Код 038

Кондуктор прошел, даже не взглянув на неё. Черный плащ скользнул по ноге, словно приятельски похлопал, намекая: сейчас я прошел мимо, но я слежу за тобой и могу подойти в любую минуту. Настя сгорбилась и поджала ноги еще сильнее. Ее безучастный взгляд провожал за окном электрички призрачную рощу берез. Они стояли как хатифнатты, тонкие, безмолвные, вечно ищущие неведомо что. Хатифнатты из книжки Милы. Настя почувствовала, как ком подступает к горлу, и слезы, будто снежная лавина, готовы вот-вот сорваться вниз. Она не должна была брать дочь с собой. Пашка будет ждать на вокзале её одну, без Милы. Настя нащупала в кармане куртки клочок бумаги с цифрами. «Если меня не будет на вокзале, позвони по номеру 038», − у Пашки голос был глухой, напряженный, − «Все устроится, все будет хорошо. Найдешь работу. Тихий город. И никакой войны». Голос в трубке прерывался, потрескивал. Настя стояла у таксофона, наверно, единственного в мире, и молча глотала слезы. Мила держала ее за руку и все время повторяла: «Мама, не плачь!» Настя лишь крепче сжимала маленькие пальчики, не в силах остановить страх и жалость к себе, что выплескивались из ее глаз соленой водой. «Он обрадуется, − думала она, − конечно, обрадуется! Ведь последний раз видел дочь два года назад, она была совсем крохой, только встала на ноги». Напротив сидела старуха с лицом, как иссушенная глина. В складках морщинистых век пропали глаза. Настя никак не могла разглядеть, куда старуха смотрит. Ей все время казалось, что под скамью, где пряталась Мила. Когда они садились в поезд, он казался пустым и заброшенным: лишь машинист да Настя с дочкой. Но постепенно, проезжая поселки и городки, вагоны наполнялись сутулыми фигурами. Настя замотала Милу в шарф, нахлобучила шапку, свой растянутый свитер - сделала все возможное, чтоб дочь была похожа на кучу тряпья, а не на ребенка. Но старуха смотрела под скамью. Выдаст? Настя не знала, что будет, если дочь обнаружат. Ссадят их с поезда? Накажут? Мила зашевелилась, легко погладила ее по ноге. Настя наклонилась, будто поправлять шнурки. Из-под шапки блестели глаза Милы. «Хочешь в туалет?» − одними губами спросила Настя. Девочка покачала головой. «Пить». «Потерпи, скоро приедем к папе». Настя разогнулась и встретилась взглядом со старухой. Веки поднялись, каменные кандалы сковывали выпуклые бесцветные шарики глаз. Настя замерла, не в силах отвести взгляд. «Заметила!» Старуха мелко покивала, или это голова у нее затряслась? Уставилась в окно. Она кивала, что-то бормоча, а Настя чувствовала, как по спине стекает пот. Ей хотелось кричать, плакать, умолять, но она сидела, замерев. Скажет старуха кондуктору или нет, от нее это уже не зависит. Может и не скажет. Может, слепая, выжившая из ума? Главное, чтоб до конца дороги больше никто не подсел, никто не узнал ее секрет. Электричка замедлила ход, показалась станция с аккуратно выбеленными домишками в паутине голой сирени, пустыми клумбами, заборчиками. В их вагон зашли двое, один сразу сел у входа. Второй, крупный мужчина с брюшком, уверенным шагом бывалого прошел почти весь вагон и сел напротив Насти. − Первый раз едете? − заулыбался зубастым ртом, оглядывая Настю. Старуху он подвинул, не заметив. Настя повела плечом, стараясь смотреть в окно. − А я с работы еду, представляете? − сказал мужчина, слегка касаясь Настиного колена, − командировка! Люблю, знаете, пошалить после работы. Захожу в дома, двигаю мебель, роняю посуду. Пассажир хохотнул. Настя поежилась, вежливо улыбнулась