***
Фиолетовый — это духовное осознание, тайна, роскошь, истина, часто ассоциируется с мечтами. В нем есть что-то печальное и меланхолическое от синего, но и что-то теплое от красного. Любимый цвет Джорджа Харрисона — фиолетовый. Именно этот негласный «младший братишка» стал проводником для Джона в таинственный, цветной кислотный мир. — Это уже работает? — Наверное надо подождать. Сначала Джону показалось, что он ослеп. Затем — что он мертв, находится в загробном мире, ибо реальность вся серая, а тут мир расцвел дикими полутонами. Все перестало быть пресным, как будто кто-то вылил в тарелку с рисом кучу кисло-сладкого соуса. Джон протер глаза, которые начали слезиться. Нет, ему не показалось, вот он — ярко-радужный мир, как из детских раскрасок. — Ты видишь это, Джон? — Да, Господи, да… — Ты тоже видишь? — Да, я вижу цвета… — Все горит! Мы, блять, горим! Они вскочили с дивана, испуганные внезапной галлюцинацией, которая ушла также быстро, как и пришла. Но когда все успокоилось, Джон почувствовал себя перышком, подхватываемым дуновением ветерка. Он видел небо, видел что оно голубое, видел людей, и сердце его наполнилось такой любовью ко всему живущему. Он почувствовал озарение. Джон сидит на кислоте каждый день, бездумно пялится в потолок, забывает о сне и еде, но ему плевать — он может видеть то, что всегда хотел, но не мог. Ему не хочется возвращаться в этот скучный, трезвый, черно-белый мир. Фиолетовый — это неизвестность, глубины океана или дальние космические края. Кто знает, что они таят, какие чудовища или сокровища в них хранятся? Джон любопытен. Он хочет это узнать. Он должен это узнать. — Этот человек, — начал Джордж свой вдохновленный монолог, — Махариши. Он мудрец. Он научит тебя медитации. Он знает, как получать это без ЛСД и прочего, понимаешь? Знает как нырять в это состояние… В это четвёртое измерение. И он сказал, что в Индии есть лекарь, медиум. Он может помочь твоим глазам. — Индийский Иисус? Звучит неплохо. — Похоже на то, — улыбка у Джорджа зубастая, но добрая. — А вдруг поможет. Джон и Джордж были вдохновленными. У них была куча вопросов, и они жаждали ответов. Ринго молча уставился на них, а затем пожал плечами. — Почему бы и нет? Но вы же знаете, я не переношу эту еду. Она очень острая. Пол молча кусал губы. — Поедем вместе. Можем позвать Джейн, Морин… — Патти тоже медетирует. — Можем позвать Мика. И твоего брата, Пол. Пол скептичен и осторожен, как и всегда, но в душе он все еще пятнадцатилетний мальчишка, пресмыкающийся тип, который вечно снимает шляпу, наивный подросток, который не может отказать Леннону. Это глупое щенячье «Я за тобой и в огонь, и в воду», помните? Фиолетовый — это еще и непредсказуемость. Летя в Индию, они не знали чего ожидать. Джон действительно туда летел. Это звучало как вызов: на курсе медитации запрещалось пить и вообще что-либо употреблять, разговаривать друг с другом, — всех, даже пар, расселили в разные комнаты. На самом деле Джон боится оставаться с самим собой наедине. Это неизменно приводит к глубоким раздумьям, и никогда не знаешь, в какой момент они становятся мрачными. Джон сидит на холодной кровати, закрывает глаза: в его черепной коробке появляется проекция в комнате, только в воображаемом пространстве его личность раздваивается, и она начинает вести с ним диалог. Брайан мертв. Смерть. Мама. Дядя. Стюарт. Ты в них нуждался, но они умерли. Ты их всех так любил. Твоя любовь убивает их. Она поглощает людей, ты ранишь всех, кого любишь. Ты обижаешь жену, срываешься на сыне, разочаровываешь тетю. Ты просто золотой мешок, наполненный собачьим дерьмом. Ты одинок, и ты боишься одиночества. Иногда тебе так одиноко, что ты хочешь умереть. Утром, в холодной постели, ты думаешь о смерти. Вечером, в той же постели, ты думаешь о смерти. Помнишь, как ты говорил это Эпстайну? А он тебя отговаривал, старался поддержать. И где он сейчас? Ты смеялся над ним, травил мерзкие шутки. «В семье не без урода, но тут просто бинго: еврей и гей», да? Ему тоже нужна была помощь. Он же прислал тебе кассету, ту жуткую штуку, на которой были записаны какие-то бормотания и полунаркотический лепет. Он рыдал, кричал, шептал, но на самом деле просил о помощи. И