***
Тревога и страх понемногу начинают ослабевать. Вокруг стоит запах ещё не успевшего рассеяться порохового дыма. Ветер начинает разносить дух крови на десятки и десятки метров, доходя до ближайших одиноких домов, рассказывая из хозяевам, что где-то рядом произошло нечто невыносимо страшное. Солдаты, примолкшие и бездыханные, затерялись среди высоких колосьев вереска. Снующие среди трупов, полевые волки утаскивали оставленные ими винтовки и пули. В их сердцах уже начинало теплиться чувство сладкого упоения. Они понимали, что теперь имеют больше оружия, больше уверенности и надежды. Каждый из них сегодня смог сохранить свою жизнь. Однако не только им выпала доля остаться в живых. Повстанцы находят единственного выжившего британского солдата, не задетого ни одной пулей. Однако никто не считает, что удача была на его стороне. Ранее им приходилось вести бесплодные бойни на протяжении недель и месяцев. Они начинали походить на безнадёжных гончих псов, которые не могут принести своему хозяину мёртвого кролика. Заброшенный зерновой склад на окраине деревни под древним названием Клохан давно служит им убежищем и ночлегом. Обременённый ранеными и уставшими, отряд возвращается медленно и тяжело. Дойти до склада до наступления темноты им не удаётся. Но в ранних сумерках их никто не смог бы заметить. Да и, как местные здесь говорят, в родное захолустье британцам не пристало соваться, кажется, ещё со времён голода. Но всё же права терять свою бдительность никто не имел, даже после захода солнца. Командир решает пока не трогать новоприбывшего сиротливого парня. Разумнее будет оставить его в здравии до утра, вместе с кем-нибудь, чтобы стеречь. Если бы парень был посвящён в эти разговоры, то сам был бы благодарен за это отведённое ему время покоя. На ночь ни у кого нет времени и желания заниматься пленником; сейчас было важнее помочь раненым и попытаться восстановить собственные силы. Руки его больно заведены за спиной, судорожно хватавшиеся за края одежды. Сердце сжимает чувство беспомощности. С того момента, как только он попался ирландцам на глаза, он не произнёс ни единого слова: ни мольбы, ни проклятия в чужой адрес. Может быть, хвалёная английская сдержанность оказалась не таким уж и предрассудком. Тот, под чьим взглядом ему самому пришлось находиться, сидел в паре метров от него, облокотившись на деревянную стенку, держа у себя под боком ружьё, неизвестно лишь, заряженное или нет. Так же, как и он сам, парень выглядел довольно молодым, его ещё пока нельзя было назвать мужчиной. Смотря на его лицо, даже в полумраке можно было сказать, что они были друг другу практически ровесниками. Хоть в блестящих глазах пленника читался страх и тот больше походил на щенка, на маленького мальчика, чем на мужчину, стыдиться ему было нечего. На его месте любой человек подрастерял бы своей гордости и самообладания.***
Ночь оказалась холодной и ветреной, хотя люди только успели отмерить первый месяц осени. Ветер стучал по деревянным стенам склада. Температура внутри почти не отличалась от температуры снаружи. Лежать на холодном сыром полу сейчас казалось невыносимым. Даже укутанный потрёпанной верюгой, ирландец, видимо, дрожал. Но даже так британец не спешил рассчитывать на «закономерную» жалость. Как человек, чьему народу не одно столетие грызёт глотку его народ, почувствует к нему сожаление? Для одного человека это было сродни чувству отмщения. Если тысячам ты ничего не способен причинить, то одному человеку сможешь всегда, если того захочешь. Даже если это жалко и бесчестно. Когда холод ощущается совсем болезненно, парень отчаянно пытается пошевелиться, потереть руки о свою форму, чтобы вконец не замёрзнуть. Однако в ответ на движения он получает пинок под шею прикладом ружья в качестве предупреждения. Хотя это было не слишком больно, осталось только чувство обиды и злости. Ирландцу не хотелось, чтобы тот замёрз здесь в первую же ночь, так ничего и не принеся, но терпеть его наглость он тоже не собирался. Хоть сам он после и счёл, что безобидные движения того не стоят. Когда, казалось, наблюдающие глаза закрылись, со временем мальчику удаётся прибиться к пустому мешку у стены, чтобы поспать. Это всё, что он мог сделать для себя. Помешали ему мысли о будущем времени. О более чем гарантированных ему пытках или о смерти. Тревожный сон облегчения не приносит. Хочется скрыться ото всех, от этих стен, от запаха сырой соломы и железа. Лучше бы он остался в поле, среди вереска, лежал бы вместе с трупами его сослуживцев, теперь то им не приходится бояться. Но завидовать мёртвым было ещё очень рано. Когда время приблизилось к полуночи, неспокойного парня что-то разбудило. Чьё-то прикосновение, осторожное, почти нежное. Это было так странно и неправильно, что он с трудом сдержал себя, чтобы не дёрнуться всем телом. Он увидел, что рядом, поравнявшись с ним, сидел ирландец. Лицо у него было таким спокойным и даже располагающим в какой-то мере. — Холодно, понимаешь, — тихий, ровный голос. Его, казалось, ничего не смущало. Он садится совсем рядом, бесцеремонно прижимаясь своим плечом к чужому, накрыв обоих своей шерстяной верюгой, которая всё же была приятнее, чем мешковина. Хотя чужая телесная теплота была приятна, в каждом движении и вздохе было ощущение чего-то неправильного. Природа его поведения была непонятна. Значит, он может просто так ударить, а потом, если ему того захочется, лечь спать рядом? Эта быстрая смена чувств ввергала в смятение.***
Британец оставался верен своему обету молчания и так же не сказал ни слова, даже не посмотрев на человека рядом с ним. Хоть обстановка была натянутой, холод больше не истязал тело так сильно, а опираясь на чужое плечо, лежать было много удобней. И даже из-за физической близости к спящему рядом ирландцу внутри так и не возникло неприязни или ненависти, присутствовало лишь недоверие. Как и учила своих солдат родная страна, у британца наверняка имелись предрассудки относительно ирландцев, а в особенности тех, кто имел смелость сражаться против короны. Но в эту ночь всего этого не было, даже из-за повстанца у себя под боком у него не возникало положенных чувств. Сейчас была только пустота, но не столько от акта неожиданной благосклонности, сколько от страха и возвратившихся тревожных ожиданий. Думать об ирландце сейчас было незачем. Оставшуюся часть ночи парень провёл глядя в стену, время от времени плавая между покоем и тревогой, так и не сумев уснуть.