уголками рта. − Как вас зовут? − не отставал мужчина. − Я замужем, − сухо ответила Настя. − В Городе это уже не важно. Ну, ничего. Привыкнете. А муж где? Уже там, в Городе? Она кивнула, глядя в окно. − Вот увидите, это будет не важно, − повторил пассажир, пошлепал губами, − главное, найти хорошую работу. Не ходите на завод, там быстро обесцветитесь. Давайте лучше к нам! Командировки по всему миру, путешествия, свет живых, опять же. Мужчина засуетился, зашарил пухлыми руками, будто ловил в пиджаке мышь. Выудил белый квадратик визитки. Настя, не глядя, сунула её в карман. − Спасибо. − Звоните, если будет плохо,− вдруг серьезным тоном сказал пассажир. И Настя только сейчас заметила, какие у него темные, тусклые глаза. Как черные дыры, они затягивали в себя окружающий мир. Это глаза древнего чудовища, а не человека. Настю пробрал озноб. Мужчина поднялся, встряхнулся. − Если будет хорошо, тоже звоните, буду ждать, − на лицо мужчины вернулись сверкающие зубы. Когда за ним хлопнула дверь между вагонами, Настя выдохнула. Руки дрожали, и женщина спрятала ладони между колен. Поезд медленно отъезжал от станции. Как подъехали к Городу, Настя не заметила. Только что тянулись поля, перелески, и вот уже замелькали дома, новостройки, люди. Ни одной машины на улицах не было. Поезд, как заноза из другого мира, вкатился на вокзал, зашипел. Их полупустой вагон быстро обезлюдел. Настя ждала, когда уйдут все, но старуха напротив продолжала сидеть, глядя в окно. По перрону шли бесконечные шеренги из военных вагонов. Солдаты в разных формах, с разными флагами шли плечом к плечу, исчезая в дверях вокзала, вливаясь в Город. Мила зашевелилась под скамьёй, Настя прижала дочь ногой, не двигаясь с места. « Ну что ты сидишь! Уходи же!» − хотела она крикнуть старухе в лицо. Поезд дернулся: перецепляли тепловоз. Скоро он тронется в обратный путь. А старуха продолжала сидеть. Настя вскочила. «Все равно она уже знает!» Заглянула под скамью. Мила спала, свернувшись клубочком. «Девочка моя», − с нежностью и болью подумала Настя и стала тормошить ребенка. Мила проснулась, потянулась на руки. Настя обняла дочь, подхватила. Холодные пальцы вдруг стиснули ее запястье. Старуха смотрела на девочку со страхом и изумлением. − Прячь! − проскрипела она, загораживая Милу. В вагон вошел Кондуктор. − Всем умершим просьба покинуть вагон! Поезд отправляется назад! − огласил он, проходя мимо них. Настю обдало ветром. Хлопнули двери, в вагоне остались только трое. − Спасибо, − расплакалась Настя. Старуха не отводила взгляд от девочки. − Можно? − спросила она, протягивая желтые шишковатые пальцы к шапке Милы. Настя кивнула, хотя и сжалась вся внутри. «Нет! Это моя девочка!», − кричала она про себя, глядя, как старуха гладит дочь по голове. У старухи заиграл румянец, разгорелись, потеплели глаза. Она будто бы помолодела на десяток лет. − Нам пора, − пробормотала Настя, схватила в охапку дочь и понеслась прочь из вагона, прочь из этого мира. На перроне Пашки не было. Ветер гонял окурки и клочки бумаги. В пыли отпечатались следы тысяч ног. Потертые скамьи с облупившейся краской, затянутые паутиной окна, как памятники прошлой жизни, навевали тоску. Под навесом было тихо, и лишь вдали звенел о колеса поезда молоток. Вагоны тянулись далеко за горизонт. Настя углядела на стене диск с черной глянцевой трубкой. Спустила Милу с рук, нашла бумажку. Ноль, три, восемь. Диск туго, неохотно провернулся, с шумом возвращаясь назад. Длинный оборот, короткий, снова длинный. Трубка