что ты сделал? Испугался. Ты боишься своих чувств. Иногда ты хочешь спать с мужчинами, и тебя это пугает. Ты хочешь независимости, и ты к ней идешь, но все еще зависишь от Пола. Ты замечаешь, как сильно его слова и поступки могут сказываться на тебе. Ты ведешь себя как дурак: просто дурачишься, или как влюблённый дурак, или просто злишься и ревнуешь из-за той же дурости. Ты ненавидишь это чувство: твое сердце спотыкается, эта жалкая, ущербная мышца, которая тычется в ребра, как недобитая собака, просящая ласки. Ты бы хотел отдаться Полу, хотел бы жить для него, но он хочет наконец-то предложить Джейн помолвку, потому что он обычный, нормальный парень, который хочет семью и детей. Он тебя не отвергает, но не может, как ты, пожертвовать ради любви всем, и ты чувствуешь себя обманутым и брошенным, и снова бесконечно одиноким. Джон смотрит на свое отражение, понимая, что он устал так жить. Ему нужен новый смысл, ему нужна новая жизнь, потому что лучше уж не жить вовсе, чем продолжать вот так существовать. Фиолетовый — это неизвестность, и Джон доверяется ей. После Индии они все изменились. Вам наверное интересно узнать, что же там произошло с ними. Нашли ли они ответы на свои вопросы? Нашли ли просвещение? Домой они вернулись уставшими, опустошенными и еще более потерянными. Прожив бок о бок пару месяцев они поняли, что на самом деле не уживаются вместе. Они как-будто выросли из своей музыкальной шкатулки, в которой когда-то прекрасно умещались. Когда они заперты вчетвером, им приходится толкаться, бороться за свободное пространство. В Индии и начался раскол, трещина пошла по швам, начался долгий процесс саморазрушения, который не обошел Джона стороной. Развод. Йоко. Героин. Разбитое сердце. Навязчивое желание умереть. И в конечном итоге — пустота. Вот к чему Джона привела неизвестность. Мудрец оказался шарлатаном. И, конечно же, никакого Индийского Иисуса не существовало. Ему надоела кислота. Джон потерял надежду: маленькую, но такую приятную. Он потерял надежду на то, что Пол его по-настоящему любит. Ему нужна была постоянная константа, путеводная звезда, океан для его корабля. И он нашел ее — Дитя Океана.***
Джон вертел в руке конверт их нового альбома. Гениальное дизайнерское решение, так сильно контрастирующее с предыдущим проектом — ярким и разноцветным Сержантом. Обложка нового альбома была просто белая. Абсолютно чистый, пустой лист бумаги. Им нужно было обнулиться. Они устали от помпезных аранжировок, ярких костюмов и кислотных трипов. Жизнь циклична, и рано или поздно все сложное становится простым. Все черное когда-то становится белым. Белый — это что-то новое, чистое. Белый — это героин, полная квинтэссенция наслаждения в одной дозе белого порошка, приятные волны по телу, это ничего и сразу всё. Джон перестал искать цвета — глупая, мальчишеская, неосуществимая мечта. Ему нужны чувства, он всегда мог ощущать этот мир сенсорно, понимать цвета эмоциями. Белый — это высшая точка, пик, это полная пустота в голове, и когда тяжести сознания покидают черепную коробку, твоему телу становится так чертовски хорошо, как будто тебя целуют тысячи ангелов. Джон любит белый. Белый — это мир, поэтому он против войны. Белый — это добро. Они с Йоко носят белые вещи. Под ними они бледные и немного исхудавшие, но это незаметно за вереницей громких слов и импульсивностью Леннона. Наконец-то он пришел в форму. Он стал таким, каким был всегда, с самого Ливерпуля: решительным, уверенным, громким и большим. Джон чувствует себя выше и сильнее, как будто тело растет вместе с его духом, хотя физически и теряет в весе. Но иногда, когда он не держит в руках ладонь Йоко, громкоговоритель, микрофон или табличку с надписью «Мир», когда Джон возвращается в свой серый мир реальности, он чувствует себя ничтожным. Особенно когда он думает о Поле. Так что он старается этого не делать. Пол — это то, что было когда-то давно, позади. Пол должен остаться позади, как и группа, и как и в случае со своим первым браком, Джон подает на развод. Он должен сжечь эти чертовы мосты, отсечь путь к отступлению. Вперед, только вперед, ни шагу назад. Иногда Джону… странно, стыдно и приятно видеть обессиленного МакКартни, который