Естественно?! Альфы?! Омеги?! — я нервно смеюсь. — Как бы объяснить… Да-да! Придумал! Я чувствую себя как альфа с ребенком в животе. Ты можешь это представить? Он пожимает плечами и неуверенно мотает головой. — Я хочу тебя понять… но мне очень печально, что ты не любишь нашего ребенка. Уже сейчас он одинок, а ведь он ни в чем не виноват. Лицо Артура действительно выражает огорчение — лоб нахмурен, густые брови сведены к переносице, глаза влажно блестят. Его слова трогают меня. Слова об одиночестве. Сколько его было в моей жизни — не в этой, в прошлой? Целые года. Пройдя путь отверженного, неужели я сам обреку кого-то идти этой же дорогой, кого-то маленького и беззащитного? — Многого обещать не могу, но я попытаюсь привыкнуть к нему. Я уже это делаю. — Я рад, — просто отвечает он. Вечером, когда узнаю, что нам придется спать в одной постели, несмотря на наличие в доме двух гостевых спален, я немного психую. Не то что я строю из себя целку, ни в этом мире, ни в том — целкой я не был, но решение Артура о нашем (якобы!) воссоединение на супружеском ложе, явилось для меня полной неожиданностью, тем более, что мой реальный скудный опыт мужеложства не предполагал совместных ночевок. Да, в прошлой жизни я успел попробовать слишком многое. Что не сделаешь ради волшебного порошка, когда тебя ломает так, что вот-вот лопнут глаза? И ты, нагрузившись долгожданным обезболивающим для тела и души, ложишься кверху задом на облеванный кем-то диван и чуть-чуть припускаешь штаны. И тебе все равно, кто это тяжелый и вонючий толкается в твоих кишках. Тебе все равно, потому что ты уже не в этом мире, ты в междумирье, в параллельном измерении, населенном душами и ангелами, невыносимо прекрасными, беззаветно любящими, а потом ты спускаешься на землю и видишь истину в каждом человеке, видишь божественный свет в разноцветных аурах. Какое тебе дело, до оскверненного тела, если тебя накрыло просветление?! Вот это и есть мой реальный опыт. — К чему капризы? — возмущается Артур. — Мы с тобой давно в браке, у нас ребенок на подходе, в конце-концов! — А я еще раз тебе объясняю, это для тебя ничего не изменилось. Я же в браке с чужаком, которого и месяца не знаю! Даже больше! Ты меня тоже не знаешь. Я теперь другой — ты сам это говорил. Так зачем двум незнакомцам ложиться в одну кровать? Артур хмурится. Его челюсть упрямо выдвигается вперед. И в этот момент я, вдруг, смотрю на него не как на навязанного попутчика в чужом, а потому и враждебном мире, а как на предполагаемого партнера. Партнера, которого мысленно примеряю на самого себя, будто новый костюм. Он вовсе не красавец, но его черты лица правильные и, как будто, нарочито мужественные. Выразительные ясные глаза — странно серые для его смуглокожего, темноволосого типажа. И весь он моток сдерживаемой двухметровой силы — непоколебимой, самоуверенной и надежной — силы, которой никогда не было у меня. Мы сверлим друг друга взглядами. — Я понимаю тебя. Пытаюсь, — Артур приближается ко мне на шаг. — Но и ты пойми меня. Всего через несколько месяцев у нас будет ребенок, и я хочу, чтобы он родился в более менее нормальной семье. Я признаю, что наш брак был далек от идеальности, и в этом много моей вины. Я был слишком зол, что мне не дали права самому решать с кем жить и кого любить. Хоть ты этого и не помнишь, но я обижал тебя. Я был холоден и груб. Я был жесток. Мне стыдно за это. И даже тогда было стыдно.