молчала. − Паша? − тихо позвала Настя, вслушиваясь в треск, − мы приехали, Паш! Трубка молчала. − Мама, − задергала за полу куртки Мила. Настя посмотрела, куда указывает дочь. Локон провода свился у ног пыльным клубком. Настя чуть не заплакала от обиды. − Давай поищем другой, − сказала она бодро, беря Милу за руку, − и воду купим. Девочка закивала. Шапка съехала ей на глаза, маленькие пальчики казались еще меньше из-за громады свитера. Настя подошла к окнам вокзала, попыталась рассмотреть сквозь мутное стекло, что там внутри. Ей показалось, что там кто-то движется, белые тени, неторопливые, как рыбы в аквариуме. На стекле отпечатались чьи-то ладони. Еще и еще. Она отпрянула. − Настя! − окликнули сзади. На перроне стоял Пашка. Худой, серый, в мешковатой робе. Щетина и глаза синели на лице, волосы сбриты. Настя никогда не видела мужа без бороды и с трудом узнала. − Пашка… − всхлипнула она, бросаясь на шею. Ноги подкосились, она повисла на муже, заливаясь слезами, обрушивая поцелуи на его грудь, шею. − Ну что ты, − приговаривал Пашка, робко гладя жену по плечам, − в Городе так не принято. Как от тебя вкусно пахнет… Он крепко сжал ее в объятиях, несколько раз приподнял и поставил на землю. − А это у нас кто? Неужели и Мила тоже?.. − Пашка не договорил. Притихшая Мила старалась спрятаться за маму. Он стянул с дочери шапку и отшатнулся. − Зачем? Настя, что ты наделала… − Пашка побледнел, отступил. Шапка упала в пыль, сникла. − Я не могла ее оставить там одну, − Настя крепко сжала руку дочери, − куда бы она попала? В Сиротский дом? В поселение «Дети войны»? Нет! Никогда! − Зачем ты притащила ее в Город? − просипел он. Настя онемела. Пашка обхватил руками голову. − Нас казнят! Ты понимаешь? Обесцветят! Станем трухой, пылью! Уничтожат! − Но почему?! − Она же живая! Ж-и-в-а-я! Это наркотик! − Разве нельзя спрятаться на окраине… Тут полно брошенных домов. − Уходи. − Что? − Верни её в тот мир. − Я не понимаю… Она останется со мной! Я думала, ты будешь рад! − Настя разрыдалась. − Мама, не плачь! − потянула снизу испуганно Мила. Настя рухнула на колени, обняла дочку. − Ей здесь не место, − бесцветным голосом сказал Пашка. Он стоял в стороне, будто боясь заразиться, − попадет или к торговцам живыми или к Патрулю. Город никогда не примет ее. − Что же нам делать? Я ее не оставлю, − Настя резко вытерла рукавом слезы, поднялась. − Я должен сообщить Патрулю. − Что за Патруль? Что они с ней сделают? Пашка молчал. − Ты все это время была рядом с ней? − вдруг спросил он. − Конечно, − сказала Настя. − Лучше отпусти её. Это погубит и тебя, и дочь. Рядом с ней ты остаешься живой. Ты многое помнишь из той жизни, чувства, эмоции. Тебе кажется, что ты испытываешь их. Многие в Городе отдадут все, что у них есть, чтобы хоть на мгновение прикоснуться к Миле, ощутить Жизнь. Отведи ее в горы, в Храм, там есть проход на ту сторону. Проводи и возвращайся в Город. Говорят, в Храме живет отшельник, может, он её приютит. Иди вдоль путей, там увидишь тропу, − сказал Пашка, отходя все дальше. − А ты куда? − А я сообщить в Патруль. Иначе привлекут за соучастие. Я не буду говорить, что ты моя жена. Просто скажу, женщина с живым. Беги! Пашка развернулся и быстро зашагал прочь. Казалось, он сдерживает себя, чтобы не перейти на бег. − Это папа? − спросила Мила, разрушая вязкую тишину. Настя закрыла лицо руками. − Да, солнышко. Это был наш папа. − Нет, это не папа, − возразила Мила и потянула мать куда-то в сторону, за здание вокзала. Настя послушно