всеми силами пытается заставить всех работать вместе. Но трещина в напускной маске оптимизма дает о себе знать, и Джон ловит взгляд Пола: тоскливый, скучающий, с намеком на прежнюю ласку. Джон тайно радуется, он хочет чтобы Пол был в его шкуре «брошенного» любовника, и в тоже время он хочет протянуть руку и обнять Пола, своего старого друга и некогда любовника, отношения с которым, когда-то чистые, пронизанные любовью, пониманием и вдохновением, испортили деньги, суды, и обоюдный эгоизм. На самом деле Джону хочется доказать всему миру, что ему не нужны Beatles и вообще кто-либо, чтобы жить и работать, но в первую очередь он хочет доказать это Полу. И ему удается держаться очень долго: неделю, месяц, полгода. Но затем происходит эмоциональный срыв, и так как нельзя высказаться МакКартни лично из-за расстояния, Джон срывается на фотоальбоме: книжке, полной сентиментальных воспоминаний. Порванные клочки бумаги порхают по всей комнате. Джон листает фотоальбом, рвет страницы, иногда делая особо колкие заметки маркером, как будто кто-то их сможет прочитать. Как забавно, фотоальбом его, а куча страниц с Полом. Вот эту фотографию сделал он сам. Джон никогда не озвучивал то, насколько считает Пола красивым, но эта фотография была признанием. Она вырезана из газеты с заголовком «Ангельское лицо», что само по себе забавно, но только так он и мог: шутить, прикрывая циничностью нежность. Леннон кривит ухмылку, но у Пола, без преувеличения, мягкие и прекрасные черты, некогда его любимого лица. Сейчас же Джон перечеркивает название маркером и пишет насмешливое: «Я всегда идеален», как будто Пол это говорит сам о себе. На следующей странице уже все вчетвером, какая-то фотосессия со времен Пеппера. У Пола эти дурацкие усы, и Джон думает, что наверняка он их отрастил для того чтобы скрыть этот маленький уродливый шрам от того ДТП. Мысль о Таре Брауне почему-то колет сердце, несмотря на то что он давно мертв и Джон, вроде как, давно разлюбил МакКартни, но рука сжимает маркер сильнее, и он черкает лицо до того момента, пока оно не становится черным пятном. Свадебная открытка, любезно присланная четой МакКартни. Это и стало причиной слепого гнева Джона. Возможно, настроение не задалось с самого утра, или это наркотики так влияют на его психику. В любом случае признаваться в том, что это ревность, не хочется. Он зачёркивает слово «свадьба», исправляя на «похороны». Гнев, такой чистый, слепящий глаза гнев. Джон швыряет фотоальбом в стену, и к его босым ступням приземляется фотография, которая заставляет его сесть на четвереньки. Она сделана совсем недавно. Сессия Get Back, скорее всего: МакКартни тут с небрежной щетиной, склонился над куском бумаги с аккордами, а рядом сидит и сам Джон. Они улыбаются, бурча шутки под нос, и вместе редактируют текст какой-то песни. Было видно, что им немного непривычно, — несмотря на то что всю юность они просидели бок о бок, набрасывая стихи и музыку, сейчас им было неловко от дружественной атмосферы, и оттого она становилась еще более ласковой, как солнце, после недели ливней. Злость уходит также быстро, как и пришла. Он пишет на задней стороне: «Рассыпающиеся минуты». Джон чувствует, что им осталось недолго. Не только группе, но и им с Полом. Скоро, когда будет поставлена точка в последнем контракте, Beatles перестанет существовать. Они начнут с чистого листа. И почему от этой мысли так тоскливо? На самом деле, Джон становится спокойнее. Наверное, это благодаря терапии «первобытного крика», которую они проходят вместе с Йоко. А может, он наконец-то взрослеет. Они с Полом все еще обижаются друг на друга, но увы, это не так просто, как в юности: они ссорились и мирились сотни раз на дню. Сейчас между ними образовалась стена отчуждения, и вроде бы все честно, Джон любит Йоко, Пол любит Линду, у них больше нет времени любить Beatles или друг друга. Джон чувствует себя чистым, и эмоции у него без примесей: если гнев, то ослепительный, если грусть, то всепоглощающая, если любовь, до жгучая и страстная. И эта любовь — она не только высокая и вдохновляющая, но и земная и плотская, так что он пишет песню о любви, и в ней всего одна фраза: «I want you». Я хочу тебя. Хочу тебя