– Он переводит дыхание и решительно берет меня за руку. — Но сейчас!!! Сейчас у нас появился шанс начать все сначала. Шанс стать настоящей семьей не только во благо наших будущих детей, но и ради нас самих. Потому что я чувствую… Нет, я знаю, что… Что теперь я смогу полюбить тебя. И я прошу, пойди мне навстречу. И пусть я не заслуживаю этого, но попытайся принять меня. С последними словами он подносит мою руку к губам и целует дрогнувшие пальцы. — Мы просто будем спать в одной кровати и ничего более. Тебе не надо бояться, — продолжает он мягко, вкрадчиво заглядывая в глаза, и я со вздохом сдаюсь. — Хорошо, но помни — никакого секса! Он довольно кивает, и сияющая улыбка буквально расцветает на его лице. Я нахожу в своих вещах пижаму. Вот что бывает, когда в дорогу тебя собирает прислуга. Прислуга! Кто бы мог подумать? С детства не носил пижамы, но эта мне нравится, она уютная — сшитая из приятной мягкой ткани. В любом случае сейчас я вижу необходимость отгородиться от Артура всеми доступными способами, даже такими ненадежными. Пижама немного топорщится на животе, но сегодня меня это занимает намного меньше обычного. Я вздыхаю. Еще раз смотрю в зеркало на свое незнакомое лицо, на острый подбородок и напряженный изгиб бровей, и сквозь чужие черты в мимических напряжениях мышц я на мгновение угадываю старого себя. Я настоящий, по прежнему существую, пусть и спрятанный в чужеродном теле. Решительно выхожу из ванной. Артур уже в кровати, читает, на носу очки. На нем тоже пижама — я рад. Он смотрит на меня непривычно добродушно, и его губы подрагивают в сдерживаемой улыбке. Интересно, что его так развеселило? — Выключи свет, пожалуйста, — просит он, откладывая в сторону книгу с очками. Я бахаю ладонью по выключателю и в комнате остается один слабый источник света от ночной лампы в углу. Только интимного полумрака нам и не хватало! Забираюсь под одеяло, стараясь не слишком отдаляться от края. — Да, не трусь ты так! — слышится рядом насмешливый голос, и чужая рука захлестывает меня поперек живота. Я пытаюсь скинуть с себя вражескую конечность, но она настойчиво сопротивляется. — Успокойся! Я всего лишь хочу обнять тебя, а не изнасиловать. Да, меня берут на слабо, но я поддаюсь и замираю. Не скажу, что мне привычно засыпать в таком тесном соседстве. Не скажу, что мне удобно. Не скажу, что я расслабился, но я… я… Что-то же должно меня тревожить? Что? Почему? Вспомнить бы… Ночь. Унылый квадрат двора. Редкие желтые заплатки окон смотрят на меня, дразня мифическим теплом семейного очага. Я сижу на скамейке, продрогший в тонкой не по сезону куртке, голодный и вмазавшийся. Слишком быстро прихожу в себя, еще пытаюсь держаться за радугу, но она растворяется в безнадежности и бессмысленности реальности. Взгляд цепляется за семечную шелуху возле ног, за окурки и харчки, за вывалившиеся из близстоящей урны и поблескивающие в ярком лунном свете пустые бутылки. Что ж, антураж полностью соответствует моей жизни. Внезапно, но привычно, ненависть к самому себе подкатывает к горлу, скручивает его в болезненный жгут и выжимается водой из глаз. Одной рукой размазываю по щекам сопли и слезы, а вторую запускаю под куртку, под футболку и впиваюсь ногтями в кожу, раз за разом пропарывая кровавые дорожки. Это пройдет. Отпустит. Так бывало не раз. Ведь очень просто сказать себе, что ничего нельзя изменить. Я встану с холодной скамейки и опять поплетусь по своей измочаленной жизни бесполезный и никому не нужный, даже самому себе. В чернеющем провале арки соседнего дома слышится какая-то возня, она отвлекает меня от морального и физического самоистязания. Я поднимаюсь на неверные ноги и медленно плетусь в направлении странных звуков. Сдавленный вскрик прорезает стылый воздух, отражаясь слабым эхом в стенах двора, и я ускоряюсь. С обратной стороны дома по улице проезжает машина, на мгновение освещая сцену действия — стремного лысого мужика, стаскивающего с девчонки джинсы. Лезвие ножа, прижатое к горлу. Подтеки туши на щеках. Искаженное страхом и отчаянием лицо пигалицы, рискнувшей шляться по темным подворотням. Они не замечают меня, слишком увлеченные борьбой. С