побрела, влекомая дочерью. − Водичка! Мама, идем! Настя пригляделась: впереди, сквозь кусты белела река. Неспешные волны перекатывались, закручивались водоворотами на маленьких порогах. Они протиснулись в просвет, между веток, сучья скрежетали о куртку, цепляли за волосы, будто стараясь удержать Настю. Еще не понимая, что ее тревожит, женщина сбавила шаг, потянула дочь назад, к вокзалу. − Мама? − Это не река, − тихо проговорила Настя, прислушиваясь. Не было привычных звуков воды. Белые волны катились бесшумно, монотонно. Кое-где можно было разглядеть ступни, головы, руки. Вдалеке, на другом берегу, темнел завод, из которого вытекала река. Настя повернула назад, прикрывая глаза дочери, надеясь, что она не успела разглядеть. − Я хочу пить! − Эту воду нельзя пить, − сказала Настя, тихонько подталкивая упирающуюся девочку, − давай на вокзале поищем? Под навесом было людно. Поезд уже ушел, на перроне толпились люди в черной форме. Мелькнула серая роба. − Стой, − тихо сказала Настя, пригибаясь к земле. Мила присела на корточки, уткнулась лицом в куртку. «Надо спрятаться», − соображала Настя. От группы людей стали отделяться по трое, расходиться в стороны. Пашка среди них, как побитый воробей среди ворон, что-то показывал в противоположной стороне. Мельтешил руками, как мельница, заглядывал Патрульным в лица, пока кто-то не опрокинул его на вокзальную скамью. И он сразу сник, замер, словно брошенная кукла. С торца вокзала была дверь. Настя дернула на удачу: открыто. Заглянула внутрь и сразу юркнула в темноту. Мила еле поспевала за ней, быстро перебирая ножками, на ходу подхватывая размотавшийся шарф. В зале ожидания стоял сумрак. Голые стены, столбы, железные сиденья кресел. Вдоль стен слонялись бледные тени. Они спотыкались друг о друга, расходились, упирались в колонны. Заляпанные окна плохо пропускали свет, но было видно, как по перрону мечутся хищные силуэты Патрульных. Как только в зал ступила Мила, тени вдруг замерли, прислушиваясь. Взвился под потолок, зашелестел сонм голосов. Обесцвеченные разом шагнули в их сторону, сжимая кольцо. Тени толкались, тянули руки, мягкие, как медузы. − Ма-ма! − слабо подала голос Мила и упала. Рык вырвался из груди Насти, она бросилась отталкивать всех в стороны. Но это было не так просто. Обесцвеченные, что стояли ближе к Миле, вдруг окрепли, бледность схлынула с лиц, голоса стали громче. Настя различала имена, угрозы, отдельные слова. Лицо девочки посерело, вокруг глаз очертились круги. Настя подхватила Милу и бросилась прочь, на воздух, забыв, что снаружи их может поджидать не меньшая опасность. Перрон был пуст. Ни Патрульных, ни Пашки. Настя уложила Милу на скамью, накрыла курткой. Наткнулась в кармане на кусочек картона. Она подошла к таксофону. Покрутила оборванный провод. В кулак врезался белый квадратик визитки попутчика из поезда. На картоне было выбито три цифры. Ноль. Три. Восемь. Настя уставилась на них. «Один номер на всех? Это же Город… Тут свои правила». Настя вставила палец в отверстие и повернула диск. Трубка встретила ее внимательным молчанием. − Это Настя, − она посмотрела по сторонам, словно боясь, что ее примут за сумасшедшую у сломанного телефона, − вы дали мне визитку. − А, девушка из поезда? Ну как? Устроились? Нашли работу в Городе? − заворковала трубка. Настя сразу представила зубастую улыбку и поёжилась. − Нет, я хотела спросить… − Сколько? − Простите, что? − Сколько вы хотите за девочку? − Я не понимаю… − Живых очень трудно провезти в Город. Это