так сильно, детка. Я хочу тебя. Я хочу тебя так сильно, и это сводит с ума. В ней есть крик. Громкий и почти свирепый, но в тоже время уязвимый и нуждающийся, так что Джордж Мартин кричит из будки: «Слишком громко!», но Джон не слышит. Йоко сжимает его руку в одобрении и акте обожания, но его глаза прикованы к человеку напротив, к круглому, нелепо-розовому рту и глазам-хамелеонам. Его прошибает током, он ничего с этим не может поделать, и черт побери, он чувствует что Пола тоже это задевает. Но нет, эта песня не о нем, а о ней. С ней так трудно. Но он ее хочет. Музыка становится громче и напряженней, она похожа на волну, стремительно идущую на берег, с каждым метром возносящуюся выше над морем. Ожидание в конце долгое и затяжное, шум, подобный шелесту песчинок, подкрадывается в ушные каналы, пока не заглушает все полностью: и мелодию, и аккорды. Белый шум. И развязка, совершенно неожиданная: Джон берет пленку, и режет ее в случайном месте, и песня получается в буквальном смысле «обрубленной» на конце. Все сложное становится простым. Громкое стихает. Музыка превращается в фарс. Черное превращается в белое. Группа все же распадается: последняя песня, последний концерт, последний альбом и фильм. Но почему щеки горят, почему они влажные? Джон Леннон сидел в кинотеатре и плакал. Образ Пола, поющего на крыше в последние десять минут, растрогал его. В темноте маленького кинотеатра в Сан-Франциско, битл, герой Америки, чьи знаменитые очки и нос украсили первый номер рок-н-ролльного журнала «Rolling Stone», плакал, и можно было заметить, как слезы катились по его щекам, когда свет отражался в линзах очков. Рядом с ним была Йоко Оно, предмет ненависти всех фанатов Beatles, вороньи волосы окутывали ее бледное фарфоровое лицо, она тоже плакала. Джон наблюдал за финальными сценами Let It Be. Его эмоции были сырыми и легко читались на лице, и образ бородатого МакКартни, поющего с крыши Apple Records, наверное был слишком силен, и по непонятным причинам Джон начал рыдать, пока Пол улыбался, подставляя отросшие патлы под холодный лондонский ветер. Там, на экране, заканчивалась его жизненная эпоха, которая началась еще в детстве. Тогда, будучи семнадцатилетним нахальным сопляком, он не знал что его группа, хоть и в каком-то смысле поменяет мир, но закончится двумя разбитыми сердцами: а он знал, что разбил Полу сердце. Хоть этого не видела камера, но ему сказали, что Пол выбегал из студии весь в слезах, а затем напивался в компании их роуди-менеджера Мэла, после того как Джон объявил о «разводе». Пол потом не пришел на запись, и Джон бесновался, но в конце концов гнев стих, и осталась только зияющая пустота в груди. И вот тут, на большом экране, МакКартни смеется, когда Джон забывает текст последнего куплета «Don't Let Me Down», и поет какую-то чепуху: Леннон теряется на секундочку, а затем ловит взгляд Пола, нежный и поддерживающий, и в его голосе от этого контакта растет сила и уверенность, а сердце глупо трепещет и тает от улыбки и морщинок в уголках глаз МакКартни. Они ощущают эту магию в последний раз, видимо, и пусть ожидаемая всеми точка поставлена, душа все еще помнит все хорошее, что между ними было. Щеки горячие, а слезы ледяные, они срываются с острого подбородка и впитываются в ткань джинс. Ему надо снять очки, чтобы они не заляпались, но его тело немеет. Если бы Пол был рядом, он наверняка бы сделал это за него, и от этого глаза жгутся с двойной силой. Сколько бы дерьма они друг другу не сделали, Джон никогда не научится его ненавидеть. Возможно, слишком долго любил. Ненавидеть Пола это означает возненавидеть его руки, эти длинные пальцы, которые когда-то бережно учили его зажимать нужные лады, которые когда-то держали его плечо и путались в волосах. Ему придется возненавидеть его глаза, эти ореховые сосуды, в которых смешались и радость, и грусть, и ласка, и горе. Ему придется научиться ненавидеть его улыбку и смех, его голос и взгляд, это нежное, но убитое: «Я за тобой и в огонь, и в воду». Он не мог. Но ему надо было идти. Экран моргнул на секунду, погрузившись во тьму, а затем побелел. Финальная сцена кончилась, идут титры. Конец. Но конец — это новое начало, потому что жизнь циклична.