отчаянием человека, которому нечего терять, я бездумно, кидаюсь мужику на спину, одновременно хватая его за шею и руку с ножом. От неожиданности он выпускает девчонку и та, не теряя времени, сматывается, а мы валимся спиной на землю. Меня припечатывает тяжелым телом, вышибая дух. Пока я хватаю ртом воздух, мужик выворачивается из ослабевших рук, и я чувствую твердое и беспощадное, раздвигающие кожу и мышцы там, где я сам недавно, только с меньшим успехом, пытался пропороть ногтями плоть. Смешно. Странно, что не больно. Очередная машина задевает нас краешком света, и я вижу взмах руки и хищный нож, входящий в меня, словно в масло — так просто и быстро. Мгновение, и я снова один. Оглушительная тишина забирается в уши. Я лежу и не надеюсь больше подняться, а холодная земля жжется сильнее ран. Жаль, что в арке не видно звезд, всего пара метров и они дыхнули бы на меня космической свежестью. Надеюсь, девчонка успела убежать. Я почти рад, что больше не надо бороться. Как жаль, что не видно звезд. Утро начинается с нестройного хора оголтелых птиц, устроивших под окнами грандиозный концерт. Сомнительно, что получится снова уснуть. В комнате по-утреннему свежо. Занавески вздымаются над распахнутыми окнами, будто живые. Идиллия, блин. Я переворачиваюсь на спину и вижу совсем рядом умиротворенное лицо Артура. Он, как будто почувствовав мой взгляд, тут же глубоко вздыхает и открывает глаза. — Доброе утро, — хриплым со сна голосом говорит он и довольно лыбится, наверное размечтался, что застал меня за подглядыванием. — Доброе. Попытка по-быстренькому улизнуть из общей кровати не приводит ни к чему, потому что Артур с неожиданной быстротой вцепляется мне в плечо и не позволяет встать. Открываю в возмущении рот, но захлебываюсь словами. Благодаря каким-то молниеносным кульбитам, я оказываюсь зажат между матрасом и Артуром. — Ты что творишь? — шиплю я, пытаясь вывернуться из-под него, но сказывается разница в габаритах и, несмотря на все мои усилия, мы составляем всю ту же смущающую композицию. — Иду на сближение, — смеется он, утыкается носом мне куда-то под ухо и шумно там дышит, отчего я покрываюсь невольными мурашками. — Я пока не готов к сближению, — умоляю я Артура, кое-как собрав в кучу, разбежавшиеся мысли. Он игнорирует сопротивление и переходит к поцелуям, исследуя губами шею — я дергаюсь, то ли от щекотки, то ли от интимности момента. Артур везде, обволакивает собой, забирается под кожу, в мысли и даже в свербящую пустоту где-то под сердцем. А если… Если… Если перестать дергаться? Стоит быть честным хотя бы с самим собой и признать, что мне приятно и чуть-чуть любопытно. И, если уж во мне нет брезгливости, есть намечающееся желание, если само проведение впихнуло меня в руки этого Артура, или его в мои, если даже закон на нашей стороне, то может быть и мне стоит перестать придумывать доводы ЗА и расслабиться? Я выворачиваюсь и обхватываю ладонями лицо Артура и вглядываюсь в глаза напротив. Чуда не случилось — я не могу прочитать чужие мысли, но его мгновенная серьезность окончательно убеждает меня рискнуть. Оставляю приглашающий поцелуй в уголке чужих губ. Кожа теплая и сухая, щека немного колется. Он вздыхает и слегка улыбается. — Прости меня, — шепчет он между поцелуями. — За что? Он сжимает меня в крепких объятиях, снова пряча лицо в изгибе моей шеи и гудит там виновато: — Я боюсь, что однажды память к тебе вернется. Боюсь, что между нами все станет по-прежнему. Что тогда я по-настоящему предам тебя. Я… Я люблю тебя другого. Такого, какой ты сейчас. Смотрю на тебя и не узнаю. Ты сказал, что мы незнакомцы. Ты прав. Но я не могу надышаться тобой, незнакомец. — Не бойся, — я щипаю его за бок и хохочу, чувствуя, как одна за другой лопаются стальные скобы, так больно стягивающие душу.