возможно, только если они добровольно последуют за кем-то умершим. Очень умно с вашей стороны захватить дочурку с собой. Настя побагровела, бросила трубку. Закачался оборванный провод. − Зря вы обижаетесь, − раздался голос позади. Мужчина стоял, заправив большие пальцы рук за брючный ремень, и покачивался с пятки на носок. − Где девочка? − Вы торговец? − Нет, покупатель. Даю двойную цену. Настя отступила. − Город все равно заберет ее у тебя. Лучше продать, чем если она попадет к Патрулю. − Я хочу увезти ее. Вернуть в мир живых. Мужчина расхохотался. − Глупая, зачем же брала ее с собой? Тебя Город уже не отпустит. Для этого нужно особое разрешение, вроде этого, − мужчина закатал рукав, показав глубокий шрам от клейма. 038. − Я отведу ее в горы. − А дальше что? Девочка уйдет, а ты обесцветишься. Утратишь разум, воспоминания, чувства. Станешь материалом для переработки на заводе. Вперед. − Я отведу ее, − Настя поджала губы. − Зачем позвонила мне? − тяжело вздохнул мужчина. − Мне нужен билет на поезд. Мила, она заболела. Бледная, не приходит в сознание. Она не выдержит дороги. − Билет на поезд нельзя купить. Если хочешь, я могу увезти ее. − Нет! − Настя невольно отступила. − Как пожелаешь. Знаешь, почему она заболела? Потому что ты выпиваешь ее. Вытягиваешь силы. Ты уже подсела на живых. Даже если девочка уедет, ты будешь искать общества живых снова и снова, и не сможешь обрести покой, как остальные души. Когда вас поймает Патруль, тебя отправят на переработку, а живую уничтожат. Никто не станет возвращать ее. Лучше продай ее мне, я надежно спрячу. − Вы слышали про Храм? − Храм? − мужчина хохотнул, − сказки для живых. Так продашь? − Нет. Улыбка сползла, губы вытянулись тонкой полосой. − Удачи, − сказал он и хлестнул напоследок, − м-мам-маша. Мила зарылась в сено. Мягкое и душистое, недавно скошенное, оно слегка покалывало травинками кожу. Вагон мерно раскачивался, набирая скорость. Девочка улыбалась, закапываясь в теплое нутро стога. Рядом копошились другие живые, устраиваясь на ночлег. Мужчина в клетчатой рубашке помахал Насте на прощание, взобрался наверх и пошел, то и дело проваливаясь, прочь. Настя любовалась дочкой, тем, как вечернее солнце рыжими искрами рассыпается по тонким волосам. Вокруг тянулись поля, появлялись звуки другого мира, треск кузнечиков, перезвон птиц. Там уже созрело лето, и свежая трава готовилась взойти. Город остался позади. Они пришли в Храм прошлым вечером. Дорога была трудной, петляла среди валунов в каменистых холмах. Мила выдохлась, еле слышно дышала. Настя несла ее на руках, иногда останавливаясь, чтобы передохнуть. Чем ближе они подходили к горам, тем тяжелее ей было нести дочь. Мила же, напротив, наливалась румянцем, оживала на глазах. Чувствовалась близость границы. Кованые врата в скале, несколько окон-бойниц. Это была крепость, а не храм. Им открыл старик, высокий, с пышным ореолом белых волос над черной рясой. Глянул на девочку и молча отступил вглубь, пропуская Настю в темный проем. За вратами начинались каменные ступени, уходящие вниз. Настя осторожно спускалась, придерживаясь за скалу, ноги дрожали, подкашивались. Очень скоро ступени привели их в пещеру, освещенную световыми колодцами в своде. Кое-где мерцали маленькие очаги у стен. Возле огня сидели люди, передавали миски, кутались в шкуры. Навстречу им поднялось несколько человек. Мужчина в красной клетчатой рубашке и с перевязанным коленом протянул навстречу руки. «Еще живые», − раздавался шепот со всех сторон. Люди поднимались, чтобы поприветствовать их, пока одна женщина случайно не коснулась Настиной руки. Она пронзительно завизжала, все замерли. Мужчина с повязкой всмотрелся в Настино лицо. − Ты из Города, − сказал он, раскидывая руки, загораживая живых. − Я хочу увезти дочь, − проговорила Настя и обессилено опустилась на пол пещеры. Мила ни на миг не отпускала ее руку. Люди настороженно присматривались. − Она останется до утра, − объявил старец. Его голос, низкий и рокочущий, заполнил пещеру, − Завтра отправляется поезд на возрождение травы. Они ночевали в углу, отдельно от всех. Рядом с живыми Настя набралась сил и даже смогла заснуть. На следующий день, когда вокруг еще царствовал рассветный туман, монах всех вывел к железнодорожным путям. На отдельной колее стояли вагоны, груженные сеном на вывоз. Живые спрятались и ждали вечерний поезд, который увезет их из города домой. Настя услышала хлопки и поднялась на вершину стога. К ним бежал недавний знакомый с повязкой, размахивая руками. Споткнулся, повалился в сено. За ним шла шеренга людей в черном. Они палили себе под ноги быстро и точно, направляя пистолет прямо в головы несчастным, укрывшимся в скошенной траве. Настя вздрагивала от каждого хлопка, вжимаясь крепче в сено. − Патруль! − взвыла сиреной тетка слева. Из-под сухой травы выбирались люди, кто-то сиганул через борт, покатился по откосу. Настя спустилась к дочке. Мила еще возилась, устраивая гнездо на ночлег. «Надо прыгать!» Настя подхватила дочь и замерла у края. Мелькали столбы вдоль дороги, поезд набрал уже приличную скорость. Хлопки слышались все ближе. Крики и плач неслись со всех сторон. «Зачем они это делают? Ведь живые уходят!» Слезы невольно покатились из глаз. Из сена высунулся какой-то мужик, повел на Настю белыми глазами: − Кидай ее! Это зачистка! Кидай! Настя сжалась, Мила крепко обхватила ее шею. Мужик вдруг рванул Милу к себе. − Не-е-ет! Он бросил девочку вниз, в траву. Настя тут же прыгнула следом. Поезд мчался мимо, увозя прочь живых, шеренгу темных фигур с пистолетами, плач, страх. Мила лежала ничком и не двигалась. Настя склонилась, осторожно перевернула дочь, убрала с лица волосы. На лбу наливалась алыми бусинами ссадина. Девочка поморщилась, открыла глаза. −Мама… − Мы почти приехали, солнышко, осталось совсем чуть-чуть. Поезд тянулся мимо Насти, и она не сразу заметила, что вдоль путей к ним приближаются три фигуры. У каждого черная форма, кобура на боку. Настя подхватила дочь и понеслась прочь, спотыкаясь о камни, кочки, карабкаясь по склону. Где-то рядом граница, о которой говорил старец. Она чувствовала это. Немели руки, теряли цвет, ноги отказывались слушаться. Она перестала чувствовать на коже тепло солнца, порывы ветра. Дочь на руках становилась с каждым шагом тяжелее. − Мама, ты таешь, − прошептала девочка. Настя оглянулась. Вверх по склону за ней взбирался Патруль. Однажды взяв след, они не отступят. Им не нужна Мила. Им нужна она, та, что нарушила законы Города. − Дальше ты пойдешь одна, − сказала Настя и не узнала свой голос, − Иди и не оглядывайся. Мила смотрела на нее снизу вверх во все глаза. Крепко обняла Настю за ноги. − Прощай, мамочка. Последний луч солнца сверкнул искрой в светлых волосах дочери. Настя обхватила дочь, вытерла рукавом набежавшую из ссадины кровь. − Мама, они близко! Настя плакала и не могла разжать рук. Хруст камешков из-под ног Патруля приближался. − Мама! Тепло уходило, ночь заливала небосвод густой синевой. Руки теряли силу. Мила вырвалась и побежала прочь.